Шамфор впервые посмотрел на него — до тех пор он стоял вполоборота к посетителям и не поднимал глаз. Его мохнатые черные брови взлетели к полуседым курчавым волосам, толстые негритянские губы раскрылись.

— Да что это с вами, Лоран! — с ужасом сказал он. — Вы черт знает на что похожи! Больны вы, что ли?

— Нет, просто устал. И потом — Сиаль-5. Вы же знаете… — Профессор Лоран криво усмехнулся.

— Черт знает что! — повторил Шамфор растерянно. Он уселся рядом с профессором, кивком указал Альберу на стул. — Так-так! Вот она, эта ваша штука в действии. Помните, как вы ликовали тогда: «Сиаль-5 помогает обгонять время! Он помогает красть время у самого себя, вот что». Есть предел физиологической выносливости организма, я ведь вам говорил.

— Я слыхал. Нет предела только для ваших полупроводников.

— Конечно. На то они и полупроводники, — не то насмешливо, не то грустно отозвался Шамфор. — Ладно, я сдаюсь, вы добили меня своим видом. Выкладывайте, что вам нужно от моих полупроводников и пластмасс.

Он слушал, и толстые губы его кривились в презрительной и жалостливой усмешке.

— Ну к чему это все, Лоран? — сказал он наконец. — Я сделаю, конечно, мне это не так уж трудно. Почти все может сойти за заказ для клиники, ну, а остальное я как-нибудь тоже объясню своим ребятам… Ох, и надоели мне эти ваши тайны! Но скажите: чего вы хотите добиться? Вам мало Сент-Ива, хочется и самому вслед за ним? Вы видите: я даже сердиться на вас перестал, уж слишком меня пугает то, что вы делаете с собой. Сколько вы еще рассчитываете протянуть в таких нечеловеческих условиях? И во имя чего?

Профессор Лоран молчал, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза.

— Я в самом деле очень устал, Шамфор, — тихо сказал он наконец. — Я и сам не знаю, долго ли протяну. Но если я брошу дело, не докончив, то мне прямая дорога либо в Сену, либо в психиатрическую клинику. Я этого наверняка не выдержу. Да и как бросить? Вы не вполне представляете себе, в каком положении у меня дела… — Он опять помолчал. — Я обычно чувствую себя лучше — очевидно, резкая перемена обстановки… свежий воздух… Я ведь больше года сидел взаперти, даже в сад боялся выйти…

— Сделать вам укол? — спросил Шамфор.

Профессор Лоран отрицательно покачал головой:

— Нет, просто придется принять добавочную дозу…

Он достал из стеклянной трубочки желтую крупинку, проглотил ее и опять откинул голову на спинку кресла. Через минуту-две лицо его оживилось, глаза заблестели.

— Вот вам Сиаль-5 в действии, — заметил он с иронической усмешкой. — Опыт, как в лаборатории.

Шамфор шумно вздохнул:

— Повторяю, мне хотелось бы знать, чем и когда кончится вся эта занимательная история. Чего вы рассчитываете добиться в ближайшее время?

— Демонстрации, — сказал профессор Лоран. — Мишель, в сущности, почти готов для демонстрации. Но хотелось бы еще подготовить, по крайней мере, Франсуа. Одного мало. Специалистам можно показать и Пьера, и Поля. Они оценят. Но для широкой аудитории Пьер и Поль не подходят. А одного Мишеля

— мало. Поэтому я и просил вас сделать Франсуа лицо. Только индивидуальное. У Мишеля слишком правильные черты, а это производит неестественное впечатление. Я сам этого не замечал, но вот Дюкло говорит… да и другие тоже…

— Ах, у вас большой штат? — живо заинтересовался Шамфор. — Вы все-таки решились?

— У меня три помощника. Со вчерашнего дня, — неохотно ответил Лоран. — Да, так вот, Франсуа нужно было бы что-то простое, волевое, может быть, грубоватое… как бы вам объяснить? И не белое лицо, а смуглое или слегка красноватое. Я бы и Мишелю переделал лицо, да боюсь его травмировать: он слишком нужен мне…

Шамфор думал, смешно оттопырив толстые губы.

— А если б я с вами пошел, Лоран? — вдруг сказал он. — В вашу лабораторию? На месте било бы легче сообразить, что и как вам сделать.

— Это самое лучшее, что можно придумать! — Лоран встал, подошел к Шамфору, поглядел ему в глаза. — Мне кажется, что я возвращаюсь в прошлое…

Шамфор отвел глаза. Лицо его, только что сиявшее оживлением, помрачнело.

— Прошлого не вернешь, — сказал он. — Не вернешь ни жизни Сент-Иву, ни здоровья вам… Ну ладно, показывайте мне свою чертовщину.

На улице Лоран вдруг забеспокоился и настоял на том, чтобы взять такси.

— Меня слишком долго не было в лаборатории, — сказал он. — А Жозеф и Леруа — новички.

— Удачно я вас привел, Шамфор, нечего сказать! — Профессор Лоран устало провел рукой по лбу и повернулся к Мишелю. — Ты же за ним наблюдал. Как ты мог допустить это?

— Я ожидал совсем другого, — сказал Мишель. — Я убрал от него все опасные предметы. Я думал, он нападет на нас. А этого я не мог предусмотреть… это слишком нелепо.

— Вот как! — вмешался Шамфор. — Ты, значит, считаешь, что самоубийство нелепо, а убийство — нет?

— Убийство тоже нелепо, — спокойно пояснил Мишель. — Полю нет никакого смысла убивать меня или профессора. Но у Поля есть представление, что мы его ненавидим. Кроме того, у него, как и у всех нас, бывают опасные вспышки двигательного возбуждения.

Шамфор не отрываясь глядел на него.

— Как у всех, сказал ты? — переспросил он. — Значит, у тебя тоже?

— Да. Сейчас — менее сильно. Но вы же помните, как было с Сент-Ивом, — неожиданно ответил Мишель своим ровным голосом.

Шамфор вскочил. Его смуглое скуластое лицо посерело. Профессор Лоран прикусил губы.

— Я вас не успел предупредить, Шамфор, — сказал он очень тихо. — Я сам лишь недавно обнаружил, что Мишель помнит Сент-Ива. Оказывается, он и вас помнит.

— Конечно, я помню вас, Шамфор. — Блестящие синие глаза Мишеля внимательно вглядывались в лицо Шамфора. — Вы мало изменились за эти три года. Это интересно. Значит, не все люди меняются так быстро, как профессор Лоран. Я так и предполагал, но хотел проверить это на опыте. Это правильное суждение?

— Разве ты умеешь рассуждать неправильно? — принужденно улыбаясь, сказал профессор Лоран. — Перед вами, Шамфор, образчик несокрушимой логики.

— Ваш первый ученик? — Шамфор усмехнулся. — Д-да, любопытно… А не хотите ли в таком случае познакомиться с моим первым учеником? Насколько я понимаю, у вас в ближайшие часы будет все спокойно. Вот и пойдемте.

— Хорошо. — Профессор Лоран еще раз проверил пульс у Поля, потом встал.

— Мы можем пойти. Дюкло, вы с нами. А вас обоих я прошу подежурить здесь. Как здоровье Луизы?

— Ей лучше, — тихо отрапортовал Роже, выдвигаясь вперед, хотя профессор обращался к Раймону. — Она выпила чашку бульона, съела котлетку. Но ей нужен полный покой. Пускай лежит.

— Вы, я вижу, настоящий клад, Леруа. — Профессор Лоран слегка усмехнулся. — Значит, Луиза у себя? Тогда я на минутку загляну к ней, а потом мы пойдем.

— Ладно, я пока посмотрю вашего Франсуа, — сказал Шамфор.

— Мишель вам все объяснит, — кинул профессор Лоран с порога.

— Вот как? — Шамфор покосился на Мишеля. — Ну что ж, объясняй.

Они пошли к Франсуа, неподвижно лежащему на кушетке. Раймон, подумав, направился вслед за ними. Альбер и Роже посмотрели друг на друга.

— Ну, как дела, дружище? — спросил Альбер. — Не сердишься на меня?

— Брось об этом говорить! Решено — я тут, что бы ни было. Без Роже Леруа эти молодчики вас прикончат в два счета, поверь мне. Я нарочно присмотрел себе диван внизу у лестницы — если начнется у вас тут заваруха, я сразу услышу и прибегу. А уж вы с Жозефом тут спать будете. В обнимку с этими красавчиками! — Он подмигнул. — Ох, и веселенькая история! Посмотрел бы ты, как я этого самого Франсуа на пол бабахнул. А сильный, черт! Куда там его еще джиу-джитсу учить, он и так быку шею скрутит.

Он внимательно разглядывал Мишеля, который с очень деловым видом что-то объяснял Шамфору.

— Ты все же выбери часок и объясни мне как следует, что означает вся эта штука. — Роже повел рукой по лаборатории. — Как это делается и для чего. Ладно?

— Присоединяюсь к этой просьбе, — сказал Раймон, подходя. — Я, признаться, ровно ничего не понимаю, что здесь творится. А ведь надо же хоть немного разобраться.

— Ребята, дайте мне самому хоть немного разобраться! — взмолился Альбер. — Я уже основательно позабыл даже то, чему нас учили на медицинском факультете. А здесь кто хочешь станет в тупик. Ничего подобного в мире нет, поймите.

— Расскажи хоть что-нибудь, — настаивал Роже. — Все равно ты понимаешь больше нас в этом деле.

— Ладно, объясню, как только будет подходящая минутка, — пообещал Альбер, вздыхая.

Вернулся профессор Лоран.

— Я все понял и усвоил, — сказал Шамфор. — Сделаю в ближайшие дни. Но вот Мишель считает, что эта операция очень опасна.

— Да, я не знал, что вы хотите переделывать ему лицо, — сказал Мишель.

— Франсуа нужно либо переделывать мозг оперативным путем, либо попробовать другие сочетания гормонов и лекарственных смесей. А в теперешнем его состоянии всякая другая операция может совершенно вывести его из равновесия. Наркоз, физическая травма, потеря крови, процесс приживления…

— Ты помнишь это по себе? — быстро спросил профессор Лоран. — Да, конечно. Но ведь с тех пор нам кое-чего удалось добиться. Вот посмотри: Франсуа вчера рассек мне лоб, и я тут же смочил рану Бисти-3. Боль и кровотечение прекратились почти сразу, а заживление идет блестяще…

Раймон поглядел на тонкую красноватую линяю, пересекающую лоб профессора. Так это все, что осталось, от вчерашнего зияющего разреза?

— Наркоз можно сделать местный, боли не будет… — продолжал профессор.

— Франсуа не сможет сказать, больно ли ему. Ему будет, может быть, очень больно или вообще плохо, а мы примем это за ярость или двигательное возбуждение. Это очень опасно. Я сам плохо понимаю Франсуа, даже когда он в нормальном состоянии. И зачем вам готовить для демонстрации Франсуа, если он не умеет говорить? Вы же сами считали, что это произведет отрицательное впечатление.

— Хорошо, но что же мне делать, по-твоему? — серьезно спросил профессор Лоран. — Готовить Поля?

— Поль тоже не годится, совсем не годится. Неизвестно к тому же, каким он проснется, как все это на него повлияло… Нет, лучше демонстрировать меня одного. Если мне станет плохо, можно пустить в ход Т-21. А может быть, все обойдется спокойно. У меня пока что было только два приступа… если не считать того, первого периода.

— Возможно, ты прав, — неуверенно произнес профессор Лоран. — Но мне кажется, что Франсуа можно как следует подготовить к операции… ну, скажем, за неделю. Наконец, можно рискнуть заодно проделать и операцию на мозге. Это ведь, в сущности, не так сложно, то, что я решусь с ним делать…

— Вы боитесь погубить математические способности Франсуа, а рискуете погубить себя и все свое дело, — бесстрастно сказал Мишель, словно констатируя факт, а не споря. — Между тем Франсуа, если его привести в порядок, может быть в высшей степени интересен для демонстрации, даже если он утратит свой необыкновенный математический талант. Лучше бы взамен научить его говорить. Он ведь умен — Франсуа, и ему очень мешает немота. Мы с ним два дня тому назад переписывались по этому поводу целый час. Вы спали и не знаете. Могу показать вам записи.

Он достал из своего столика два больших листа бумаги, исписанных вдоль и поперек двумя почерками. Мелкие, четкие, аккуратно выписанные буковки сменялись угловатыми размашистыми строками.

— Вот. — Мишель показал на фразу, написанную крупными буквами, немного наискось. — «Если профессор признает, что свободное общение с себе подобными развивает ум, и если он ценит мой ум, то почему он не дает мне речи? Он ведь должен понимать, что немота сковывает мой ум и портит характер? Объясни мне это».

— Ты как-то странно ему ответил, — сказал профессор Лоран, прочитав дальше. — К чему эти таинственные намеки на какую-то высшую целесообразность? Ты же хорошо знаешь, что дело обстоит просто: когда я делал Франсуа, у меня не хватало и материалов, и времени. Да и вообще я не ожидал, что Франсуа так усложнится. Я считал: это будет нечто вроде живой вычислительной машины, мозг без эмоций, узко специализированный… Ты мог все это ему объяснить.

— Не следует внушать им, что вы не всемогущи, — поучительно произнес Мишель.

Шамфор захохотал:

— Смотрите-ка! Он додумался до идеи бога.

— Бога нет, — сообщил Мишель таким тоном, каким говорят: «Дождь перестал».

Роже смотрел на Мишеля, вытаращив глаза:

— Ну и тип! Видал ты что-нибудь подобное?

— Никогда не видал, — вполне искренне ответил Альбер.

— Нам обязательно надо обо всем поговорить втроем, — сказал Раймон. — Это необходимо.

Они говорили шепотом. Мишель продолжал спорить с профессором. Наконец Лоран, усмехнулся и сказал:

— Я же вам сказал: у Мишеля железная логика, его не переспоришь. Пойдемте, Шамфор, я хочу познакомить вас с Луизой. Дюкло, через десять минут ждите нас внизу.

— Вот что, ребята, я пока сбегаю вниз, — заявил Роже, как только они ушли. — Надо разогреть обед. Луизу пора кормить, да и нам не мешает перекусить. Тебе, Альбер, я принесу чашку бульона.

Он убежал. Альбер и Раймон подошли к Мишелю — тот кипятил шприц и готовил ампулы.

— Полю нужно пока почаще давать укрепляющие и тонизирующие средства. Он очень слаб, — пояснил Мишель.

— Я слушал ваш разговор с профессором, — сказал Альбер. — Насколько я знаю, вы позавчера предполагали, что профессор и вас будет оперировать. А вы, как я заметил, противник операций.

Ему показалось, что Мишель трусит, и он хотел проверить, правда ли это. Мишель спокойно ответил, наполняя шприц:

— Нет, меня не следует оперировать, я уже проанализировал этот вопрос. Надо применить гормональное и нейрохимическое лечение.

— А профессор какого мнения на этот счет?

Мишель взял шприц и пошел за ширму. Молодые люди последовали за ним. Альбер наложил резиновый жгут на безвольно обмякшую руку Поля. Мишель ввел шприц в вену. Поль не приходил в себя, но на щеках его проступил слабый пятнистый румянец. Пьер неподвижно и понуро сидел в ногах у Поля.

— Профессор считается с моим мнением, — сказал Мишель, выходя из-за ширмы. — И вообще профессор занят слишком многим, его внимание крайне рассредоточение. Его занимают и волнуют многие вещи, которых он просто не должен бы замечать. Я отношу это за счет перенапряжения. Он не может выключиться, не может полностью сосредоточиться на одном. Это ему мешает.

Мишель медленно двигался вдоль длинных столов с термостатами, колбами и ретортами, проверял показания приборов, записывал что-то в блокнот. Говорил он медленно, спокойно, словно с самим собой:

— Вот, например, Сент-Ив. Профессор слишком много о нем думает. О Шамфоре — тоже. Но это еще понятно: ведь в его работе многое связано с идеями Сент-Ива и с сотрудничеством Шамфора. Это хорошо, что они помирились: помощь Шамфора необходима профессору. Надеюсь, что я произвел достаточно сильное впечатление на Шамфора. Я нарочно стал спорить с профессором, чтобы показать, что я умею самостоятельно мыслить. Вы понимаете?

Альбер с изумлением поглядел на Мишеля.

— Вы очень умны и находчивы, — сказал он.

— Да, ум мой развит хорошо, — согласился Мишель. — Но, конечно, настоящий творческий ум, то, что называется гением, — это свойство профессора. Я все делаю быстрее и точнее, чем он, я ничего не забываю и не утомляюсь, как он, — и все-таки, я знаю, он сильнее меня. Но ему надо лечиться, иначе это может кончиться катастрофой. Он перенапряжен и рассредоточен. Он думает о массе совершенно различных вещей. Почему его, например, так сильно интересует мнение Демаре о его работе? Или здоровье Луизы?

— Позвольте, но Луиза — его жена! — возмутился Раймон.

— Ему вовсе не нужна жена, ему сейчас не до личных дел, — спокойно отпарировал Мишель. — И вообще у профессора сложные следы в психике. Масса наслоений! Он вспоминает какие-то совсем бессодержательные эпизоды детства: например, как он дразнил своего школьного учителя, как купался в реке. Зачем это все?

— Но ведь вы, кажется, еще более прочно и неразборчиво фиксируете все в памяти, — заметил Альбер. — Профессор говорит, что вы практически ничего не забываете.

— Я — другое дело, — сказал Мишель, обернувшись к ним. — Я всю жизнь провел в лаборатории. Почти все мои воспоминания имеют отношение к делу. А у профессора в памяти много абсолютно постороннего. И, главное, он не просто хранит прошлое в памяти: многое продолжает его волновать, выводить из равновесия. Он волнуется, вспоминая о смерти матери, а ведь это случилось чуть ли не тридцать лет тому назад. Он волнуется, вспоминая о войне, о своем участии в… — Мишель запнулся, потом четко выговорил: — в движении Сопротивления, так это называется.

Раймон и Альбер переглянулись.

— Но ведь человек — это человек, — сказал Альбер. — Вы, если даже считать, что вы появились на свет вполне сознательным существом, хотя бы в виде мозга, снабженного зрением и слухом, вы прожили всего четыре года. И только в лаборатории. А профессор Лоран прожил на сорок лет больше, и жизнь его была сложной и разнообразной, как и всякая человеческая жизнь.

— Дюкло! — крикнул снизу профессор Лоран. — Мы вас ждем!

Альбер спустился с лестницы. Из кухни выскочил Роже, неся на подносе три чашки бульона и тарелку с пирожками.

— Выпейте все трое! — скомандовал он.

Шамфор рассмеялся и взял чашку.

— Ну и помощники у вас, Лоран! На все руки мастера, я вижу!

Лоран кивнул. Он с жадностью глотал крепкий золотистый бульон.

— Спасибо! — сказал он, дожевывая хрустящий пирожок. — Я уже совсем отвык от человеческой пищи. А вы готовите, как в первоклассном ресторане.

— Постойте, Лоран! — вдруг спросил Шамфор. — Вы что же, на одной диете с ними? — Он кивком головы указал наверх.

— Да. Я решил проверить на себе, насколько это питание обеспечивает организм необходимыми ингредиентами. А потом как-то привык. Быстрее, во многих отношениях удобнее… Иногда только хотелось поесть по-настоящему, и я спускался вниз.

— Нет, вы с ума сошли, Лоран! Есть эту отвратительную кашицу!

— Мне не до гастрономии, Шамфор, уверяю вас, — устало ответил профессор Лоран. — Я отказался от многих вещей поважнее. И, кстати, ничего отвратительного в этом питании нет. Вот Дюкло может подтвердить, он пробовал.

— Я тоже пробовал! — Шамфор нахмурился. — Нет, вы сумасшедший, Лоран. Ставить эксперименты над самим собой при такой сверхъестественно трудной жизни… это же… И, наконец, у ваших красавцев нет пищеварительного тракта, а у вас-то есть! Вам же вредно жить на искусственном питании!

— У Поля тоже есть пищеварительный тракт. Из-за него-то я и начал проверять эту штуку на себе. Организм ее неплохо переносит. Полю я все время давал еще глюкозу, витамины и всякие тонизирующие средства.

— Заставляйте его нормально есть три раза в день! — сказал Шамфор, обращаясь к Роже. — Он губит себя!

— Профессор будет есть три раза в день, чего бы это мне ни стоило! — уверенно заявил Роже.

Профессор Лоран с интересом поглядел на него:

— Вы мне решительно нравитесь, Леруа.

Они ушли. Роже покачал головой и ухмыльнулся:

— Хм! Я ему нравлюсь, вот как. А мне лично нравится бедняжка Луиза. И не нравятся все эти штучки за спиной у господа бога. Старику и без того невесело на небесах, да и нам на земле не лучше…

— Знакомьтесь, — сказал Шамфор. — Его зовут Сократ.

Коричневый гигант, около двух метров ростом, стоял у чертежной доски. Он мало походил на человека; только руки были человеческие, с гибкими сильными пальцами.

Сократ не повернулся к вошедшим, он продолжал чертить. Профессор Лоран и Альбер стали за его спиной, глядя, как на листе ватмана с удивительной быстротой возникает какой-то непонятный и сложный чертеж.

— Что это? — спросил профессор Лоран.

— Я поручил Сократу рассчитать другую конструкцию робота, подобного ему. Задача: уменьшить размеры до нормального человеческого роста, добиться максимального сходства с человеком; для этого, конечно, надо изменить строение нижних конечностей да и туловища. У Сократа, как видите, гусеницы вместо ног.

— Вы готовитесь к демонстрации?

— Ну конечно, — Шамфор усмехнулся. — Я тоже, как и вы, хочу пустить пыль в глаза публике.

— И что же, этот робот, созданный для демонстрации, будет слышать и говорить?

— Разумеется. Ведь Сократ тоже слышит и говорит. Только он не на все реагирует. Наш разговор его не касается, и он продолжает чертить. Вернее всего, он включает внимание, если назвать его по имени. Сократ, когда ты рассчитываешь закончить работу?

Робот, не отрываясь от чертежа, сказал приятным звучным голосом:

— Мне понадобится еще около часа. Пришлось переделывать схему обратной афферентации.

— Теперь ты уже решил эту задачу?

— Да.

— Хорошо, продолжай работать…

— Голос у него гораздо приятней, чем у Мишеля, — заметил профессор Лоран.

— Да, я кое-чего достиг за последние два года, — согласился Шамфор. — И потом, у Сократа легче было все это сделать, чем у вашего Мишеля. Так как же вам нравится Сократ? Вот вы, Лоран, так яростно нападали на примитивную логику машины. Говорили, что электронные устройства построены по принципу «да-нет», что они не умеют применяться к изменчивой обстановке, лишены способности к творчеству, фантазии, воли и так далее. Но ведь к Сократу, как и к тому роботу, которого он проектирует, эти упреки не относятся. Сократ умеет ориентироваться в самой различной обстановке — ну, я хочу сказать, в пределах умственного труда, я же не собираюсь заставлять его ездить верхом или плавать, для этого не годятся его ноги, прежде всего. Задание, которое он выполняет, я разъяснил ему в общих чертах, — так, как вы растолковываете мне, что вам нужно. И он сделает все не только во много раз быстрей и точней, чем я, — он сделает не хуже, чем я, понимаете? А ведь задача, сами понимаете, творческая.

— Не выношу, когда о машине говорят: думает, понимает, творческое решение… К чему это очеловечивание? — сказал профессор Лоран.

— Да бросьте, не в словах дело! Что ж нам, вырабатывать специальный словарь только для того, чтоб не оскорблять ваши нежные чувства? И вы, и я

— мы прекрасно знаем, в чем тут разница, и можете мне не растолковывать, что электронное устройство моделирует только физические функции мозга, оставляя в стороне химические и физиологические, а в живом организме все это взаимосвязано, и так далее. Нам с вами незачем повторять таблицу умножения. Но все-таки Сократ делает все, что мне от него нужно. И делает лучше, чем ваши белковые конструкции. Вдобавок, у него идеальный характер, он не способен на истерики, драки и самоубийства, к чему ваших питомцев определенно тянет.

Лоран смотрел на темно-коричневые руки робота — гибкие, быстро двигающиеся.

— В принципе — то же, что у вашего Мишеля, — объяснил Шамфор, поймав его взгляд. — Пластмасса, искусственные мышцы, полупроводники, миниатюрные электродвигатели, датчики. Только управляется все это не биотоками живого мозга, а электронным устройством.

— Он может говорить только о конструкциях?

— Нет, почему же… Правда, я его не тренировал для разговоров на общие темы. Он ведь делался не для демонстрации. Задайте ему вопрос.

— Сократ, тебе нравится эта работа? — спросил профессор Лоран.

— Я считаю, что эта работа очень полезна, — сказал робот.

Шамфор засмеялся:

— Уклончивый ответ! Так вам и надо, Лоран, не очеловечивайте его. Кстати, что ответил бы ваш Мишель на такой вопрос?

— Эти эмоции ему вполне доступны. Интерес к работе, жажда знаний, желание искать истину…

— И честолюбие. И властолюбие, — добавил Альбер.

Профессор Лоран резко повернулся к нему:

— Что?! С чего вы это взяли, Дюкло?

Альбер смутился:

— Я это заметил. Это же видно. Может быть, он это не вполне сознает. Но в мыслях он соперничает даже с вами.

— Со мной? — недоумевающе повторил профессор Лоран. — Да вы бредите, Дюкло!

— Мальчик прав, мне кажется, — вмешался Шамфор. — И что вы так удивляетесь, не пойму. Ведь это вполне человеческие качества. А ваш Мишель не машина.

— Думаю, что вы фантазируете и неверно оцениваете некоторые рассуждения Мишеля, — сказал профессор Лоран. — Я примерно понимаю, о чем идет речь: что я разбрасываюсь, устаю, плохо сосредоточиваюсь…

— Да. Что вы слишком много помните… детство, войну и так далее.

— Ну, это уже зависть неполноценного существа. Ему-то что помнить, бедняге, кроме лаборатории да книг, которые он читал? Но это не значит, что он жаждет власти и славы… Ладно, мы еще поговорим об этом… Ну, Шамфор, так в чем же особенность вашего робота?

— Пластические нейроны, — сказал Шамфор. — Они способны изменять свои логические свойства в зависимости от того, чем занимается в данное время робот. Мне-то он нужен прежде всего как конструктор, и я вовсе не собираюсь много экспериментировать с ним. Но эти пластические нейроны удивительно емки, нервные сети, составленные из них, невероятно сложны. И Сократ может обучиться чему угодно. Я могу сделать его физиологом, специалистом по древнегреческой литературе или железнодорожным диспетчером. Он выучится всему гораздо быстрей и прочней, чем человек. Он сможет действовать, как я говорил, в изменчивой обстановке, приспосабливаясь к ней, на ходу меняя свое решение или выбирая новые пути для его осуществления. Селективная способность у него развита даже сильней, чем у человека: он очень экономно отбирает то, что ему нужно, из потока внешней информации.

— При такой сложности у него, конечно, бывают неожиданности в поведении?

— Бывают. Но сказываются они куда более безобидно, чем у ваших питомцев. Был случай, когда Сократ целый день говорил только по-русски. Он свободно владеет еще английским и немецким: на этом я проверял его способность обучаться, а кроме того, он должен следить за литературой по специальности. Читает он очень быстро и делает для меня сводки. Да, я знаю, так же как Мишель — для вас… Так вот, он начитался русских технических журналов и почему-то на время разучился говорить по-французски. По-русски я не понимаю, так что день был испорчен. Потом я сообразил: он-то ведь меня понимает. Дал ему задание, он начал чертить и проработал до вечера. К утру у него все наладилось.

— Сократ, почему ты говорил по-русски? — спросил профессор Лоран.

— Этого я не знаю, — сказал робот. — Это случайность.

— Конечно, он не знает. Не задавайте таких нелепых вопросов, Лоран. Лучше скажите: какое впечатление производит на вас Сократ?

— Великолепное создание, что и говорить. Но это все же другой путь…

— Конечно, другой… Но согласитесь, что те успехи, о которых вы мечтаете, достигаются на этом пути быстрей и верней, чем на вашем…

— Дело в принципе, а не в наличии успехов, — хмуро сказал профессор Лоран. — Вы же знаете, в каких условиях работал я, особенно в последние три года. А если б у меня была такая лаборатория, как у вас, с таким штатом? Хотя, честно говоря, для моих дел и такой лаборатории мало. В конце концов, Шамфор, вы идете по проторенному пути. Электронных роботов в наши дни делают повсюду. Помните, мы с вами читали о роботе, которого в Советском Союзе сделали школьники? А мои опыты…

— Господи, Лоран, не считайте меня дубиной! Разве я не понимаю? Да, вы человек подлинно гениальный, вы далеко обогнали современную науку. Да, вы ведете жизнь героя и мученика, вы губите себя, работая сверх сил и искусственно подхлестывая мозг. Но во имя чего? Лоран, человек есть человек. Он прекрасен, да, он гениален, он все глубже проникает в тайны природы. Но он и силен, и слаб. Стремления его духа далеко превышают его физические возможности. Ему понадобилось умение добывать огонь и делать орудия из камня. А потом ему понадобились колеса, рычаги, самолеты, и электричество, и ядерная энергия, и полупроводники, и кибернетика. Как ни тренируй руки, они не поднимут такого груза, который шутя поднимает башенный кран. Как ни упражняйся в беге, поезд не обгонишь. И летать не будешь без самолета, и на расстоянии не поговоришь без телефона или радио. Нет, Лоран, не вам бы шарахаться от нашей кибернетики, вы ей слишком многим обязаны.

— Да, я знаю… — пробормотал профессор Лоран.

— Вы знаете, да… Вся беда в том, что у вас архаическая психика, Лоран. Вы из тех, кто считает в глубине души, что человеку унизительно происходить от обезьяны. Вот вам и хочется во что бы то ни стало помочь человеку превзойти машину…

— Не говорите чепухи, Шамфор! — вспыхнул профессор Лоран. — Совсем не в этом дело! Разве вы не понимаете, что если мы научимся воздействовать на мозг, развивать его способности в нужном направлении, то это откроет путь к созданию идеального человечества, содружества мудрецов и поэтов, избавленного от всех моральных уродств и несовершенств духа!

Шамфор взмахнул руками и уставился на профессора Лорана. Его смуглое, негритянского типа, лицо потемнело от прилива крови.

— Мой бог, что за идеи! Лоран, не будьте олухом, вы же воевали, вы были в маки!

Профессор Лоран, наоборот, побледнел еще больше, так что даже губы побелели.

— А при чем тут маки? — спросил он сдавленным голосом.

— Да при том! Гитлер, например, в юности рисовал, правда, говорят, довольно паршиво. Так что ж, по-вашему, если б усилить его способности к рисованию и сделать его хорошим живописцем, то второй мировой войны и не было бы?

— Но ведь я говорю не только о развитии талантов. Вообще можно и нужно помочь человеку с детства избавиться от всяких неправильностей. Хорошие качества есть в каждом человеке, их нужно развивать…

— Это вы все выдумали, сидя взаперти в своей клетке! — решительно заявил Шамфор. — Нет, серьезно, Лоран, если б вы жили по-прежнему нормальной жизнью, вам бы и в голову эта чепуха не пришла. Сказали бы вы об этом Сент-Иву… Да что говорить!

— Объясните же, что вы находите нелепого в моих идеях? — спросил профессор Лоран.

Альбер видел, что у него дрожали губы; он прислонился к стене. Шамфор тоже заметил это.

— Лоран, успокойтесь! — сказал он. — Ну, сядьте вот сюда, в кресло. Так… дайте пульс… К черту ваш Сиаль-5, я вам сейчас сделаю укол.

Он вышел из кабинета. Альбер сел возле профессора, с тревогой глядя на его полураскрытые посиневшие губы.