Толмач стоял за спиной наместника и быстро переводил слова иеромонаха на шведский язык.
      - Одним оленем меньше эка беда какая, - отмахнулся Бальтазар Бек.
      - Могут загрызть сразу десятка два, - кротко произнес настоятель.
      - Пусть грызут, этого добра в тундре великое множество.
      - Живые ведь твари.
      "Важно, чтобы никто не выскользнул отсюда, - думал наместник Норланда. - Чем позднее узнают московиты, что мы здесь, тем лучше. За лето многое может измениться, и воеводе Кольскому будет не до Печенги и Нявдемы".
      Настоятель думал о другом. "Хорошо, если доберутся до Колы Ферапонт с Пяви, ведь на пути у них множество быстрых рек и топких озер, хищные звери могут загрызть и топь, того и гляди, в бездну затянет..."
      Молчание в трапезной становилось тягостным.
      Краснорожий толмач суетливо набивал табаком трубку для Бальтазара Бека. Он угодливо протянул трубку наместнику, взял со стола горящую свечу и поднес своему господину. Ярл закурил, выпуская кольца сизого дыма. Лицо отца Иллариона морщилось словно от боли. В глазах иеромонаха стояли слезы. Ему хотелось сказать этому безбожнику все, что думал о нем, но от страха, что тот может приказать предать смерти его вместе со всей братией, он только плотнее сжимал губы.
      Отец Илларион собрался отправиться в свою келью, но вдруг ворота монастырские распахнулись и во двор ввели трех русских со связанными руками. Лицо одного из них было в запекшейся крови, а глаза сверкали от ярости. Лохмотьями висела на пленниках одежда, и все они были избиты свейскими воинами, которые их привели в монастырь.
      - Святой отец, дай знать воеводе Алексею Петровичу... что свеи чинят разбой и убийства... на нашей земле, - прохрипел Спирка Авдонин, проходя мимо Иллариона.
      Савва Лажиев шагал следом за пятидесятником. Его руки были крепко связаны сыромятным ремнем. Он даже не мог шевельнуть ими. Он впервые в своей жизни видел так близко от себя свеев, которых на его родине, в Олонии, называли "руочи". Зато навсегда запомнилось ему, как однажды осенью прятались всей деревней вместе со скотом и скарбом в лесу от этих незваных пришельцев. Мать и старая бабушка зачастую пугали потом Савву, когда начинал озорничать, этими самыми "руочами". "Будешь шалить, Саввушка, придет в избу руочи и заберет тебя с собой", - говаривала бабушка. И вот теперь они были совсем рядом...
      Савву Лажиева и стрельца Никифора привели в сени деревянного дома, в котором располагались братские кельи, развязали руки и впихнули в темный подвал.
      9
      Два свейских воина и встретивший их во дворе обители ротмистр Пер Клементсон доставили Спирку Авдонина в трапезную.
      При виде пленного наместник Норланда приподнялся в кресле, перестал курить и колюче уставился на истерзанного в рукопашной схватке стрелецкого пятидесятника.
      Горбоносый, с выдающейся вперед нижней челюстью Пер Клементсон встал позади ярла и замер в ожидании.
      Толмач, покашляв в кулак, высморкавшись, вышел вперед. Он знал, что наместник Норланда станет расспрашивать пленного, и заранее приготовился переводить ответы.
      В трапезной воцарилось молчание.
      - Развяжите мне руки, - потребовал Спирка Авдонин.
      Бальтазар Бек догадался, чего требует пленный пятидесятник, и незаметным движением дал знак воинам, чтобы освободили русского от ременных пут.
      Какое-то время Спирка разминал затекшие руки, потом облизал разбитые губы и принялся осторожно стирать рукавом кафтана запекшуюся на лице кровь.
      - Как ты здесь оказался, пятидесятник? - произнес Бальтазар Бек. Кто послал тебя в Лапландию? Зачем?
      Спирка медлил. Глядя поверх наместника Норланда, непрошено появившегося в русских землях, пятидесятник мучительно размышлял, чего именно хочет от него свейский ярл и как перехитрить этого чужеземца.
      - Послал меня сюда воевода-боярин из Колы, чтобы проверить, как прокладываются порубежные грани и не чинят ли какие подвохи ваши свейские межевщики, - смело ответил он, умышленно превысив свои полномочия.
      - Ого! - удивленно вскинул лохматые брови Бальтазар Бек, внимательно выслушав толмача.
      Помедлив и внимательно оглядев с головы до пят смелого русского пятидесятника, наместник Норланда спросил:
      - Куда пошло судно, что доставило вас на берег Лапландии?
      - Назад в Колу, - солгал Спирка Авдонин.
      - Много ли в Коле стрелецкого войска и как здоровье воеводы Алексея Петровича Толстого? - дружелюбным тоном произнес Бальтазар Бек, как бы подчеркивая свое миролюбие и давая понять пятидесятнику, что Русь и Свея, что бы ни случилось в Лапландии при прокладке порубежных граней, по-прежнему в мире и дружбе пребывают.
      - Стрелецкого войску в Коле весьма много, наверно, больше тыщи наберется, а пушек настенных поболе сотни, пожалуй, будет, - продолжал лгать Спирка Авдонин, догадавшись, куда клонит свейский ярл. - Но из Москвы прибывают все новые отряды. А по зимнему санному пути и пушек да настенных пищалей еще пришлют. А воевода в Коле Алексей Петрович здоров, и дай бог ему еще большего здравия!
      Бальтазар Бек был в недоумении.
      Тайный соглядатай короля доносил из Колы, что войска стрелецкого в остроге совсем мало, едва полторы сотни наберется. А этот простоватый на вид пятидесятник вряд ли мог догадаться об истинных намерениях чужестранного наместника! Да и зачем ему врать, когда государи в мире пребывают?
      Чтобы окончательно удостовериться в том, что пленный говорит правду, наместник Норланда спросил как бы между прочим, сделав вид, что это обстоятельство его не очень интересует:
      - А зачем держать столько войска в маленькой Коле, когда стрельцы нужны Москве для войны с поляками?
      - На Руси стрелецкого войска - тьма тьмущая, - ответил Спирка Авдонин. - А в Коле держим большое войско на случай, если датчане, норвеги либо голландцы вздумают по разбойному делу или как иначе мир порушить на земле лопинов.
      Пятидесятник остался очень доволен собой. Он проявил неожиданно для себя "высшую сообразительность" и не назвал среди вероятных противников свеев, хотя знал, что это и есть самые лютые вороги и ждать от них нужно любой напасти.
      Воспользовавшись случившейся заминкой, Спирка Авдонин набрался отваги и смело спросил:
      - Где в сей момент пребывают межевщики сотник Стригалин да Сумароков с Микитиным, коих воевода из Колы прислал грани порубежные класть по указу самого государя Всея Руси?
      В трапезной сделалось тихо. Слышно было даже, как муха жужжит, кружась в солнечном свете, пробивавшемся через крохотное слюдяное окошко.
      Наместник Норланда сердито насупил брови, набычился. Лгать и изворачиваться перед русским пятидесятником ему не позволяла гордость ярла.
      - Российские межевщики напали оружно на королевских воинов, я задержал их и держу под строгим караулом в этом монастыре, - неохотно ответил Бальтазар Бек.
      Это была сущая ложь.
      - Каких государств купеческие либо воинские суда стоят в Коле? спросил наместник Норланда. - И много ли российских кораблей собирается отправиться в плавание нынешним летом?
      Спирка Авдонин больше не сомневался в том, что не из добрых побуждений интересуется свейский ярл числом стрельцов в Коле, а также состоянием судов российской державы и тем, кто из купцов заморских пребывает в Кольской бухте. "Значит, этот овлуйский державец затаил в уме что-то злое и нож за пазухой держит", - подумал пятидесятник.
      - В Коле чужих судов столько, что своим тесно в бухте. А росейские суда покуда плыть никуда не собираются: пушки на палубы ставят, чтобы от морских разбойников обороняться, коли приключится недоброе в плавании.
      Бальтазар Бек все больше приходил в недоумение. "Либо этот пятидесятник ловко лжет, либо наш соглядатай ничего не стоит, а быть может, и того хуже: переметнулся в чужой стан и короне российской державы служит", - размышлял он.
      - Отправьте его в подвал да держите под строгим караулом, - приказал Перу Клементсону Бальтазар Бек. - Я вижу: ловок и хитер этот русский пятидесятник. Еще и сбежит из монастыря.
      После Спирки Авдонина в трапезную привели стрельца Никифора. Но никакого толку от него овлуйский державец не добился. На все, что переводил ему толмач, ответ был один:
      - Знать не знаю, ведать не ведаю.
      И лишь после того, как, не добившись ничего путного, овлуйский державец безнадежно махнул рукой, дав знать, чтобы пленного стрельца отвели обратно в подвал, Никифор разжал стиснутые зубы.
      - Пошто убили Прошу, товарища мово? - с нескрываемой злостью и без тени страха произнес пленный стрелец.
      10
      Стрелецкому сотнику Тимофею Стригалину всякое пришлось испытать на нелегкой государевой службе. В ранней молодости, когда принял от ослабевшего от ран и болезней отца стрелецкий кафтан и саблю, служил он в воеводской избе в Москве и ходил в караулы к воротам кремлевским. А немного позже случилось ему идти при литовских послах по зимнему санному пути из Москвы в Вильну. Приходилось Стригалину ловить разбойных людей и состоять в карауле государевой казны и исполнять множество других неспокойных обязанностей, пока судьба не забросила его в далекую Колу.
      Государева служба под началом воеводы-боярина Алексея Петровича Толстого в деревянном остроге на краю Студеного моря была трудной, но почетной. Сотник понимал, что стережет самые отдаленные вотчины Российской державы, и гордился этим. Воевода-боярин щедро платил жалованье и кормовые деньги. Случалось, и свои собственные деньги жаловал за исправную службу. Жена и двое малых деток сотника жили в тепле и холе, пребывая в собственном доме вблизи Гостиного двора.
      Приходилось и прежде Тимофею Стригалину иметь дела со свейскими межевщиками, но такое довелось ему испытать впервые. Уже пошла одиннадцатая неделя с тех пор, как схватили его свейские воины в становой избе на берегу Инаре-озера по приказу ротмистра Пера Клементсона и со связанными руками привезли в разоренный Кольско-Печенгский монастырь. Его держали под караулом в тесной каморке, куда прежний игумен обычно сажал нарушивших данный обет непокорных послушников.
      Время от времени сотника выпускали во двор обители на прогулку, и он всей грудью вдыхал теплый и чистый летний воздух. Его радовал вид зазеленевших березок и чахлой травы, пробивавшейся на солнечный свет из каменистой тундровой почвы. А огромное белесое небо над головой казалось порой чудесным куполом прекрасного земного храма.
      Однажды во время прогулки к нему осторожно приблизился отец Илларион и негромко шепнул:
      - Тайком от свеев я послал в Колу надежного человека... чтобы дал знать воеводе об учиненном разбое...
      - Спасибо, отец святой, что не оставил в беде государевых людей, произнес в ответ сотник.
      На берегу Инаре-озера лежал еще снег, когда вместе со свейскими межевщиками начали класть порубежные грани, но после этого пролетела бурная весна, наполненная гомоном великого множества перелетных птиц, наступило лето, ночи холодными сделались и осень близко, а из Колы все не прибыл стрелецкий отряд, чтобы вызволить полонянников.
      Как-то в субботний день сотник Стригалин повстречал в предбаннике выходившего из парной целовальника Смирку Микитина и очень огорчился. За время плена целовальник так исхудал, что трудно было его признать. От некогда здорового и краснощекого красавца остались лишь кожа да кости. А все оттого, что Смирка упал духом и перестал верить, что воевода непременно пришлет отряд стрельцов на подмогу.
      Более всего огорчало Тимофея Стригалина, что свеи по своей воле продолжают прокладывать порубежные грани и прорубать межи, отхватывая целые вотчины, принадлежавшие Российской державе в пользу свейской короны. Сотник догадывался, что свейские межевщики успеют прорубиться до осенних заморозков к Студеному морю.
      В один из летних вечеров, когда солнце уже скатилось на край тундрового мелколесья и в воздухе заметно похолодало, Тимофея Стригалина повели из клетушки в трапезную. Там его ждали трое: ротмистр Пер Клементсон, знакомый толмач и третий, в котором сотник угадал овлуйского державца.
      На широком столе лежал развернутый пергамент с картой Лапландии. Стоило сотнику глянуть на этот чертеж, как он сразу же узнал на ней Печенгскую, Мотовскую и Навденскую губы со всеми рыбными ловлями, морским выметом, озерами, реками и верхотинами, лесами и звериными логовищами. В руках у овлуйского державца была бумага, и Тимофей Стригалин узнал в ней крестоцеловальную запись, которую совал ему в нос ротмистр Пер Клементсон еще на берегу Инаре-озера.
      - У тебя, сотник, в Коле семья осталась? - миролюбиво начал овлуйский державец.
      - Да, семья моя в Коле пребывает, - ответил Тимофей Стригалин ровным голосом.
      - И детки имеются?
      - Двое их у меня.
      - Наверно, успел соскучиться по семье? - продолжал допытываться Бальтазар Бек.
      Толмач угодливо улыбался державцу и быстро переводил за ним.
      - Скучаю по женушке и деткам своим, - отвечал сотник. - Да и как не соскучишься, сидя в клетке. Но только по какому такому праву ваш ротмистр позволил учинить разбой при межевании и арестовать государевых людей на землях, кои принадлежат искони короне державы Российской?
      Наместник Норланда побагровел весь от столь дерзостных речей стрелецкого сотника. Какое-то время он молчал, раздумывая, в какую сторону и как повернуть разговор, чтобы сделать полонянника посговорчивей.
      - В старозаветные времена еще задолго до правления короля Эрика Вилобородого все эти лапландские земли принадлежали свейской короне, внятно произнес овлуйский державец. - Но государи Московии силой и проворством оттягали их у шведских королей.
      - Насколько я помню и рассказывали мне об этом отец мой и дед, которые служили стрельцами у государей Российских, лопины, проживающие на этих землях, платили подати в государеву казну и при Борисе Федоровиче Годунове, и Федоре Иоанновиче, и при царе Иване Васильевиче Грозном, возразил сотник Стригалин. - Еще во времена княжения Василия Третьего лопины своей волей явились с обильной данью в Москву и были приняты государем у Красного крыльца его царских палат. Вместе с ними и отправился тогда в Лапландию архимандрит Феодорит...
      - Все это пустые россказни, похоже на бред, - отмахнулся Бальтазар Бек. - И поэтому вот тебе мой совет: ставь свою подпись под этой крестоцеловальной записью и отправляйся в Колу, к своей семье.
      Сотник хорошо знал, что стоило лишь приложить ему руку, и все эти земли вместе с живущими на них лопинами законным порядком перейдут под власть свейской короны.
      - Я целовал крест на верность государям московским и изрядником* вовеки не стану, - молвил Тимофей Стригалин.
      _______________
      * Изменником.
      - Ну так и я не пообещаю, что ты со своими людьми вернешься нынче в Колу, - ледяным тоном произнес овлуйский державец. - А может случиться и такое, что король наш Карл Девятый своим рескриптом укажет всех, кто оружно нападал на его королевских воинов, предать смертной казни.
      Сотник молчал долго, уронив голову на широкую грудь. Большие намозоленные ладони его недвижно лежали на столешнице. Серые глаза глядели на свеев устало и скорбно.
      - За землю русскую и смерть принять не страшно, - сурово произнес сотник.
      Не добившись ничего от полоненного стрелецкого сотника, овлуйский державец приказал двоим воинам отвести его обратно в каморку и продолжать держать под строгим караулом.
      - Крепкий орешек, - сухо заметил Бальтазар Бек, когда дверь трапезной затворилась.
      - Я немало с ним бился еще на Инаре-озере, - подхватил Пер Клементсон. - Никакие уговоры не помогли.
      - Теперь это не так важно, - со значением произнес наместник Норланда. - Король наш в доверительной беседе со мной сказал, что поход в Колу этой зимой - дело решенное. Но вот что, ротмистр... Наш человек в Коле сообщает, будто воинов там числом, может, немногим больше сотни. А этот пятидесятник ихний наговорил такое, что, выходит, там стрельцов больше тысячи. И пушек немало. А в Норланде нам не набрать до зимы тысячу пеших воинов и несколько сотен опытных лыжников.
      - Но быть может, лжет этот русский пятидесятник, - предположил Пер Клементсон.
      - Может и так статься, - не стал возражать Бальтазар Бек. - Но все эти сведения надо как-то проверить, чтобы узнать истину.
      - Я думаю, следует попытать этого увальня, которого взяли со стрельцами вместе, - сказал ротмистр. - Узнать надо, почему и как он оказался среди русских воинов и откуда у него эти меха в мешке?
      - Мы допросим его завтра: на сегодня довольно. Устал я. А вот сотника и пятидесятника следует держать под строгим караулом до зимы, пока в Колу не двинемся.
      Ротмистр и овлуйский державец молчали, в раздумье глядя на полыхавший в слюдяном окошке оранжевый поздний закат, обещавший благодатное утро.
      11
      Дьячок Дружинка Сумароков крепился изо всех сил, чтобы духом не пасть. Темнота и сырость подвальной каморки действовали на него угнетающе. Одиночество и неизвестность тяжким камнем давили на душу. И когда втолкнули к нему в каморку Савву Лажиева, дьячок словно ожил, и вернулась к нему прежняя веселость.
      Савва рассказал о своих мытарствах на Новой Земле, как оказался в полоне. Дружинка поведал отроку о коварстве свейских межевщиков. Отобрали они у него все чертежи и грамоты, по которым собирались прокладывать порубежные грани. О своем заключении дьячок молчал: говорить об этом ему попросту не хотелось, да и что можно сказать, когда один день похож на другой, как две стершиеся деньги.
      Они старались теперь говорить о будущем. Мечтали о том дне, когда окажутся в Коле.
      - Что ты собираешься делать, когда домой из плена вернемся? - спросил Дружинка Сумароков.
      - Каллистрат Ерофеевич обещал крепким словом замолвить обо мне Ивану Парфентьевичу Махонину, - смущенно ответил Савва Лажиев.
      - Ты грамоту разумеешь? - приподнялся дьячок на жестком своем ложе.
      - Маленько. Буквы умею писать и цифирь знаю, - протянул неуверенно Савва. - Но я могу ездить по становищам лопинов и подати государевы собирать. Я люблю оленей и сумею править оленьей упряжкой. Не боюсь стужи и сполохи ночные люблю...
      - Это очень даже хорошо, что ты грамоту немного знаешь, - одобрил намерение Саввы Дружинка Сумароков. - Ведь я тоже служу под началом у Ивана Парфентьевича Махонина. Строгий на службе, но добрый и понятливый человек наш подьячий в Коле. Нас он попусту не обижает, но взыскивает за все сполна.
      - И как ты полагаешь, возьмет он меня к себе? - озабоченно спросил Савва.
      - А что и не взять-то, - не сразу ответил Дружинка. - И я обещаю замолвить за тебя слово Ивану Парфентьевичу. А моему слову подьячий верит. Не побоялся же он дать мне все чертежи лапландских земель для прокладки порубежных граней. И если бы не коварство и разбой, что учинили воинские люди свейского ротмистра...
      Он умолк, так и не закончив начатую фразу. И оба задумались над тем, что уготовила им судьба в свейском плену в перемирное время, когда ни одним из государей не расторгнут еще договор о Вечном мире.
      Возле двери в каморку, где пребывали Дружинка Сумароков и Савва Лажиев, неожиданно послышались чьи-то шаги и голоса людей, разговаривавших на чужом языке. Потом дверь с лязгом отворилась и в дверном проеме в свете утренних лучей солнца появились два свейских воина. Один из них, усатый и крючконосый, пальцем поманил к себе Савву Лажиева.
      Савва встал со своего жесткого ложа. Его повели в трапезную. Там Савву ждал овлуйский державец, чтобы допрос учинить. С ним вместе по-прежнему находились ротмистр Пер Клементсон и толмач.
      Во дворе православной обители, залитом ярким утренним светом, было многолюдно. Братья-послушники и жители окрестных лапландских стойбищ по укоренившейся привычке шли на монастырское подворье. На женщинах-лапландках были яркие, из разноцветной ткани праздничные юпы* и головные уборы из пестрой каразеи, унизанные жемчугом. На мужчинах были суконные армяки, подпоясанные алыми кушаками, из-под которых белели чисто выстиранные рубахи.
      _______________
      * Верхняя женская одежда лапландки.
      Савве Лажиеву вдруг показалось, что в толпе празднично одетых лопинов увидел ту девушку-лапландку, которая в благоговейном умилении охраняла спящего в ее летней веже пятидесятника Спирку Авдонина. Ему на миг привиделось, что она даже улыбнулась ему, как хорошему знакомому, хотя виделись с ней всего лишь один раз.
      При виде вошедшего овлуйский державец поднял голову, сурово оглядел растерявшегося отрока и строго спросил:
      - Как ты попал на лапландский берег? Откуда здесь взялся?
      Бальтазар Бек сразу приступил к делу, чтобы ошеломить полонянника.
      - На судне сюда доставили, - ответил Савва, разглядывая из-под насупленных бровей свейского ярла.
      - На каком судне? Откуда?
      - На "Морже", где кормчим Елизарий Жохов, - пояснил Савва. - А пребывал я до этого целую зиму на Новой Земле.
      - Что это такое "Новая Земля" и где она находится? - допытывался наместник Норланда.
      - Новая Земля - это преогромный остров посреди Студеного моря, отвечал Савва Лажиев, крайне удивленный тем, что свеи ничего не знают о существовании Новой Земли.
      Бальтазар Бек переглянулся с толмачом, перевел взгляд на Пера Клементсона и, помолчав, переспросил:
      - А ты, русич, не лжешь?
      - Пошто мне врать-то? - обиделся Савва Лажиев.
      - Значит, в Коле ты не был больше года? - уточнил овлуйский державец.
      - Да, около года меня там не было, а теперь ваши воинские люди меня с дьячком Дружинкой Сумароковым в монастырском подклете взаперти держат, пожаловался Савва. - Ведь осень уже на носу, а мне надобно поскорее повидать деток Каллистрата Ерофеевича да поклон им отца передать.
      - Кто такой этот Каллистрат Ерофеевич? - насторожился овлуйский державец. - Капитан судна и служит воеводе Кольскому?
      - Нет, Каллистрат Ерофеевич - старшина промысловой артели на Новой Земле, - пояснил Савва Лажиев.
      - Чем промышляют его люди на пустынном острове? - продолжал допытываться наместник Норланда.
      - Бьют песцов и диких оленей, ловят белух в кулемы, - начал перечислять виды новоземельских промыслов Савва. - Случается, белые медведи приходят к становой избе. А весной приходится промышлять моржей и тюленей.
      - И как долго собирается пробыть на этой Новой Земле староста ваш со своей артелью?
      - Еще зиму, может быть, и две.
      Наместник Норланда сознавал, что спрашивать русича о Кольских укреплениях и количестве стрельцов в крепости - бессмысленно. За целый год там могло все измениться. И Бальтазар Бек с миром отпустил Савву Лажиева, приказал воинам отвести его обратно в тот же монастырский подклет.
      - Так вот оно что, - протянул наместник Норланда, многозначительно поглядев на Пера Клементсона. - Оказывается, в открытом море совсем близко от материка есть огромный остров*.
      _______________
      * В то время в Швеции еще не было известно о существовании
      огромного острова в Ледовитом океане, которому русские поморы дали
      название "Новая Земля".
      - Я слышал от отца своего, а ему рассказывал капитан зверобойной шхуны Бент Мальстрем о том, что видел в тех местах огромные стаи птиц, заговорил молчавший все время Пер Клементсон. - Так Бенту Мальстрему показалось тогда, что посреди моря должен быть большой остров.
      - Захватим зимой Колу, и король направит на остров промысловую команду, - сказал Бальтазар Бек. - И все эти огромные стада оленей, которые бродят там, и песцы, и медведи будут нашими.
      ВЕРОЛОМСТВО
      1
      По тундре медленно брел одинокий путник. Случалось, человек спотыкался и падал. Сделав над собой усилие, он становился на корточки, упирался обеими руками в каменистую землю и поднимался опять. Пройдя несколько десятков шагов, человек падал снова, но отлежавшись, брел дальше, держа путь к видневшимся впереди стенам Колы.
      Первым заметил путника сторожевой стрелец Микоша со смотровой вышки Воротной башни. Увидев одинокого человека посреди тундры стрелец не терял его больше из виду и с нетерпением ждал, когда тот приблизится к острожным воротам. Он сразу же дал знать стрелецкому десятнику Латугину, который сидел со сторожевыми стрельцами в караульне в нижнем ярусе деревянной Воротной башни.
      И вот путник уже совсем близко. Различимы стали бессильно повисшие вдоль тела руки, клочья зимней одежды из оленьей шкуры и лицо, изможденное и бледное, до самых глаз заросшее рыжим пухом. Микоша угадал в путнике лопина, невесть каким путем оказавшегося в приострожной тундре.
      Перед усталым лопином открылись ворота Колы, и он медленно вошел в крепость.
      Сделав несколько шагов, житель тундры упал на камни и потерял сознание.
      Сторожевые стрельцы втащили лопина в караульню. Десятник Латугин растормошил пришельца, дал хлебнуть ему водки. Тот понемногу приходил в себя, хотя не мог выговорить ни слова, а лишь бормотал что-то бессвязное.
      Лицо лопина было так искусано комарами и слепнями, что казалось сплошной раной. И лишь лихорадочным блеском светились круглые карие глаза. Глянцевито-черные волосы щетинисто торчали.
      - Кто ты? Откуда здесь взялся? - пытался расспросить жителя тундры десятник Латугин.
      - Пяви... Икандуексов я, - пробормотал лопин. - Прошлое лето и всю эту зиму пас оленей... монастырских на берегу Печенгской губы...
      - А как возле Колы оказался?
      - Отец Илларион послал... меня к воеводе ба здешнему, дабы уведомить боярина о разбое, что учинили свеи...
      - И что же такое натворили эти разбойники? - продолжал выпытывать у заговорившего лопина стрелецкий десятник.
      - Межевщиков ото воеводиных... ба сотника с дьячком и с целовальным связали и в... подклете монастырском на цепи держат, - выговорил Пяви Икандуексов.
      - Кто же посмел такое свершить на земле Российской державы?! вспылил десятник Латугин, возмущенный дерзостью и вероломством свейских межевщиков.
      - Свейский ротмистр указал такое своим усатым воинам, - ответил Пяви. - Слыхал, ба будто ждут свеи овлуйского державца, чтобы решил он, как быть с межевщиками русского царя. Отец Илларион не стал ждать, покуда прибудет овлуйский державец на Печенгу, и послал к воеводе ба пострижника Ферапонта, а меня провожатым к нему назначил...
      - Так отчего же ты один пришел? Где этот пострижник? - насторожился стрелецкий десятник.
      - Утоп в бурной речке, когда переправлялись на другой берег, ответил просто Пяви Икандуексов. - Упал в воду Ферапонт-пострижный, и понесло его вешним потоком...
      - Сколько же времени ты шел по тундре? - спросил Латугин.
      - За три дня до духова дня утоп Ферапонт-пострижный, вот и считай, пояснил Пяви Икандуексов.
      Стрелецкий десятник наморщил от натуги лоб.
      - Выходит, восемь недель и пять ден пробирался один по тундре, подытожил Латугин. - Досталось же тебе!
      - Еды, что выделил отец Илларион, хватило только на три недели, пожаловался Пяви Икандуексов. - Пришлось ото... есть сырое мясо, прошлогоднюю морошку да... коренья... Оголодал весь...
      - Да вижу, краше в гроб кладут, - посочувствовал лопину стрелецкий десятник. - Ну да в Коле помереть с голоду теперь не дадим. Доброе дело сотворил ты, Пяви! Воевода-боярин за твою верную службу в обиде тебя, полагаю, не оставит.
      И Латугин сразу же отправился к воеводе Алексею Петровичу, чтобы немешкотно донести о разбое, учиненном свеями в бывшем Печенгском монастыре.
      Караульные стрельцы накормили Пяви Икандуексова ячневой кашей, пахучим заварным ржаным хлебом и напоили свежим квасом.
      Из караульни двое сторожевых стрельцов повели Пяви Икандуексова в баню, благо была суббота и сизый дым струился в чистое небо из множества посадских дворов, подьяческого подворья и стрелецких домов.
      Встречавшиеся на пути корабельщики, посадские люди да женки их останавливались и с любопытством разглядывали незнакомого лопина в изорванной зимней одежде. А мытенный писец* Нил Борискин, любопытствуя, направился следом за стрельцами. Уж очень все интересным показалось праздному мытенному писцу.
      _______________
      * Таможенный писарь.
      Нил Борискин был остроглазый, узкоскулый сорокалетний мужчина с нерусской внешностью, хотя речь его была плавной и чистой и выдавала в нем жителя Поморья. Длинный нос его был всегда поднят и, казалось, вынюхивал что-то. Уши стояли чуть торчком и как бы прислушивались ко всему, что говорили окружавшие его люди.
      Мытенный писец встревал в разговор со стрельцами, перебрасывался шутками, интересуясь, с чем пришел в Колу Пяви Икандуексов, и трудно было заметить, что он внутренне весь напряжен.
      Нил Борискин успел выведать, пока добрались до топящейся бани во дворе стрелецкого дома, что свейские воины во главе с ротмистром в разоренном монастыре, а российские межевщики сидят прикованные на цепь в монастырском подклете. Этого было достаточно. Излишнее любопытство могло вызвать подозрение служилых стрельцов.
      - Ну, мне пора в мытню, а не то попадешь на глаза Ивану Парфентьевичу и беды не оберешься, - сказал на прощание стрельцам Нил Борискин и стремительной походкой отправился в гавань, где находилась мытная изба.
      - И чего ему надо, этой мытенной крысе? - проворчал вполголоса служилый стрелец, сопровождавший Пяви Икандуексова. - Все крутится, как пес, да лебезит, да лукавит...
      - Делать ему нечего в мытной избе, вот и мается дурью, - отозвался второй, доставая с чердака своего дома свежие веники.
      Из жарко натопленной бани пахнуло на Пяви, восемь недель бродившего по тундре, свежим паром. Он даже зажмурился от блаженства.
      Скинув в предбаннике порты и лохмотья зимней одежды, Пяви Икандуексов вошел в парную. За ним следом вступил туда пятнадцатилетний стрелецкий сын. Паренек по-хозяйски наддал еще пару и принялся хлестать березовым веником лежавшего на полке лопина.
      2
      Мытенный писец Нил Борискин русским человеком не был. Он родился в Стокгольме, но отец его вместе со всей семьей переехал в порубежный город Дерпт. Леннарт Бентсен купил двухэтажный дом на Рыцарской улице в Дерпте, обосновал подворье с корчмой для знатных господ внизу и зажил безбедно.