- Эх, черт! Сейчас бы вылазку. Резануть по гадам из пулеметов! И Игната выручить... - пробормотал Рябиков и заплакал от сознания своей беспомощности.
      Камиль вскочил на стоящего у настила коня.
      - Ты говоришь, нам сдаваться! - крикнул он Игнату по-русски. - Просить прощения! Строить социализм! А улака ты не видел? Козлом ты не был? Ну, так будешь!
      Он что-то крикнул конным басмачам. Всадники с гиканьем поскакали по кругу. В центре одиноко стоял Игнат.
      Басмачи бешено неслись по площади.
      Рябиков видел, как один на полном скаку наклонился с коня и, схватив Игната, бросил его через седло.
      Страшный крик прокатился по крепости. Оттуда изо всех углов захлопали беспорядочные выстрелы, безвредные для врагов из-за дальнего расстояния. Басмачи скакали толпой, вырывая друг у друга уже бесчувственное тело Игната. Его швыряли с седла на седло, рвали, тащили по земле.
      Рябиков выпустил из нагана все патроны. Он стоял, судорожно сжав челюсти, и не сводил глаз с площади. Неожиданно его внимание привлекло движение среди пеших басмачей. Они быстро, целыми группами расходились, оставляя на площади беснующихся всадников.
      - Эх, Игнат, - прошептал Рябиков, - ты погиб не даром. Заронил ты искру в людские души. Видишь, расходятся люди. Ты победил, Игнат.
      Сумерки опустились на землю. В крепости стояла тишина. Осажденные лежали у стены, неподвижно глядя в звездное небо. Бесконечно тянулась ночь. Никто не спал. За стенами то и дело хлопали выстрелы, раздавались крики. В горах плакали шакалы.
      Утром, едва солнце вышло из-за гор, все вскочили от странного рокочущего звука. Он доносился сверху, с неба и все усиливался. Это летел самолет. Он сделал несколько кругов над долиной, постепенно снижаясь, потом бреющим полетом прошел над кишлаком и осыпал басмаческий лагерь градом пуль. Среди басмачей началась паника. В животном страхе они бросали оружие, прыгали на коней и скакали, не разбирая дороги, через заборы, через арыки к горам, в ущелье.
      Осажденные открыли ворота крепости и выбежали на площадь. Они преследовали басмачей, расстреливали их в упор. Прорвались скопившаяся ярость и гнев. Когда вышли все патроны, люди били ошалевших бандитов прикладами винтовок, палками, связывали.
      Басмачи были уже далеко за кишлаком, когда из ущелья вылетел кавалерийский отряд. Он поскакал навстречу шайке, сверкая на солнце обнаженными клинками...
      Тела Якубджона и Кадырова родственники унесли в кишлак.
      Истерзанное тело Игната Рябиков нашел у помоста чайханы. Он опустился на землю и заплакал.
      Вечером в центре площади вырыли глубокую могилу. Тело Игната опустили в землю. На свежую насыпь положили гранитную глыбу с грубо высеченной надписью:
      "ЗДЕСЬ ЛЕЖИТ ВЕРНЫЙ СЫН ПАРТИИ
      ИГНАТ ШОВКОПЛЯС.
      ПОГИБШИЙ ОТ РУКИ ВРАГОВ НАРОДА".
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
      ВОЗМЕЗДИЕ
      Прошло немало времени, пока Гулям-Али узнал о событиях в Гарме, происшедших, когда он находился в плену у басмачей. Об этом ему рассказал новый секретарь Гармского окружкома комсомола Шакиров. Он приехал в столицу с просьбой выделить группу комсомольцев для помощи в ликвидации последствий бандитского налета.
      В боях с басмачами Шакиров показал себя храбрым бойцом и умелым вожаком молодежи. Его живой и красочный рассказ о недавних событиях перенес Гуляма в прошлое, словно он сам участвовал в героической обороне Гарма.
      ...Маленький отряд комсомольцев у кишлака Нимич до последнего человека отбивал атаки семи сотен басмачей. Горстка героев погибла. Осмелевшие после расправы над защитниками Нимича басмачи ринулись к Гарму.
      Но здесь их уже ожидали.
      Штаб обороны Гарма поднял население на защиту города. Распределили восемнадцать винтовок и охотничьи ружья. В добровольческий отряд вошли все мужчины. Женщины объединились в санитарной дружине. Вырыли траншеи с ходами сообщения. Устроили каменные деревянные завалы. На складе Дорстроя нашли немного аммонала и понаделали гранат в бутылках. На окраинах выставили патрули. Установили наблюдательные пункты.
      Последний защитник Нимича - учитель Азиз Шарипов, умирая, послал в Гарм пионера - сообщить о приближении банды Фузайля. С наблюдательного пункта расположенного на окраине города, заметили бегущего мальчика. Навстречу выехали верховые, посадили вестника на коня и привезли в штаб.
      Сторожевые посты, разбросанные от берега реки до подошвы горы, вооруженные винтовками и охотничьими ружьями, первыми встретили бандитов Фузайля. Атака была отбита. Тогда басмачи обложили город. Всю ночь велась перестрелка. Враги ждали утра для решительного наступления.
      Ночью умер от ран счетовод исполкома Острокопытов. Лежал без сознания тяжело раненый бухгалтер Никулин.
      Утро началось ожесточенной перестрелкой. Но у защитников Гарма не хватало оружия, чтобы выдержать длительный бой. Басмачи, растянувшись длинной целью, начали обходить посты - они стремились окружить их замкнуть кольцо. Гармцы отстреливались и медленно отступали к городу, прикрывая женщин и детей, уходивших на дюшамбинскую дорогу. Многие защитники города были убиты и ранены. Не осталось бутылок с аммоналом, кончились патроны.
      Кучка смельчаков под командой комсомольского вожака Немковского с отчаянной храбростью сдерживала натиск басмачей. Комсомольцы залегли на окраине Гарма и, рискуя оказаться окруженными, держались до последней возможности. Когда стало очевидно, что дальше оставаться нет смысла, Немковский скомандовал отступление.
      Бойцы добровольческого отряда прошли опустевший город и очутились в поле.
      Басмачи начали грабить дома и магазины. Кое-где уже вспыхнули пожары.
      В это время из-за горы вылетел небольшой серебристый самолет. Первый самолет в Каратегине. Он сделал круг над Гармом и исчез за бугром, где недавно оборудовали посадочную площадку.
      - ...Так мы и отступали, - рассказывал Шакиров. - Перебегали от камня к камню, от канавы к канаве. Впереди бежали женщины, кричали дети. А позади все ближе и ближе надвигались басмачи - конные и пешие. И вдруг на горной дороге из-за поворота показались всадники в военной форме. Их было совсем немного. Когда они подскакали, я узнал в переднем командира кавалерийской бригады Шапкина. Я видел его в Дюшамбе.
      Изумленные неожиданной подмогой гармцы окружили всадников. Невысокий, широкоплечий, с круглым обветренным лицом, на котором как приклеенные торчали кончиками вверх черные усы, Шапкин ловко соскочил с коня. Вслед за ним спешились комиссар бригады Федин и красноармейцы Шоазиз Шукуров и Сархад Малахов. Последним спрыгнул на землю гармский работник Гуртовой с пулеметными лентами.
      Красноармейцы быстро установили пулеметы. Уверенные в своем превосходстве басмачи шли во весь рост. Шапкин приказал открыть огонь. Пулеметные очереди ударили по передним рядам. Среди басмачей началась паника. Они повернули назад. Тогда Шапкин снова вскочил на коня и закричал:
      - Вперед! За мной!
      Все, кто был еще в состоянии двигаться, стреляя на ходу, с громким криком "Ура!" устремились за комбригом - к Гарму.
      Кто-то из басмачей увидел на петлицах Шапкина и Федина по два ромба и закричал: "Нас окружает дивизия! Налетая друг на друга, растаптывая пеших, конные басмачи стремительно понеслись к хаитской дороге. Они оставили раненых, на ходу побросали хурджумы с награбленным в Гарме добром.
      В это время на западной окраине города появился кавалерийский отряд и стал преследовать уходящих басмачей.
      Так закончилась героическая оборона Гарма.
      Басмачи уходили к пограничной реке, оставляя за собой кровавый след. На их пути во всех кишлаках находили замученных и убитых людей, разрушенные дома, разграбленные магазины.
      Красноармейские части и отряды добровольцев преследовали и уничтожали басмаческие шайки, которые небольшими группами пробирались к границе. Требовалось, не теряя времени, залечить раны, нанесенные бандитским налетом, восстановить органы Советской власти, успокоить население, вернуть его к мирному груду. Гармский округ нуждался в срочной помощи. Особенно большой урон понесли комсомольские организации: многие комсомольцы погибли в боях, многие были зверски замучены и убиты бандитами.
      Обком партии решил послать в Гарм группу коммунистов. С ними направлялась бригада комсомольских работников. Гулям-Али попросил включить его в эту бригаду.
      И вот он снова очутился в знакомых местах, в Гарме, где на улицах еще встречались следы недавних боев. Здесь комсомольцев распределили во все районы округа, каждому дали задание, выделили коня и оружие.
      В окружкоме имелись сведения, что в отдаленном кишлаке Висхарв басмачи оставили у имама мечети тайный склад оружия. В этом глухом горном уголке часто появлялись посланцы с той стороны границы и что-то готовили. Надо незаметно проверить эти сведения, собрать в кишлаке верных людей и без шума ликвидировать вражеское гнездо.
      Эту работу поручили Гуляму.
      Он отказался от оружия, надел два халата и ранним утром выехал из Гарма. Где с попутчиками, а где в одиночку он проходил большие расстояния, избегая крупные кишлаки, и выбирал для ночлега одинокие мазары или летовки пастухов. И всюду он слышал рассказы людей о недавних событиях, о зверствах головорезов Фузайля, о гибели советских работников, комсомольцев, дехкан, которые не захотели надеть на себя старое ярмо.
      Через три дня дорога потянулась по отвесным склонам горы, где глубоко внизу с глухим шумом неслась стиснутая в узком ущелье бурная река. То и дело приходилось слезать с коня и медленно, осторожно переводить его по оврингу. Вбитые в скалу жерди гнулись, трещали, уложенный на них хворост проваливался под ногами коня. Тут уж надо было следить за каждым шагом, исследовать настил, прежде чем вступить на него.
      Когда овринг снова переходил в узкую тропу, вырубленную в отвесной скалистой стене, Гулям облегченно вздыхал и радовался, что и он и конь еще раз благополучно вышли из беды. Хорошо, что конь попался ему спокойный. Через несколько часов такой езды бока лошади потемнели от пота, на удилах появилась пена. Тут как раз у серой, покрытой мохом скалы встретилась маленькая площадка. Пришлось сделать здесь продолжительный привал, ослабить подпругу и снять с седла хурджум.
      Высокие гранитные стены заслонили заходящее солнце. Приближался вечер. Отдохнувший Гулям подтянул подпругу у коня и двинулся в путь. Он поднялся на перевал и снова спустился к реке. Тропинка вилась между огромных глыб, обходила камни и острые обломки скал. Впереди чуть виднелся еще один длинный овринг.
      Гулям тревожно всматривался в неясную даль и думал о том, удастся ли ему засветло пройти овринг и что там за ним. Где придется провести эту ночь? Никаких следов жилья не заметно. В эту пору скот возвращается с пастбищ домой, издали видны дымки очагов. Но сколько Гулям ни вглядывался, он ничего не заметил.
      В горах стояла тишина, если не считать мерного шума реки, к которому привыкаешь и перестаешь замечать. Казалось, ничто не тревожило спокойствия горного ущелья.
      И вдруг где-то впереди послышался человеческий голос. Кто-то кричал, но ветер относил его слова.
      Напрягая зрение, Гулям увидел у края овринга невысокую человеческую фигуру. Человек стоял лицом к нему и махал руками.
      Гулям стал продвигаться быстрее, натянув повод шедшего за ним коня.
      Вскоре он смог разобрать доносившиеся до него слова: - Э-эй, путник! Поторопись оказать помощь мусульманину, попавшему в беду!
      Гулям поднял руку в знак того, что услышал. Подойдя ближе, он увидел, что на овринге произошло несчастье. Оседланный конь провалился задними ногами в дыру между прутьями настила и лежал на брюхе, судорожно перебирая передними ногами. Человек в чалме и халате тянул повод, стараясь вытащить коня, но безрезультатно. Нужно было спешить на помощь.
      Гулям спустился вниз и остановился у начала овринга. Он спутал передние ноги своего коня, снял хурджум и положил его на камень. Затем он осторожно пошел по оврингу. Первое, что он увидел, - это прислоненный к скале ковровый хурджум, поверх которого лежал английский карабин.
      "Уж не басмач ли", - подумал Гулям, но все же прошел дальше. Если даже это и басмач - он безоружен. Ведь карабин остался позади Гуляма.
      Сгущались сумерки и видимость все ухудшалась. Где-то за горной стеной появилась луна - край неба посветлел, но лунный свет еще не проникал в ущелье.
      - Друг, попробуй поднять это проклятое животное за хвост! - закричал человек на овринге, продолжая тянуть к себе повод. Конь, оскалившись, громко лязгал зубами.
      - Этот конь просто взбесился, - объяснил путник. - Я не могу к нему подойти: он кусает меня...
      Голос у человека был глухой, хриплый, но Гуляму показалось, что он где-то его слышал.
      Он подошел ближе. Теперь их разделял только корпус коня. Человек стоял, низко наклонившись, конец чалмы закрывал почти все его лицо. Он снова потянул коня за повод и выпрямился. Перед Гулям-Али стоял Камиль Салимов.
      Со времени их последней встречи в Гарме Салимов очень изменился. Он выглядел намного старше, похудел, подбородок оброс черной щетиной волос. На нем был теплый шерстяной халат, подпоясанный широкой лентой с патронами, какие носят солдаты на том берегу реки. На голове - небрежно повязана чалма со спущенным впереди длинным концом.
      Некоторое время Салимов стоял молча, не сводя глаз с Гуляма, потом улыбнулся и закричал:
      - Да ведь это Гулям-джон! Дорогой Гулям, какое счастье, что я тебя встретил. Наверно, сам бог послал тебя на эту дорогу. Давай скорей поднимем этого проклятого коня и обнимемся по-дружески.
      Гулям растерянно молчал. В голове пронеслись все события последнего времени. Бюро окружкома в Гарме. Исключение из комсомола. Плен у Фузайля. Разговор с Кузьмой Степановичем. Рассказ Шакирова о гибели комсомольцев у Нимича. Смерть Игната Шовкопляса...
      Вот он - Камиль Салимов - змея, погубившая своими ядовитыми укусами столько людей, столько друзей... Он стоит и улыбается - надеется и на этот раз обмануть раба своего отца. Нет, не выйдет! Слишком много узнал за это время Гулям, чтобы снова поверить этой гадине.
      - Ну, что ж ты, друг, стоишь? - нарушил молчание Салимов. - Берись за дело, вытащим эту падаль или хотя бы столкнем вниз и освободим дорогу.
      Гулям молчал. Какую глупость он сделал, что отказался в Гарме от оружия! Как бы оно сейчас пригодилось... Впрочем, карабин Салимова находится в двух шагах позади. Он возьмет его и тогда будет другой разговор. Нет, Салимов, так просто ты от меня не уйдешь.
      Салимов замолчал, перестал улыбаться и уже злобно посмотрел на Гуляма. Он понял - игра не вышла.
      Над ущельем показалась большая оранжевая луна. Она залила все призрачным красноватым светом. Внизу смутно засверкала река. Сумерки стали светлее.
      - Вот мы и встретились, Камиль Салимов, - глухо сказал Гулям. - Не скажешь ли, куда торопишься? Или пробираешься к границе?
      Салимов дрогнул, выпустил из рук конский повод. Но сразу же взял себя в руки.
      - А тебе какое дело, прокаженный! - злобно крикнул он. - Не думаешь ли ты стать на моем пути?
      - Думаю, - ответил Гулям. - Ты не дойдешь до границы. Ты пойдешь со мной.
      - Хотел бы я видеть, как ты заставишь меня сойти с моей дороги, усмехнулся Камиль и подошел ближе к коню. Тот оскалился и взбросил передние ноги. Хворост затрещал, и конь осел еще ниже. Салимов отпрыгнул назад.
      - Сейчас ты это увидишь, - бросил Гулям. Он резко повернулся, прошел к хурджуму, схватил карабин и направил его в Камиля.
      - Стреляй, дурак! - презрительно сказал Салимов. - Карабин разряжен. Вот они, патроны, - попробуй, достань их... - Он похлопал себя по животу, опоясанному лентой с патронами.
      Гулям в гневе спустил курок. Послышался сухой щелчок. Выстрела не последовало. Карабин действительно оказался разряженным.
      - Ну что, убедился? - насмешливо спросил Камиль. - Стреляй, стреляй! Награду заслужишь. Комиссаром станешь.
      - Я тебя руками задушу, но ты от меня не уйдешь! - крикнул Гулям и взмахнул карабином над головой.
      - Попробуй! - отозвался Салимов и вытащил из-за пояса большой нож, блеснувший в свете луны.
      Гулям посмотрел вперед. Конь судорожно бил ногами и мелко дрожал всем корпусом. Он занимал весь проход и не давал возможности пройти к Салимову по оврингу. Этот путь был закрыт. Тогда Гулям сбросил оба халата и легко взобрался между камнями вверх. Он решил обойти опасное место и спуститься на овринг впереди Салимова.
      Камиль следил за каждым его движением. Когда Гулям оказался над ним, он пробежал вперед по оврингу. Гулям задержался, чтобы перевести дыхание. Салимов остановился под ним.
      - Послушай, Гулям, - вкрадчиво заговорил он. - Зачем нам убивать друг друга. Я отдам тебе мой хурджум. Того, что в нем лежит, тебе хватит на всю жизнь. Поверь, я тебя не обманываю.
      - Если ты сам продал родину, думаешь за хурджум любого можешь купить! крикнул Гулям. - У тебя еще есть время пойти со мной. Подумай. Соглашайся.
      - Гулям, зачем нам ссориться? Мы выросли с тобой в одном дворе.
      Гулям горько усмехнулся.
      - Это правда. Росли мы в одном дворе. Только ты в комнатах, а я - на конюшне.
      Он стал спускаться по скале. Из-под ног у него сыпался щебень и мелкие камни. Гулям левой рукой хватался за выступы скал, за мшистые, влажные камни. Неверный свет луны искажал очертания скалы. Каждый шаг мог стать последним.
      Салимов внимательно следил за Гулямом. Убедившись, что тот вскоре выберется на овринг, он прошел вперед и начал подыматься по скалистой, почти отвесной стене.
      Гулям остановился. Их разделяло не больше десятка шагов. На ровном месте это расстояние можно было преодолеть за несколько секунд. Но попробуй это сделать на почти отвесной стене!
      Салимов медленно, с трудом взбирался по выступам скалы. Ему мешал длинный халат. Он со злостью развязал патронную ленту, снял халат и засунул его в расщелину. Ленту с патронами он намотал себе на шею. Вскоре он снял чалму и остался в тюбетейке.
      Гулям взбирался вслед за ним, опираясь на карабин, цепляясь рукой за камни, обходя острые выступы скал. Они поднимались все выше. Овринг остался далеко внизу. Вдруг в ущелье разнеслось громкое конское ржание. Затрещал настил овринга, и конь с предсмертным криком рухнул в пенящиеся волны реки. И снова стало тихо.
      Потрясенный Гулям застыл на скале. Сердце билось сильно и часто, казалось, оно сейчас выскочит из груди. Карабин застрял прикладом в расщелине между камней. Гулям с трудом вытащил его и глянул на скалу, где стоял Салимов. Его там не было. Воспользовавшись замешательством своего преследователя, он поднялся еще выше и находился сейчас над Гулямом.
      - Видал! - крикнул Камиль. - Сейчас и ты там будешь...
      Он с трудом сдвинул большой обломок скалы и тот медленно пополз вниз, сталкивая обломки поменьше. Подымая пыль, камни полетели прямо на Гуляма. Он едва успел отскочить в сторону. Острый обломок больно задел его по бедру и остановился, застряв в расщелине. Остальные камни с шумом попадали в реку, вздымая фонтаны брызг.
      Прихрамывая, Гулям снова полез вверх. Убедившись в своей неудаче, Салимов злобно выругался и стал медленно переползать от камня к камню. Потом он снова заговорил:
      - Гулям! Ну зачем нам убивать друг друга? Я же ничего плохого тебе не сделал. Поверь мне, тогда на бюро все Ленька придумал - я здесь ни при чем.
      Голос Салимова изменился. В нем уже не слышалось наглости и насмешки, а звучали унылые ноты. Он просил, заискивал.
      Послушай меня, - продолжал Салимов, - пойдем со мной. Здесь неподалеку, в кишлаке Висхарв меня ждут. Нас переправят на тот берег. Мы с тобой заживем не хуже эмира бухарского. Ну, что ты здесь забыл. Ты же сирота.
      - Я уже давно не сирота, - сказал Гулям. - А вот тебе придется ответить перед теми, кого ты оставил сиротами.
      Оба они слышали тяжелое дыхание друг друга. "Дурак! Не взял с собой оружия"... - который раз ругал себя Гулям, сжимая в руке бесполезный карабин.
      Салимов сел на камень. Гулям сделал еще шаг вперед. Камиль поднялся и закричал:
      - Не подходи! Убью!
      Он схватил обломок скалы и, подняв его над головой, бросил в своего преследователя. Гулям едва успел пригнуться. Камень разбился за его спиной. Камиль пошел вверх, цепляясь руками за выступы скал. Вскоре идти ему стало трудно, и он пополз по скалам, извиваясь между камнями, как змея.
      Гулям пошел вперед - он стремился отрезать Салимову путь, когда он начнет спускаться к оврингу.
      Он уже не видел скрывшегося за камнями врага и только по шуму осыпавшегося щебня догадывался, что тот уходит от него. Но вот и этот шум прекратился. Гулям подождал немного и решил подняться выше. Медленно, стараясь не шуметь, он стал подниматься по скалам. Он задыхался, еле двигал руками от усталости, болела ушибленная нога.
      Неожиданно, в нескольких шагах перед ним выросла фигура Салимова.
      - А, проклятый! - злобно закричал он. - Ну, теперь ты не уйдешь!
      Салимов напрягся изо всех сил, сдвинул с места большой камень и тот, качнувшись, пополз вниз. Но Камиль сделал слишком резкое движение, не удержался на почти отвесной скале и упал на спину, выронив нож. Он попытался ухватиться за что-нибудь и судорожно вцепился в какой-то камень. Камень сдвинулся с места и пополз вместе с Салимовым. Вслед за этим камнем двинулся второй, покрупнее. Салимов сползал вместе с грудой камней, которая захватывала по пути другие камни. Каменная груда тащила Салимова все быстрее и быстрее.
      Гулям успел отскочить в сторону и с ужасом смотрел, как лавина камней уносила беспомощно барахтающегося Камиля.
      Через мгновение лавина была уже где-то внизу, камни с шумом падали в воду, а за ними неслись и падали другие.
      Гулям увидел, как Салимов упал на скалу у самой реки, а сверху на него свалилась огромная каменная глыба. Она накрыла его целиком, оставив только одну ногу в запыленном сапоге с оторванной подошвой. А потом сверху посыпались другие камни и вскоре закрыли сапог.
      Гулям стоял, выронив карабин, тяжело опираясь руками о поросший мохом валун. В ущелье снова стало тихо.
      - Вот ты и рассчитался за все свои преступления, сын моего хозяина! негромко сказал Гулям.
      Медленно, оберегая ушибленную ногу, он спустился на овринг. Так же монотонно шумела река. Лунные отблески трепетали в воде. Где-то далеко завыли собаки.
      - Кишлак. Люди... - пробормотал Гулям и прилег на еще теплый плоский камень.
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
      ВЗОРВАННЫЕ ДЖУНГЛИ
      После бессонной ночи, проведенной с доктором Рябиковым, Виктор утром зашел в окружком комсомола, где ему выдали винтовку и наган. "А ведь права Маша, как на войну снаряжают", - подумал он. Потом Виктор заехал в караван-сарай. Там его ждали попутчики, тоже назначенные в Кабадианский район. Выехали, когда солнце не успело еще высоко подняться. Сытые, отдохнувшие кони мелкой рысцой трусили по подмерзшей дороге.
      До Кабадина доехали за два дня.
      Единственная улица кишлака растянулась на несколько километров. Она начиналась у подножия крутых горных склонов, сбегала в долину и обрывалась у кофейных вод Кафирнигана. В центре кишлака возвышался курган с развалинами крепости - две башни, стены с бойницами, полуразрушенные строения.
      Два раза в неделю - по вторникам и пятницам - в Кабадиане собирался базар. Сюда съезжались дехкане из окрестных селений, и до вечера в кишлаке было шумно. У кооператива выстраивалась очередь за мануфактурой и керосином. На маленькой базарной площади становилось тесно и грязно.
      Вечером в кишлаке снова восстанавливалась тишина. Только азанчи кричали из мечетей в разных концах кишлака, призывая к молитве, да протяжно ревели ослы.
      Виктор познакомился с руководящими работниками района. Секретаря райкома партии Ширинова, коренастого, рябоватого узбека, он знал еще в Дюшамбе. Ширинов понравился Виктору своим веселым характером, открытой улыбкой, умными глазами. Секретарь райкома комсомола Габриэлянц, худенький, небольшого роста, выглядел моложе своих двадцати лет. Уроженец Самарканда, он хорошо говорил по-узбекски. Большинство населения Кабадианского района принадлежало к узбекским племенам кунград и локай, и здесь требовалось знание узбекского языка.
      Район раскинулся на обширном пространстве. Необъятные площади нетронутой плодородной земли с капризной рекой Кафирниган заросли гигантским камышом, кишащим зверьем и дичью.
      В стране наступала первая колхозная весна. Эта весна должна была перевернуть жизнь района. Именно перевернуть, - потому что предстояло создать машинно-тракторные станции и организовать коллективные хозяйства из дехкан-бедняков, которые тянулись к лучшей жизни, несмотря на угрозы баев, старшин и мулл.
      Виктору отвели на базарной площади маленькую комнатку, в которой раньше помещалась парикмахерская. Он вбил в глиняный пол четыре столбика, приколотил к ним поперечные перекладины - получилась кровать. Два столбика повыше он накрыл доской - получился стол. А ящик превратился в стул. Квартира была готова.
      В первые дни Виктора часто будили на рассвете незнакомые люди и просили побрить или подстричь. Виктор сердито объяснял, что он не парикмахер. Ему не верили, упрашивали, обещали щедрое вознаграждение. Виктору это надоело. Он привесил к двери фанерку с надписью: "Парикмахерская рядом" и нарисовал стрелу, указывающую на пустырь. С тех пор стук по утрам прекратился.
      Виктор жил в горячке заседаний, совещаний и планов. По вечерам, с головой, словно разбухшей от цифр, он приходил пить чай в красную чайхану возле скупочного пункта. На помосте чайханы, в глубине громко храпели на разные голоса сезонники, идущие из Термеза в Курган-Тюбе. Чай подавал старый чайханщик Мута-Вали.
      Не так давно Мута-Вали служил конюхом у кабадианского бека. Бек оставил о себе память - рубцы на спине и шрам через правую щеку. Когда ворвавшиеся в крепость дехкане зарубили бека кетменями, Мута-Вали оседлал всех коней, вывел их из крепости и прискакал на площадь. Там он сдал коней командиру красноармейского отряда, подоспевшего на помощь восставшим.
      Мута-Вали и сам бы пошел в отряд - он был лихим джигитом, но дома лежала больная жена и четверо детей просили есть. И Мута-Вали остался в кишлаке. Он стал заведовать красной чайханой, где велись горячие споры о новой жизни.
      Когда кровавый Ибрагим-бек, преследуемый народным гневом, убегал в Афганистан, одна из его шаек заскочила в Кабадиан. Мута-Вали скрывался в камышах. Вернувшись домой после ухода шайки, он нашел жену и детей мертвыми - всех убили басмачи. В глубоком горе побрел он в чайхану. И с тех пор Мута-Вали не уходил отсюда домой - он боялся одиночества, ему хотелось всегда быть на людях. В задней комнате чайханы лежали его одеяла. Здесь, у самовара проходила вся его жизнь. В людской толчее, среди шума и смеха он забывал о своем горе.
      Скрипка стала его единственной страстью. Мута-Вали смастерил ее из консервной банки, прикрепив к ней длинный гриф, а смычок сделал из ветки чинары. Скрипка зазвучала, как настоящая. Когда Мута-Вали впервые запел в красной чайхане, слушатели были в восторге. Мута-Вали приобрел славу певца и музыканта. Из далеких кишлаков приезжали люди - посидеть в чайхане, выпить чая и послушать песни старика.
      Виктор тоже услышал пение Мута-Вали. Его песни, даже хриплый голос здесь, на краю советской земли, - показались ему особенно красивыми.
      В райкоме комсомола он познакомился с молодым учителем, своим ровесником, недавно приехавшим из Самарканда. Звали его - Очильды. Он вырос в одном кишлаке вместе с Гулям-Али, которого Виктор хорошо знал.
      Уходящая зима вдруг разразилась напоследок снежной бурей. Три дня завывал ветер, занесло снегом улицы, дома, сады. В глиняных кибитках стало холодно, сыро, темно. Кабадианцы собирались в чайхане, бесконечно пили чай и неторопливо беседовали. Расходились по домам поздно ночью, когда Мута-Вали заливал водой угли самовара и укладывался на свои одеяла.
      Через три дня тучи ушли. На необъятном синем куполе неба засияло солнце. Началось бурное таяние снега, зажурчали - побежали ручьи. Стаи птиц пролетали над Кабадианом - на север. Пришла настоящая весна.
      Когда дороги немного подсохли, Виктор с учителем Очильды поехал в Шаартуз, на хлопковый завод - единственное промышленное предприятие в районе. Там работала комсомольская ячейка - самая большая после кабадианской.
      Дорога шла в тугаях. Слева высились громады Баба-тага, справа лежала широкая долина, посредине которой сверкал под солнцем причудливо извивающийся Кафирниган. Над черной и влажной землей поднимался легкий пар.
      Два часа езды на конях прошли незаметно. Через Кафирниган перебрались вброд - моста не было, а паром снесло. Когда взобрались на холм, Виктор увидел беспорядочно разбросанные домики с плоскими кровлями, оголенные сады и белый длинный забор хлопкового завода. Это и был Шаартуз.
      В узких улицах кишлака всадников встретил заливистый лай собак. Отмахиваясь камчой, Виктор направился к заводу. Очильды остался в кишлаке. Сторож, повесив на плечо винтовку, молча открыл ворота. Виктор привязал коня, ослабил седло и вошел в контору.
      В обеденный перерыв секретарь заводской ячейки созвал комсомольцев. Ребята пришли в грязных спецовках, с приставшими хлопьями ваты. Завязался разговор. Виктор узнал, что заводские комсомольцы не принимают в союз молодежь из кишлака. А там есть ребята, которые хотят вступить в комсомол, но не знают, как это сделать. В тот же вечер Виктор вместе с Очильды провел в кишлаке собрание молодежи, оформил новую ячейку и прикрепил к ней двух комсомольцев с завода.
      Виктор остался ночевать в общежитии завода. В комнате, где он расположился, жили четыре человека. Она пропахла потом, табаком и залежавшимся грязным бельем. Молодые рабочие жили здесь недавно, с осени прошлого года, и собирались удирать из Шаартуза.
      - Скучно здесь, - объяснил Виктору один из жильцов комнаты, невысокий, веснушчатый юноша с рыжеватым чубом. - Некультурно. Живем, как в сарае. Горячую пищу раз в неделю едим. Все в сухомятку перебиваемся.
      - Почему? - спросил Виктор.
      - Столовой нет, а с работы усталый придешь - не до того.
      - Клуба нет. Читать нечего. Да и поговорить не с кем, - вступил в разговор другой рабочий - крепкий, широкоплечий узбек по имени Самад, или Саша, как называли его товарищи.