Но те следы в лес уходили и в чащобе терялись, а к жилью человеческому или к дороге не вели.
      Постоял над следами Хродомер, поразмыслил, после же снял след и в село его принес. Возле дома своего на снег возложил и стал прочих старейшин звать, чтобы все они на след поглядели и подумали — что бы он мог означать.
      Посмотрел Сейя и сказал:
      — Гепид.
      И Фредегаст, сын Сейи, посмотрел и тоже сказал:
      — Да, это гепид.
      Вутерих же долго в след всматривался, и нюхал его, чуть не лизал; после же сказал:
      — Вождь гепидский.
      Сейя, от глупости сыновней освирепев, как был, в рукавице с маху по шее его съездил. И сказал Вутерих, шею потирая:
      — Нет, то и впрямь гепид был.
      Рагнарис же согласился с ним:
      — Воистину гепид. Уж больно след большой.
      А Хродомер сказал Рагнарису:
      — Нет, это не гепид. Это Арбр вокруг села ходит, тебя, Рагнариса, убить ищет.
      Но повторил Рагнарис упрямо:
      — Нет же; вовсе нет. Это гепида след.
      Однако лицом Рагнарис помрачнел и с той поры смурен был. И ходить стал с оглядкой.
      Когда уже снег сошел, однажды утром увидел Рагнарис, что к косяку дверному белка весенняя, облезлая стрелой пригвождена. А хвоста у белки той не было.
      И без того знал Рагнарис, что прав был Хродомер, когда остерегал его насчет Арбра. Тут же и вовсе замрачнел.
      Два дня дома сидел Рагнарис, думал и с богами разговаривал. На третий день пошел Рагнарис к Хродомеру и так спросил: нравится ли тебе, Хродомер, жена моя Мидьо? Хродомер отвечал, что Мидьо женщина домовитая и собою не уродливая, а лоно у нее плодовитое — так чему тут не нравиться? Так осторожно сказал Хродомер, ибо не ведал еще, что на уме у Рагнариса, друга его.
      Рагнарис же в огонь глядел и молчал.
      И спросил Хродомер: ужели все силы свои растратил Рагнарис в потехах воинских, что Мидьо послала его к другу за просьбой подобной? Хлопнул друга своего по плечу и так молвил: ради дружбы их великой все сделает и в тайне сохранит. И поначалу ничего не потребует, а когда семь лет минет — пусть отдаст ему Рагнарис за услугу эту десятую долю урожая. И если дитя зачато будет, пусть это будет дитя Рагнариса.
      На то Рагнарис только одно и сказал: мол, жениться тебе пора, Хродомер. Но только попросил не жениться до той поры, покуда он, Рагнарис, дела одного не уладит. В лес Рагнарис собрался — Арбра искать. И если одна луна минет с тех пор, а он, Рагнарис, еще не вернется, то взял бы Хродомер себе в жены жену его Мидьо.
      И обещал перед богами Хродомер, что возьмет себе в жены жену Рагнариса Мидьо, когда Арбр Рагнариса убьет. И дом Рагнариса пусть тогда тоже к нему, Хродомеру, отойдет.
      На это Рагнарис согласился, прибавив, что после пусть дом этот будет Тарасмунду отдан. Чтобы Тарасмунд, когда вырастет, жил своей семьей.
      И на следующий день ушел Рагнарис в лес — Арбра искать. День был мглистый, дождливый. Взял с собой Рагнарис припасов на три дня. Ножом и рогатиной вооружен был. И вместо плаща шкуру медвежью надел Рагнарис, и удивило это Хродомера. Зачем было Рагнарису такой обузой плечи свои отягощать? Лучше бы еды побольше захватил. Смотрел ему вслед Хродомер, покуда не скрылся Рагнарис за пеленой дождя. И как ни были милы Хродомеру и дом рагнарисов, и жена его Мидьо, а пожалел он о друге своем и пожелал тому возвращения.
 
      Спустя годы не рассказывал уже Рагнарис никому того, что сразу после возвращения своего Хродомеру рассказал. И потому нам, родичам Рагнариса, история эта в первозданном ее виде неведома.
      Так говорил Рагнарис.
      В лес войдя, думал Рагнарис Арбра выследить и под укрытием шкуры медвежьей подкрасться к нему незаметно. Логово Арбра начал искать возле капища, ибо всегда жрецы привечали вутью. Логова арброва не нашел; зато отыскал самого Арбра. Да его и отыскивать не требовалось — вутья и не таился. Шел себе по лесу, будто пьяный. Весна ему хмелем в голову ударила.
      Рагнарис, таясь за деревьями, следом пошел. Не чуял запаха человечьего Арбр, ибо надежно укрывала Рагнариса шкура убитого им некогда медведя. Да и ветер в ту сторону дул, где Рагнарис таился.
      Скоро понял Рагнарис, куда Арбр направляется. Шел он на ту поляну, где впервые медведей встретил и где медведи за своего приняли Арбра. Знал Рагнарис от охотников, что на ту поляну приходят медведи спариваться, когда время их наступает.
      Но сейчас еще время это не наступило. И не понимал Рагнарис, зачем Арбр на поляну идет.
      Увидел на краю поляны Рагнарис огромное дерево, бурей поваленное. Могучие корни, вывороченные из земли, надежно укрыли Рагнариса, и схоронился он за их прикрытием. И за Арбром следить стал.
      Арбр же, в неистовом восторге, радостью преисполненный, на поляну выскочил и петь начал. Пел он без слов, крича и голову задирая, будто зверь. И кружился по поляне, покуда не упал. Упав же, стал биться, и обеспамятел.
      Замер Рагнарис, ибо увидел, как принимает в себя Арбр дух Вотана. И столь велик был дух Вотана, что мало было ему одного Арбра. Заполонил всю поляну и опалил Рагнариса.
      И закричал Рагнарис, Арбру подражая, по поляне кружиться стал в восторге и бешенстве, ногтями кору деревьев царапал и Вотана славил неистово. Так велика была его радость.
      Знал Рагнарис, что умрет сейчас, ибо дух Вотана разрывал его жалкую плоть. И желанной была Рагнарису эта смерть.
      Кружился вокруг лежащего на земле Арбра Рагнарис, крича, рыча и хрипя, песни распевая и рыча, как зверь. И мир несся мимо Рагнариса, обезумев. Наконец, семя теряя, закружился на месте Рагнарис, руки воздев и голову закинув. И солнце било в глаза сквозь ветви деревьем, будто лучами-мечами рубя. И сраженный пал Рагнарис рядом с Арбром на землю. Улыбка на лице Рагнариса застыла, а тела своего он не чувствовал вовсе.
      Когда же Рагнарис упал, лапа медвежья от шкуры Арбра по лицу когтями хлестнула. И очнулся Арбр, ноздри раздул, чуя запах медвежий. Заворчал ласково Арбр, руками к медвежьей шкуре потянулся. Рагнариса же будто и вовсе не видел, хотя лежал на шкуре Рагнарис и был теперь открыт.
      Лишь когда потянул на себя медвежью шкуру Арбр, встрепенулся Рагнарис. И изошел из Рагнариса священный восторг, и утратил он дух Вотана, снова став всего лишь Рагнарисом, сыном Рагнариса. И Арбра, ворчащего нежно, к себе подпустил поближе и с силой ножом его в сердце ударил.
      Пал Арбр навзничь, и шкура медвежья лапой его обняла. Прекрасен показался он мертвым Рагнарису. Лежал Арбр, и рот его был широко раскрыт, будто в крике любовном, и глаза распахнуты широко, будто бы небо хотел он глазами выпить. И наклонившись низко над другом убитым, слова любви говорить ему Рагнарис начал. И долго плел он песнь эту, нежно и страстно. Не было на земле женщины, способной слова такие из груди Рагнариса исторгнуть. Воистину, то песнь великой любви была.
      И вынул нож из арброва сердца Рагнарис и, песнь любви продолжая, голову ему отрезал. И почувствовал Рагнарис, что Вотан близко. И вновь стал дух Вотана сходить на Рагнариса. Руки свои в крови омочил и, смеясь, провел ладонями себя по лицу. После же голову Арбра за длинные волосы взял, прекрасное мертвое лицо его к себе обратил. И так, держа голову в руках, снова по поляне в пляс пустился и кружился и пел Рагнарис и неуязвим был для усталости. И вновь, как и в первый раз, солнце мечом его поразило. И снова пал Рагнарис и заснул.
      Долго спал он. Кровь Арбра на волосах его запеклась. И пришел на поляну жрец из капища малого и велел он Рагнарису следом за собою в капище идти.
      И тело Арбра повелел с собою взять. И шкуру медвежью взять. Сделал Рагнарис волокушу и выполнил все, что жрец повелел. В капище поведал Рагнарис жрецам обо всем, что случилось. Ибо тогда два жреца при малом капище обитали (в том самом, которое нынче разорили чужаки, пояснил Хродомер).
      Седмицу там пребывал Рагнарис. О том, что было в капище, никому никогда не рассказывал. Сказал только, что тела Арбра больше не видел. И шкуры не видел. И ножа своего не видел более, о чем жалел. Голову Арбра отнять у него не смогли, ибо не отдавал ее Рагнарис, рычал и щерился, как зверь. Жрецы же, видя, что рядом с этой головой дух Вотана чаще сходит на Рагнариса (ибо и в капище нисходил он на него), порешили оставить голову Арбра среди людей, дабы воинский дух в них крепить.
      И после уже, когда в село воротился с головою Арбра Рагнарис, несколько раз нисходил на него дух Вотана. В первый раз, когда это случилось, зачала Мидьо. Второй раз низошел, когда строил Рагнарис амбар. И в ярости дивной разметал Рагнарис амбар.
      И впоследствии это случалось. И потому снискал Рагнарис себе почет великий. И любил его Аларих двойной любовью: как Рагнариса и как Арбра.
      Девять месяцев минуло с того дня, как убил Рагнарис Арбра на поляне. И родила Мидьо ребенка. Как глянул Рагнарис на новорожденное дитя, так понял сразу: настиг его Арбр. Ибо поперек лица у мальчика шел будто бы след от медвежьей лапы. И раньше случалось такое, что рождались дети с пятнами на лицах. Но такого огромного, да еще в виде следа, никто припомнить не мог. Ни Хродомер, ни Рагнарис. И Сейя говорил, что в селе их такого не случалось. И сыны Сейи то же говорили.
      И взяв ребенка от Мидьо, понес его Рагнарис в капище и отдал жрецам, а те отдали ребенка Вотану. И больше не видел никто этого ребенка.
      Мидьо же роптала и мужу своему подчиняться не желала. И говорила, что не хочет принимать его семя, если он, Рагнарис, трудов ее не жалеет и детей от нее отнимает. Ибо, да будет то ведомо Рагнарису, выносить и выродить дитя — это труд великий.
      И сердился Рагнарис и бил ее, чтобы сопротивление сломить. Но стояла на своем Мидьо. И вот снова Вотан овладел Рагнарисом, и овладел Рагнарис Мидьо, взяв ее силой. Прокляла тогда Мидьо семя Рагнариса. Понесла же она тогда Ульфа, которому, как известно, сопутствуют неудачи.
      Однако есть в крови Ульфа кровь Арбра. И люб Вотану Ульф. И оттого нам трудно бывает постичь Ульфа, сказал Хродомер, что две судьбы в одном теле носит Ульф: месть Арбра преследует его и благосклонность Вотана бережет его. Ибо разве не благосклонностью Вотана объясняется жестокость герулов, которые выбили Ульфу один глаз, дабы стал Ульф еще больше на Странника похож? Ведь откуда герулам знать, каков из себя Вотан, если они нашим богам не поклоняются.
      Тут дядя Агигульф спросил Хродомера, кто же тогда погрыз щит дедушки Рагнариса, коли Арбра он без щита убивал?
      И сказал Хродомер: то, что Рагнарис потом рассказывал — это он потом рассказывать начал. Поначалу же так историю передавал, как он, Хродомер, нам только что поведал.
      И про щит рассказал Хродомер, коли уж спросили. Зачав Ульфа, в бург удалился Рагнарис. В бурге же потеха как-то раз была знатная. Потеху эту Рагнарис нарочно затеял — чтобы потешить Алариха и сына его малолетнего Теодобада (мил был Теодобад Рагнарису, ибо его собственного сына, Тарасмунда, тогда напоминал — скучал по сыну Рагнарис). И была у Алариха одна альдия. Глянулась эта альдия Рагнарису, потому озаботился он так потеху устроить, чтобы и та альдия могла ее видеть.
      Рагнарис одним щитом отбивался от двух огромных гепидских псов. И погрызли псы ему щит. Славы в том было немного, потому и не рассказывал Рагнарис об этом детям своим, дабы чтили они отца своего, как подобает. Впоследствии и самому казаться стало, что Арбр щит ему погрыз.
      И в восхищение пришел Аларих от доблести Рагнариса и умения его. Испуган был Теодобад, но страх свой скрывал искусно, ибо отца своего больше, чем псов боялся. Аларих же, ревнуя к Рагнарису, так распалился, что рвался против псов нагишом и с голыми руками выйти. Насилу его удержали, хитрость применив. Подговорили раба одного вбежать, будто бы в волнении, и закричать, что пиво, мол, перебродило и медовуха испортилась! Услыхав эту недобрую весть, вскочил Аларих, и сына своего, и собак позабыв, помчался смотреть — какая напасть на питье божественное напала. Когда же вернулся, псов уже увели, а раб скрылся, гнева аларихова справедливо опасаясь. Ибо гневлив был Аларих, но очень отходчив. Вот и тогда — как отлегло от сердца, так сразу раба того изловил и на волю отпустил.
      В тот же день, когда одолел Рагнарис двух гепидских псов, одним щитом от них отбиваясь, был зачат дядя Храмнезинд, тот самый, которому потом Лиутпранд голову срубил.
 
      Еще долго сидел и молчал после того Хродомер. Наконец, собрался уходить. И напоследок поведал, что еще в те времена, когда дружили мальчиками Арбр, Хродомер и Рагнарис, был между ними условный свист. А потом, когда на Рагнариса дух Вотана нисходить начал, свистом этим можно было Рагнариса нарочно в священную ярость ввести. Хродомера это не раз выручало, когда они с Рагнарисом бок о бок против врагов бились и враги одолевать начинали. Но Вотан стал по свисту этому в Рагнариса входить только после того, как Рагнарис Арбра убил; а прежде такого не случалось.
      И спросил дядя Агигульф, какой то был свист. И свистнул Хродомер особым свистом.
      И вдруг тихонько зарычал Ульф, и видно было, что испугался Хродомер. Поднялся и ушел поскорее.
      А Ульф хмыкнул ему вслед.
 

ДРУЖИННИК СНУТРС

      Дни шли, а ничего не происходило. Ульф у нас в селе распоряжался, как военный вождь, и никто ему не перечил. Тинг собрал, будто старейшина. Говорить никому не дал, сам говорил — другие слушали.
      Говорил же Ульф о том, куда уходить тем, кто уцелеет, когда на село чужаки нападут. За кузницу велел уходить и в болота. Чужаки — конные, в болото не пойдут.
      После того, как Ульф сказал все, что хотел, все зашумели, стали судить и рядить, а Ульф молчал. В споры не вступал.
      Агигульф-сосед стал возражать Ульфу, говоря:
      — Отчего нам в болота уходить? На той седмице тын начнем ставить. Уж и деревья заготовлены.
      Услышав это, Ульф затрясся, будто припадочный:
      — Тын?.. Тын?..
      Только это и вымолвил. Рукой махнул и прочь пошел, никому уважения не выказав.
 
      Лиутпранд с Галесвинтой по углам жался. Нас с Гизульфом это смешило. К ним подкрадешься, крикнешь что-нибудь над ухом, они разбегаются с кудахтаньем, как куры, если в них камнем бросить.
      А когда Лиутпранд Галесвинту, сестру нашу, не тискал, он по дому слонялся, громко зевал и томился скукой. Либо же к Гизульфу и ко мне приставал с дурацкими шутками — лангобардскими, надо полагать.
      Один только Ульф бродил ворона вороной. Одичал он у вандалов, что ли? Так мать наша, Гизела, говорит.
      Шептались женщины о том, что не зря повадился Ульф у Хродомера кормиться. Там уж Брустьо с Хильдефридой друг другу в волосы вцепиться готовы. А золотушная Фаухо — та, почитай, половины волос лишилась. Только в одном и были все три согласны между собой: ненавидели они Арегунду-вандалку.
      Ульфа хоть и преследуют несчастья — вот и семью он потерял — а все же не жаль Ульфа. Есть в нем что-то такое, отчего его жалеть не хочется.
      На нас глядел Ульф, как на полных дураков. Будто ему, Ульфу, открыто нечто важное, а вот нам, по скудоумию нашему, не открыто. И втолковать нам он никак этого не может.
      Больше других ярил Ульфа Лиутпранд, от скуки изнывающий. Ульф ему ничего не говорил, только глазом зыркал и носом по-особенному дергал.
      Лиутпранд, чтобы с Ульфом пореже встречаться, на охоту стал ходить. Пропадал на пустошах по ту сторону реки. Изготовил себе лучек маленький, будто игрушечный, двумя пальцами натянуть можно, и силки сплел. Бродил, брюхо выкатив, птицу мелкую ловил. Ему одному чтобы насытиться, штук пять таких птиц нужно. Да и не ел он их, Одвульфу отдавал, чтобы тот с голоду не помер. Ибо урожай у Одвульфа в этом году такой был, что и мышь бы с голоду подохла.
      Одвульф говорил, что в бурге зимовать будет. В дружину, дескать, уйдет. Только он говорил это, когда ни Ульфа, ни дяди Агигульфа поблизости не было. Он перед Ильдихо хвастался.
      Ульф тоже маялся, как и Лиутпранд, только не от скуки. Заботы грызли его. Подолгу у Хродомера пропадал. И спал плохо, ночами вскакивал. Я знаю, потому что Ульф рядом со мной ночевал.
 
      Ну вот, из бурга в село долгожданные гости пожаловали. Явились трое: Рикимер — тот, у которого шрам через все лицо, а ликом с конем сходен и зубы крупные; старый Снутрс, который за свою жизнь много насыпей и укреплений иных воздвиг, а еще более — разрушил; и Арнульф, приемный сын его.
      Рикимер и Арнульф, оба воины отважные, были закадычными друзьями нашего дяди Агигульфа. Как увидел их дядя Агигульф, так подскочил от радости. Рябой же Арнульф на него прямо с седла прыгнул, и покатились они, радостно рыча и друг друга шутейно волтузя, — только клочья во все стороны летели. Снутрс глядел на них с ухмылкой. И видно было, что и сам таков был некогда старый Снутрс, да только померли все друзья его.
      Рикимер, от забавы отставать не желая, коня своего к друзьям, в пыли барахтающимся, направил и вздыбил над ними, пугая. Дядя Агигульф с Арнульфом в разные стороны раскатились, от копыт уходя. После же объединились и Рикимера из седла вынули.
      Пока друзья друг друга приветствовали, вышел Ульф. На брата своего и приятелей его только взгляд метнул и поморщился; после к Снутрсу голову поднял (тот в седле неподвижно сидел) — и видно было, что обрадовался ему Ульф. Несказанно обрадовался.
      Был этот Снутрс таков, что раз увидев, больше его не забудешь. Мослатый, весь какой-то выцветший, выгоревший, вылинявший, будто долго под солнцем лежал: глаза тусклые, светло-голубые, брови и волосы как желтоватая пакля — не поймешь, седые ли. А как посмотрит на тебя, так не по себе делается. Снутрс глядит, будто кишку за кишкой у тебя в животе перебирает.
      А Ульф перед ним едва не стелется. Это Ульф-то!..
 
      А про Снутрса Агигульф нам потом вот что рассказывал. Ульф его чуть ли не за отца родного почитает. Оттого так и стелется перед ним. Ведь раньше как оно было. Жил в бурге воин один, Фретила его звали. Его дедушка наш Рагнарис хорошо знал.
      И был этот Фретила воином великим. Обоеручным боем владел Фретила. С двумя мечами бился, щитом же брезговал. Трусами называл тех, кто с щитом в бой ходил. Оттого и недолюбливали в дружине Фретилу. Особняком держался.
      Однако Ульфа заприметил. И учить стал. Тяжко было учение Ульфа, ибо не жалел его Фретила. Смертным боем бил Ульфа, он, Агигульф, сам видел. И при Рагнарисе бил, а Рагнарис лишь смеялся.
      Доволен был Рагнарис, что Фретила Ульфа учит. Редкостное это умение — обоеручный бой. И радовался Рагнарис, что семя его умение это воспринять способно.
      Учил Фретила Ульфа, учил — и выучил. Стал и Ульф двумя мечами биться. Ни в чем Фретиле не уступал. И столь же угрюм стал и высокомерен. Прямо как герул.
      Фретила тот в бурге во время чумы помер. Не спасло Фретилу умение его. Это оттого, что семя у фретилы, должно быть, слабое было. А вот у дедушки Рагнариса оно сильное было. И у него, у Агигульфа сильное. У герулов теперь оно тоже сильное, потому что укрепил его Агигульф. Вот когда он, Агигульф, в великом сражении смерть славную примет, трупы врагов тыном вокруг себя нагромоздя, — вот тогда-то герулы и подомнут нас. Ибо сильнее нас семенем окажутся.
      Когда племя герульское, дядей Агигульфом укрепленное, в силу вошло и Ульфу глаз выбило и, в плену его бесславно потомив, отпустило, лишился Ульф вместе с глазом вторым обоерукого боя. Ибо для того широкий обзор надобен. А с одним глазом какой обзор? Половинный, считай. Узко стал глядеть Ульф. И мысли стали у Ульфа узкие.
      Дядя Агигульф хорошо помнит, как Ульф после увечья впервый в бург приехал. Каждой бабы шарахался. Дядя Агигульф — брат ведь! — над ним тогда опеку взял. И ничего, пообвыкся Ульф. Умом, правда, так и остался узок.
      Вот тогда-то и сжалился над Ульфом Снутрс. Снутрс и сам разумом неширок, потому родную душу почуял и обучать Ульфа начал, как со щитом биться. Ибо пришлось Ульфу в левую руку щит взять, как ни презирал он прежде щит.
      Однако великое умение Фретила в Ульфа вложил — даже на бой со щитом хватило. И вскоре вновь уже стал заноситься Ульф, ибо опять не стало ему равных (Фретила-то помер).
      А Снутрса с той поры почитает. Ибо никто в дружине не соглашался с Ульфом сражаться, руку Ульфу набивать — памятны были и насмешки ульфовы, и высокомерие его былое. Один только Снутрс не погнушался. А Ульф — он хоть и узок умом, хоть и чванлив, но добро помнит очень долго. Хотя зло — еще дольше.
 
      В дом входя, взялся Снутрс рукой за столб дверной, будто на прочность его пробуя. На скамью садился — скамью потрогал. Плошку ему подали за трапезой — плошку в пальцах повертел, не развалится ли. Говорил Снутрс хрипло, отрывисто, будто гавкал.
      Это гавканье потом по всему селу разносилось, пока Снутрс повсюду ходил, ко всему приглядывался, взором щупал да руками трогал. И на всякое слово, к себе обращенное, хмыкал. Либо задумавшись.
      Ильдихо хлопотала — хватил ее за зад и хмыкнул. Богов дедовых рукой огладил — хмыкнул. К хродомерову подворью подошел — аж два раза хмыкнул.
      Спросил Ульфа:
      — Здесь, что ли, тын ставить предлагаешь?
      Ульф кивнул.
      Снутрс спросил:
      — А что Рагнарис говорил, будто на кургане ставить собираетесь?
      — На кургане смысла нет. Место, может, и хорошее, а воды нет.
      — Теодобад сказал, чтоб курган не трогали, — обронил Снутрс.
      И тут навстречу им Хродомер вышел. Не успел поздороваться, как Снутрс уже загавкал ему в лицо:
      — Много про твой колодец разного болтают, Хродомер! Слыхали мы в бурге, будто дрищете вы с этой воды уже два десятка лет. Вот, посмотреть пришел на это диво!..
      Хродомер лицом потемнел. И спросил:
      — Кто это в бурге такое про мой колодец говорит?
      — Агигульф, рагнарисов младший, говорил. Да и сам Рагнарис, когда его удар хватил, как раз об этом печалился…
      Только рукой махнул Хродомер.
      — Рагнарис меня и из хеля достанет, — сказал он.
      А Снутрс засмеялся, точно пес залаял.
      — Дай мне, что ли, водицы из твоего колодца, — попросил он. — Не задрищу, стало быть — быть по твоему: здесь и будем тын ставить.
      — Видано ли, чтобы от задницы старого пердуна такое важное дело зависело — где оборонительный вал ставить? — разворчался Хродомер.
      — Ха, ха. Не ворчи, старик, — молвил Снутрс. — Теодобад тоже думает, что твое подворье укреплять надо. «Иди, — так сказал мне вождь, — ступай, Снутрс, к Хродомеру, и испей. Не задрищешь — ставь тын!» Так он сказал.
      — Мало ли какие глупости сопляк Теодобад следом за сопляком Агигульфом повторяет, — рассердился вконец Хродомер и палкой на Снутрса затряс.
      — Сам посуди, — ничуть не испугался Снутрс, — коли все село у тебя на подворье задрищет, так никаких лопухов не хватит. А кругом враги вас осаждают… потонете ведь в дерьме, Хродомер! Теодобад хоть и сопляк, а до такого додуматься у него ума хватило.
      Хродомера чуть удар не хватил.
      — Ты зачем сюда явился? — зарычал он. — Меня позорить? Перед кем выставляешься? Перед этим (тут он впервые на Ульфа взор обратил), что из долгов, да плена, да рабства не вылезает?
      На это Снутрс сказал так:
      — Мне Теодобад велел тын здесь поставить. Вот я и гляжу, подходящее ли у тебя место. Людей он тебе даст, чтобы работу эту сделать. За то десять воинов в дружине кормить будете.
      Хродомер поворчал еще немного и в дом к себе пригласил.
      И испил воды Снутрс. Весь вечер ходил, усмехаясь. По животу себя гладил. А на дворе у нас дядя Агигульф с друзьями своими из бурга пиво пил и Теодобада славил. Про гусли вспомнилось, про тот поход, когда Агигульф коня себе добыл. Многое вспоминалось в тот вечер… Подошел к ним и Снутрс, поглядел тусклыми своими глазами из-под кустистых бровей, пива испил. И вдруг взревел:
      — Ну что, герои? Сидите, ждете — как, задрищет Снутрс или не задрищет?
      И ветры испустил силы великой.
      — А вот и не задрищешь, — сказал Арнульф, его приемный сын.
      — Почему это? — спросил Снутрс, немного обиженный.
      — Если б живот разболелся у тебя, — разъяснил Арнульф (он отца своего приемного хорошо знал), — побоялся бы ветры пускать. Штаны бы измазал.
      И заржал. И следом за ним и прочие засмеялись.
      На свою беду мимо Одвульф шел. Словили дружинники Одвульфа, сперва лаской заманили, пивом угостили — Одвульф, доверчивая душа, и размяк. А как размяк, начали его предлагать в мирные вожди. Давно пора, мол, снова мирных вождей избирать. Отчего, мол, Одвульф тут в селе киснет, у баб портки выпрашивает, когда самое ему место — в бурге, рядом с Теодобадом, мирным вождем сесть?
      Одвульф не сразу понял, что смеются над ним. А когда понял, то вдруг вспылил и лишнего наговорил. Не след таким молодцам лишнего говорить, да еще кому? Одвульфу, «Бешеному Волку»! И поняв это, испугался вдруг Одвульф. И спросил дядя Агигульф вкрадчиво — голосом нежнейшим, будто девку на сеновал зовет:
      — А не сходишь ли ты, Одвульф, не разыщешь ли племянника моего Гизульфа?
      И сказал Одвульф испуганно — точно как девка, которой и на сеновал идти боязно, и отказать герою невозможно:
      — А зачем бы мне, Агигульф, племянника твоего искать? Сам бы поискал, коли охота.
      — Племянник мой Гизульф мне сейчас очень нужен, — пояснил дядя Агигульф. — А у тебя глаз острый да и воин ты хороший. Куда мне сравниться с тобой. Не сыскать мне, пьяному, мальца по такой-то темени. Опять же, воины вон сердятся, что ты слов обидных им наговорил и уйти захотел. Кто, как не я, остановит их и умилостивит, чтобы не убили тебя?
      Дружинники со смеха кисли.
      Одвульф еще больше замялся.
      Тут его все дружинники уговаривать стали. Только чудно они его уговаривали. Они к Одвульфу и вовсе не обращались, а беседу вели между собой.
      Арнульф сказал:
      — Не нравятся мне прыщавые рожи. А тебе, Рикимер? Нравятся тебе прыщавые рожи?
      А Рикимеру прыщавые рожи тоже не нравились.
      А Снутрсу они так очень не нравились.
      Снутрс такие рожи вмиг гладкими делать умеет. Он секрет особенный знает. Его кузнец научил.
      Тут Одвульф сказал дяде Агигульфу:
      — Коли тебе племянник твой так позарез нужен, то выручу уж по родству.
      И ушел Одвульф.
      А вскоре и Гизульф запыхавшись прибежал: по какой надобе его дружинники зовут? К тому времени и дружинники, и дядя Агигульф уже много пива выпили. И о славных подвигах разговор вели.
      Завидев Гизульфа, дядя Агигульф хвалиться начал: вот, мол, какие у меня племянники! Всему их научил! И стравил нас, чтобы мы с Гизульфом боролись.
      Мы стали бороться. Мы очень старались и Гизульф меня побил. Дружинники от души смеялись и Гизульфа пивом угостили.
      Дядя Агигульф, Гизульфом гордясь, сказал, что как тын в селе поставят, так сразу Гизульфа в бург повезет. Пускай зиму в бурге просидит, в дружине пообвыкнет. Сперва думал дядя Агигульф весной Гизульфа в бург с собой взять, а сейчас вот решил: нет, уже нынче можно его туда везти. И Тарасмунд, отец ихний, ему, Агигульфу, в том препятствовать не будет. Тарасмунд ему, Агигульфу, вообще не указ! У нас в доме как заведено было? (Дядя Агигульф все больше распалялся.) Тарасмунд детей плодит и поле пашет. Он же, Агигульф, воюет и имущество тем приумножает.
      — А Ульф? — спросил Снутрс. — Ульф-то у вас на что?
      Задумался Агигульф на мгновение, а потом нашелся:
      — Как только слишком много имущества у нас соберется, как только дух мой воинский в пиве тонет, так сразу Ульф потребен — проиграть все это. А то, глядишь, выкуп за Ульфа платить придется. Либо же из рабства его вызволять… Вот для того нам Ульф и надобен, чтобы не зажирели мы тут в достатке.
      И хохотали дружинники, покуда из темноты Ульф не выступил.
      Дядя Агигульф, хоть и пьян был, а вдруг смутился.
      Ульф же сказал ему, ничуть не обижаясь:
      — Дружки твои, Агигульф, завтра в бург уедут. А вот тебе со мной под одним кровом не один день еще жить.
      Тут еще пуще захохотали дружинники. А громче всех Снутрс заливался: гав! гав! И кулаком себя по мослатому колену бил.
      А дядя Агигульф почему-то не смеялся.
      Отсмеявшись, спросил Ульфа Снутрс:
      — А что, отпустит ли отец в бург Гизульфа?
      Ульф на это сказал:
      — У Тарасмунда и спроси. Меня что спрашивать. Я над Гизульфом не властен.
      И на Гизульфа, от пива ослабевшего, посмотрел тяжким взором, так что поневоле съежился Гизульф — губы затряслись, чуть не заплакал.
      Рикимер же, добрая душа, спросил, чтобы разговор переменить, хорошо ли Гизульф удар держит. Дядя Агигульф сказал, что хорошо. Сам, мол, мальца обучил, как надлежит. Проверить решил Рикимер, Гизульфа в живот кулаком неожиданно ткнул. Гизульф согнулся и едва не сблевал. Плохо держал удар Гизульф.
      Тут Снутрс сказал: ничего, мол, в бурге быстро обучат. В бурге не только хвастливые сопляки сидят, там и воина сыскать можно. В бурге — как? Либо ты держишь удар, либо помираешь. Вот как у нас в бурге.
      Дядя Агигульф страшно разобиделся. Спросил, может, Снутрс и в нем, Агигульфе, сомневается? Снутрс тут же дядю Агигульфа кулаком в живот ткнул И как был дядя Агигульф до самых глаз пивом налит, то срыгнул дядя Агигульф, как младенец.
      Игра эта героям забавной показалась. И стали они друг друга по животам бить, будто по бурдюкам. Тут даже хмурый Ульф развеселился, такое стояло вокруг бульканье, шипенье, рыганье, иканье и пусканье бурных ветров (в последнем Снутрс был особенно силен, а рыгал громче всех его приемный сын). Однако пива выпитого не отдал никто. Не к лицу то героям.
 
      Поутру к Снутрсу Ульф приблизился и спросил коротко:
      — Ну?
      Снутрс на лавке спал. Головы не поднимая, сказал Ульфу:
      — У нижнего угла амбара. Сходи погляди, коли так любопытство тебя разбирает.
      И хмыкнул. И снова заснул.
 
      Мы с Гизульфом все-таки сходили и посмотрели. Заскорузлое, как сам Снутрс, оно было.
 
      Снутрс поел и отправился к Хродомеру, откуда его гавканье даже у нас слышно было. Распоряжался. Кто Снутрса не слушался, на того Ульф рычал: тихо, как пастушья собака, когда предупреждает перед нападением.