Глава 9

Русская кампания

Июнь 1941 – январь 1942 г

В 4 утра 22 июня 1941 г. немецкий Вермахт перешел границу России. Люфтваффе нанесли массированные воздушные удары по аэродромам и узловым железнодорожным станциям. В ту ночь русские товарные поезда все еще катились через границу, доставляя в Германию различные грузы в соответствии с условиями пакта о ненападении. Незадолго до вторжения меня вызвал к себе дивизионный командир, генерал фон Функ.

– Люк, вы немедленно переводитесь в штаб 7-й дивизии и назначаетесь моим адъютантом.

Меня такое решение не обрадовало.

– Господин генерал, мне бы не хотелось оставлять роту[40] в столь решающий момент. Может быть, вы найдете кого-нибудь другого?

– Нет, – ответил он, – я просил прислать мне адъютанта, но его все нет. Кроме того, мы уже потеряли немало ротных командиров и, судя по всему, в ближайшее время потеряем еще больше. В данном контексте я рассматриваю вас как запасного командира.

Скрежеща зубами от негодования, я попрощался со своим батальонным командиром и с личным составом роты. Прихватив Эриха Бека и сев в свой верный «Мерседес», я отправился докладывать о прибытии в дивизионную штаб-квартиру. Немецкие войска с танковыми частями во главе наступали на широком фронте, легко преодолевая слабое противодействие русских на границе.

Судя по всему, русских наше вторжение застало совершенно врасплох, хотя они не могли не заметить, как создавались скопления наших войск накануне нападения. Наше превосходство в воздухе было совершенно очевидным, причем как в количественном, так и в качественном отношении.

Скоро стало ясно, что русские военно-воздушные силы располагают лишь устаревшим летным парком, да, кроме того, и пилоты их не в состоянии и близко равняться с нашими летчиками в кабинах истребителей и пикирующих бомбардировщиков или даже с пилотами на стороне нашего западного противника.

Естественно, данное открытие сильно приободрило нас, и при появлении русских самолетов мы даже не давали себе труда прятаться. Иногда мы просто не могли сдержать улыбки, когда вместо бомб из бомболюков на нас летели тысячи гвоздей, шпалы или рельсы.

Мы скоро уразумели, что война в воздухе и на море не свойственна русской ментальности. На протяжении всей своей истории России в основном приходилось воевать на суше, набирая огромные армии из числа многомиллионного сельского населения. Россия никогда не являлась по-настоящему грозной морской державой, а ее неповоротливая военная бюрократия не дала себе труда заняться созданием современных ВВС. С другой стороны, мы скоро убедились в неисчерпаемости ресурсов ее наземных сил, танков и артиллерии.

Наш танковый корпус[41] сначала наступал в северо-восточном направлении. Целью его служил город Вильнюс, столица Литвы. Противодействие не отличалось особым упорством, однако тогда нам пришлось впервые столкнуться с танками T-34, ставшими впоследствии знаменитыми и служившими становым хребтом русских бронетанковых войск. Конструктивно T-34 не отличался особой затейливостью. Листы бронирования скреплялись грубой сваркой, устройство трансмиссии было простым, как, впрочем, и все остальное, за что ни возьмись. Поломки легко исправлялись. Кроме того, русские показали себя мастерами импровизации. Тысячи и тысячи T-34 производили они на вновь развернутых заводах вне пределов радиуса действия Люфтваффе.

Вильнюс мы захватили, обойдя с севера и с юга. После чего повернули на восток в направлении Минска. Будучи дивизионным адъютантом, я занимался вещами, заниматься которыми мне было не по вкусу. Что я делал, это каждый день сидел в штабной машине командира и узнавал те или иные подробности о наших планах и действиях – то, что генерал фон Функ рассказывал и показывал на расстеленных на столе картах. Несмотря на успешность, данный стиль руководства тем не менее разительно отличался от манеры командовать Роммеля. Все чаще, особенно когда нарушались коммуникации, наш дивизионный командир отправлял меня в те или иные части как офицера связи.

Мы вышли в районы, типичные для России: нескончаемые леса и широкие поля, дороги в которых порой просто отсутствовали. Те же, которые имелись, по европейским меркам, часто не тянули на статус проселка – после непродолжительного дождя они превращались в грязевое месиво. Проехать по ним на иных участках удавалось только после того, как саперы или спрыгнувшие на землю из кузовов гренадеры, нарубив деревьев, настилали гати из их стволов. Продвижению нашему мешал не столько неприятель, сколько эти катастрофические дороги.

На этой труднопроходимой местности мы однажды потеряли контакт со своим мотоциклетно-стрелковым батальоном. Дивизионный командир беспокоился, что тот, возможно, оказался отрезанным.

– Люк, вы все время жалуетесь на штабную работу. Наш мотоциклетно-стрелковый батальон не выходит на связь. Он должен быть где-то здесь, – генерал показал точку на карте. – Попробуйте разыскать их и доложите обстановку. Но помните об осторожности. Тут всюду глухие леса, в которых за каждым деревом могут оказаться русские.

Ничего, кроме моего «Мерседеса», не нашлось, и я сел в него вместе с Эрихом Беком. Не встретив нигде противника, я с большими трудностями, по причине почти непригодных для передвижения дорог, добрался в указанный район и действительно обнаружил там пропавший батальон.

– У нас все в порядке, – сказали мне там. – Однако мы, похоже, воткнулись как колючка в скопление русских частей, причем они нас вроде бы не заметили. Было бы хорошо, если бы дивизия помогла нам выбраться отсюда. Как только русские сообразят, что мы тут, нам может очень не поздоровиться.

Я пообещал доложить обо всем дивизионному командиру и попросить немедленно помочь.

Назад я поехал тем же путем. Подле меня сидел Эрих Бек с автоматом наготове. Проехав несколько километров глухим лесом, мы выехали на открытое место. По обеим сторонам дороги находилось полным-полно русских. Они сразу же заметили нас, и я видел, как солдаты принялись передергивать затворы. До поворота, с которого дорога вновь уходила в чащу, оставалось еще целых 30 метров.

– Бек, пригнитесь и стреляйте вправо и за спину мне влево! – закричал я, согнулся как мог за рулем и надавил на акселератор.

Пули уже свистели над нами, но ни одна не попала, поскольку Бек вынудил русских залечь под огнем. Наш «Мерседес»-кабриолет, который определенно проектировался не для русских дорог, прыгал и скакал на ухабах. Один раз пуля угодила в машину, не причинив, однако, явного вреда.

– Спасибо вам, Бек, и нашей машине тоже. Нам явно повезло.

Когда я докладывал нашему дивизионному командиру, тот улыбался и глаза его смеялись за очками:

– Ну что же, вы ведь жаждали некоего подобного приключения. Чего ж еще вам надо? А за донесение спасибо. Сейчас же приму меры для обеспечения безопасности мотоциклетно-стрелкового батальона.

Постепенно мы осознали, в чем теперь состоит тактика русских: они рассыпались под нашими ударами, чтобы потом действовать в наших тылах, нападать на линии снабжения и на подтягивающуюся пехоту. В ходе допросов пленных мы узнали, что достойный сожаления приказ Гитлера о немедленном уничтожении всех комиссаров послужил своего рода бумерангом. Русские отреагировали на него сколь же быстро, сколько и эффективно. Комиссары и политруки, приписанные к каждой части, следили за моральным состоянием солдат и приглядывали за командирами, узнав о приказе Гитлера, стали говорить своим людям так: «Если попадете в плен к немцам, они вас расстреляют. Любого же, кто сделает шаг назад, я сам пристрелю». Становилось понятно, почему русские, обычно получавшие в качестве сухого пайка сухари, нередко легко поддавались. Однако они не складывали оружие, а превращались в основные силы быстро организовывавшегося партизанского движения. Немалым фактором тут являлось и то, что Сталин, знавший о любви русских к своей стране, объявил войну отечественной. Она перестала быть противостоянием наци и коммунистов. Теперь мы, немцы, являлись захватчиками, которые уничтожали их родину, а они клали жизни на защиту Матушки России.

Наша воздушная разведка докладывала о больших скоплениях войск противника к западу от Минска и вокруг него, первого крупного города в России восточнее бывшей польской границы. Нашей дивизии предстояло наступать, минуя Минск на севере, и отрезать русских, отступавших на восток. Задача другого танкового корпуса состояла в том, чтобы осуществить аналогичный бросок южнее города. Авангардом служили разведывательный батальон и мотоциклисты. Минск был взят в клещи, в окружение угодило большое количество войск, многие из которых попали в плен. Наша пехота, на долю которой выпали тяжкие физические испытания, так что мы искренне сочувствовали ей, следовала за нами маршем и занималась подавлением сопротивления окруженных русских. Тем временем танковые дивизии бросались дальше в наступление на восток. И снова мы прокладывали себе путь далеко вперед через глухие леса по разбитым дорогам.

Целью нашей дивизии являлся Витебск, лежавший к северу от важного шоссе Минск – Смоленск – Москва. Нам постоянно приходилось сталкиваться с сопротивлением, однако хорошо организованного противодействия со стороны русских мы не встречали. Мы просто слишком быстро наступали, не давая противнику создать сколь-либо эффективные рубежи обороны. Все очень походило на еще один блицкриг.

Впервые с начала наступления мы вошли в контакт с местным населением. Мы проходили через типичные русские деревни и села, в которых крытые соломой деревянные избы тянулись вдоль проселка; в каждом селе имелась церковь. Правда, все без исключения церкви были превращены в склады, некоторые из них были разграблены. Очень просто обставленные дома имели в центре печи, на которых морозной зимой спала вся семья. Ниже находился очаг, а напротив него стоял деревянный стол с лавками. В углу комнаты обычно висели иконы, а перед ними горели свечи. Посреди села находилась баня, совершенно необходимая здесь, поскольку больше помыться в домах русских было негде. Непосредственно к дому примыкало стойло с несколькими коровами, держать которых для своих надобностей позволялось крестьянину, равно как позволялось и владеть небольшим участком земли для выращивания картофеля и других огородных культур для повседневного потребления. Кроме того, все местные жители работали в колхозе или в совхозе, своего рода сельском или государственном кооперативе. Здесь задача состояла в выполнении «нормы» – то есть в работе на государство.

Улицы в селах находились в еще худшем состоянии, чем те дороги, по которым мы передвигались, потому что их портили небольшие телеги с запряженными в них крестьянскими лошадками. Здесь даже не находилось ничего, что можно было бы «реквизировать» с целью улучшить рацион личного состава. Наоборот, мы делились с детьми и женщинами шоколадом и давали им сигареты из того, что получали у себя в частях.

Будучи дивизионным адъютантом, я нашел время и возможность пообщаться с местным населением, в процессе чего мне, конечно, очень пригодилось знание русского языка. К моему удивлению, в них отсутствовала какая бы то ни было ненависть к нам. Женщины, случалось, выходили из домов, прижимая к груди иконы и восклицая:

– Мы же христиане. Избавьте нас от Сталина, который разорил наши церкви!

Многие выходили и протягивали нам яйца и сухой хлеб «в знак приветствия». У нас начинало складываться впечатление, что в нас и в самом деле видят освободителей.

В России начиналось жаркое лето. Однако жара часто сменялась ливнями, что вынуждало нас ночами искать убежища в домах. Между тем по возможности мы старались ночевать или в своих машинах, или просто на земле, опасаясь подцепить паразитов.

Витебск, как и Минск, мы тоже широким охватом обошли с севера и с юга. Образовался еще один, меньший по размеру «котел», зачистку которого мы вновь оставили пехоте – она пока что все больше маршировала, а настоящих боев почти не вела. Затем сообщили о гибели майора Ридерера фон Паара, командира моторизованного разведывательного батальона. Генерал фон Функ вызвал меня:

– Люк, ваша работа у меня в штаба оказалась короче, чем я предполагал. Вы немедленно примете разведбатальон. Я решу вопрос о назначении вас его постоянным командиром. Спасибо за все и удачи вам!

Я сказал своему денщику:

– Бек, мы снова едем на фронт. Подготовьте «Мерседес» и упакуйте вещи. Отправимся в батальон как можно скорее.

В тот же вечер пришел боевой приказ: наступать в восточном направлении к Смоленску. Наш танковый корпус под началом генерала Гота приближался к городу с северо-запада, а другой танковый корпус – с юго-запада, с целью уничтожить сильные скопления русских к западу от Смоленска и вокруг него. Моему батальону предстояло сделаться острием наступления и вести «рекогносцировку» на восток и северо-восток.

Мы выступили следующим утром. Наталкивались на отбившихся от своих частей русских, которые обычно быстро сдавались. Как видно, распространился слух, что мы не будем расстреливать пленных. Мы быстро продвинулись на значительную глубину и чуть к западу от Смоленска неожиданно вышли к широкой дороге, не обозначенной на наших картах. Скоро мы установили, что русские прокладывали дорогу от Москвы к Минску, ей предстояло стать главным шоссе. Как выяснилось позднее, на запад от Москвы уже успели положить асфальт. Эта дорога помогала нам ориентироваться на протяжении нашего дальнейшего продвижения.

Скоро мы столкнулись с таким отчаянным противодействием, что отвернули к северо-востоку. По сути дела, так мы и осуществляли охват Смоленска. В считаные дни, при активной поддержке военно-воздушных сил, мы окружили Смоленск с севера и юга, создав огромный «котел», в который, как считалось, угодило до 100 000 русских. Перед ними нависла реальная угроза пленения. Со своим усиленным батальоном я удерживал тракт Смоленск – Москва. От Москвы нас отделяло всего 400 километров.

Мы получили несколько дней передышки, в один из которых я посетил импровизированный лагерь, созданный наскоро под Смоленском для приема пленных. Здесь теснились тысячи русских солдат, лишенных какой-либо защиты от жаркого солнца и от проливных дождей. Они казались охваченными апатией, на лицах застыло выражение безразличия. Их форма, простая, но очень практичная, вылиняла, пропиталась пылью и еще сильнее подчеркивала ощущение серой массы. С целью предотвращения размножения вшей головы их были очень коротко острижены. Они словно бы покорились своей судьбе, поскольку, сколько себя помнили, над ними всегда висело принуждение. Кто бы ни являлся его источником – царь, Сталин или Гитлер, – угнетение всегда остается угнетением. В подсумках у них находился НЗ (неприкосновенный запас) – сухари. Позднее и нам пришлось научиться ценить такие вещи.

Многие просили воды. Судя по всему, особенно они страдали от жажды. Наши тыловые службы оказались не готовы к такому количеству пленных. Имей они самые благие намерения, и то просто не смогли бы быстро оказать помощь всем и отправить в глубокий тыл. Не в лучших условиях оказывались и русские офицеры. Они тоже лежали безучастные ко всему. То и дело кто-нибудь затягивал песню, одну из тех, в которых приоткрываются дальние уголки русской души. Я испытывал жалость к ним, они были такими же, как мы, живыми людьми.

Мы научились видеть скрытую сторону их характера, незаметную для иностранцев с первого взгляда. Они чем-то походили на детей, которые могли сосредоточенно отрывать крылья мухе, а в следующую минуту рыдать над мертвой птичкой. Они могли разломить последний кусок хлеба и отдать чужому человеку, а в следующую минуту ударить того же самого человека по голове. Они воевали тем, что имели. Как-то мы вошли в одно брошенное село. К нам бросилась собака. Она виляла хвостом и скулила. Когда мы попробовали погладить и успокоить пса, он заполз под бронемашину. Вдруг мы услышали грохот взрыва. Машина получила повреждения, но, по счастью, не загорелась. Мы бросились к ней и увидели мертвого пса. Как видно, мина пряталась в его шерсти. Когда собака залезла под машину, рычаг детонатора зацепился за днище, замкнул контакт и вызвал взрыв. Собаку учили есть под бронетехникой. К сожалению, после такого опыта мы стали стрелять во всех собак, которые приближались к нам.

В то время, как основная масса русских пленных, похоже, воспринимала свою участь как волю Божью, сами мы очень боялись угодить в руки к русским. Не раз мы слышали, как тяжелораненые просили:

– Пожалуйста, возьмите нас с собой, а если не можете, пристрелите. Мы не хотим попасть в плен к русским.

В один из дней я попросил разрешения поехать в Смоленск, чтобы посмотреть на кремль. С собой я взял дежурного офицера и двух солдат в качестве охраны. В тот момент немцев в городе было мало, поскольку «котел» образовался к западу от него и сейчас его зачищала пехота.

Смоленск казался брошенным. Промышленным объектам были нанесены огромные повреждения, то же можно сказать и о мостах через Днепр. Среди руин гордо высился, вздымаясь в небо, смоленский собор. По всей видимости, он почти не пострадал. Я пошел вслед за женщинами и стариками и, войдя в собор, поразился его красоте. Все выглядело в полном порядке. Алтарь стоял украшенным, горели свечи, их огоньки отсвечивали от золотых окладов икон, создавая праздничное настроение. Когда вместе со своими спутниками я приблизился к алтарю, бедно одетый старик с длинной бородой обратился ко мне на ломаном немецком:

– Господин офицер, я был здешним попом до Ленина со Сталиным. Много лет прятался. Кое-как перебивался у сапожника. Теперь вот вы нас освободили. Могу ли я отслужить в соборе первую обедню?

– Как же так получилось, – спросил я его, – что ваш собор в таком отличном состоянии?

Ответ поразил меня:

– Сразу же после революции русские эмигранты, уехавшие в Америку еще в царские времена, выкупили церковь со всеми сокровищами у советского правительства, которое в ту пору отчаянно нуждалось в американских долларах. Собор теперь принадлежит американцам, вот и причина того, что в нем все – почти все – осталось как есть.

Проверить данное заявление я не мог, да мне это было и не важно. Без обращения в штаб-квартиру я дал попу разрешение отслужить обедню на следующий день, с каковой целью он возжелал пригласить еще одного священника.

На следующий день я снова отправился в Смоленск, на сей раз уведомив дивизионного командира. Из предосторожности я взял с собой наряд бронеавтомобилей.

Открывшееся нашему взору по прибытии зрелище было захватывающим. Площадь перед собором полнилась людьми, которые медленно двигались в направлении входа. Вместе со своим дежурным офицером я протолкался вперед. Уже тогда внутри не осталось места, где можно было бы не то что сидеть, стоять или преклонить колени. Мы встали в сторонке, чтобы не мешать службе и никого не смущать своим присутствием.

Ритуалы русской православной церкви были мне незнакомы, однако чем дальше, тем сильнее меня охватывала магия службы. Невидимый за алтарем, один из священников[42] начал монотонное чтение, которому вторил хор из восьми певчих, стоявших перед алтарем. Звуки пения наполняли всю церковь. Из-за прекрасной акустики казалось, что голоса идут откуда-то сверху, прямо с неба. Люди упали на колени и принялись молиться. У всех в глазах стояли слезы. Для них это была первая обедня за более чем двадцать лет. Меня и моего спутника это очень тронуло. Как же глубоко верили эти бедные люди. Никакая идеология, никакое принуждение и даже террор не могли лишить их веры. Пережитого тогда в соборе мне никогда не забыть.

Следующей нашей целью стал город Вязьма, стоявший на шоссе Смоленск – Москва и находившийся в 200 с небольшим километрах от Москвы. Силами разведывательного батальона мне предстояло провести проверку участков территории восточнее и северо-восточнее в районе севернее шоссе, произвести рекогносцировку на фланге и продвигаться как только можно быстрее.

Пройдя примерно километров 50, мы столкнулись с упорным противодействием. Мы установили, что русские создали сильную линию обороны на высотах с востока широкой долины притока Днепра, в нескольких километрах к северу от населенного пункта Ярцево. На позициях стояли танки T-34 и тяжелая артиллерия. Я доложил обстановку, и дивизия развернула крупномасштабную атаку. Вспыхнули ожесточенные дуэли танков и артиллерии, продолжавшиеся несколько суток.

15 июля был мой день рождения, и я хотел его так или иначе отпраздновать, поскольку он запросто мог оказаться последним. Коль скоро продвинуться мы не могли, пришлось нам «замереть» на месте, и я пригласил командиров на «трапезу». Моему «отелье» Фриче, служившему в моей бывшей роте, пришлось поколдовать, чтобы все организовать. На западном склоне, прямо на глазах у русских, находившихся в какой-нибудь тысяче метров, поставили стол со скатертью и всевозможными деликатесами на нем. В обычных условиях они бы не вызвали повышенного внимания, но здесь, в России, подобные вещи являлись редкостью. Откупорив «добытые» бутылку водки и несколько бутылок мозельского, мы подняли тосты за туманное будущее.

Бои под Ярцево продолжались куда дольше, чем нам того хотелось. Судя по всему, блицкригу подходил конец. С немалыми потерями мы в итоге все же прорвались. К несчастью, среди павших оказался и командир нашего мотоциклетно-стрелкового батальона, который мне тоже пришлось принять под свое начало. Имея под командованием четыре моторизованные роты ветеранов, я превратился даже в нечто большее, чем просто глаза и уши дивизии.

Сопротивление становилось все более упорным. Русские вводили в бой танки T-50, обладавшие лучшим вооружением и бронированием[43]. Чтобы поразить их в лоб, приходилось подтягивать 88-мм орудия. Целью нашей оставалась Вязьма. Перед тем как взять ее, нам предстояло овладеть подступами к верховьям Днепра.

Погода в те августовские дни стояла жаркая, однако в условиях континентального климата вполне переносимая. Тяжело доставалось только пехоте, которая топала на своих двоих.

Пока основные силы дивизии упорно и медленно продвигались вперед, моя задача состояла в разведке участков к северу и северо-востоку на нашем открытом левом фланге. Там сплошной фронт пока еще отсутствовал. Танковые дивизии устремились вперед клиньями, оставив неприкрытыми свои фланги. Мы продвигались по бездорожью через бесконечный лес, где лишь иногда появлялись просветы с небольшими селениями. Дорог, по сути, не было, только тележные колеи.

Когда я, стоя на берегу, искал способ переправиться через речку – мост казался непригодным для этого, – я вдруг оказался лицом к лицу с русским солдатом. Он стоял у дерева и ждал, наверное, что мы проедем мимо. Но вдруг, точно в замедленной съемке, я увидел, как он поднимает винтовку и целится прямо в меня. «Или я, или он», – мелькнуло у меня в голове, я машинально вскинул автомат и успел выстрелить первым. Русский выронил винтовку и рухнул на землю.

Когда я подошел к нему, он был еще жив, хотя жить ему оставалось недолго. Глаза его я запомнил навсегда. В них был только один вопрос: «Зачем?» И тут впервые я осознал, сколь важным было это мое «или он, или я». Не могло быть никакого места для сомнения или для сочувствия. Мне лишь на мгновение подумалось, что у этого молодого русского где-то остались мать и семья. Мне пришлось бросить его там, как приходилось оставлять очень многих лежать по обочинам дорог, просто бросать их без погребения.

Еще примерно через 50 километров лес кончился. Противодействия мы не встречали. Впереди лежала небольшая деревушка, к которой мы рискнули приблизиться. Местные жители вышли из изб. Похоже, они принимали нас за русских. Когда я объяснил, кто мы, ко мне подошла крохотная старушка.