– Так что ж, война? – спросила она. – А что наш батюшка царь поделывает?

По всей видимости, люди тут даже и не знали о революции, о Сталине и о том, что мы воюем с Россией. Похоже, время для них остановилось, замерло. Не было никаких партийцев. Мы провели в деревне несколько часов, попутно пытаясь объяснить жителям, что произошло в России с того времени, когда свергли царя. Когда мы уходили, деревенский староста дал мне икону и напутствовал словами:

– Спасибо вам за разъяснения. Дайте нам теперь жить в будущем, как мы жили в прошлом. Да сохранит вас Господь!

Продвижение наше становилось все более трудным и медленным, а противодействие возрастало. Русские бросили против нас элитные дивизии из-под Москвы.

Более того, положение со снабжением становилось все напряженнее, делалось почти критическим. Все приходилось доставлять с территории рейха почти за 1000 километров. Офицер снабжения, доставивший нам боеприпасы, пищевое довольствие и запчасти транспортной колонной, рассказал мне о том, что постепенно налаживаются военные склады и восстанавливаются железнодорожные ветки.

Однако время бежало слишком быстро. Нас все еще отделяло более 200 километров от Москвы, нашей первой цели, не говоря уже о «главной цели» – Уральских горах, до которых еще оставалось добрых 2000 километров пути на восток. Побывав в дивизионном штабе, я получил кое-какие сведения об общей ситуации:

– Наше вторжение в Россию пришлось отсрочить почти на два месяца, поскольку Гитлер оказался вынужден оказать помощь итальянцам в Греции и затем вести все расширяющуюся войну против партизан на Балканах.

– К югу от нас Гудериан рвался к русской столице в направлении Калуги, примерно в 200 километрах к югу от Москвы, с целью перерезать дорогу, соединяющую Москву и Крым в районе Тулы.

– В России скоро должна была наступить зима, к встрече которой Вермахт оставался совершенно не подготовленным, причем ни с какой стороны. Гитлер и верховное командование, судя по всему, вообще и пальцем не пошевелили, чтобы принять какие-то меры на случай, если кампания затянется до зимы. Мы должны, то есть мы обязаны как можно скорее окружить Москву, как сказал нам наш дивизионный командир, и перерезать ее восточные линии коммуникации.

– Эта война продлится дольше, чем нам хотелось бы, – заключил наш командир, подводя итог трезвой и сухой оценке обстановки. – Времена блицкригов миновали.

По обеим сторонам Московского шоссе танковые части выходили на исходные позиции для броска к Вязьме. Преодолевая отчаянное противодействие, наши войска охватили город с севера и с юга, а затем захлопнули крышку «котла», взяв под контроль восточную окраину[44]. Потери у обеих сторон были тяжелые. Мой преданный Бек тоже получил ранение. К счастью, легкое, однако такое, за которое мог получить нашивку.

Вновь зачищать «котел» предстояло пехоте, которая медленно и тяжело тащилась за нами своим ходом. Танковые части обеспечивали прикрытие с востока. Разведывательные формирования были брошены на восток и на северо-восток. Всюду мы сталкивались с усилившимся противодействием. Но теперь Москва находилась «почти рядом».

После зачистки Вяземского «котла» мы задались вопросом: каким образом удается Сталину сколачивать все новые и новые дивизии, если в плен, по нашим подсчетам, попал как минимум миллион русских солдат, если не больше? И откуда берутся тысячи танков и орудий? Один пленный русский офицер показал, что Сталин осуществил молниеносную переброску промышленных предприятий, сконцентрированных вокруг Москвы и далее южнее на берегах Волги, на восток вплоть до Урала. Невероятное достижение тыловиков.

Наш план овладеть Москвой оставался неизменным. Падение Москвы, сердца огромной русской империи, должно было непременно произвести глубокое морально-психологическое воздействие на волю русского народа и боевой дух армии противника.

Пока на севере шло окружение Ленинграда, на южном участке разворачивалось наступление по широкому фронту на Харьков и Крым, наш танковый корпус[45] должен был пробиваться вперед на северо-восток в район между Москвой и Калинином, городом на Верхней Волге, с целью форсировать канал Москва – Волга и ударить на Москву с севера.

Уже давно наступила осень, когда нам удалось наконец, преодолевая ужасное бездорожье и подавляя отчаянное сопротивление противника, выйти к Волоколамску, городу примерно в 100 километрах от Москвы. Здешняя местность сама служила естественными укреплениями, позиции на которых и заняли успевшие хорошо окопаться русские. Вновь наступила пауза – приходилось ждать доставки на передовую боеприпасов и топлива. В оба моих батальона прибыли пополнения. Молодежи приходилось приспосабливаться к суровому фронтовому быту. Все, что они слышали о войне дома, были трескучие фразы вроде «невероятный бросок вперед» или «в самом ближайшем будущем Россия будет разгромлена».

Тем временем наступил октябрь, и мы изготовились к новой атаке, прорвали русскую оборону в районе Волоколамска и выдвинулись к Клину, небольшому городу на стратегически важном шоссе Москва – Калинин – Ленинград. После ожесточенных боев мы овладели Клином, что означало – Москва оказалась отрезанной от Ленинграда[46]. Другая танковая дивизия вышла к Калинину и захватила его. Тем временем подтянулась пехота и обеспечила охрану важных линий коммуникации.

Когда мы находились немного восточнее Клина, километрах в 50 от канала Москва – Волга, меня вызвали в дивизию.

– Люк, сосредоточьте перед рассветом силы обоих батальонов[47] и попытайтесь овладеть мостом через канал в районе Яхромы. Захватите его целым. Если удастся, создайте береговой плацдарм (предмостное укрепление) на восточной стороне и дожидайтесь подхода основных сил дивизии. Есть основания ожидать массированного контрнаступления. Зима на подходе. Нам необходимо достигнуть целей до ее наступления.

Дивизионный адъютант отвел меня в сторону:

– Люк, строго между нами. Роммель добивается вашего перевода в Северную Африку на должность командира 3-го моторизованного разведывательного батальона. Уже и приказ подготовлен. Но генерал не хочет отпускать вас сейчас. Он намерен положить приказ под сукно и ничего не говорить вам. Я же хотел, чтобы вы знали.

Сообщение озадачило меня. Выходит, Роммелю нужен именно я? Думается, в так называемом «офицерском резерве» дома хватает командиров. Поменять Москву на Триполи – заманчивая перспектива. Однако пока все было неофициально. Зато необходимо было сделать одну вполне реальную вещь – атаковать, атаковать решительно и напористо.

На следующее утро мы сосредоточились еще до рассвета. По утрам бывало уже очень холодно. С притушенными фарами, света от которых хватало лишь на то, чтобы рассмотреть впереди идущего, мы нащупывали путь по проселкам. Вскоре после восхода мы достигли канала. На восточном берегу стоял маленький городок Яхрома. Мы не видели и не слышали противника. Передовые дозоры увидели, что мост цел, и тут же помчались по нему на восточную сторону. Вдруг из города начали стрелять – стрелять хаотично, наугад, а потом послышались звуки двигателей удаляющейся техники. Я последовал за авангардом с обоими батальонами и занял город, только что брошенный русскими[48].

Я отдавал приказы:

– Обыскать весь город немедленно. Мотоциклетно-стрелковому батальону при поддержке машин разведки приступить к обеспечению окраин. Держать предмостное укрепление любой ценой.

Я попросил своего адъютанта подыскать дом в центре, где можно было бы оборудовать командный пункт и послать донесение в дивизию.

– Добро пожаловать к столу на русский завтрак, – весело произнес адъютант, подводя меня к дому. К моему удивлению, мы нашли в доме накрытый стол, на котором стоял самовар, хлеб, масло, яйца и даже тушенка.

– Какое замечательное гостеприимство! – воскликнул я. Тут управляющий маленькой гостиницей пояснил мне, что только что накрыл завтрак для русского командира. Однако из-за нашего неожиданного появления в городе тому не пришлось подкрепиться. Голодные и усталые, мы с энтузиазмом налегли на еду. Позднее история с этим завтраком сыграла в моей жизни неожиданную роль.

Наш маленький береговой плацдарм, как ни странно, атаке не подвергся. Дивизия подошла и расширила его. Вступили в дело танки и артиллерия. Путь вперед – на юг и на юго-восток к Москве – казался открытым.

Из нашего тыла подтянулась пехота, которая взяла под охрану дорогу, соединявшую Москву и Ленинград. Много позднее – уже в русском плену – я встретился с «Кебесом» Виттхаусом, а когда видел его снова в 1984 г., он сказал мне:

– В ту зиму я тоже находился рядом с Москвой. Наша 35-я пехотная дивизия была брошена в бой за ту дорогу между Калинином и Москвой. Я с дозором вышел прямо в пригороды Москвы. Там нас отрезал противник, но мы смогли спрятаться, просидели двое суток, а потом отступили под контрударом русских.

Вот настолько близко сумел немецкий Вермахт подобраться к своей первой цели. И в этом ему очень помогли решительно наступавшие к юго-западу от нас танковые части.

В конце октября пришла зима. День за днем температура опускалась все ниже, падая за нулевую отметку. Начались снегопады – мы и представить себе не могли, что может выпасть столько снега. Переносить это было тяжело, одно лишь радовало – грязь замерзла, и под нами была теперь твердая поверхность. Ухабы и неровности заровнял снег.

Как уже говорилось, Вермахт оказался совершенно не подготовлен к зиме. По всему северному и центральному фронту снег сковывал любые передвижения войск. Хуже всего доставалось пехотным частям и нашим мотоциклистам, особенно беззащитным в условиях такой погоды. К нашему огромному огорчению, русские подтянули хорошо укомплектованные всем необходимым дивизии лыжников из Сибири и районов далеко на востоке. В зимних белых маскхалатах, русские пехотинцы почти бесшумно просачивались через наши рубежи обороны.

Мы чувствовали надвигающуюся катастрофу и вспоминали о судьбе Наполеона. Домой в Германию из России поступали настолько тревожные вести, что там были приняты самые срочные меры для исправления ситуации – для доставки на фронт зимнего обмундирования. Геббельс призвал население «помочь храбрым солдатам на фронте добровольными пожертвованиями. Сограждане-немцы, добровольно сдавайте свои лыжи, зимнюю одежду, меха и теплое белье для сынов и мужей на фронте».

Как узнали мы, дома началась гигантская кампания по сбору теплых вещей. Со сборных пунктов дары отправлялись на передовую. Однако, как и следовало ожидать, службы снабжения и складские работники в большинстве случаев действовали в соответствии со своими традиционными бюрократическими методами, а потому им оказалось не под силу доставлять все необходимое в заданные точки. Так, наши танкисты получали бесполезные сани и лыжи, тогда как так нужные им меха оседали у тыловиков, которые между тем и так сидели в тепле в русских избах. Нам приходилось самим заботиться о себе, мы реквизировали теплые русские тулупы и выдавали их мотоциклистам и гренадерам.

Наша гусеничная и колесная техника оказалась катастрофически не готова к суровым холодам. Слишком жидкое летнее масло и вода в радиаторах замерзали мгновенно. Нам пришлось растапливать лед паяльными лампами, добывать горячую воду в деревнях или же не выключать двигатели всю ночь. Никто из западных и южных европейцев или американцев просто не в состоянии представить себе, что такое воевать при температуре минус 40 °C, да еще при снежной вьюге.

Поскольку я ожидал, что рано или поздно меня переведут в Северную Африку, я попросил Бека заняться «Мерседесом», на котором мы намеревались отправиться в путешествие длиной более 2000 километров. Через два дня Бек возвратился из своего вояжа в роту снабжения.

– Передние рессоры разбиты из-за отвратительных дорог, – сообщил он. – С помощью ребят из ремонтного взвода я выковал новые и поставил их при минус 40 °C. Дорогу машина должна будет выдержать.

Старый добрый Бек, что бы я делал без него?

К северу от Яхромы – между Клином и Калинином – просочились русские лыжники, создавалась угроза того, что мы будем отрезаны от своих.

– Береговой плацдарм придется отставить, – заключил наш дивизионный командир. – Мы больше не сможем удерживать фронт. Ночью вам надлежит выйти из боевого соприкосновения с неприятелем и обеспечить прикрытие дивизии восточнее Клина на шоссе Москва – Ленинград. Наши пехотные части отойдут на новые оборонительные позиции к северу и к югу от Волоколамска, где дивизия окопается после боев на сдерживание противника.

Генерал посмотрел на меня поверх очков:

– Люк, этого и следовало ожидать. Гитлер переоценил себя. Теперь всем нам придется платить за это, особенно несчастной пехоте и гренадерам. Поддержите людей как можете. Многие предадутся панике и бросятся спасаться кто как может. Выход из боевого соприкосновения – не говорите «отступление» – может пройти успешно, если мы удержим головы на плечах. Материальной частью придется в значительной мере пожертвовать, пусть так, главное, вывести личный состав. Все в руке Божьей, Люк.

Хотя катастрофа светила в глаза, я не мог понять, почему. Впервые после головокружительных блицкригов нам приходилось отступать, почти трусливо бежать. Снег, мороз, ледяной ветер и наш противник, который привык к суровому климату и не пожелал покориться, – все они одолели нас. Трудно было не проводить сравнений с Наполеоном. Мне вдруг вспомнились картинки в исторических книжках, где изображалось, как остатки гордой и непобедимой армии бегут и пытаются переправиться через Березину.

Солдаты, как и большинство офицеров, не осознавали подлинных размахов происходящего. Их волновали другие проблемы: как привести в порядок технику, поступит ли наконец снабжение, как спастись от варварского холода?

Гитлер и Геббельс все разглагольствовали о непобедимости Вермахта. Мой радист, который слушал новости на коротких волнах, сказал мне, что наше отступление пытаются представить как меру по укреплению фронта.

3 декабря началось отступление. В тылу, у Волоколамска, как нам сказали, пехота наскоро готовила для нас новые позиции. Мало-помалу одна за другой отдельные части нашей дивизии выходили из боевого соприкосновения с противником и оттягивались из района Клин – Яхрома. Со своими двумя батальонами я стоял в городке и вокруг него. Особой активности у нас русские не проявляли, предпочитая действовать на направлениях севернее и южнее нашего. В итоге мы тоже оставили восточный берег канала Москва – Волга, хотя раскинувшаяся веером бронетехника разведки поддерживала заслон к востоку настолько, насколько позволяли заносы и состояние дорог.

В обстановке крайней спешки от снега были очищены два коридора отступления. В результате по обочинам образовались огромные сугробы, что делало невозможной любую попытку отклониться от заданного маршрута.

Если не считать значительной активности разведки, противник особо упорных попыток преследовать нас не предпринимал. Однако русские военно-воздушные силы все яростнее и яростнее набрасывались на отступающие колонны на своих старых бипланах и легких бомбардировщиках. Наших же ВВС почти не было видно. Передовые аэродромы, должно быть, передислоцировали дальше на запад, или же вьюги мешали использовать взлетные полосы.

Последствия воздушных налетов противника были ужасными. Поскольку никто не мог никуда деться из проложенной колеи и поскольку русские всегда приходили с востока, то есть с тыла, больше всех от их атак доставалось пехоте. Следующими жертвами оказывались снабженцы с их телегами и артиллерийские части. Не понадобилось много времени, чтобы дороги буквально завалили трупы лошадей, брошенные телеги и техника. Уцелевшие тащились дальше на запад пешком и то и дело подвергались нападениям с флангов русских лыжных дозоров.

Поскольку мы долго оставались в арьергарде и привыкли к тактике противника, а еще потому, что применяли против наземных целей легкие зенитки, мы не особенно страдали. Однажды, правда, мы подверглись воздушной атаке. На бреющем полете сзади неожиданно появились несколько «антикварных» самолетов. Две пули пролетели между мной и Беком и ударили в ветровое стекло. Нам повезло.

К западу от магистрали Москва – Ленинград нам тоже пришлось передвигаться по расчищенным коридорам. После наших танков в снегу остались колеи то тут, то там по обочине дорог, этими колеями наши грузовики и полугусеничная техника могла объезжать многочисленные препятствия.

Зрелище они представляли отвратительное. Рядом с мертвыми конями лежали мертвые или умирающие пехотинцы.

– Возьмите нас с собой или пристрелите, – просили они. Если позволяло место, мы поднимали их на наши грузовики снабжения и везли к наскоро оборудованным перевязочным пунктам. Бедняги! В платках и грязных обмотках на ногах, как мало они походили на тех удальцов, которые ураганом промчались по Польше и Франции.

Снабжение доходило до нас всегда с трудом, иногда и вовсе не доходило. Водителям грузовиков приходилось прокладывать себе путь в потоках отступающих войск. Если шоферам не удавалось прорваться, мы могли вдруг оказаться без горючего. Единственным выходом в таких случаях оставалось залить баки самых необходимых для боя машин, а остальные привести в негодность и бросить. «Поразил Господь людей, коней и повозки»[49]. Была такая поговорка, и она становилась для нас реальностью.

Только желание добраться до безопасного места – до подготовленных позиций – заставляло людей двигаться все дальше и дальше. Все, что угодно, только не отстать и не попасть в руки к русским.

Наш дивизионный капеллан, Мартин Тарнов, в своих записках «Последние часы» описывал страдания и смерть очень многих:

«Воды, воды… Несколько раненых лежали в строении, напоминающем амбар, среди них несколько русских. Перед лицом смерти они перестали быть врагами. То и дело слышался пронзительный крик одного русского: “Воды, воды!” Я протянул ему фляжку, он припал к ней, сделал огромный глоток и посмотрел на меня с благодарностью. Я приподнял одеяло и увидел окровавленную повязку. Рана в живот – никакой надежды. Мы не понимали друг друга, но вдруг он схватился за мой серебряный крест. Может статься, и у него дома, у его родителей, на стене висел такой же крест? Я подумал об украшавшей крест фигурке Христа, выкликнувшего однажды: “Нынче же будешь со мной в раю”. Скоро пальцы его разжались и отпустили мой крест. Он умер быстро. Я верил, что со смертью страдания кончились для него…»

Спустя недели, показавшиеся нам вечностью, полной нужды и страданий, мы наконец вышли к подготовленным позициям под Волоколамском, расположенном примерно в 100 километрах к западу от Москвы. Мы проследовали через расположения пехоты в район немного дальше в тылу – туда, где могли передохнуть и привести себя в порядок. Жалкие избы крестьян казались нам роскошными апартаментами. Несказанно обрадованные окончанию ада, мы забирались на печи рядом с хозяевами, не желая ничего на свете – только спать, спать и спать.

Начали поступать пополнения – новички оказывались лучше экипированы для суровой русской зимы, – приходила новая техника и горючее, продовольствие, которого так долго не хватало, и письма из дома. Тут мы вспомнили о том, что Рождество пришло и прошло, что начался новый год. Что принесет нам он, 1942 год?

В середине января меня вызвали к дивизионному командиру. Генерал фон Функ принял меня крайне тепло.

– Люк, у меня для вас две важные новости. Я представил вас к награждению Рыцарским крестом. Несколько недель назад Гитлер учредил новый орден, Золотой Немецкий крест, который будет занимать место между Железным крестом 1-го класса и Рыцарским крестом. Все представленные к Рыцарскому кресту получат новую награду. Вы тоже. От имени фюрера я имею честь вручить вам новый орден за храбрость перед лицом неприятеля.

Я был поражен – здоровенная «звезда» со свастикой в середине. Помпезный знак этот полагалось носить на груди справа. Генерал улыбнулся:

– Солидно сморится, правда? Тем не менее позвольте поздравить, – в голосе его звучала ирония.

Скоро кто-то придумал меткое прозвище для этого монстра – «яичница Гитлера». Я надевал орден только при посещении штабов.

– Ну а теперь вторая новость, Люк. Вас немедленно переводят в Африканский корпус, где вам предстоит принять 3-й моторизованный разведывательный батальон. Должен признаться, что приказ о переводе лежал у меня с ноября. Я ничего не сказал вам и не отпустил вас раньше, потому что вы были очень нужны мне в решающий момент. Теперь Роммель угрожает мне разного рода карами, если я не отправлю ему вас тотчас же. Мне не хочется отпускать вас. Несмотря на некоторые несходства во мнениях между нами, вы очень помогли мне как адъютант, а как командир вы проявили себя просто выдающимся образом. Подготовьтесь. Можете ехать в своем любимом «Мерседесе». Первым делом доложите о себе в управление кадров в Берлине. Загляните сюда перед отъездом. Мой адъютант приготовит соответствующий приказ. Еще раз благодарю вас и всего самого лучшего на будущее.

Новость о моем переводе произвела эффект разорвавшейся бомбы среди моих солдат и офицеров. Как-никак мы сражались бок о бок с самого начала войны, делили радости и беды и стали настоящей бойцовской командой. Боевой дух части вновь поднялся. Несмотря на то что обстановка не стала лучше, дни отдыха тем не менее произвели должный эффект.

Я собирался отбыть 25 января 1942 г. Бек проверил готовность «Мерседеса» и сделал запасы на несколько суток пути, в том числе позаботился и о канистрах с горючим. Как и положено мужчинам, мы не показывали чувств, когда прощались. Перебросились несколькими шутками, и я отбыл в дивизионный штаб, где получил все соответствующие документы и подорожную: «Цель путешествия – Берлин. Всем постам и службам – оказывать всяческое содействие капитану фон Люку». В снабженческом отделении мы собрали всю почту, чтобы отвезти ее домой, а у доктора я взял лекарство-стимулятор первитин. Последним я попрощался со старшим фельдфебелем Кушелем, ротным фельдфебелем моей бывшей роты.

Я обратился к Беку:

– Будем гнать без остановки, пока не выберемся из России. Станем менять друг друга через каждые 100 километров, глотать первитин и делать остановки только для заправки.

Преодолев где-то 200 километров, мы в первый раз остановились для заправки в одной части снабжения.

– Нам не положено отпускать горючее для личных нужд, – заявил «серебряник», как называли мы «героев тыла» из-за их серебряных нарукавных шевронов.

– Послушайте, – отозвался я. – Через пять минут вы меня заправите, если вам жизнь дорога. Кроме того, на нашем участке прорвались русские. Они выйдут сюда к утру, – соврал я.

Он так удивился, что не только заправил меня в считаные минуты, но и поделился деликатесами, которых мы на фронте и в глаза не видели, – дал бутылку коньяка, сигарет и несколько банок тушенки.

То, что творилось в тылу, было нам отвратительно. Вслед за первыми армейскими снабженцами сюда являлись партийные деятели, которые принимали на себя функции администрации и начинали обращаться с населением, которое нередко встречало нас как освободителей, в соответствии с заветами партии и министра пропаганды Геббельса, то есть как с «недочеловеками» и представителями «низшей расы».

Никто не обращал внимания на нас, усталых и небритых, когда мы прикатывали на своей выкрашенной белой краской машине. В каждом селе, у каждого моста стояла охрана из призванных на службу стариков. Только однажды, при очередном предъявлении подорожной, старый резервист спросил меня:

– Господин капитан, вы «оттуда», да? Как там? Мы тут ничего точно не знаем. У меня сын в пехоте. Вот уже несколько недель у жены нет от него никаких известий. Скажите мне правду, господин капитан. Мы очень беспокоимся.

Я попытался как мог успокоить старого резервиста.

Из района Волоколамска мы двигались на запад по второстепенным дорогам, многие из которых почти не были расчищены, стремясь скорее добраться до «магистрали» Москва – Минск, проехать по которой должно было бы быть проще.

Мы слышали артиллерийский огонь с обеих сторон, становившийся все слабее и слабее, по мере того как мы удалялись от фронта. А потом вдруг наступила полная тишина – никакого грома боя, только рокот немногих грузовиков снабжения, следовавших на восток. Путешествие наше стало почти романтическим. Мы проезжали через широкие заснеженные поля и через брошенные села. Метель скрывала следы, оставляемые нашей машиной. Ехали мы, опустив верх, чтобы в случае чего быстрее заметить русские самолеты. На коленях у Бека лежал готовый к бою автомат. Все казалось нам ирреальным. Мы держали путь через первобытный край, захватить который и овладеть которым не мог никто.

Мы с Беком оба погружались глубоко в свои мысли и наслаждались покоем. Но мы спешили назад, спешили как можно больше увеличить дистанцию между собой и жутким опытом прошедших недель, стремясь поскорее выбраться из страны, в которой навеки остались наши товарищи.

И вот мы выбрались на «магистраль». Мы, конечно, запаслись картами, чтобы не сбиться с дороги. Мы устали. Пришлось поддерживать себя первитином, чтобы сохранить способность ехать и ночью.

На шоссе движение было более оживленным, что и вернуло нас к реальности. Дорога пролегала севернее Вязьмы и Смоленска. Я боролся с искушением побывать еще раз в смоленском соборе. И в Смоленске тоже, надо думать, теперь устроились как дома нацистские функционеры.

Я решил возвращаться путем, которым мы наступали. С одной стороны, дорога была знакомой, а с другой – мне хотелось посмотреть, как теперь там. Это не стало таким уж отклонением на пути в Берлин.

Мы ехали сутки напролет, меняя друг друга за рулем. К северу от Минска мы свернули с шоссе и взяли курс на Вильнюс, столицу бывшего Прибалтийского государства Литвы, превращенной в 1940 г. русскими в одну из советских республик, – «презент» Гитлера Сталину за пакт о ненападении.

Счетчик показывал, что на текущий момент мы покрыли почти 1000 километров. К тому моменту мы уже утратили счет дням и ночам. Постепенно перестал помогать даже первитин. Мы устали как собаки и старались побороть желание спать пением или же рассказывая друг другу всякие истории.

– Бек, Вильнюс ведь не Россия. Литва в большей степени часть Европы, чем Восток. Проедем оставшиеся 200 километров и заночуем.

Снег на дорогах утрамбовали колеса машин. «Мерседес» работал как часы, шел ровно и легко. В итоге ближе к вечеру в один из дней мы достигли цели – как обычно, местной немецкой штаб-квартиры. Нам попался отзывчивый офицер из запаса, который распорядился выдать нам номер в отеле «Регина». Мы рухнули на кровати. Впервые за истекшие восемь месяцев – постель и ванна. Только тут мы осознали, что мы больше не на русском фронте. Напряжение последних недель стало понемногу отходить.

– Примем ванну, Бек, сбреем щетину и пойдем в ресторан, закажем ужин. А потом выспимся как следует.

Входя в ресторан, мы чувствовали себя заново родившимися. Все казалось нам сном. Расквартированные в городе офицеры сидели за столами в обществе женщин и явно наслаждались тут «dolce vita»[50]. Звуков маленького оркестра было почти не слышно из-за шума голосов. Казалось, тут всем наплевать на войну. Мы почувствовали отвращение и, поспешно проглотив свой ужин, рассчитались талонами, выданными нам в штабе, после чего улетучились из зала, чтобы растянуться в постелях, о чем столько мечтали.

На следующее утро я пробудился поздно.

– Вперед, Бек, мы выезжаем. Скорее, скорее в Берлин. Нет ничего, что могло бы задержать нас тут.

Перед нами лежало еще 600 километров пути. В итоге через два дня мы, миновав Гродно, Варшаву и Познань, добрались до Берлина.

Закончилась русская глава.

– Пустыня ждет нас, Бек!