Март подходил к концу, приближался день рождения Катлина, которому исполнялось три года, и Кэтлин стояла перед мучительной дилеммой. Прервать ли ей свои операции на море и вернуться в Саванну? Как всякой любящей, нежной матери ей отчаянно хотелось увидеть дочь и быть вместе с сыном в день его рождения, и, однако, при одной только мысли об этом в голове у нее сложно звенел предупреждающе колокольчик. Сможет ли она вынести встречу с сыном, который был уменьшенной копией Рида, сейчас, когда к ней только-только начал возвращаться вкус к жизни? Не слишком ли рано ей возвращаться домой? Не нарушит ли вид Катлина ее все еще столь хрупкое счастье, не погрузится ли она снова в пучину отчаяния?

За десять дней до дня рождения сына Кэтлин наконец приняла окончательное решение. Вместе с захваченным ею британским бригом она отправила в Саванну Кейт письмо, в котором просила бабушку передать от нее поздравления Катлину. Помимо этого она послала Кейт денег с наказом купить от нее в подарок Катлину пони и тележку.

«Передай Катлину, что мама его очень любит и скучает по нему. Пожелай ему от меня счастья и скажи, мама надеется, что ему понравится ее подарок и что по возвращении она посмотрит, как он управляется со своим пони. Обними и поцелуй за меня обоих моих дорогих и скажи им, чтобы они не забывали меня, а я скоро буду дома…» «Постепенно, — продолжала она, — я начинаю смиряться, приняв посланное мне судьбой, но пока у меня нет твердой уверенности, что я могу встретиться с Катлином. Боль в душе немного утихла, но я боюсь, как бы она не вспыхнула с новой силой при виде сына. Я словно просыпаюсь от ужасного кошмара, и меня охватывает страх, что если я только подумаю о нем, он вернется и будет снов меня мучить. Я не чувствую себя пока достаточно сильной для возвращения в Чимеру.

Изабел меня всячески поддерживает. Ты бы не узнала ее сейчас. Робкое, обуреваемое страхами существо превратилось в уверенную в себе, счастливую женщину.

Все мои друзья, бабуля, оказались просто замечательными, и больше всех Жан. Он вернул меня из мрака отчаяния к свету, подарив радость и смех. Жаль, что я не могу ответить ему любовью на любовь. Наша общая с ним любовь к Риду одновременно и связывает нас, и разъединяет. Щедрость Жана, его бескорыстие вносит в мою душу умиротворение и раздражает меня. Благодаря его неизменному вниманию, я чувствую себя и счастливой, и виноватой, и совершенно не знаю, что мне делать. Его легко полюбить, но любовь, как я знаю по опыту, влечет за собой слишком много боли, которой в моей жизни было более, чем достаточно. При мысли о любви меня охватывает страх. Я скорее предпочту сразиться с дюжиной врагов, чем рискну вновь испытать подобную боль…»

В начале апреля Доминик в порыве раздражения и отчаяния из-за явного нежелания Изабел ответить ему любовью на любовь принял вдруг решение на какое-то время отделиться от них и, набрав собственную команду, вскоре отплыл на «Тигре». В душе его теплилась надежда, что вдали от Изабел он сможет лучше разобраться в своих проблемах и бедах.

Не прошло и нескольких дней после его отплытия, как Изабел совершенно неожиданно для себя поняла, что ужасно скучает по Доминику. Жизнь без него казалась пустой и неинтересной, а дни в десять раз длиннее. Ее уверенность в себе поколебалась, да и в бою она стала действовать менее решительно, не ощущая более за спиной его постоянного присутствия. С тоской во взоре она слонялась по кораблю, чувствуя себя совершенно потерянной без его всегдашних шутливых поддразниваний, его заразительного смеха, его глаз смотрящих на нее с неизменным восхищением.

Молча наблюдала Кэтлин за страданиями подруги, чувствуя себя вправе давать ей какие бы то ни было советы в ее любовных делах, когда не могла разораться в своих собственных. Она видела растущее день ото дня отчаяние Жана, но будучи не в силах ему сейчас что-либо обещать, хранила молчание. Тем временем недовольство Жана таким положением вещей становилось все более очевидным, хотя он и не высказывал его вслух. Они продолжали оставаться любовниками и партнерами в морском разбое.

Приближался день рождения Кэтлин, который в постоянных погонях за вражескими судами и сражениях был бы начисто забыт всеми, если бы не исключительная память старого Дэна Ханаана. Старик вспомнил о знаменательной дате, и втайне от Кэтлин они с Финли, Жаном и Изабел приготовили для молодой женщины настоящий праздник. Однако в последний момент их тщательно разработанный план едва не рухнул из-за непогоды. На море была ужасная качка, и коку пришлось немало потрудиться, чтобы в таких условиях умудриться испечь приличный пирог. Затем, уже на закате, они заметили вдруг британский корабль и пустились за ним в погоню. В довершение всего, когда они все же догнали британца и взяли на абордаж, его команда оказала им неожиданно яростное сопротивление.

Было уже совсем темно, когда сражение наконец закончилось и они, усталые и грязные, оказались вновь на своем корабле.

— Все, что я хочу сейчас, — пробормотала устало Кэтлин Жану, — так это принять ванну и завалиться спать.

Если бы не день ее рождения, Жан не стал бы возражать, но нельзя же было вот так просто отменить праздник, который все они готовили с такой любовью и старанием.

— Тебе надо сначала что-нибудь поесть, cherie, — посоветовал он ей. — Иди, прими ванну и присоединяйся к нам за ужином. Изабел необходимо немного подбодрить, и потом, как мне кажется, Финли хотел о чем-то с тобой поговорить.

— Надеюсь, кок сможет нам что-нибудь предложить. Я, кажется, готова съесть лошадь — так проголодалась! — С этими словами она медленно побрела в свою каюту.

В дополнение к обычному ужину, состоявшему, как всегда, из дымящегося рагу и галет, кок приготовил в этот вечер еще и пирог с яблочным пюре, и рисовый пудинг. Кэтлин совершенно забыла о собственном дне рождения, и ее приятно удивила подобная внимательность со стороны друзей. Вскоре чудесный ужин закончился, и она начала один за другим разворачивать преподнесенные ей подарки. Финли подарил ей отполированные до блеска зубы акулы, из которых она сразу же решила сделать кулон и сережки. От Изабел Кэтлин получила новый шелковый шарф, а Дэн, задумавший, очевидно, свой подарок еще несколько недель назад, вырезал из дерева попугая, в котором нетрудно было узнать Пег-Лега. У Жана тоже был для нее подарок, но он сказал, что она получит его, когда они останутся вдвоем в своей каюте.

Вскоре они вернулись к себе и он сразу же преподнес ей маленький пакетик, полностью уместившийся в ладони Кэтлин. В глубине души она знала, что увидит, еще до того, как развязала на нем ленту. Пальцы ее слегка задрожали, и в огромных изумрудных глазах появилось тревожное выражение.

— Жан, если это то, что я думаю… — неуверенно начала она.

Жан сжал ее лицо в своих ладонях и заглянул в широко раскрытые глаза.

— Это всего лишь подарок, Кэтлин, ничего более. Даже если ты будешь носить его только в знак нашей дружбы, я пойму, но ты должна знать, как я к тебе отношусь. Когда-нибудь, я надеюсь, ты станешь носить его именно с той целью, с какой оно было мною куплено.

Развернув бумагу, она взяла в руки маленькую коробочку и приподняла крышку. Внутри на бархатном ложе лежало изумительной красоты золотое кольцо. Посередине сверкал бриллиант в овальной оправе, а вокруг него поблескивали крошечные аквамарины.

— О, Жан! — Кэтлин вскинула голову, встретившись с устремленным на нее взглядом Жана. — Он великолепно, но…

— Думай о нем пока только как о подарке ко дню рождения, — прервал ее Жан, надевая ей кольцо на средний палец правой руки.

Кольцо оказалось в самую пору, похоже, он купил его у того же ювелира, у которого всегда делал покупки Рид. На глаза Кэтлин навернулись слезы.

— Жан, я знаю, что, сама не желая этого, причиняю тебе боль. Пожалуйста, будь терпелив со мной еще какое-то время, пока я не разберусь окончательно в своих чувствах и мыслях.

Протянув руку, Жан убрал упавшие ей на лицо волосы.

— Что еще могу я сделать для тебя, моя Кэтлин?

Вся ее неуверенность мгновенно исчезла от его ласки.

— Обними меня, Жан, — прошептала она, прижимаясь к нему всем телом. — И люби меня!

Перед Пасхой, чувствуя, что они заслужили короткую передышку, Кэтлин и ее друзья-пираты возвратились на Гранд-Тер, где их ждал неприятный сюрприз. Доминик был серьезно ранен, и за ним ухаживал Чарльз. Как выяснилось, недалеко от острова Санта-Крус Доминик повстречался с испанским военным кораблем, и последовавшее за этим сражение окончилось для них неудачно. «Тигр» получил в бою серьезные повреждения, но им все же удалось ускользнуть и как-то доплыть до дома. Чарльза вызвали из Нового Орлеана ухаживать за раненым, и он был на острове, когда туда прибыли Жан, Пьер, Кэтлин и Изабел.

— Как он, Чарльз? — спросил с тревогой Жан, когда врач наконец вышел из комнаты, где лежал Доминик.

Чарльз покачал головой.

— Могло быть и хуже, Жан. Пуля пробила плечо, и рана не внушала бы серьезных опасений, если бы ею занялись сразу же. А так в нее попала инфекция, и это сейчас главная проблема. У него сильный жар и почти все время он находится без сознания.

— Он выживет? — спросила тоненьким голоском Изабел.

— Судя по всему, да, — ответил Чарльз, — но меня тревожит его душевное состояние. — Он обратился к Жану: — Его что-нибудь беспокоило в последнее время? Ты, случайно, не знаешь, как возродить в нем вновь желание жить?

Жан окинул задумчивым взглядом Изабел.

— У меня есть кое-какие подозрения насчет того что беспокоит Доминика… однако я здесь помочь ничем не могу.

Под прямым взглядом Жана Изабел вспыхнула до корней волос и прикусила нижнюю губу.

— Мне хотелось бы его увидеть, — проговорила она наконец.

Кэтлин, ожидавшая ее ответа затаив дыхание, с облегчением перевела дух.

— Хочешь я пойду вместе с тобой? — предложила она Изабел.

— Нет, — Изабел качнула головой. — Я должна это сделать сама. Мне надо было это сделать давным-давно, но из-за своего упрямства я ничего не желала видеть. — Ее бархатные глаза наполнились слезами. — А сейчас, может быть, уже слишком поздно!

Прошло два долгих томительных дня, прежде чем жар у Доминика окончательно спал, и еще двенадцать часов, пока он не проснулся ярким весенним утром в полном сознании. Все это время Изабел почти не отходила от его постели, позволяя Кэтлин с Жаном сменять ее лишь на короткие мгновения. Просиживая часами у постели Доминика, Изабел постоянно разговаривала с ним, хотя у нее не было никакой уверенности в том, что он ее слышит или понимает. Она умоляла его поскорее поправиться, обещая обо всем с ним поговорить, как только к нему вернутся силы. Хотя Доминик и не просыпался и ничем не показывал, что слышит ее, он, по словам Чарльза, явно пытался сейчас побороть болезнь.

Первое, что встретил взгляд Доминика при пробуждении, было лицо склонившейся над ним Изабел. Он попытался что-то сказать, но она поспешно приложила палец к его пересохшим губам, приказывая молчать.

— Побереги свои силы, Доминик. Мы обо всем поговорим с тобой позже. — На ресницах Изабел повисли слезы, и от этого ее черные глаза сверкали как драгоценные камни. — С возвращением. Я скучала по тебе.

— Люблю тебя, — пробормотал сонным голосом Доминик.

На губах Изабел появилась смущенная улыбка.

— Я тоже тебя люблю, Доминик, но мы поговорим об этом потом, когда ты окончательно поправишься. — Она поднялась. — Пойду скажу Жану с Пьером, что ты очнулся. Здесь также и Чарльз из Нового Орлеана.

Запекшиеся губы Доминика дрогнули.

— Ты вернешься? — спросил он, хватая Изабел за руку.

Улыбка ее стала еще шире.

— Конечно, я вернусь, медведь ты этакий! Думаю, ты еще устанешь смотреть на меня к тому времени, как поправишься.

— Никогда! — прошептал он.

Кэтлин с Жаном пробыли на Гранд-Тер неделю, до тех пор, пока Чарльз не заверил их, что отныне жизни Доминика ничто более не угрожает. На конец этой недели как раз приходился день рождения Жана, и Кэтлин сделала все, чтобы он стал настоящим праздником. Ей хотелось хоть немного порадовать Жана после всего того, что ему пришлось испытать в последние дни. Пьер, сказавший ей об этом, помог и в устройстве торжественного ужина и проследил за тем, чтобы гости не засиживались и сразу же после ужина оставили бы Кэтлин с Жаном наедине.

— Помнишь пари, которое мы заключили с тобой перед нашей дуэлью? — спросила Кэтлин, которая кормила в этот момент Жана инжиром, шаловливо касаясь кончиками пальцев его губ.

Они сидели на террасе, глядя на темнеющее вдали море и отблески лунного света на волнах.

Жан слегка прикусил один розовый пальчик.

— Да, моя маленькая соблазнительница, я помню.

Кэтлин улыбнулась:

— А ты помнишь, что тебе хотелось получить в случае выигрыша?

— Это было бы трудно забыть, — произнес он ровно, — но почему ты спрашиваешь?

— Потому что, мой дорогой, — промурлыкала Кэтлин и слегка подтолкнула его, понуждая встать с кресла, это именно то, что ты получишь от меня сегодня в качестве подарка ко дню рождения! — Увидев его изумленный взгляд, она прошептала: — Идем, ждет ванна, и твоя рабыня горит нетерпением ублажить тебя так, как ты того пожелаешь.

Эта ночь навеки запечатлелась в памяти Жана. Никакие его сумасшедшие фантазии не могли идти ни в какое сравнение с этой фантастической ночью любви, подаренной ему Кэтлин. Она была одновременно и смелой, и робкой, богиней и нимфой. Все в ней принадлежало ему, все, кроме ее сердца. Он мог приказать ей все что угодно, за исключением того что более всего жаждал — любить его. Но здесь он был не властен. И однако в эту одну-единственную ночь они были близки, как никогда. Вновь и вновь страсть бросала их в объятия друг друга, и лишь когда небо над горизонтом заалело, они, совершенно утомленные любовью, оба погрузились, наконец в глубокий сон.

«Волшебница Эмералд» и «Прайд» снова вышли в море, а Изабел осталась на острове ухаживать за Домиником.

Поначалу дела у них шли хорошо, погода стояла отличная и штормов, против обыкновения, не было. Они придерживались своей обычной тактики, нападая на все без разбора суда под британским флагом и покончив с ними, быстро уплывали прочь в поисках новых жертв.

Первого мая разразился ужасный шторм. День не задался с самого утра. Начать с того, что это была годовщина свадьбы Кэтлин с Ридом, и молодая женщина пребывала в отвратительном настроении с первой же минуты, как только открыла глаза. Она была раздражительна и поглощена своими мыслями до такой степени, что Жана так и подмывало подойти к ней и как следует встряхнуть за плечи, чтобы она хотя бы выругалась, а не молчала все время с похоронным видом. Почти все утро она провела на вантах, страдая там в одиночестве и игнорируя все и вся.

Она, вероятно, просидела бы на своем насесте весь день, если бы не британский фрегат. Внезапное появление врага все изменило. Ей пришлось волей неволей спуститься вниз и вести команду в бой. Сражение в этот раз было необычайно ожесточенным или так показалось Кэтлин. Приближался шторм, ей хотелось закончить все как можно скорее, но судьба распорядилась иначе, и бой затянулся. Противники ее были один искуснее другого, и к тому же она никак не могла заставить себя сосредоточиться. Все в этот день, казалось, было против нее. Впоследствии Кэтлин и сама не могла сказать, как это произошло — одну минуту она отражала удар, а в следующую уже лежала поверженная, на палубе, глядя снизу вверх на своего противника. Ей едва удалось откатиться в последнюю секунду в сторону, избежав тем самым смертельного удара. Острая боль в левом плече сказала ей, что она ранена, но сейчас было не время беспокоиться о таких пустяках. Мгновенно она вскочила на ноги и выбросила вперед руку с зажатой в ней шпагой, застав врасплох своего противника, совершенно не ожидавшего, что она так быстро оправится. Клинок пробил его грудь и вонзился в сердце…

Жан, вне себя от ярости, наблюдал за тем, как корабельный врач перевязывает плечо Кэтлин. Рана была неглубокой и не слишком серьезной, хотя небольшой шрам, несомненно, будет отныне всегда о ней напоминать.

— Полагаю, ты не собираешься возвращаться на палубу в такой шторм, Кэтлин? — спросил сердито Жан. — Финли вполне способен заменить тебя у штурвала. Ты и так уже едва не погибла сегодня из-за своих бесплодных мечтаний, которые помешали тебе целиком сосредоточиться на противнике. Ты и дальше собираешься искушать судьбу, пытаясь управлять кораблем в такой шторм с раненой рукой?

При этих словах Жана в душе Кэтлин мгновенно вспыхнул гнев, глаза ее потемнели, и врач поспешно выскочил за дверь, дабы не присутствовать при готовой разразиться в следующий момент буре.

— Это мой корабль, Жан, и здесь я делаю, черт подери, то, что мне нравится! И я не нуждаюсь в твоем позволении, чтобы грустить в день годовщины моей свадьбы с человеком, которого я люблю и о котором тоскую больше, чем ты можешь себе представить.

— Это едва не стоило тебе жизни, дурочка! — проревел Жан в ответ, внутренне содрогнувшись при ее словах.

— Это мое дело!

Лицо Жана словно окаменело.

— Это уж точно, — холодно произнес он и начал собирать свои вещи в каюте.

Прошло несколько секунд, прежде чем Кэтлин сообразила, что он делает.

— Что это ты надумал? — спросила она резко.

Жан рывком обернулся и устремил на нее ледяной взгляд.

— Я устал. Устал лишь давать все время, не получая взамен от тебя ничего, кроме твоего тела. Женщина, которую я люблю, едва не погибла сегодня — думая, должен добавить, о другом мужчине в этот момент, — и она мне заявляет, что это меня не касается! Похоже, мне давно пора перестать биться головой о стену, ты не находишь?

У Кэтлин все дрожало внутри. Может, от того, что произошло с ней сегодня, а может, и по какой другой причине, она не знала. Она знала только то, что должна остановить его, не дать уйти. Она протянула к нему руки.

— Жан, пожалуйста! Не уходи! Прости меня. Давай поговорим.

— Мы поговорим позже, когда оба немного успокоимся. И не смотри на меня с таким отчаянием, cherie. Я буду в соседней каюте. Я не могу возвратиться сегодня на «Прайд» из-за шторма.

— Но ты мне нужен, Жан, — жалобно простонала Кэтлин. — Это был несчастный день, несчастный с самого начала и до конца. У меня раскалывается голова, болит рука, я совершенно измотана, я голодна, я промокла и почти ничего не соображаю. А теперь еще и это! Мне совсем не хочется ссориться с тобой, Жан. Я хочу только прижаться к твоей груди и забыть, что сегодняшний день вообще существовал.

Жан покачал головой и вздохнул:

— Нет, Кэтлин. На этот раз на первом месте будет то, чего хочется мне. Я должен отказать тебе, чтобы окончательно не лишиться рассудка. Мое терпение достигло предела. Не могу я больше довольствоваться лишь твоим телом. Мне нужна твоя душа, твое сердце. Бывают моменты, когда я готов поклясться, что в нашей постели трое — ты, я и Рид. Я не желаю отныне делить тебя с призраком!

С этими словами Жан отвернулся от Кэтлин, которая словно приросла к полу, и направился к двери. На пороге он оглянулся и увидел, что лицо ее было белым, как мел.

— Когда ты сможешь прийти ко мне и сказать, ты меня любишь, я тебя выслушаю. Когда ты сможешь убедить меня, что ты предала прошлое забвению мне не нужно больше соперничать с памятью о Риде в твоем сердце, тогда мы с тобой поговорим, но не раньше.

И он вышел, тихо прикрыв за собой дверь. Совершенно потрясенная, Кэтлин застыла на месте, глядя сквозь застилавшие глаза слезы на закрывшуюся за Жаном дверь.

Пальцы Кэтлин с силой сжимали штурвал. В душе бушевала не меньшая буря, чем на море вокруг нее. Длинные влажные пряди волос, развеваясь от резких порывов ветра, хлестали ее время от времени по лицу, что затрудняло видимость, и без того небольшую из-за пелены дождя. По щекам, смешиваясь с морскими брызгами и каплями дождя, безудержно катились крупные слезы. Корабль швыряло из стороны в сторону, и при каждом ее усилии выровнять его, плечо пронзала острая боль. Царивший кругом мрак то и дело прорезали белые зигзаги молний, нацеленных, казалось, прямо на «Волшебницу». Постоянные раскаты грома оглушали Кэтлин, так что она слышала лишь рев бури, шум ударявшихся о борт волн и завывание ветра.

Очередная молния ударила почти у носа корабля с правого борта, и Кэтлин невольно зажмурилась. Небеса словно затеяли с фрегатом какую-то жестокую игру. Для моряка не было большего кошмара, чем быть застигнутым подобным штормом, когда каждую секунду ты мог ожидать, что молния попадет в ванты или ударит с дьявольской точностью в мачту, уничтожив хрупкую посудину, являющуюся единственной преградой между тобой и ревущим внизу морем, которое, казалось, стремилось тебя поглотить.

— Черт! Черт! Черт! — выругалась вслух Кэтлин, но ее гнев был направлен скорее против себя самой, нежели против бушевавшего вокруг шторма. Все ее мысли были заняты Жаном. «Если я в скором времени не приму какого-нибудь решения, я его потеряю», — подумала она, кусая губы.

На мгновение в душе ее вновь вспыхнул гнев. «Только три недели назад он сказал, что даст мне время. Похоже, данный мне срок истек. Но это же нечестно!» Слезы вновь покатились по ее щекам и подбородок предательски задрожал.

Кэтлин обреченно вздохнула. Вновь и вновь она задавалась вопросом: «Почему я не могу, наконец, решить, что мне делать, почему колеблюсь?» Мысленно она начала перечислять: «Жан любит меня. Рид мертв. Я люблю Жана…» Пораженная этой последней мыслью, невольно возникшей в ее мозгу, Кэтлин широко открыла глаза.

— Я люблю Жана, — проговорила она медленно вслух, словно пробуя на язык эти слова.

Они звучали правильно. В них не было никакой фальши. Неудивительно, что она, не сопротивляясь, кинулась ему в объятия и разделила с ним его ложе. Должно быть, сердце ее давно знало то, что разум отказывался принять.

И все же что-то в ней противилось этому. Словно испытывая нестерпимую боль, она плотно сжала веки и мысленно вскричала: «Но эта мысль пугает меня! Я боюсь отдать свое сердце Жану. Это требует безграничной веры и доверия с моей стороны, на что после смерти Рида я совершенно не чувствую себя способной. И потом, нужно еще так много учитывать, помимо того, что мы любим друг друга. Обладаю ли я достаточным мужеством, чтобы рискнуть полюбить снова, осмелиться думать, что у меня с Жаном может быть будущее? Могу ли я доверить его заботам моих детей?»

Мысли носились по кругу в ее усталом мозгу, вновь и вновь возвращаясь к одному и тому же: «Да. Я люблю Жана. Не так, как я любила Рида, по-другому, как сказала Элеонора. И что же мне теперь делать? Насколько сильно мое желание рискнуть?»

Занятая своими мыслями, Кэтлин не сразу заметила Жана, который, прислонившись к мачте, стоял внизу на палубе и молча наблюдал за ней. Даже сквозь пелену дождя его взгляд обжигал. Намереваясь, очевидно, подняться к ней, он шагнул вперед, и в этот момент черноту неба прорезал зигзаг молнии, нацеленной, казалось, прямо в мачту. Все вокруг залил ослепительный белый свет, и лишь раздавшийся в следующее мгновение громкий треск сказал Кэтлин, что мачта раскололась.

— Жан! — крикнула Кэтлин, и тут паруса, лини и обломки мачты полетели на палубу — на Жана. Она увидела, как его ударило стеньгой и он упал, мгновенно погребенный под парусиной.

Оставив штурвал в руках судьбы, Кэтлин со всех ног бросилась к лестнице. У юта она столкнулась с Финли, спускавшимся на палубу, и вместе они кинулись Жану на помощь. «Волшебницу Эмералд», оставшуюся без рулевого, бросало из стороны в сторону, и в воздухе стоял тяжелый и пугающий запах горелого дерева. На палубе к ним присоединились другие, и, преодолевая шум бури, Кэтлин крикнула:

— Жан ранен!

Внезапно фрегат накренился, и она, поскользнувшись, упала.

— Финли! Встань у штурвала!

Вскочив на ноги, Кэтлин стала пробираться к Жану, отбрасывая с дороги лини и парусину. Когда она была уже почти рядом с ним, о борт ударила огромная волна. Фрегат опасно накренился, и Кэтлин вновь упала.

В это мгновение она увидела Жана. Явно находящийся без сознания, с белым как смерть лицом и запутавшимися в линях руками и ногами, он катился по палубе к краю борта. Прежде чем Кэтлин успела подтянуться и схватить его, он проскользнул под поручнем и таща за собой лини и парусину, свалился за борт в бурлящие темные волны.

На мгновение Кэтлин застыла от ужаса. Затем, вкрикнув, она сбросила с себя сапоги и прыгнула в море вслед за ним.