Глава 8

Гарольд смотрел, как в щербатой кастрюльке закипает молоко, одновременно прислушиваясь к завыванию ветра. Временами порывы его были столь мощными, что, казалось, вот-вот снесут непрочный деревянный домик, содрогавшийся при каждой очередной атаке разбушевавшейся стихии.

Уединенное жилище Пирса находилось не более чем в четырехстах ярдах от основного здания, видного из окон комнаты. В кухоньке окна отсутствовали, и Гарольд стоял в желтоватом свете голой, без абажура, пятидесятиваттной лампочки, свисавшей с потолка на скрученном шнуре. Тут стояла небольшая газовая плита, в углу примостились старая эмалированная раковина и несколько навесных шкафчиков, наскоро прибитых к деревянной стенке поржавевшими гвоздями. На кухне, едва ли имевшей двенадцать квадратных футов, пахло сыростью. Западную стену сплошь покрывала плесень. «Но, слава Богу, хоть крыша не течет», — подумал Гарольд. Перед его приходом кто-то пытался, очевидно наскоро, произвести уборку, но по многим признакам можно было догадаться, что здесь не жили по крайней мере лет пять-шесть. Везде лежал толстый слой пыли и сажи, поэтому Гарольд решил сам все основательно вычистить в выходные дни. В конце концов, отныне здесь его дом.

Пирс выключил газ и, сняв с плиты кастрюлю, стал аккуратно переливать молоко в стоявший рядом кувшин. Пустую кастрюлю опустил в раковину, отозвавшуюся металлическим звуком. Гарольд побрел в соседнюю комнату. Она показалась чуть больше кухни, в ней разместились впритык узкая кровать, стол, два обшарпанных стула и несколько шкафчиков, выглядевших так, будто их наскоро мастерили нерадивые столяры-практиканты. Парафиновая плитка, стоявшая рядом с кроватью, являлась единственным источником тепла. Немного согревшись, Гарольд подошел к окну, соскреб со стекла налипшую грязь и взглянул в темноту. В ночи ярко светились огни больницы.

Он оторвался от окна. Нахлынули воспоминания о пережитом дне. Гарольд повернулся спиной к окну, как бы перечеркивая то, что видел там. Подойдя к кровати, присел на край и стал потягивать из кувшина молоко. Оно было горячим, обжигало горло.

Гарольд глубоко вздохнул. Мысль о крошечном зародыше, пожираемом пламенем, опять заставила его содрогнуться. О Господи, увиденное в котельной возродило к жизни те ужасные воспоминания. Он думал, что его работа поможет ему забыть или, по крайней мере, смириться с тем, что случилось тогда, много лет назад. И что же? Ему нужно привыкать к мысли, что его работа — сжигать... Иногда это будут человеческие существа, иногда... Его мучил этот вопрос. Тот, на подносе, напоминал пришельца из космоса, но вместе с тем это тоже было человеческое существо. Детеныш. А его просят сжигать детей. Заставляют, хоть и невольно, выпустить его кошмар на свободу.

Просят сжечь Гордона, его братика, снова и снова, и так много раз...

...Гарольд медленно шел к двери котельной. Уже за десять футов от нее он услышал размеренное жужжание генератора. Его шаги эхом отдавались в тускло освещенном коридоре, а дыхание облачками пара повисало в тяжелой, гнетущей атмосфере. Почему-то на сей раз в подвале было холоднее, чем обычно. За спиной оставались плотно закрытые двери анатомических лабораторий, скрывавших свои секреты. Гарольд взялся за ручку котельной и вошел. Ударивший в нос смрад от загаженного белья заставил сжаться. Мимо жужжащего генератора он направился к топке. Слышался приглушенный рев пламени, и Пирс поднял лежавшие на выступе топки толстые рукавицы. Надел их, потянулся за гаечным ключом и крепко ударил сплеча по засову.

Дверца отворилась.

Бело-оранжевое пламя кружилось в бешеном танце, обдавая жаром лицо Гарольда. Огнедышащая пасть топки, казалось, пожирала воздух котельной, и Гарольд стал задыхаться, отступая назад, не выдерживая напора жара.

Позади вдруг с шумом захлопнулась дверь, и Пирс с бешено колотящимся сердцем обернулся, не спуская глаз с нее, ожидая, что вот-вот войдет Гривс или какой-нибудь другой санитар. Дверь оставалась плотно закрытой. Гарольд снова глянул на бушующее пламя. Так он и стоял, пока его единственный глаз не начал различать какие-то таинственные фигуры внутри этой адской печи. Подобно детям, которые часто видят что-то в пламени угольного камина, Гарольд, не мигая, пожирал взглядом разгоравшийся огонь.

Хотел было шевельнуться, но ноги будто прибили гвоздями к полу, и он все продолжал смотреть и смотреть на пламя.

В уголке глаза появилась слеза, скатилась по щеке. Они там, там... обугленные останки бесчисленного множества детей, и одного из них на его глазах сжег Гривс.

Пирс чувствовал себя таким беспомощным, наблюдая за тельцем, пожираемым пламенем — как и тогда, в ночь тысяча девятьсот сорок шестого года, при виде заживо сгоревших брата и матери.

Он разжег тот огонь...

Языки пламени принимали теперь причудливые формы, и Гарольд увидел лицо брата Гордона. Он должен вырвать его из огня. И, повинуясь внезапно возникшему желанию, Гарольд сунул руки в печь.

Боль, расколовшая мозг, перекинулась на руки. Пламя, коснувшись рукавиц, в секунды обратило их в прах. Гарольд не мог шевельнуться. Боль распространилась по всем телу, его руки обуглились и почернели. Огромные волдыри вздувались на глазах, как зловещие темные цветы, и тут же лопались, выпуская из себя густую спекшуюся жидкость. Сквозь обугленное мясо просвечивали белые кости... И наконец Гарольд нашел в себе силы, чтобы закричать...

Проснувшись, он все еще кричал, ощущая почти ту же боль, что испытывал во сне. Он долго не мог остановиться, пока наконец не понял, где находится, и тогда стал понемногу успокаиваться, крик перешел во всхлипывания, потом — в беззвучные рыдания.

Скрючившись под одеялом, Пирс неудержимо плакал и плакал.

Глава 9

Джудит Майерс стояла перед зеркалом спальни и рассматривала свое отражение. Она провела рукой по небольшой, почти незаметной выпуклости под грудью и повернулась, чтобы посмотреть на себя сбоку. Мягко коснувшись живота и оглядев его, она продолжала изучать свое обнаженное тело. Джудит только что приняла душ, и с ее мокрых волос, свисавших черными прядями, капала вода, оставляя темные следы на бежевом ковре. Макияж уже был смыт, но от этого лицо выглядело не менее выразительным. В приглушенном мерцании ночника щеки казались запавшими. Джудит оценивающе оглядела свою упругую грудь и выпуклость живота. Бедра несколько округлились, и это также вызывало в ней раздражение. Последний раз взглянув на выпирающий живот, она отвернулась от зеркала, потянулась за махровым полотенцем, лежавшем на большой двуспальной кровати, и принялась вытирать голову.

— Ты по-прежнему хочешь сделать это? — спросил Энди Паркер. Он лежал, вытянувшись под простынями, и наблюдал за ней. Сделав последнюю затяжку, он загасил окурок в пепельнице на ночном столике.

— Кажется, я уже просила тебя не курить здесь, — заметила Джудит, продолжая энергично вытирать волосы полотенцем.

— Не уходи от ответа.

Она немного помолчала, потом взглянула на него.

— Да, я по-прежнему хочу это сделать.

Паркер выдержал взгляд, неодобрительно покачал головой.

— Послушай, Энди, — раздраженно снова заговорила Джудит. — Мы постоянно возвращаемся к тому, что уже решено. Мне надоела эта тема.

— А мне иногда кажется, что ты еще недостаточно серьезно подумала, — сказал он.

— Господи! — она отшвырнула полотенце. — Я только и делаю, что думаю об этом, с тех пор как обнаружила, что беременна. — Какое-то время в комнате стояла тишина. Джудит опять взяла полотенце и продолжала водить им по уже подсохшим волосам. Когда она заговорила снова, тон ее казался подавленным.

— Послушай, я могу предположить, как ты себя чувствуешь, но попытайся понять и мое состояние. Заиметь ребенка именно сейчас не совсем... — Она подыскивала подходящее слово.

— Удобно? — подсказал Паркер.

Она кивнула.

— Не понимаю, что тебя тревожит, Джудит? Если это вопрос денег, так я зарабатываю более чем достаточно. Мы ведь не нуждаемся, Джудит.

— Деньги здесь ни при чем, и ты прекрасно это знаешь, — решительно заявила женщина, складывая полотенце.

Она встала и направилась в угол комнаты, к корзине для белья. Он наблюдал, как, обнаженная, она бросила полотенце в грязное белье, затем наклонилась и взяла лежавший рядом носовой платок. Джудит была аккуратисткой — все должно иметь свое место. За шесть прожитых вместе лет Паркер успел изучить ее привычки. Ей было двадцать пять, на восемь лет меньше, чем ему, и они вот уже шесть лет жили вместе, четыре из которых провели в этом доме неподалеку от центра Игзэма. Вопрос о женитьбе никогда между ними не возникал. Существовал просто молчаливый уговор о том, что они, вероятнее всего, проживут всю жизнь вместе, не отягчая себя матримониальными соображениями. Это, безусловно, подходило обоим. Однако когда заходила речь о детях, их мнения расходились. Паркер страстно хотел, просто горел желанием стать отцом. Все остальное он уже имел. Преуспевающий владелец престижного игзэмского ресторана, прошедший огонь, воду и медные трубы и всегда бравший от жизни все, теперь жаждал закрепить свой успех, их связь и собственное, впервые обретенное стремление окружить себя уютным семейным теплом.

Но, как оказалось, Джудит имела иное мнение. Она работала художником-дизайнером в одной из крупных городских фирм и очень серьезно относилась к своей работе. Вот-вот ожидая повышения, возможность возглавить собственный отдел, она не радовалась предполагаемому появлению ребенка, который мог послужить помехой ее карьере.

Джудит уселась перед трюмо, взяла щетку и принялась тщательно расчесывать волосы. Посматривая в зеркало на Паркера, она одновременно энергичными движениями укладывала свои роскошные волосы. Потом отложив щетку и взбив прическу руками, она двинулась к кровати и легла рядом с Паркером.

— Неужели это чертово повышение так важно для тебя? — требовательно спросил он, едва скрывая раздражение.

— Для меня — да. Я хочу иметь этот отдел.

— Ты можешь вернуться туда, как только родишь ребенка, — заметил он.

Она положила руку ему на грудь, накручивая на палец жесткие волосы, и провела своим длинным ногтем по линиям мускулов от шеи до пупка. Мышцы его живота слегка напряглись от ее прикосновений, когда она выводила пальцем узоры, спускаясь все ниже, пока не добралась до лобка. Головка его члена дернулась, и Джудит захватила ее всеми пальцами, почувствовав, как она твердеет. Свободной рукой коснулась лица Паркера, удивляясь его очевидному нежеланию откликнуться на ее ласки.

— А как ты относишься к моральному аспекту этого дела? — неожиданно спросил он.

Джудит выглядела озадаченной.

— У тебя срок перевалил уже за четыре месяца.

Она тут же отпустила его пенис и откинулась на спину. Тяжело вздохнув, оперлась о локоть и уставилась на него.

— Не отстаешь, да? — В ее голосе зазвучали жесткие нотки. — Оставь это, Энди. Раз и навсегда оставь.

— Джудит, это же человеческая жизнь, — настаивал он.

— Ради Бога, прекрати разговоры об этом проклятом ребенке. — Она села и посмотрела на него сверху. — В последний раз предупреждаю: я делаю аборт. И брось молоть эту свою философскую чепуху о человеческой жизни. Ты и так уже слишком далеко зашел, пытаясь вынудить меня сделать то, чего я делать не хочу. А кроме того, мои чувства тебя не касаются. И что бы ты ни говорил, что бы ты ни делал, свое решение я не изменю. — Ее лицо вспыхнуло от гнева, голос зазвенел: — Мне не нужен этот ребенок. Я не хочу этого ребенка.

У нее вдруг перехватило дыхание, страшная боль пронзила живот.

— О Господи! — выдохнула она и снова откинулась на спину.

Паркер отбросил простыни и увидел, что она прижимает руки к своему выпуклому животу. Тут Джудит снова вздрогнула. Было такое ощущение, будто кто-то раз за разом вонзает ей раскаленный нож чуть пониже пупка. Она глубоко вздохнула, и ее вновь захлестнула волна боли. Однажды, когда Джудит была совсем маленькой, ее искусал домашний кот, и вот теперь эта боль под пупком почему-то напомнила ей те давние детские страдания.

Джудит отвела руки от живота, и они с Паркером увидели одновременно, как под мышечной стенкой что-то шевельнулось, сначала выше пупка, затем в стороне от него. Какое-то время волнообразные движения продолжались, потом наконец прекратились. Боль стихла так же внезапно, как и началась.

Казалось, Джудит пролежала неподвижно целую вечность. А вдруг этот кошмар снова повторится?! Лоб взмок от пота, дыхание стало частым и прерывистым. Она попробовала коснуться живота — чувство дискомфорта исчезло.

— Что, черт возьми, случилось? — обеспокоенно спросил Паркер.

Побледневшая Джудит слабо улыбнулась.

— Не знаю. Наверное, мышечный спазм, — как можно спокойнее произнесла она, потом опять посмотрела на живот и вспомнила о своих только что пережитых ощущениях при виде непонятных движений внутри живота.

Она вздрогнула и повернулась лицом к Паркеру, который обнял ее и прижал к себе.

Они долго не могли заснуть в ту ночь.

Глава 10

Рэндол вышел из машины и двинулся по тротуару к кинотеатру. Несколько красных букв еще сохранились на куполе здания, остальные давно сдул ветер. Он посмотрел наверх и прочитал:

— П... Л... С

— Помню, когда «Палас» был лучшим кинотеатром в Игзэме, — сказал ему констебль Хиггинс, изучая фасад здания.

— Да, он уже два года пустует, — отозвался Рэндол. — Вполне подходящее место, где можно спрятаться.

— Уж не думаете ли вы, что он решил укрываться в самом центре города, ведь нет, шеф?

— Сомневаюсь, конечно, — признался Рэндол. — Но все же лучше проверить. — Он вытащил из кармана большой ключ, позаимствованный утром у хозяина здания. Кроме «Паласа» ему принадлежал еще и «Гомон», расположенный чуть дальше по дороге. Естественно, хозяина заинтересовало, зачем это полиции понадобились два заброшенных кинотеатра. Рэндол объяснил ему, что недавно зарегистрирована серия поджогов, и они хотят проверить здания, чтобы предупредить последующие акции вандализма. Хозяин вроде был удовлетворен.

— Оставайтесь в машине, — обратился Рэндол к водителю, — на случай, если что-нибудь произойдет на дороге.

Хиггинс заколебался.

— Со мной все будет о'кей, — успокоил его инспектор.

Подождав, пока констебль возвратится в машину, он вставил ключ в висячий замок двустворчатых дверей. Навалившись на них всем своим весом, инспектор не без труда отворил их. Ударивший в нос запах сырости и запустения заставил его закашляться.

Дверь слева вела в партер, справа — на балкон. Он проверил ряды партера, проведя по ним лучом фонарика, едва способного чуть рассеять темноту. Потревоженная его передвижениями пыль, которая лежала повсюду двухдюймовым слоем, поднялась и лениво закружилась в конусе света.

Вид балкона был удручающ.

Сиденья изодраны и свалены в кучи в проходах по обеим сторонам прохода, а затхлый запах, ударивший в нос, заставил Рэндола приложить к лицу носовой платок. Он проверил все, включая будку киномеханика, где обнаружил лишь пару пожелтевших экземпляров журнала «Только для мужчин». Бегло пролистав один из них и ухмыляясь, он выбросил его в урну. По всему полу были разбросаны ржавые бобины из-под кинопленок.

Убедившись в том, что в кинотеатр вроде бы никто не заходил с момента его закрытия, Рэндол направился к выходу, к ожидавшей его «панде».

— Ни черта! — сказал он, опуская фонарь в карман сумки.

Всюду было одно и то же: ни малейших следов беглеца и в тех местах, которые проверял Рэндол, и там, где побывали его сотрудники. Инспектор приказал выходить на связь каждый час, но к полудню никаких известий о Харви так и не поступило. Вряд ли он прятался в самом Игзэме: Хиггинс мягко влился в общий поток. Рэндол тем временем наблюдал за людьми, толпившимися на улицах. Кто-то спешил с покупками, кто-то разговаривал. Дети с мамашами, стайки курящих подростков... Инспектор сделал глубокий вдох и подумало том, что все эти люди, мирно занятые своими повседневными делами, сказали бы, узнай, что в их город направляется сумасшедший маньяк. Если это и в самом деле так. Но Рэндол никогда не принимал на веру слова людей, тем более мнение тюремного психиатра и такого ублюдочного выскочки, как этот Джордж Стоукс.

Инспектор вынул и заполнил бланк уже второго рапорта и стал размышлять над тем, что он вместе со своими полицейскими оказался вовлеченным в большую охоту за химерами.

Пол Харви проспал почти до часу дня глубоким сном без сновидений. От забытья очнулся сразу же и немедленно вскочил на ноги. Ощутив горечь во рту, сплюнул, потянулся, громко хрустнув суставами рук, наклонился и поднял серп, зажав его в огромном кулаке. Со своей верхотуры он хорошо видел дом. В желудке заурчало, и он громко рыгнул. Наверняка в доме найдется еда.

Как бы там ни было, он решил сходить на разведку.

Глава 11

Гарольд Пирс работал уже самостоятельно и, свободный от бдительной, хотя и полезной опеки Гривса, чувствовал себя все более уверенно. Сейчас он мыл пол, весело мурлыча себе под нос какую-то мелодию.

Он еще напевал эту маловыразительную песенку, когда рядом с ним открылся лифт и из него вышел Брайан Кэйтон. Одет он был в такую же, как и у Гривса, одежду санитара, на лацкане куртки блестел голубой значок с его именем. Молодой человек лет тридцати, Кэйтон являлся обладателем роскошной рыжей шевелюры и целой россыпи веснушек на лице и шее. Пирсу и прежде не раз приходилось с ним сталкиваться.

— Гарольд, вы не сделаете мне одолжение?

Пирс отложил тряпку.

— Какое? — спросил он и улыбнулся, отметив, что Кэйтон старается не смотреть на него: этот санитар был одним из немногих коллег, кто еще не привык к его изувеченному лицу.

— Есть кое-какая работенка в этой чертовой патологии, — сообщил Кэйтон. — Я помогу вам, если не будет срочной операции в девять, на которой я должен присутствовать. Так что, если можете, спуститесь в патологию.

Улыбка исчезла с лица Гарольда, и он судорожно сглотнул.

— Какого рода работа? — осторожно поинтересовался он.

— Точно не знаю, — ответил Кэйтон, отступая в лифт и нажимая кнопку с цифрой "9".

Двери захлопнулись, и лифт загудел, поднимаясь вверх.

Гарольд долго стоял, уставившись в пол и рассматривая свое искаженное отражение на его влажной поверхности. Затем, оставив ведро и тряпку посреди холла, направился к ступенькам, ведущим в подвал.

По дороге к первой патологии Гарольд почувствовал, что уже весь покрылся потом. Он робко постучал и застыл в ожидании, прислушиваясь к звуку шагов, приближавшихся к двери изнутри.

В дверном проеме появился мужчина средних лет в белом пластиковом переднике. Он посмотрел на Гарольда поверх толстых очков, смахивая со лба прядь волос. От его беглого взгляда не ускользнуло увечное лицо санитара и тот факт, что он нервничает.

— Подождите здесь, — попросил мужчина, безуспешно пытаясь изобразить на лице улыбку.

Гарольд заглянул в полуоткрытую дверь и увидел рядом с ней стол со стальным покрытием и лежавшим на нем телом, над которым трудился еще один мужчина в белом халате. Тут же стояли весы, и Гарольду было видно, как мужчина взял со стола какой-то кроваво-красный кусок и положил на чашку весов, поглядывая на показания стрелки шкалы. Мужчина ткнул в нее окровавленным пальцем и назвал вес с точностью до одного грамма. Потом что-то сказал про печень, и его коллега записал данные в блокнот. Кровавый сгусток переместился на стоявшую рядом каталку: из него продолжала сочиться полузапекшаяся кровь. Гарольд попятился и отвернулся. В желудке у него все переворачивалось.

— Ну вот...

Голос заставил Пирса вздрогнуть. Он обернулся и увидел мужчину в очках, который стоял в дверном проеме и опирался на каталку, покрытую белой простыней.

— Э... образцы, от которых нужно избавиться, — сказал он и подтолкнул каталку к Гарольду.

Тот крепко ухватился за ее поручни и повез каталку к котельной, услышав, как позади закрылась дверь лаборатории. Одно из колес скрипнуло, и этот звук прозвучал диссонансом в ритмичной барабанной дроби шагов Гарольда, гулко раздававшихся в тиши холодного коридора. По дороге он с опаской поглядывал на то, что вез. Ему был знаком этот насыщенный резкий запах химикалий, заставлявший слезиться глаза. Гарольд попытался судорожно сглотнуть, но обнаружил, что горло пересохло, а язык неповоротлив, будто кусок вяленого мяса. Он какое-то время постоял у двери котельной, затем открыл ее. Знакомый поток теплого воздуха обволакивал его. Генератор все так же непрестанно гудел, пока Пирс провозил мимо коляску и захлопывал дверь. Горя непреодолимым желанием узнать наконец, что же находится под простыней, Пирс резким движением сдернул ее.

И застонал, словно от боли. Его единственный глаз не видел уже ничего, кроме зародыша, лежавшего на подносе. Гарольд долго не мог оторвать от него взгляда и чувствовал, как по щеке струились слезы. Он не мог определить возраст зародыша, но видел, что этот был крупнее того, которого в первый день сжег Гривс. Его глаза были прикрыты пленкой. На голове, такой же вздутой и мягкой на вид, виднелся теперь едва заметный пушок. Зародышевый пушок покрывал и все тельце. Гарольд не удержался и трясущейся рукой коснулся шелковистого покрова. Но тело было холодным, и в то же время таким податливым, что он тотчас отдернул руку. Рядом под носом, лежали щипцы, поблескивая в холодном белом свете флюоресцентных ламп.

Гарольд подтолкнул каталку ближе к топке и, надев рукавицы, стал открывать дверцу с помощью гаечного ключа, как это делал Гривс. Волна жара вырвалась наружу и обдала санитара своим обжигающим дыханием. Под напором этой стремительной атаки он отступил назад и, надевая тонкие резиновые перчатки, смотрел то на зародыша, то на щипцы. Печь призывно завывала. Гарольд глубоко вдохнул спертый воздух и, выпрямившись, уставился на зев топки. В его глазах, обжигая сетчатку, отражались бело-желтые языки пламени. Он не может и не будет класть зародыша в эту голодную пасть!.. Возбужденный, Пирс вновь взглянул на недоноска и вздрогнул.

— Гордон, — мягко прошептал он. В голове у него запульсировала кровь, глаз и ноздри щипало от испарений едкой жидкости, в которой лежал зародыш. Пирс оглядел окружающие его предметы, генератор и стоявшие в углу каталки с наваленными на них кучами смердящего белья. Было еще что-то, чего он не заметил в первый раз — большой пластиковый контейнер для мусора, возвышавшийся за кипами вонючих простыней. Гарольд поспешно направился к нему и поднял крышку. Страшная вонь чуть не сбила его с ног, вызвав рвотные позывы. Он заглянул внутрь и увидел, что там полно использованной одежды, часть которой заскорузла от крови, другая же еще оставалась просто влажной. Контейнер изобиловал марлевыми тампонами, пропитанными какой-то желтой жидкостью, бинтами с частицами налипшей на них кожи. Гарольд отшатнулся, и в голове его вдруг родилась идея. Он направился к каталке и с трогательной заботой, будто поднимая спящего ребенка, взял зародыша обеими руками. Из пуповины на одежду Гарольда хлюпнула жидкость, но он, не обратив на это никакого внимания, понес выкидыша к мусорному контейнеру. Аккуратно положив свою ношу на пол, Пирс принялся копаться в гниющих кусках ткани. Освободив место, он поднял зародыша с пола и опустил его в приготовленное углубление, прикрыв сверху марлей и тампонами. Стряхнув с перчаток гной, Гарольд быстро водрузил на место крышку контейнера. Едва он успел сделать это, как дверь котельной отворилась, и в комнату вошел Уинстон Гривс.

Пирс обернулся, сердце его бешено колотилось. Гривс посмотрел на него, на мусорный бак и, слегка улыбнувшись, сказал:

— Я подумал, что следовало прийти посмотреть, как вы тут справляетесь.

Гарольд шагнул к топке, довольный тем, что Гривс ничего не заметил. А в конце-то концов, что он такого может заподозрить? Вместе они избавились от остатков, лежавших на каталке, и возвратили ее в патологию.

Покидая котельную, Гарольд, следуя за Гривсом, бросил последний взгляд на мусорный бак. Зародыш надежно спрятан от любопытных взоров. Для всех остальных он подвергся сожжению вместе с другими ненужными вещами. Гривсу же Гарольд сказал, что сжег содержимое контейнера вместе с образцами из патологии, за что заслужил одобрение старшего санитара. Гарольд улыбнулся своим мыслям и захлопнул дверь котельной.

Зародыш будет в безопасности до тех пор, пока он не вернется за ним.

Наступила ночь, так и не принеся дождя, который собирался целый день. В воздухе висела изморозь и в свете больничных огней мерцала на траве и листьях миллиардами бриллиантовых россыпей. Гарольд стоял возле окна, наблюдая за тем, как один за другим гаснут огни огромного здания. Он смотрел на все это почти с нечеловеческим терпением, а его голова была абсолютно пустой. Единственное, что фиксировало его сознание — это тиканье будильника. Пирс стоял в своей комнате, даже не давая себе труда включить свет. Его взгляд упал на фосфоресцирующие зеленоватые стрелки часов, показывавшие тридцать шесть минут пополуночи.

Он не чувствовал себя утомленным несмотря на то, что был на ногах с шести утра. Мысли, роившиеся в мозгу, не давали подумать об усталости. Где-то через полчаса он выскользнет из своей хибары, пересечет несколько сотен ярдов открытого пространства, отделявшего его обитель от главного здания, и войдет туда через задний вход.

Пирс спустится, минуя морг, на один пролет и сядет в лифт, который доставит его в подвальный этаж к котельной.

Стрелки часов медленно подползали к часу ночи, и Гарольд решил, что ему пора. Бесшумно выскользнув из домика и заперев за собой дверь, он торопливо двинулся прямо по газону к ближайшему входу. Иней скрипел у него под ногами, а подмерзшая почва оказалась скользкой, и Гарольд дважды едва не растянулся во весь рост. Дыхание клубами пара вырывалось изо рта. И только подойдя к больнице, Пирс заметил, насколько темно вокруг. На каждом этаже светилось по паре окон, из которых лился тусклый свет, не рассеивающий тьму даже у самого фасада.

Он помедлил, придерживаясь тени кустов, пока не услышал, что где-то хлопнула дверь. Две медсестры возвращались домой. Они весело смеялись, их оживленные голоса нарушали холодное молчание ночи. Гарольд смотрел им вслед, пока те не исчезли из виду, и почти бегом заторопился ко входу.

На голубой табличке над ним значилось:

МОРГ

Пирс толкнул раздвижные двери и очень тихо пробрался в короткий коридорчик, ведущий к лестнице. Света не было, и Гарольд широко раскрыл свой единственный глаз. Добравшись до ступенек, он ухватился за перила, чтобы сориентироваться в темноте.

Внутри здания, казалось, было еще холоднее, чем снаружи, и Гарольд продрог, на ощупь спускаясь вниз. Как бы теперь пригодился фонарик! Он ничего не видел, не мог даже рассмотреть свою собственную вытянутую руку, и это было неприятно. Пирс почувствовал, что весь дрожит. Вытянув ногу, чтобы нащупать очередную ступеньку, он вдруг споткнулся и тут же ощутил тяжесть в низу позвоночника. Боль пронзила все тело, и он долго сидел, поскуливая, на ступеньке, ухватившись одной рукой за перила, а другой растирая поясницу. Затаив дыхание и боясь, что кто-то может его услышать, Гарольд беспокоился о том, что его предприятие закончится провалом из-за какого-нибудь сверхсознательного патологоанатома, решившегося подольше задержаться в лаборатории. Тревога усилилась, когда он заметил, что у подножия лестницы горит свет. Чтобы попасть в подвальное помещение, нужно было еще завернуть за угол, а потом одолеть еще с дюжину ступенек. Лампа едва светилась, и Гарольд, подбадривая себя, тащился дальше на свет, как бабочка стремится на огонь.

Наконец он спустился в самый низ, очутившись на площадке перед лифтом. Двери всех лабораторий были закрыты. Может быть, подумалось ему, кто-то просто забыл выключить свет? Но, с другой стороны, люди, которые здесь работали, слишком аккуратны, чтобы не заметить оставленную включенной лампочку. Сердце по-прежнему выскакивало из груди, и Гарольд, подойдя к первой лаборатории, приложил ухо к двери.

Ни звука.

Он нажал на ручку, но она не поддалась. Подобным же образом Гарольд проверил двери остальных трех лабораторий и, удовлетворенный, решил, что, видимо, так было предусмотрено — оставлять свет зажженным. В какой-то степени он чувствовал признательность к тем, кто принял такое решение. Хотя света хватало ровно настолько, чтобы вырвать из мрака маленькую площадку перед лифтом, все-таки в его тусклом мерцании можно было сориентироваться, куда идти дальше.

В котельной, как всегда, стояла жара. На этот раз Гарольд обрадовался ей, так как продрог до мозга костей. Все так же непрерывно гудел генератор. Пирс быстро прошел к мусорному баку, поднял крышку и принялся разгребать смердящие куски ткани, не обращая внимания на гнойные выделения, прилипавшие к рукам. Наконец его пальцы нащупали мягкую, желеобразную массу.

Очень бережно он вынул зародыша и долго держал его перед собой. Даже в неясном свете было видно, что кожа зародыша посинела. Гарольд обернулся и положил его на одну из запачканных простыней, сваленных позади него на каталке. Затем, будто упаковывая хрупкий рождественский подарок, завернул крошечное тельце в простыню. Запах разложения ударил в нос, но Пирс старался не обращать на него внимания. Его «драгоценность» была при нем, и, как мать с младенцем на руках, он пустился в обратный путь.

Перебежав открытое пространство, Гарольд замедлил шаг, когда почти подошел к хилому своему жилищу. Запыхавшись, привалился к стене, вглядываясь единственным глазом в темноту, откуда только что пришел. Никто его не видел и не слышал. Никто за ним не гнался. Гарольд слабо улыбнулся и закрыл глаза, жадно вдыхая морозный воздух, пытаясь очистить дыхательные пути от смрадного запаха, исходившего от простыни и того, что в ней находилось. Впрочем, теперь эти мелочи уже не имели значения. Главную и самую опасную часть своей миссии он выполнил. Следующий шаг можно считать простой формальностью.