Нэйл поднес мокрую руку к лицу и увидел на пальцах кровь; разгневанный, он повернулся снова к девушке. В этот момент Вэрд щелкнул пальцами, и Нэйл медленно выбрался из воды.
      Теперь очередь Вэрда. Он снял ботинки, майку, и мы увидели большую рану на его плече, по которому ударила лань.
      Он очень красиво ушел под воду, играя всеми мускулами. На сей раз никто уже не разговаривал. Мы наблюдали за тем, как он не спеша плавает вокруг нее. Время от времени он рукой отгонял воду, которая могла бы ударить ее по лицу. Вдруг он нырнул, столкнулся с ней под водой и оттолкнул ее в сторону, а потом поднырнул с другой стороны и ударил еще раз.
      В третий раз она была готова принять его в свои объятия. Она подождала, когда его лицо вплотную приблизилось к ней и влепила ему кулаком прямо по лицу со всей силой. Но сил у нее поубавилось, более того, удар пришелся с отклонением, задев только щеку. Он повернулся на бок, появился в тридцати сантиметрах от девушки, и мы заметили красное пятно на щеке, оставленное девушкой. В то время, как он размахивал руками и дышал полной грудью, я почувствовал, как он кипит от гнева.
      Потом он подплыл снова к ней, хотя она развернулась и нырнула, он пытался все время держаться над ней, но не трогал ее. В конце концов, она выплыла на поверхность прямо к бортику, на котором сидел я, и ее глаза были такими огромными, что я прочел в них ужас. Тогда Вэрд протянул руку, схватил ее за край рубашки и одним рывком сорвал ее. Она вздрогнула и, выскочив из воды, схватила ботинок и больно, со всей силы, ударила Вэрда по лицу. Я увидел, как он начал скользить под воду, теряя кровь, а тело его начало медленно крутиться вокруг собственной оси.
      Криком я позвал Тима и Боба, которые нырнули вместе.
      Вскоре они дотащили Вэрда; дотащили его до Мило и Нэйла. Наклонившись над бассейном, я поймал девушку, чтобы вытащить ее из бассейна; она и не сопротивлялась, как если бы у нее не было больше сил бороться.
      Потом я увидел, что Вэрд начал шевелиться в воде, и я понял, что он не очень сильно задет. Я почувствовал, как девушка напряглась, и, пока я хоть как-то хотел отреагировать, она и от меня увернулась, помчавшись к ним. Я завопил, чтобы предупредить их, но Тим и Боб были в воде и снизу подталкивали из воды Вэрда, которого Нэйл и Мило тянули вверх. Они и не услышали меня и не увидели, как сзади она подлетела к ним. Она схватила приемник Мило, провод которого легко растягивался, посмотрела на мгновение на Вэрда, а потом швырнула в него его же приемник, попав ему прямо в голову.
      Они даже не вскрикнули. Все произошло с быстротой молнии.
      Ждать мне нельзя было больше ни секунды. Когда я дошел до девушки, она обернулась, чтобы понаблюдать за мной. Я вынужден был пройти совсем рядом, но даже не остановился. Я удирал прямо к ограде. Я видел ее глаза, и такое так скоро я не забуду. Вам когда-нибудь доводилось видеть глаза женщины, которая убила сразу пятерых?
      Грисом Стэнли
      Последний день
      Как и всегда, Сари проснулась под непрерывный шум кондиционера, установленного в крыше, который смешивался со стрекотанием стрекоз в шалфее и с сиплым, астматическим дыханием в соседней комнате ее мужа. Но в этот день к этому шуму прибавился еще и другой: внизу на кухне пела, громыхая кастрюлями и сковородками, Кармен, которая при этом нещадно колотила фарфор, спеша скорее закончить дела кухонные и поспешить на фиесту в Санта-Фе. Сари натянула еще выше легкое одеяло на плечи, чувствуя одновременно себя уставшей, рассерженной и заледеневшей.
      - Паршивый кондиционер! - с яростью подумала она.
      Этот проклятый прибор обрушивал на них свежий воздух, изгоняя испорченный; фильтровал, очищал, делая однообразным каждый глоток воздуха, каждый, которым они дышали. Он изгонял всю пыльцу с неослабеваемой силой, давая на день больше жизни Элу, а ей на день больше пребывания в той же обстановке, что и ее норковому манто, отданному на хранение на все лето меховщику. О! Если бы только она могла повернуть выключатель, запускающий эту машину, и больше никогда не слышать этого шума! Если бы она только могла уехать отсюда, сесть на поезд, чтобы больше никогда не видеть этого ужасного, пустынного места, так нужного астматикам.
      Разгневанная, Сари закрыла глаза и, погрузив лицо в подушку, приподняла ее с каждой стороны лица; но все тщетно: сон не возвращался. Она попыталась набраться терпения еще немного, еще на какое-то время, потом рукой пошарила под валиком, нашла маленький плоский флакон, который она там постоянно хранила. Она раскрутила пробку и поднесла флакон ко рту. После второго орошения она почувствовала себя лучше и наконец проснулась. И тут вдруг она вспомнила.
      Сегодня был тот день, последний день, день, который Эл назначил, чтобы сообщить ей о своем решении. Ну так, значит, решение принято, значит, план его созрел, и она была готова.
      И на самом деле если она в конечном счете высказалась за эту последнюю субботу фиесты, то Эл этому во многом содействовал; это было так, как если бы он помог ей в том, что она знала теперь, что она была должна решиться сделать, как если бы он спонтанно подарил ей то, в чем она больше всего нуждалась: всю вторую половину дня без прислуги. Больше того: именно Эл сказал Хуану, что тот может занять у него машину, и именно Эл в последнюю минуту решил вопрос с телефоном, неудачно выстрелив в аппарат в то время, когда чистил свое ружье. А сейчас они останутся одни, в уединении в течение необходимого времени; оставалось только приготовить сигары.
      С самого начала она намеревалась использовать волчий корень. Какое милое название, волчий корень! Эта мысль пришла ей в голову, как только она прочитала о нем в книге. У нее было впечатление, будто слово само оторвалось от страницы, чтобы броситься ей в глаза. Она прочитала и перечитала его, испытывая растущее возбуждение.
      - Волчий корень, - сказала она вполголоса. - Эл, это не то, что мне прописал доктор для моего горла?
      Эл тоже оторвался от книги. На лице его застыло выражение терпеливой вежливости, означающее, что ему помешали, что ему неприятно, когда его беспокоят, но он обуздывает свое недовольство.
      - Я полагаю, Что именно то. Обычно это лекарство прописывают при ларингитах.
      Обычно, это лекарство прописывают... Он произносил подобные слова неестественно уже месяца два, с тех пор, как познакомился со своей дорогой Маргарет Лэндли.
      - Лекарство, да, без сомнения, - сказала она. - Но в этом романе говорят, что это еще и яд. Ты знал, что это яд, Эл?
      Все то же выражение терпеливого раздражения.
      - Да, дорогая. Я знал, что это яд. И более того, что он смертелен, насколько мне кажется. Но почему ты задаешь этот вопрос, Сари? Уж не вынашиваешь ли ты снова мысль, чтобы покончить навсегда с жизнью?
      Сари почувствовала, как постепенно кровь подступила к ее лицу, а внутри все сжалось от ярости. Вероятно, он никогда, никогда не перестанет все время ей напоминать об этом! Вероятно, он никогда, никогда не даст ей забыть ту весеннюю ночь, когда по глупости она хотела сделать его более покладистым, пользуясь тем, что, прибегнув при этом к словам прощания, положила записку около пустого флакончика из-под снотворного.
      От безнадежности Сари сдержала гнев, считая до ста, пытаясь полностью освободить свой мозг от всего на свете. А на странице, прямо под рукой, она ощущала свежее дыхание этого слова: "аконит"; все-таки она смогла совладать с собой. "Ну хорошо, я больше не заговорю об этом с ним, я никогда больше с ним об этом не заговорю", - подумала Сари и только при мысли об этом почти улыбнулась.
      - Не будь смешным, Эл... Это потому просто, что об этом рассказывается в этом полицейском романе, - ответила она вежливо враждебно смотрящему на нее лицу, и снова погрузилась в свое чтение. Но вдруг ей показалось, что история эта сошла со страницы, не оставляя ничего другого, кроме слова "аконит", волчий корень. Само слово, и все, что это слово могло сотворить. Волчий корень и способ его действия.
      Сари доставляло удовольствие представить себе Эла, сидящим в кресле и почувствовавшим первый симптом в горле, потом в желудке, а потом онемение, охватывающее весь организм и делающее его неспособным даже двинуться и сделать что бы то ни было против того, что с ним случилось. Она испытывала наслаждение при мысли, что видит Эла пленником своего кресла, в сознании, с ясным умом и прекрасно отдающего себе отчет в том, что пульс его постепенно замедляется, постепенно замедляется его дыхание, до тех пор, пока все не остановится окончательно.
      Сари закрыла глаза, чтобы заточить, спрятать эту свою мысль. Но сцена эта не сохранилась в ее мозгу, а, изуродованная, обезображенная, постепенно исчезла, уступив место другой сцене, сделавшей внезапно Сари буквально больной от страха. Образ небольшой постройки из самана (сырцовый кирпич из глины с добавлением резаной соломы, мякины и т. д.), что было не чем иным, как полицейским участком. И этот образ в свою очередь исчез, изгнанный другими, последовательно спешащими один за другим: это - полицейский участок внутри; зал судебных заседаний, присяжный суд и конечная сцена тюрьма. Кто-то однажды сказал Сари, что как только попадаешь в тюрьму, заключенным сразу же отрезают волосы.
      Сари дрожащей рукой дотронулась до густой золотистой косы, стянутой в тугой узел на затылке, и, внезапно вскочив, поднялась на второй этаж. Она заперлась в своей ванной комнате, где прямо из бутылки выпила коньяку, который она постоянно хранила в корзине с бельем. После чего она почувствовала себя лучше, как всегда. Но ответа на вопрос она так и не нашла: нужно ли ей вообще это делать?
      И только отражение ее лица в зеркале, висящем над умывальником, заставило принять окончательное решение. За исключением прекрасных волос в ней не осталось ничего от той женщины, какой она была... Она слишком долго ждала... Ждала до тех пор, пока уже стало невозможным для нее рассчитывать, чтобы вернуться на сцену... До тех пор, пока больше ни один мужчина не желал ее. Нет, даже Тони с ее тысячью долларами в месяц...
      Потому как именно эту сумму она бы и получила, говорил ей Эл, - тысяча долларов в месяц, и точка. Он говорил ей это своим сухим голосом, словно из нефтяной скважины... Как если бы он ей делал милость, как если бы тысяча долларов в месяц могла возместить ее разбитую театральную карьеру, ее тело, которое начинало становиться дряблым, ее увядшее от одиночества и пьянства лицо, все эти годы терпения...
      - Это несправедливо, несправедливо! - вспылила она, глядя на себя в зеркало, как если бы она вспылила на Эла в то знаменитое утро, неделю назад...
      Эл, помнится, спокойно сидел в кресле, скрестив руки, закрыв глаза, с измученным видом и говорил ей:
      - Послушай, давай не будем ссориться... У меня болит голова, и не такое у меня настроение сейчас, чтобы выносить всякие сцены, тем более ничего из того, что ты могла бы мне сказать, не изменит моего решения. Я сделал предложение и настоятельно советую тебе его принять.
      Он ей посоветовал принять предложение, покориться и спокойно отправиться в Рено, чтобы развестись, чтобы уступить место Маргарет Лэндли, которой через год или через месяц, а может быть, даже и всего через неделю, стоит только элегантно протянуть руку, чтобы схватить тот клад, который так стремилась заполучить Сари.
      - А если я не соглашусь? - возразила она.
      - В таком случае мне придется самому подавать на развод. И тогда, конечно, никакого денежного содержания. У меня есть доказательства, представь себе.
      Чтобы такое выдержать, это было уж слишком.
      - Доказательства! - завопила она. - Доказательства! Ты думаешь, что у меня их нет? Ты воображаешь, что ты был единственный, способный прибегнуть к частному детективу, единственный, способный вскрывать письма и подслушивать под дверью? Ты думаешь, что у меня нет такого рода доказательств, о которых ты говоришь? А также и других, которые бы наверняка очень заинтересовали службу контроля за доходами, а также тех, которые бы вызвали такое омерзение у твоей мымры, столь утонченной, что она бы тебя и видеть больше не захотела? И будь уверен, что я без колебаний прибегну к этим доказательствам, если дело дойдет до этого...
      Она внезапно осеклась, поняв, что и так уж слишком много сказала. Он встал, и она ужаснулась, увидев выражение его лица.
      - Нет, - мягко сказал он, подходя к ней ближе. - Нет, Сари, ты не сделаешь этого. В данный момент ты так думаешь, да... Но когда ты над этим хорошенько подумаешь, ты увидишь, что никакой пользы из всего этого ты не извлечешь. Ты поймешь, что даже если ты пойдешь в наступление против меня, даже если суд признает твою правоту, то тебе это не принесет больше выгоды, чем та, что я предлагаю тебе сейчас; наоборот даже, мои адвокаты сотрут тебя в порошок. И я поистине думаю то, что говорю, Сари: я ведь не просто кто-то, я достаточно значительная личность, чтобы вот так вот безнаказанно идти у суда на поводу. И какова бы ни была цена, я добиваюсь всегда того, что я хочу... Ты ведь это знаешь, не правда ли, моя дорогая? Ты знаешь, что я всегда добиваюсь цели, Сари?
      Она молча кивнула. Она это знала, слишком хорошо это знала.
      - Так вот... Значит, сейчас я хочу развестись с тобой, чтобы жениться на мисс Лэндли, и совершенно очевидно, что рано или поздно я этого добьюсь. Но на сей раз так случилось, что я спешу это сделать, я тороплюсь. Ты ведь знаешь, Сари, я болен, и доктор сказал мне, что сердце мое, вероятно, не выдержит следующего приступа астмы, такого, какой у меня был в прошлый раз. Итак, у меня не слишком много времени, и поэтому я советую тебе принять мои условия и не пытаться чинить мне препятствия... Нет, не отвечай мне немедленно, подумай взвешенно, разумно, и я тебе через неделю снова задам этот же вопрос.
      Все осталось по-прежнему. Сари подумала взвешенно и разумно. Она пришла к заключению, что Эл прав и что у нее, следовательно, только один выход.
      Волчий корень? Она снова об этом подумала, сидя на краешке ванной, леденящий холодок которой она чувствовала под руками. Может быть, она хорошо все и взвесила, но не слишком ли рискованно думать, что местный врач будет не способен диагностировать отравление такого рода? Она не знала как, но уж лучше было бы, если бы она могла спровоцировать настоящий приступ... Может быть, кошачьей шерстью или же норкой, что еще хуже.
      В тот вечер Сари вниз больше не спускалась: она так и сидела на краешке ванны абсолютно пьяная.
      А позднее Сари показалось совсем забавным, если бы приступ был вызван норкой Маргарет Лэндли... Тот крошечный кусочек норочки, выщипанный из пелерины Маргарет как-то на днях у Ля Фонда. Сейчас ей оставалось только несколько шерстинок вставить в контрабандную сигару, которую Эл курил по своему обыкновению после еды. А затем ей останется спокойно ждать, пока Эл сделает все остальное сам.
      - Но мне нужно заняться этим сейчас же, пока он еще спит! - подумала она, сбрасывая одеяло и начиная поспешно одеваться.
      Сари на цыпочках спустилась с лестницы, взяла футляр, где лежали три сигары, и вышла из дома через террасу.
      Когда она оказалась в безопасности в оранжерее, она положила перед собой три сигары, потом маленький шарик папиросной бумаги, содержащий щепотку меховых ворсинок и длинный крючок из тех, которые используют в очень тонкой работе. Как она того и боялась, первую сигару Сари испортила, со второй же все вышло великолепно. Значит, ей оставалось, таким образом, выкурить третью сигару, подумала она, и ее стал бить легкий озноб. Позже, когда все будет кончено, она заменит эту сигару на ту, которую она вытащит из безжизненных пальцев Эла.
      Пожалуй, это то, что ей было больше всего противно, но на это надо решиться. Сари уже было провела спичкой по коробку, чтобы зажечь сигару, когда вдруг заметила тень, которая вырисовалась на застекленной двери оранжереи. Охваченная паникой, она скрылась за зеленью растений, но тень шевельнулась, и тогда она увидела, что это был Хуан, который со скрупулезной медлительностью складывал садовый инвентарь.
      Она бы никогда не смогла сказать, сколько времени простояла вот так, спрятавшись в оранжерее. Но когда она вернулась в дом, Эл уже встал и завтракал. Он тотчас же повернулся к ней.
      - Ну что, моя дорогая, уже на улице? Ты знаешь, ты меня иногда действительно удивляешь, Сари... Я бы никогда не поверил, что ты так любишь утренние прогулки. Ну ладно, как бы то ни было, иди выпей чашечку кофе и подойди, я у тебя сниму что-то черное на кончике носа.
      Он встал и направился к ней с чашкой в руке. Но если в он подошел, он наверняка учуял бы этот ужасающий запах сигары. Прошептав как-то растерянно извинение, она почти бегом поднялась на второй этаж. Когда она вымылась, переоделась и тщательно почистила зубы, то спустилась вниз. Сари увидела, что Кармен уже накрыла на стол, и поспешила заменить сигару, положенную около тарелки Эла, на ту, которую она принесла.
      "Итак, все в порядке", - подумала она и отправилась на кухню, чтобы заплатить Хуану и Кармен, сказав им, что они могут располагать целым днем. Когда возвращалась, то услышала шум голосов, явно доносившийся из кабинета, который буквально пригвоздил ее к полу. Черт возьми, кто бы это мог быть? А что, если это кто-то, кто останется обедать? Что ж, снова надо менять сигары?
      Она заставила себя медленно пойти по коридору, дошла до кабинета и вошла в него. Это была Мэрси Хант, самая мерзкая сплетница и самый плохой художник Санта-Фе. Она очень радостно встретила Сари и предложила ей сесть рядом с ней на диване, а потом пустилась рассказывать ей последнюю сплетню о последнем "скандале". Видимо, Мэрси не очень спешила.
      Сколько же времени все это длилось? Час? Два часа? У Сари не было ни малейшего представления об этом. Ее мысли были заняты только тем, что она рассматривала, как движется солнце по паркету, как стучат часы в углу комнаты. А Мэрси все говорила, говорила и говорила, подводя ее к тому моменту, когда она окажется в своей собственной ловушке.
      И вот тогда, когда она была уже в полном отчаянии, спас ее Эл:
      - Скажите, Мэрси, вы не прозеваете фиесту? Конечно, нам было бы очень приятно видеть вас с нами на обеде, но наверняка куда веселее быть в городе на празднике, тем более что сегодня выходной день у нашей кухарки и у нас нет ничего приличного, что бы мы могли вам предложить...
      После чего оставаться уже больше Мэрси не могла. Она взяла свою сумку, подошла к двери, повернулась, чтобы бросить последнее язвительное замечание, и в конце концов позволила Элу проводить себя до машины.
      - О, Господи, - вздохнул он, возвращаясь.
      - Да, это уж точно! - кивнула Сари и поспешила в кухню поискать там что-нибудь из того, что приготовила для них Кармен.
      Она рассчитывала позволить себе пропустить стаканчик чего-нибудь перед обедом. Но когда вернулась с салатом, то увидела, что Эл был в столовой и занимался приготовлением коктейля. Никогда еще ничего подобного с ним не случалось, поскольку он не любил видеть, как она пьет перед обедом. Она остановилась как вкопанная на пороге комнаты и вопросительно вскинула брови.
      - Для тебя, моя дорогая! - сказал он, ставя стакан возле тарелки Сари, пододвигая ей стул, чтобы она села. - В общем-то сегодня необычный день, не так ли?
      Пока он садился напротив нее, Сари накладывала салат в тарелку, ожидая продолжения.
      - Припомни, Сари, ведь сегодня наш последний день вместе. Поскольку, я думаю, ты согласишься на развод, который я тебе предложил... Не так ли, моя дорогая?
      Сари посмотрела на ледяное лицо человека, так уверенного в себе. Она залпом выпила коктейль, прежде чем ответить.
      - Нет, Эл, об этом и речи быть не может.
      Он долго молчал, потом поднялся, взяв в руки стакан Сари, и пошел снова наполнить его коктейлем. Она с жадностью посмотрела на стакан, прекрасно зная, что не должна пить, что Эл пытается исключительно ее напоить, но в конечном счете она не смогла воспротивиться искушению. Она снова залпом осушила стакан и осведомилась, подавив легкий озноб:
      - Ну и?
      - Ну и что, Сари? Ты мне дала свой ответ, но ты не думаешь все же, что это изменит мои планы? Ты должна была меня более внимательно выслушать... Я ж тебе сказал, что я всегда добиваюсь того, чего хочу. Ты ведь помнишь, не так ли, Сари?
      Сари помнила об этом, но как сквозь нечто вроде летаргического тумана. Так что все ей было безразлично.
      Она испытывала чувство странной и приятной усталости, которая давила на плечи, разливалась по рукам, и одновременно ей казалось, что ей уже знакомо это пощипывание в горле. Подняв голову, она посмотрела на Эла, но взгляд ее был неясным, искаженным. И тогда она все поняла.
      Она захотела встать, побежать, позвать на помощь, но поняла, что не может даже двинуться. Но даже если бы она нашла силы сделать так, то это не имело бы уже никакого значения. Он слишком хорошо приготовил ловушку... А может быть, это Эл с самого начала водил ее за нос? Теперь это ей казалось странным образом лишенным всякого смысла. Если только это не, еще одна победа Эла.
      - Но, они же тебя схватят, они тебя поймают и схватят! И ты все же проиграешь, - сказала она шепотом, с трудом выговаривая слова, которые застревали у нее в горле, и прилагая все силы, чтобы подняться и различить черты лица Эла. А он улыбался самоуверенно.
      - Нет, моя дорогая! Никто меня не возьмет, поскольку ты просто мне оказала услугу тем, что покончила с собой, как ты однажды попыталась это сделать, оставив мне прощальное письмо, которое сейчас мне очень пригодится...
      Сари не воспринимала больше того, что говорил Эл, но она видела сигару, видела, как он откусил кончик сигары, тщательно прикурил ее и удобно уселся на стул, откинувшись на спинку. Поднес сигару к губам. И тогда, удовлетворенная, упав на стол, она сказала себе, что даже заплатить жизнью за такое удовольствие... это того стоило.
      Теодор Стэрджен
      Оракул и гвоздь
      Прогресс, собственно, ничего здесь не изменил. Пентагон 1990 года как Пентагоном был, так им и остался. Теплые места там всегда дорого стоили, и Джонсу, в сущности, некого было упрекать в том, что он получил. Каморка, в которую его поселили и где невозможно было дышать, могла бы быть еще теснее, благо жить в ней ему предстояло не более трех дней. Он и не протестовал. Но после трехнедельного пребывания, он чувствовал себя в ней ничуть не лучше, чем взрослый человек в школьном летнем костюмчике или в башмачках для причастия. Анни всегда с нетерпением ожидала его прихода, но в последнее время ее телефонные звонки стали более походить на крики о помощи, что говорило о том, что нервы ее постоянно напряжены. В отеле ему хотели предложить другую комнату, но он принципиально отказался и чувствовал себя теперь как камешек, опущенный в отвар из трав, потерявшись среди делегатов конвенции Лиги Оппозиции. Он должен был купить себе рубашки, он должен был купить себе ботинки, он должен был сделать себе прививку четырехкратной дозы против гриппа, ОРАКУЛ же ему этого сделать не давал.
      Джонс и его команда разобрали его до последнего винтика, проверили сотни километров проводников, прощупали тысячи микросхем, короче говоря, сунули свой нос во все щели, в которые только можно было засунуть его, за исключением бесценного и неприкосновенного банка памяти. Потом они его собрали в обратной последовательности, проверив еще раз все то, что проверяли при разборке с той же тщательностью. Затем он был включен и проработал четыре часа при полной нагрузке в режиме абсолютного приоритету, в то время как добрая половина технических работников страны выжимала свои мокрые от пота носовые платки, а треть военных мочила свои старые кожаные штаны. После чего Джонс заявил трем представителям мужского пола, что с машиной ничего не произошло, что с ней ничего никогда не происходило, и что не было никаких причин даже предполагать, что с ней вообще что-либо и когда-либо может произойти. Один за другим представители зашли еще раз в святилище, заперли за собой дверь, включили цепи кодировки, после чего точно так же, один за другим, вышли, имея на лице одинаковое недовольное выражение, и заявили Джонсу, что ОРАКУЛ отказался дать им ответ. Это были: старый адмирал неопределенного возраста, полковник и некое подобие исторического памятника, которое Джонс про себя окрестил гражданский.
      После ухода его команды - двадцати трех программистов и математиков и гениального Джэкарда, которых он отпустил, сжигая за собой все мосты, Джонс вздохнул, снопа снял телефонную трубку и пригласил всех троих к себе. Когда трубка снова легла на свое место, Джонс не смог бы сказать, что он недоволен собой. Или ими. Он любит, чтобы события, будь они ему приятны или наоборот, были логически связаны, а ответы собеседников были бы в порядке вещей, по крайней мере, в том порядке вещей, который установился после того, как он был призван к "постели" ОРАКУЛА. Адмирал дал команду провести прямую линию связи к собственному кабинету: полковник, хотя и был пойман врасплох, что, впрочем, отнюдь не лишало его средств, ограничился введением специального телефонного кода, который посеял ужасную неразбериху на всех телефонных станциях. Что касается гражданского, он просто-напросто никуда не ушел с места преступления, причем спал, ел и выражал свое недовольство тут же, пока не запутался ногой в кабеле, что дало Джонсу достаточное основание для того, чтобы выставить его за дверь. Короче говоря, и при всех прочих равных, все трое убедительно доказали, что не машина, а они сами явно нуждаются в постановке диагноза.
      Поэтому было бы логичным предположить, что все трое прибегут по первому же звонку. Они и прибежали. Адмирал с пеноподобными бровями и заморскими глазами; полковник, такой же деревянный, как если бы его накрахмалили вместе с воротничком, с кожей лица, напоминающей полигон после стрельбы; гражданский, хромающий самую малость, с головой, самую малость наклоненной и самую малость повернутой влево, как раз настолько, чтобы все те, кто его не знает - а кто его вообще знает? - чувствовали бы себя в его присутствии лицом к лицу с Историей с большой буквы. Джонс любезно пригласил их сесть, Адмирал, который всю жизнь занимался тем, что рос в звании, пока эти звания в конце концов не кончились, и у которого рука не поднималась снять эту самую руку со штурвала Государственного управления; полковник, которому нравилось быть просто полковником, потому что это давало ему возможность презирать всех окружающих и который спал на своей походной койке в городской квартире, где можно было бы разместить целую дивизию; и, наконец, гражданский, бывший студент университета, бывший депутат, бывший сенатор, бывший министр, подвизающийся на стезе политики, где он с успехом опробовал все низости, которые только существуют, через любые дебри законодательства он продирается, имея гибкость позвоночника, уверенность поступи и коммерческую улыбку канатного плясуна.
      - Господа, - сказал Джонс, - это, скорее всего, наше последнее собрание. Само собой письменный рапорт будет вам представлен в скором времени. Я... гм... понимаю необычность ситуации и поэтому не настаиваю на том, чтобы вся информация, которой мы могли бы обменяться здесь в частном порядке, была бы обязательно отражена в упомянутом рапорте...
      Он оглядел собравшихся и поздравил себя. Фраза явно удалась. Это было как раз то, чего они ждали. Все остается между нами, ребята. Никто не будет совать нос в наши дела.
      - Вы отослали свою команду, - заметил гражданский.
      Адмирал дернулся, зрачки полковника сузились, а в глазах Джонса блеснул огонек восхищения. Этот малый располагал такими средствами разведки, которые даже секретные службы еще не изобрели.
      - Это знак судьбы, я надеюсь.
      - Может быть, - ответил Джонс. - А может быть и нет. В любом случае, это - знак. Знак того, что мои ребята сделали все от них зависящее. Другими словами, каждый проверил то, за что он отвечает и не нашел даже малейшего отклонения от нормы. Надо кстати заметить, что их знания охватывают все то, чем может быть и что может делать вычислительная машина. Поэтому я еще раз говорю: ОРАКУЛ полностью исправен.
      - То же самое вы говорили нам и вчера, - проскрипел полковник. - Тем не менее, я продолжаю ждать. Вы думаете, что у меня нет другого, более подходящего занятия?
      Последнюю фразу он произнес с нажимом, как некую магическую формулу, простое воспроизведение которой было бы достаточным, чтобы отправить в преисподнюю этого придурка Джонса.
      - Я полностью выполнял требования инструкции, - вмешался адмирал тоном человека, который всегда следовал библейским заповедям, - и я также не получил ответа.
      При этом он поднял палец, что воспрещало всякое движение в комнате до тех пор, пока следующая фраза не сложилась у него в голове:
      - Если бы я поступил по-другому, ОРАКУЛ бы мне ответил: "Недостаточность данных". Не так ли?
      - Так, - ответил Джонс.
      - Он этого не сделал.
      - У меня то же самое, - подтвердил гражданский.
      Полковник ограничился наклоном головы.
      - Господа, - сказал Джонс, - ни я, ни моя команда, а вы знаете, что мы являемся лучшими специалистами в данной области, не смогли придумать вопроса, на который ОРАКУЛ не дал бы ответа. Если, конечно...
      - Вас об этом не спрашивают, - пролаял полковник, - для этого ваша помощь не требуется!
      Джонс не обратил на него внимания.
      - Если придерживаться фактов, а мое заключение таково, что машина работает, это, с, одной стороны; с другой стороны, ваши отзывы, имеющие совершенно противоположный смысл, а у меня нет оснований им не верить; мы можем провести более глубокое исследование лишь в одном направлении. Вам решать, готовы ли вы сообщить мне то, что ранее не сочли возможным довести до моего сведения.
      Он остановился. Двое из присутствующих пошевелили ногами. Полковник сжал челюсти.
      - Я не могу разгласить своего вопроса, - сказал тихо, но решительно адмирал.