– Несколько недель тому назад падчерицу похитил разбойник, прекрасно известный многим из присутствующих здесь – Серафино Лентини.

Мужчина в подтяжках сплюнул на пол при этом имени, и все зашевелились.

– Я не стал обращаться к Совету, так как понимал, что это не поможет. Все мы знаем, что Серафино держался в стороне от Общества, хотя пару раз его и использовали в качестве сикарио^[6].

– Ты говоришь о нем в прошедшем времени, Карл, – заметил дед. – Следует ли понимать, что он действительно ему принадлежит?

– Это единственная хорошая новость, которую я могу сообщить сегодня Совету, – ответил Хоффер. – Полиция, как всем известно, беспомощна в подобных делах, так что, когда Лентини прислал записку с требованием о выкупе, я наскреб необходимую сумму и встретился с ним лично, как и было условлено, на дороге в Беллону. Он взял деньги и рассмеялся мне в лицо, когда я попросил вернуть приемную дочь. Он надумал оставить ее себе.

– Странно, – негромко прервал его дед. – Как мне известно, у Серафино отсутствует нечто, весьма существенное и необходимое для донжуана.

Хоффер помолчал, пронзительно глянув на него, и довольно находчиво возразил:

– Он метил не в меня, поступая подобным образом. Он хотел выказать презрение к Обществу – ко всем нам. – Пожав плечами, он широко развел руками. – Я не мог сидеть сложа руки, ничего не предпринимая, когда несчастная девушка подвергалась немыслимым надругательствам от людей Серафино. В прошлом мне уже приходилось пользоваться услугами ирландского наемника, полковника Берка, прославившегося своими подвигами в Конго. Мне подумалось, что такой человек сумеет выполнить то, на что не способен никто другой, – проникнуть в неприступные отроги Каммараты и вызволить мою приемную дочь. Я полетел на Крит, встретился там с Берком, и он согласился взяться за это рискованное дело, подрядив себе в помощники еще трех парней, из тех, что служили под его началом в Конго.

Даже я теперь слушал его с интересом, а в гостиной стояла тишина, как в соборе.

– Только когда полковник Берк и его парни приехали сюда, я обнаружил кое-что примечательное. Один из них был внуком нашего капо, молодой человек по имени Виатт.

Удар был рассчитан точно, и мяч полетел прямо в ворота Вито Барбаччиа. Дед ловко поймал его – думаю он ждал этого. Он откашлялся, и лицо его стало печальным и строгим:

– Все знают, что моя дочь с ребенком переехала ко мне после того, как ее мужа-американца убили в Корее. Она погибла от рук подлого наемного убийцы, покушавшегося на мою жизнь. К несчастью, мой внук отчасти обвинил меня в том, что произошло с его матерью.

Это, по-видимому, был вечер откровений и разговоров по душам.

– Мы отдалились друг от друга, и мальчик – тогда ему было девятнадцать – бежал с острова. На какое-то время я потерял его из виду, затем узнал, что он служит наемником в Конго. Он был у меня на днях с этим самым Берком и рассказал, для чего они приехали на Сицилию. Меня поразила эта история, и я не мог понять, почему Карл не обратился ко мне за помощью, но решил, что у него были на то свои причины.

– За помощью? – Хоффер опять воздел руки, точно взывая к Совету. – Разве кто-нибудь мог тут помочь? Моя единственная надежда была на Берка и его парней.

Затем, словно это только что пришло ему в голову, он как-то неуверенно повернулся к Барбаччиа.

– Мне нечего скрывать. При создавшихся обстоятельствах мне казалось, что, чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше для девушки.

– Ну разумеется, – кивнул дед. – Во всяком случае, мой внук подробно рассказал мне об своих замыслах. Спуститься с парашютом на Каммарату – дерзкая мысль.

К этому времени, разумеется, атмосфера переменилась: все уже чувствовали, что тут что-то кроется, что-то происходит между Хоффером и моим дедом.

– Мне жаль, что девушка умерла, – заметил Барбаччиа. – Я знаю, как она была дорога тебе, Карл. Потерять дочь – что может быть страшнее! Я понимаю.

– Капо! – хрипло воскликнул Хоффер. – Бог свидетель – это немыслимо, но я должен сказать вам. В этой схватке – в перестрелке между группой полковника Берка и людьми Серафино – ваш внук также нашел свою смерть; насколько мне известно, он погиб, безуспешно пытаясь спасти жизнь моей названой дочери.

И тут я понял, для чего Хоффер устроил весь этот спектакль: он так подробно рассказывал обо всем, подводя повествование к последнему сокрушительному удару, желая нанести его публично, в присутствии самых значительных лиц.

Дед съежился, уронил свою трость – точно состарился на глазах.

– Стейси? – сказал он хрипло. – Стейси погиб?

Хоффер, разумеется, не позволил себе торжествующе улыбнуться, но уголки его рта слегка дрогнули. Дед выбрал именно эту минуту для нанесения ответного удара. Он вынул новую сигару и чиркнул спичкой, снова став прежним.

– Отлично, Карл, замечательно. Ты мог бы далеко пойти в Обществе, если бы только не был так глуп.

Марко тронул меня за плечо, но я уже встал и шагнул в гостиную. Небеса не разверзлись, и Зевс-громовержец не посылал своих громов и молний, однако впечатление было почти такое же.

Хоффер страшно побледнел, в основном от потрясения, но, думаю, также и от внезапного осознания того, что его карта бита. Для других я был просто неожиданно появившимся чужаком, посторонним, и самый толстый и безобидный на вид из сидевших в гостиной мгновенно выхватил автоматический «манлихер», выказывая сноровку настоящего профи.

Мой дед остановил его жестом руки.

– Мой внук, Стейси Виатт, господа, который – если верить словам нашего друга – с честью погиб в горах Каммараты этим утром, напрасно пытаясь спасти жизнь Джоанны Траскотт. Следует, кстати, упомянуть, что эта юная леди в эту самую минуту находится в другой части виллы, где ей обеспечены уход и лечение.

Рука Хоффера нырнула в карман, но смерть уже смотрела на него из дула «смит-вессона», зажатого в моей левой руке.

– Нет, Стейси! Не здесь. Здесь он неприкосновенен, – крикнул дед. – Таков закон.

Господин в слишком ярких подтяжках отобрал у Хоффера «вальтер», а я сунул «смит-вессон» обратно в кобуру.

– А теперь – истина, господа.

Вито Барбаччиа щелкнул пальцами, и Марко, который уже подошел и стоял за моей спиной, извлек из конверта серую официальную бумагу с печатью, развернул и положил на стол.

– Фотокопия завещания, на которое Хоффер ссылался: только сегодня днем она попала мне в руки.

«Интересно, – подумал я, – сколько человек из присутствующих поверили этому?»

– Оно на английском, но среди вас есть достаточно людей, знающих этот язык, и они могут заверить Совет, что Хоффер солгал. Жена ничего ему не оставила. У него нет никаких акций в Америке, которые он мог бы реализовать, чтобы покрыть долг. – Он посмотрел на Хоффера. – Будешь возражать?

– Иди ты к дьяволу! – крикнул Хоффер.

Дед продолжал:

– Единственной его надеждой было уничтожить девушку, но Лентини провел его. Тогда он нанял этого Берка. Но им нужен был кто-нибудь, кто знал бы местность и говорил по-итальянски, и тут Берку пригодился мой внук. Мой внук, которого он считал, вплоть до этой минуты, убитым – спокойно и хладнокровно – вместе с Серафино и девушкой; так думал и я, пока не прочитал завещания и не услышал рассказа Стейси о том, что произошло в Каммарате. Можно лишь возблагодарить Всевышнего и некомпетентность этого Берка за то, что Стейси остался жив и сумел доставить девушку в Беллону.

Хофферу нечего было добавить; никто не мог помочь ему здесь, в этой комнате, где люди с непроницаемыми, суровыми лицами стояли вокруг стола. А потому он ответил так, как позволяла его грубая, животная натура, ударив по больному месту.

– Ну что ж, Барбаччиа, ты победил. Но это я подложил ту бомбу, что убила твою дочь. Я, своими собственными руками.

Он плюнул в лицо деду. Марко быстро шагнул вперед, но Вито уперся рукой ему в грудь.

– Нет, Марко, брось. Он уже ходячий мертвец. – Дед вытер лицо носовым платком и швырнул его на пол. – Этот Берк. Где он, на твоей вилле?

Хоффер, наверняка проклиная Берка и, более чем себя самого виня его в этом провале, кивнул.

– Прекрасно. А теперь убирайся! И пеняй на себя, когда окажешься за воротами.

Хоффер повернулся и, нетвердо ступая, направился к высоким французским окнам. Он шел через террасу, когда я схватил его. Я уже замахнулся, но Марко зажал мою руку; дед тоже был тут, подоспев на удивление быстро для человека его возраста.

– Нет, Стейси, не здесь. Здесь, на собрании Совета, он неприкосновенен. Таков закон. Если ты нарушить его, ты тоже умрешь.

– К чертям ваши проклятые законы! – закричал я, и он ударил меня по лицу.

Я отшатнулся, и Хоффер рассмеялся, пронзительно, резко.

– Прекрасно – вот это мне нравится. Именно это получила от меня Роза Солаццо вчера ночью, Виатт, и даже больше. Она хотела предупредить тебя, ты ведь не знал об этом, а? Не знаю, что уж ты там с ней проделывал, но глупой шлюхе это, по-видимому, пришлось по вкусу.

Я пытался добраться до него, но Марко и двое других оттащили меня назад.

– Хочешь знать, что я сделал с ней? – Он опять засмеялся.

– Я отдал ее Чиччио. Он давно уже на нее облизывался. Настоящий самец. Сейчас он, конечно, уже перепробовал с ней все возможные способы и добавил кое-что от себя для забавы.

Он хотел причинить мне боль, и это ему удалось. Я выплеснул на него все известные мне ругательства, и меня удерживали, пока он шел через сад к своему «мерседесу», стоявшему за воротами. Только когда он отъехал, дед приказал отпустить меня. Я повернулся и растолкав всех, бросился в свою комнату.

Я стоял там, в темноте – плечо мое пульсировало болью, нейлоновая рубашка намокла от пота – и думал о Розе. Бедная Роза.

ТАК ЗНАЧИТ ОНА ВСЕ-ТАКИ РЕШИЛА ОТБРОСИТЬ СТРАХ, НО СЛИШКОМ ПОЗДНО.

Я вспомнил, что Хоффер сказал о Чиччио, и мысль об этом потном, сопящем на ней животном добила меня окончательно. Единственным светлым проблеском во всем этом вонючем деле была напрасная попытка этой девушки спасти меня. Я выбежал на террасу и через сад во двор позади дома.

Я мог выбирать из трех машин, стоявших в гараже, но взял красную «альфу» Марко, главным образом потому, что скорости у нее переключались автоматически и мне нетрудно было бы управлять ею одной рукой. То, что он оставил ключи на виду, тоже сыграло свою роль.

Должно быть, они услышали, что я еду, когда я заворачивал за угол, но привратник уже стоял в дверях сторожки и узнал меня, когда я подъехал ближе. Ворота отворились долей секунды позже, слишком поздно для Марко, который бежал по аллее и был еще в десяти ярдах от меня, когда я выжав скорость, послал «альфу» в ночь.

* * *

Милях в трех от Палермо я увидел огни в темноте и несколько машин, перегородивших дорогу. Я затормозил и влился в медленно продвигавшийся поток автомобилей, который полицейский переводил на другую полосу.

В луже бензина, разлившейся по шоссе, вспыхивали язычки пламени, а сзади, врезавшийся в бетонное ограждение, пылал «мерседес».

Поравнявшись с полицейским, я высунулся из окна машины.

– Что с водителем?

– А вы как думаете?

Он махнул мне, чтобы я проезжал, и я опять окунулся в ночь. Так вот каково правосудие мафии. Быстрое и неумолимое... Дед отомстил. Но остальные – мои, остальные – моя «вендетта». Тут уж я никому не позволю себя провести.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

В Палермо все еще была Страстная Неделя – я совсем позабыл об этом, – и улицы были запружены народом. Казалось, все веселились и радовались жизни, и, когда хлынул дождь, никто не обратил на это ни малейшего внимания.

Фейерверк начался, когда я свернул на Виа Витторио Эммануэле и поехал к собору. Гигантские красочные цветы распускались в небе, и всюду вокруг меня царила смесь карнавального веселья и набожности, столь характерная для Сицилии.

Машин почти не было – это был вечер гулянья, но продвигался я медленно, поскольку толпа зачастую выплескивалась с тротуаров, запруживая мостовую.

Я снова вспотел, и голова моя, как и прежде, кружилась. Наверно, после снотворного, но, может быть, силы мои были уже на исходе. Как бы там ни было, я чувствовал себя чужаком на этом празднике, посторонним, который заглядывает в щелку.

Все казалось мне каким-то нереальным: хлопки фейерверка, всполохи огней, гул толпы. Позади приближалась процессия кающихся грешников в одеяниях из мешковины; впереди брели трое, пошатываясь под тяжестью креста, и Мадонна плыла над толпой, освещенная горящими факелами.

Пение ширилось, отдаваясь у меня в голове, подобно гулкому морскому прибою. Бичи взлетали над головами и громко щелкали, а смрад ладана и горящего свечного сала казался невыносимым. Но тут процессия кончилась, толпа расступилась, и я поехал дальше.

Опустив стекло, я вдохнул свежий влажный воздух, обдумывая, что ждет меня на вилле Хоффера.

Во-первых, охранник у ворот со своей винтовкой. Но другого пути все равно нет, разве что перелезать через стену в пятнадцать футов высотой. На самой вилле еще двое слуг и двое работников кухни... Оставались Чиччио, Пайет Джагер и мой друг Берк. Со своей стороны, я мог противопоставить им только свою левую руку и «смит-вессон» с пятью патронами в барабане. Вполне достаточно, если учесть мое состояние.

Вооруженный человек – если он, конечно, профессионал – может убивать двумя способами. Первый – в мгновенном ослеплении, вызванном вспышкой ярости или гнева. Обычно такое бывает, когда защищаешь собственную жизнь или жизнь своего патрона.

Второй способ в корне отличается от первого. Это хладнокровное, преднамеренное убийство, где тщательно просчитаны все ходы, а опасные, рискованные моменты заранее предусмотрены. Но это еще не все. Внутренний настрой не менее важен – когда ты весь, словно заведенная пружина часового механизма, и в нужный момент готов убивать.

В конечном счете, именно это отличает профессионала от обычных убийц. Готовность убить без колебаний – то, на что большинство людей просто не способны.

Я это мог. Я, Стейси Виатт, мог. Не раз делал это прежде, сделаю и сегодня. Странно, но мысль о собственной смерти не приходила мне в голову, также как преступник не думает о том, что его могут схватить.

Я затормозил, попав в пробку у моста через Орето по дороге на Мессину. Лицо у меня горело, возможно, от начинавшегося жара, и я подставил его под дождь. Струи были прохладными и освежающими, и тут вдруг произошло нечто странное. На мгновение гул двигателей словно растаял, все звуки исчезли, остался лишь шум дождя, шелестящего в листьях деревьев по ту сторону шоссе. Ощущение это было не похоже ни на что, испытанное мною ранее. Благоухание глицинии в саду дома, стоявшего на обочине, заполнило ночь, нестерпимое в своей сладости.

Но хрупкое очарование разбилось, когда сзади засигналили, и, трогаясь с места, я опять окунулся в действительность. Но была ли она реальна? Кто я? Что, черт возьми, происходит?

Когда после смерти матери я бежал с Сицилии, я убегал от множества вещей. От боли, пожалуй, и отвращения перед жестокостью жизни. И от деда, которого любил и который теперь представлялся мне чудовищем, наживающемся на несчастьях других и распоряжавшимся жизнью и смертью с уверенностью Господа Бога.

Однако в этом бегстве от внука Барбаччиа я также бежал и от того парня, которого все Виатты из клана Виаттов в Америке отказывались признавать. Я бежал от того Стейси Виатта, которого сделали из меня обстоятельства.

И у меня была возможность обрести самого себя, собственную сущность – себя, и никого более. На какое-то время этого было достаточно, и все шло как надо. Я был занят этим до Мозамбика и Лоренцо Маркеса, мог бы заниматься и дальше и обрести направление, цель в жизни без посторонней помощи.

Но тут на пути возникли «Огни Лиссабона». Я встретил Шона Берка, стал зависим от него. И так оно и шло вплоть до Ямы. Да, я изведал и это – полностью, до конца – был в дерьме и во мраке. Но выжил и нашел в себе другого Стейси Виатта, такого, которого не знал прежде – кто задавал вопросы, множество всяких вопросов.

Мое возвращение на остров было неизбежно, теперь я это понял. Мне нужно было снова увидеть этого невероятного человека, неотделимого от моего детства – Вито Барбаччиа, капо мафии всей Сицилии, который пытался убедить меня, что я такой же мафиозо, как и он, только рангом повыше. И который уже видел меня во главе Совета, когда его самого не станет.

Однако он ошибается. Я не тот человек, которого вылепил Берк, не наемный убийца, выдающий себя за солдата, но также и не улучшенный вариант собственного деда. К дьяволу их обоих!

Но кто же я в таком случае? Я шел в горы с открытыми глазами, догадываясь, что дело обстоит совсем не так, как кажется, с неясной надеждой победить Берка в его темной игре, какова бы она ни была. Я проиграл, но и он тоже. Теперь мне надо выбить его из седла, действуя на его территории, если хочу освободиться от него окончательно. Какой бы кровавой ни была эта схватка, какой бы жестокости ни потребовала, этого не избежать. Слишком долго я оставался в его тени.

Неистовая ярость захлестнула меня и, когда я еще раз свернул и оказался на последнем отрезке пути, а ярдах в трехстах от меня вонзался в ночь луч прожектора виллы Хоффера, мною овладело нечто вроде безумия. Я с силой нажал на акселератор, посылая «альфу» во тьму, так что двигатель дико, отчаянно взревел.

Охранник заметил меня, но когда он осознал мои намерения, было уже поздно. Он схватился было за винтовку, но вовремя передумал и отскочил в сторону, когда «альфа», сорвав бронзовые ворота с петель, помчалась по подъездной аллее.

То, что произошло потом, сродни было превратностям войны, когда только внезапность решает, кто победит, а кто проиграет. Из-за поворота аллеи медленно выехала «ламбретта», поскольку водитель, по-видимому, только что запустил двигатель. Я резко затормозил, крутанул руль здоровой рукой и врезался в заросли кустарника, так что из-под колес полетели камни.

«Ламбретту» тоже занесло; водитель отчаянно жал на тормоз, и машина завертелась на месте, потом остановилась бампером в сторону дома. За рулем сидел один из работников, который был в выходном костюме и, очевидно, собрался провести вечер в городе. Выбравшись из «альфы» и сжимая в руке «смит-вессон», я краем глаза заметил белое испуганное лицо, и тут он дал газ, и «ламбретта» с ревом понеслась по аллее к дому, мгновенно скрывшись за деревьями.

Я мог бы в два счета убрать его, но он здесь был совершенно ни при чем, и я не стал его трогать – хоть это и означало, что он сейчас поднимет на ноги весь дом, и Берк с Пайетом будут готовы встретить меня. Возможно, все дело было в том, что я хотел, чтобы они узнали. Однако раздумывать было некогда, поскольку парень, охранявший ворота, уже бежал ко мне, всадив на ходу пару пуль в «альфу», так что я бросился в укрытие.

Правое плечо пекло невыносимо – его точно поджаривали на медленном огне, но боль только подстегивала меня, заставляя чувствовать свое тело – живое и сильное. Дождь полил еще пуще, и я скрючился за кустами, присев на корточки и выжидая, как уже не раз выжидал прежде – в других местах, в других зарослях, – прислушиваясь к малейшему шороху или хрусту.

По каким-то непонятным ассоциациям мне вдруг вспомнилась высадка в Лагоне; мы тогда спустились на парашютах и вывезли монахинь из здания осажденной миссии. Время стояло ужасное – начало сезона дождей, и нам всю дорогу приходилось пробираться через густые заросли кустарника. Мне почему-то вспомнилось, что Берк хотел прорваться туда на бронемашинах. Тогда я предложил парашютный прыжок, а он возражал, говоря, что нам не на чем будет оттуда выехать. Но я настаивал, доказывая, что на обратном пути внезапность сыграет нам на руку, и мы прорвемся прежде, чем они сообразят, что мы вообще там были.

Он согласился в конце концов, но на первом же совещании каким-то образом оказалось, что это его идея. Сколько же раз так случалось? Сколько же раз, до этой последней операции в Каммарате?

В течение многих лет это было у меня перед носом, но я ничего не замечал, ослепленный верой в этого человека... Я вдруг ощутил странное облегчение, точно освободился от чего-то, – и бешеная, сумасшедшая ярость захлестнула меня.

Я – СТЕЙСИ ВИАТТ, И НИКТО ИНОЙ.

Мысль эта эхом отдавалась у меня в голове, и тут хрустнула ветка. Итак, события начали разворачиваться. Где-то в ночи послышался окрик, я поднял камень и бросил его в кусты. Мой друг охранник явно не стоил тех денег, что Хоффер платил ему. Он выскочил из зарослей и несколько раз выстрелил туда, куда упал камень.

Я прострелил ему правую руку чуть повыше локтя; он вскрикнул и обернулся, бросив винтовку. Мы стояли под дождем лицом к лицу, и статуя древнегреческой богини у него за спиной смотрела на нас невидящим взглядом. В глазах парня не было страха. Возможно, Хоффер все-таки не зря платил ему.

– Если хочешь жить, говори, – сказал я ему. – Что с синьориной Солаццо?

– Она весь день заперта в своей комнате.

– А Чиччио? Чиччио с ней?

– Он был там. – Парень передернул плечами. – Я не знаю. Я тут совершенно ни при чем. Ее комната с желтой дверью на втором этаже. – Он зажал руку, пытаясь остановить кровь. – Чиччио сказал мне, что вы и француз убиты.

– Он ошибся, не так ли? Где остальные?

– Где-то здесь.

Я кивнул.

– Хоффер мертв. Теперь иди – это не имеет к тебе отношения.

Он скрылся в кустах, и тут щелкнул выстрел. «Калашников», его ни с чем не спутаешь. Пуля отколола кусок от мраморной головы богини. Я припал на одно колено, услышав, как наверху, у меня над головой, кто-то отскочил за балюстраду, ограждавшую сад в мавританском стиле, разбитый на крыше.

Я тихонько окликнул:

– Шон, это я, Стейси. Я сейчас поднимусь.

Ответа не последовало, но прожекторы, освещавшие сад, внезапно погасли. Не знаю, кому пришла в голову эта светлая мысль, но мне это было как раз на руку. Я шагнул в долгожданную темноту, перелез через невысокую стену террасы и вошел в холл через открытое французское окно.

Здесь царил полумрак, которого почти не рассеивал тусклый свет единственной лампы, но мне нельзя было останавливаться – только стремительность могла обеспечить успех.

Я неслышно, словно привидение, поднялся по лестнице, стараясь держаться поближе к стене, пробрался по коридору мимо собственной комнаты и поднялся еще на один пролет.

До меня не доносилось ни звука. Я замер в полумраке у желтой двери и на мгновение задумался. Следующая дверь, выходившая на площадку, была обита кожей и открылась, когда я толкнул ее. Это, похоже, была комната Хоффера, и на другом ее конце раздвижные стеклянные двери выходили на террасу.

Я снова вышел в коридор, прижался к стене и тихо позвал:

– Роза, ты здесь?

– Беги, Стейси! Беги! – раздался ее отчетливый звонкий голос.

Послышался звук удара, и три пули прошили дверь, так что щепки брызнули во все стороны.

Я на цыпочках прошел через комнату Хоффера, прокрался вдоль террасы и заглянул внутрь. Роза в халатике лежала на полу, а у двери стоял Чиччио, спиной ко мне. Он был босиком, в брюках и в майке; в правой руке у него был пистолет.

Роза приподнялась, и Чиччио осторожно приоткрыл дверь. Я шагнул в комнату и выстрелил ему в руку в ту минуту, когда он стал оборачиваться. Он взвизгнул, пистолет упал на площадку и скатился вниз по ступенькам.

Роза плакала, лицо ее было в синяках и плечо тоже – я заметил это, когда халатик соскользнул, обнажив грудь. Она машинально попыталась прикрыться, лицо ее выражало изумление.

– Стейси... Стейси, это ты! Они сказали, что ты умер.

Она обвила мою шею руками и прижалась ко мне. Я ни на мгновение не сводил глаз с Чиччио.

– Я-то жив, – сказал я. – А вот Хоффер уже покойник.

– Слава богу! Я хотела предупредить тебя, Стейси, вчера вечером, когда уходила из твоей комнаты. Я хотела вернуться. Ты был прав – я боялась. Боялась по многим причинам, но Хоффер коечто заподозрил. Он избил меня, а потом отдал этому... этому зверю.

Чиччио отступил на шаг, и я потянул Розу за собой из полумрака туда, где узенькая полоска света пробивалась с площадки. Синяки на ее лице были даже страшнее, чем мне показалось вначале, и что-то внезапно обожгло меня изнутри.

– Это его рук дело?

Роза даже не пыталась возражать. Она откинула голову, и в этом жесте чувствовалась прежняя гордость.

– На нем тоже остались мои отметины.

Я повернулся, и Чиччио, увидев мое лицо, тотчас же отскочил, придерживая раненую руку.

– Пожалуйста, не надо, синьор! – Он попытался заговорщицки улыбнуться мне, как мужчина мужчине. – Эта женщина – шлюха из самых грязных закоулков Палермо. Все знают, кем она была раньше, до того, как ее подобрал синьор Хоффер.

Он снова подобострастно улыбнулся, повернувшись спиной к лестнице. Ярость заклокотала во мне, как раскаленная лава.

– Ты находишь, что это забавно? Тебе нравятся шутки? Ну так посмейся!

Я изо всех сил ударил его ногой в пах. Он заверещал, согнувшись пополам, и я двинул его коленом в лицо, так что он покатился с лестницы. Дважды перевернувшись, он распластался на нижней площадке. С минуту он лежал неподвижно, потом – к моему величайшему изумлению – поднялся и заковылял прочь: одна его рука – очевидно, сломанная – беспомощно свисала.

Я повернулся к Розе.

– В тот день, когда ты начнешь стыдиться своего прошлого, я расскажу тебе кое-что про себя, отчего ты поймешь, что грешна не более, чем Пресвятая и Непорочная Дева Мария. Но сейчас мне надо идти. Берк ждет меня наверху, в висячем саду на крыше.

– Нет, Стейси, их там двое. Они убьют тебя!

– Навряд ли. Хотя все возможно в этой жизни. – Я вынул из кармана бумажник и протянул ей. – Если что-то сорвется, эти деньги помогут тебе. А теперь оденься и жди меня внизу, в одной из машин.

Я уже начал поворачиваться, но Роза обхватила меня, притянула к себе, но не поцеловала. Она молчала, но ее лицо было красноречивее всяких слов. Я осторожно высвободился из ее объятий, и она не пыталась остановить меня.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Дверь на верхней площадке лестницы распахнута настежь, сад снова залит светом прожекторов – чудное, восхитительное местечко, благоухающее под дождем.

Я на секунду остановился у двери, обдумывая ситуацию, потом прошел дальше по коридору, толкнул еще одну дверь и очутился в какой-то комнате, напоминающей рабочий кабинет.

Здесь темно, неизменные стеклянные двери на крышу открыты.

ОТКУДА ОН ЖДЕТ МЕНЯ – ВОТ ЧТО СЕЙЧАС САМОЕ ГЛАВНОЕ.

Я стоял в темноте, опустошенный, внезапно ощутив себя очень усталым и охваченным каким-то странным фатализмом, который, казалось, нашептывал мне, что в действительности все это не имеет значения – ничто не имеет значения сейчас. Наш путь предопределен – мой и Берка. Чему быть, того не миновать.

Я в три прыжка проскочил стеклянные двери и нырнул в зеленые джунгли сада.

Его голос прозвучал очень ясно:

– Сюда, Стейси, наверх. Я знаю, что ты здесь.

– Я и ты, Шон? Только мы двое?

– Как всегда, Стейси, малыш. – Чем сильнее ощущался его ирландский акцент, тем меньше я верил ему. – Пайета нет. Он понес наш багаж к самолету. Мы улетаем сегодня ночью.

Это была ложь. Несомненно. Ведь сколько бы Хоффер ни успел заплатить ему, оставался еще чек на предъявителя на пятьдесят тысяч долларов в том банковском сейфе в Палермо, и, так как сегодня воскресенье, он никак не мог получить чек после возвращения из Каммараты. А такие деньги он ни за что не оставит.

Однако, повинуясь все тому же необъяснимому фатализму, я решил играть по его правилам и, продравшись сквозь папоротники, вышел на узкую тропинку между двумя живыми изгородями. Он стоял в конце тропинки, на террасе, за кованым железным столом; руки его были убраны за спину.

– Что у тебя там, Шон? – окликнул я.

– Ничего, Стейси. Ты что, мне не веришь?

– После того, что случилось в горах – после Каммараты?

Он вытянул обе руки перед собой: в них ничего не было. Потом медленно произнес:

– Мне очень жаль, но я же знаю – ты ни за что бы не пошел на это убийство. – Он покачал головой, и в его голосе послышалось нечто, похожее на восхищение. – Но ты, Стейси – о, Господи, ты неуязвим. Я думал, от тебя и мокрого места не осталось.

– Теряешь нюх, Шон, – возраст... – заметил я. – Если хочешь знать, девушке вы тоже не причинили большого вреда. С ней все в порядке. А вот Хофферу повезло меньше. Сейчас он, должно быть, уже пытается оправдаться перед дьяволом.

Это его проняло, и с его лица исчезла усмешка.

– Ты – грязная свинья, Шон, – сказал я. – И всегда был ею, только раньше я этого не замечал. Нет никаких оправданий тому, что ты сделал там, наверху в горах. Вы с Хоффером, должно быть, отлично поладите, когда встретитесь в следующий раз.

– Ты ведь не можешь убить меня – вот так, хладнокровно, – Стейси, после всего, через что мы прошли вдвоем?!

Он, словно в недоумении, развел руками.

– Именно это я и намереваюсь сделать, – сказал я, и тут Роза пронзительно закричала в дверях, у меня за спиной.

Метнувшись в сторону, я упал на живот, и боль пронзила мое правое плечо, а Пайет Джагер выскочил из-за увитой виноградом решетки не далее чем ярдах в семи или восьми от меня.

Как ни странно, оружием, которое он сжимал обеими руками, оказалась «люпара», по-видимому, принадлежащая одному из людей Хоффера; как раз то, что надо, для убийства на близком расстоянии.

Я выстрелил в него трижды; две пули вошли ему в сердце, а третья – в горло, когда он повалился вперед, уронив «люпару». Я повернулся – «смит-вессон» на изготовку – и посмотрел прямо в дуло «браунинга», неподвижного в руке Берка.

– Я сунул его сзади за пояс, – объяснил он. – Ну и кто же на этот раз потерял нюх?

– Неужто ты не прольешь ни слезинки по возлюбленному дружку? – спросил я.

Лицо его словно окаменело.

– Ублюдок, я давно уже хотел посмотреть на тебя вот так!

– Но я был нужен тебе, не правда ли? – сказал я. – Я только сегодня вечером это понял. Ты заставил их тащить меня там, в Лагоне, когда я был ранен, только из-за того, что нуждался во мне. Без меня ты был ничто. – Я хрипло рассмеялся. – Великий Шон Берк. Ну не смешно ли?! Каждый сделанный тобою когда-либо шаг, каждый план был рожден у меня в голове. Без меня ты был ничто, а я-то считал тебя чем-то вроде Бога. Без меня ты даже не смог бы проникнуть в Каммарату или подойти ближе чем на десять миль к Серафино и девушке.