В комнате похолодало. Бен растопил очаг последними оставшимися у них каштановыми поленьями.
      - Пока еще не весна на дворе. Помни это.
      Но она не поверила ему.
      Не верилось ей в это и утром, когда он, стоя, пил чай из кружки, а с полей и из сада вползал в окна рассвет - серовато-белый, словно привидение.
      - Подмораживает, - сказал Бен, указывая на тускло поблескивавшие побеги. Пар от чая застилал его лицо.
      Когда он собрался уходить, небо приобрело малиновый оттенок - вставало солнце.
      - Весна, - сказала Рут, - вот увидишь.
      Бен покачал головой, рассмеялся, и, когда он отворил дверь, ее окатило струей воздуха, холодной, как стекло. Она смотрела Бену вслед: он не спеша удалялся с перекинутой через левое плечо сумкой с едой, и снова ощущение счастья разлилось по ее жилам, словно хмель, и ей показалось, что она может все на свете.
      Она отрезала ломоть черствого хлеба и кусок сала, затем насыпала зерна в ведерко и стала спускаться по тропинке с холма, чтобы покормить сначала синиц и черных дроздов, а потом кур. Был последний день февраля. Значит, завтра март. Весна, подумала она вслух.
      За изгородью негромко прокричал осел, а на ветках яблонь и над стеной из боярышника было полным-полно птиц, и они все пели, пели.
      Ближе к полудню снова потеплело, изморозь на траве, растаяв, превратилась в мелкие, как булавочные головки, капельки воды, поблескивавшие на солнце.
      Рут возилась на кухне, распахнув наружу дверь, - стирала, месила тесто, а потом, сделав передышку, смотрела на длиннохвостых синичек, покачивавшихся и перевертывавшихся вверх брюшком на ветках, словно акробаты на трапеции. Обычный день. Спокойный, как всегда и как все здесь.
      Картер пришел за помоями раньше обычного и рассказал, что жена священника принесла ему еще одну дочку. Картер нравился Рут: он всегда сообщал какие-нибудь новости, но не переносил сплетен, не любил перемывать косточки. Рассказывал, кто родился, кто умер, у кого пала скотина, какая погода по ту сторону гряды. Но никогда не лез в чужую жизнь, не домысливал, не присочинял. И народ доверял Картеру.
      Небо было ясно, и солнце поднималось к зениту.
      Было почти четыре часа, когда она взяла корзину с бельем, прищепки и спустилась по дорожке туда, где между двух яблонь была натянута веревка для белья. И вот тогда это произошло. Она взяла рубашку, встряхнула ее и вдруг почувствовала, что ее словно кто-то ударил по лицу. Но боли не было - только страх, который рос, окатывал ее с головы до пят, и небо потемнело у нее в глазах. Она почувствовала, что слабеет под этим ударом, руки у нее затряслись, она уронила мокрую рубашку на траву и замерла, ощущая гулкие удары сердца. Никогда в жизни не испытывала она такого страха, такого острого предчувствия чего-то: она стояла, ожидая, чтобы это прошло, и ей подумалось: не напала ли на нее какая хворь. Она же не увидела и не услышала ничего, что могло бы нагнать на нее этот страх. И все-таки что-то случилось, случилось что-то ужасное, и ей стало трудно дышать, грудь стеснило, и она с усилием глотала воздух широко открытым ртом, совсем как сынишка Риддека во время приступа астмы. Что же это такое? Вскинув руки, она уцепилась за ствол яблони и замерла, боясь пошевелиться; ей казалось, что при малейшем движении она сама - а быть может, и весь мир вокруг распадется, превратится в ничто. Все тело у нее заледенело, ее трясло, и кровь все медленнее и медленнее струилась по жилам и скапливалась под черепом, и голова ее, казалось, превращалась в бочаг с тяжелой, стоячей водой. Что же произошло?
      Она не знала, как долго простояла там и как в конце концов заставила себя оторваться от ствола яблони, в который она вцепилась, и медленно двинуться к дому, оставив корзину с бельем и лежавшую на траве белую рубашку. Ей хотелось пить, но руки у нее так тряслись, что она выронила чашку и снова застыла, охваченная ужасом, глядя на разлетевшиеся по красному кафельному полу осколки. Ей хотелось убежать, освободиться от себя самой, от этого страха, но она не могла двинуться с места. Ей хотелось спрятаться за спинку кресла, забиться в гардероб, куда пряталась она ребенком от грозы, - укрыться от того неведомого, что надвигалось на нее. Сад наводил на нее теперь ужас, хотя оставался все тем же по-прежнему полным солнечного света, и трав, и деревьев, и птиц, и осел был там, и клюющие, разгребающие зерна куры. Господи, да что же случилось?
      Стеснение в груди проходило, ей стало легче дышать, но все же она едва добралась до стула в другой комнате и присела на самый краешек, чувствуя, как все мышцы и нервы у нее свиты в тугой клубок. Она прижала пальцем запястье и нащупала пульс: он бился неровно, как испорченные, обезумевшие часы. И казалось, что даже самый воздух вокруг пропитан переполнявшим ее страхом.
      Солнечный свет тускнел, небо за окном утратило свое сияние.
      Она знала, что должна сделать что-то, взять себя в руки, встать, пойти на кухню, приготовить поесть Бену и себе. Но при одной мысли о том, чтобы сдвинуться с места, на нее снова - словно приступ тошноты - надвинулся панический ужас перед тем, что творится с ее мозгом и с ее телом, и всплыло воспоминание о том, как все это внезапно с такой яростью обрушилось на нее. Конечно, она больна, но что это за болезнь, откуда эта боль, что с ней творится? Да и боли не было; она испытывала только потрясение и страх. И еще эту уверенность, что что-то произошло.
      Это был Колт - он пришел первым. Дэвид Колт, самый молодой из лесорубов, работавших на Райдала. Он бежал бегом вверх по холму от самого Хелм-Боттом и, когда добежал до ворот, прислонился к столбу, чтобы отдышаться и собраться с духом. Юный Колт, невысокий, худой, светловолосый и казавшийся слишком хрупким с виду для работы, которую он выполнял.
      Рут увидела его. Увидела его лицо. Поняла.
      Он приблизился к задней двери и заговорил, а Рут уже была там, смотрела на него, ждала. Он вытер пот с верхней губы.
      Она спросила:
      - Где он?
      - Он...
      - Где он? Что с ним? С ним что-то случилось... Я знала, что с ним что-то случилось...
      Колт забормотал невнятно, утирая пот; у него снова перехватило дыхание.
      - Я там не был... Я был... Я был в Хелм-Боттом, но не там, выше по склону... Поттер... Один только Поттер был там, с ним. Меня там не было.
      Язык у него ворочался с трудом, словно вдруг распух, стал толстым, как коровий, и не умещался во рту.
      - Где он?
      - Они... Им пришлось вынести его на дорогу... Пришел доктор... Они...
      Он резко отвернулся от нее, он думал: "О господи, я не знаю, что мне делать, я не могу сказать ей! Почему они не послали кого-нибудь еще, почему никто из них не пришел сюда?"
      Уже почти стемнело. И стало холодать.
      Рут в ярости закричала на него. Ей хотелось встряхнуть его, заставить его сказать ей все.
      - Дерево упало...
      - Его увезли в больницу? Они забрали его? Куда они его увезли? Что они с ним делают?
      Она сейчас же пойдет туда, она должна быть с ним - это было все, что она понимала, - она не хочет, чтобы кто-нибудь другой прикасался к нему.
      - Дерево убило его. Он умер.
      Все в ней внезапно стало на свое место, улеглось. Она затихла. Она сразу приняла эту весть и все поняла, вспомнила, что она ведь знала, знала еще в ту минуту, когда это случилось.
      - Дерево упало... Они...
      Тут появились остальные - Поттер и с ним еще кто-то, - и она увидела, как с бледного, словно мрамор, лица Дэвида Колта стало сходить напряжение. Они приближались к ней и казались ей великанами с огромными ручищами, каменными туловищами и шагающими ногами. Поттер приостановился, потом отвел Колта в сторону, а Рут взял за руку и потянул в дом. Она отскочила от него словно ужаленная. Он открыл рот и начал говорить, а остальные стояли позади него в дверях, и тут она заткнула пальцами уши и завизжала она не хотела ничего слышать. Она знала все, что ей надо было знать. Бен умер. Она не хотела, чтобы они рассказывали ей о том, как это произошло и что упавшее дерево сделало с Беном, и она старалась заглушить их слова и самый вид их визгом.
      Поттер умолк. Повел ее во вторую комнату, усадил на стул, засветил лампу. И стоял возле нее, пока она не затихла. Кто-то другой принес ей стакан воды. Она оттолкнула его руку.
      - Ты ступай, - сказал Поттер. - Я отведу ее вниз. Ей лучше побыть сейчас у Брайсов. Там можно позвать доктора. Я отведу ее.
      - НЕТ!
      Остальные по одному покидали комнату.
      - Я останусь здесь.
      - Там было бы лучше. Тебе нужен уход.
      - Нет, нет, нет...
      Поттер вздохнул.
      - Мне ничего не нужно. Бен умер, я знаю. Я знаю, что произошло. Я это знала. Мне ничего не нужно.
      - Ты не можешь оставаться здесь совсем одна.
      - Кто-нибудь пошел сообщить им? В Фосс-Лейн?
      - Пошли.
      - Оставьте меня.
      - Как же я могу? Не могу я.
      Рут с минуту молча глядела на Поттера. Она почти ничего не знала о нем, хотя Бен проработал с ним пять лет, а то и больше. Поттер жил один, по ту сторону общинного выгона, прожил там всю жизнь.
      - Я не хочу идти к ним. Не хочу видеть их. Не хочу.
      Она заметила, что Поттер растерян, что он тоже потрясен тем, что произошло, и не знает, как ему быть с ней, что говорить, что делать; он не мог заставить ее сдвинуться с места и вместе с тем боялся оставить ее одну.
      Она встала, прошла на кухню, приготовила чай. Она была спокойна. Лишь бы они не старались ей что-то рассказать. Теперь, когда она знала, что Бен мертв, ей уже не хотелось быть возле него, потому что, где бы сейчас ни находилось его тело, это был уже не Бен. Он был... Она подняла глаза. Он был здесь. Где-то здесь. Ей стоило только протянуть руку, и она коснется его. Если она заговорит с ним, он ее услышит. Весь дом был полон им. Бен.
      Они пили чай, и языки пламени плясали, отбрасывая красновато-кирпичные отблески на лицо Поттера, на его грубые пальцы, обхватившие кружку. Может быть, он побудет с ней немного. Теперь ей уже хотелось, чтобы он побыл еще.
      Она сказала:
      - Утром было совсем как весной. Я так и сказала ему... Я сказала, а он засмеялся надо мной. Подмораживало, когда он уходил, но уже веяло теплом. Весенним теплом.
      Поттер ничего не ответил. А она не умела поведать ему, как ощущение счастья нахлынуло на нее вчера и как весь мир казался тогда обновленным. Не могла передать и ужаса, охватившего ее сегодня в саду.
      Она сказала:
      - Я ведь уже знала.
      Но Поттер ее не понял.
      - Так не хочешь пойти туда? Давай я провожу тебя в деревню. Так будет лучше.
      - Нет.
      Он нахмурился и, так же как Колт, пожалел, что никто не может прийти снять с него ответственность за нее. Он вообще не чувствовал себя просто с людьми - разве что иной раз с ребятишками. Он всего несколько раз видел Рут, когда она шла куда-то, и они раскланивались издали.
      А в голове у него снова и снова звучал скрип и скрежет падающего вяза, и он слышал наступившую затем тишину, в которую, казалось, погрузился весь мир. Он видел себя - как он наклонился над телом парня и сразу понял все, понял, не прикоснувшись к нему. И никто не был в этом повинен. Ни он сам, ни Бен. Несчастный случай. Бессмыслица. Непоправимость.
      Он смотрел на Рут - как она сидит, наклонясь к огню, и ни слезинки из глаз, - и его охватывало беспокойство. Но он продолжал сидеть молча возле нее, потому что не знал, что еще мог бы для нее сделать.
      Не счесть было людей, которые прошли через ее дом в этот вечер. А вечер все длился, и казалось, этим людям не будет конца, и не будет конца звуку шагов, и почтительному стуку в дверь, и застывшим лицам - старым и молодым... Миссис Райдал, и жена Картера, и Элис Брайс. Но все они были словно где-то далеко-далеко, хотя и толпились в маленькой комнатке, и слова их долетали до нее точно из глубины длинного туннеля.
      - Пойдем с нами. Ты не должна оставаться здесь. У тебя шок. Ты сама не понимаешь, что делаешь. Это не годится - быть в такую минуту совсем одной. Бену это пришлось бы не по душе.
      Ее приводило в ужас, что они могли подумать, будто лучше ее знают, что пришлось бы по душе Бену, и ей хотелось сказать им, чтобы они не поминали его имени вовсе; и вместе с тем она чувствовала: все это не имеет значения, потому что у нее есть Бен и он теперь принадлежит ей одной и недостижим для других.
      - Я останусь здесь. Мне ничего не нужно. Прошу вас.
      Она не двинулась со своего стула у очага. Поттер уже давно ушел.
      - Мне ничего не нужно.
      Это измучило ее, это было так, словно она старалась втолковать что-то глухому или сумасшедшему.
      Элис Брайс сидела у стола, отворотясь от Рут. Элис - почти такая же высокая, как Бен, и похожая на него чертами лица, но не цветом волос и глаз, и другая по веем повадкам, да и, в сущности, совсем не та, какой хотела казаться.
      Гордячка - так говорили они всегда о Рут. Но на самом деле это Элис была гордячкой - гордилась своей красотой, и грацией, и манерами, которые привила ей Дора Брайс, заставив ее вообразить о себе невесть что.
      "Ты станешь тем, чем не суждено было стать мне. Я живу не для того, чтобы увидеть, как ты понапрасну потратишь свою жизнь на человека без будущего и загубишь ее в такой дыре, как эта, без настоящего достатка, не получив возможности стать тем, чем ты могла бы стать. Нет, прозябать в ничтожестве - это не для тебя".
      На Элис было темно-синее платье с высоким воротником, и оно шло к ней, выгодно оттеняя цвет ее волос и ослепительную кожу. Каждый лишний грош в Фосс-Лейн тратился на туалеты для Элис.
      - Ступайте домой, - сказала Рут. - Ступайте домой.
      Ей хотелось только одного - остаться наедине с живым, острым ощущением близости Бена, а все эти люди здесь отгораживали его от нее, заслоняли его.
      - Маму пришлось уложить в постель. Пригласить доктора, чтобы он дал ей какое-нибудь снотворное. Она не могла прийти сюда со мной.
      - Да, конечно.
      - Ты совсем не думаешь о нас? О том, каково нам? Он принадлежал не одной тебе. А что было с мамой, когда они пришли и сказали ей, - это ты можешь понять?
      Рут встала и ушла на кухню и увидела, что взошла луна и ее блики играют на розовом кварце, который все еще лежал там, где положил его Бен, на кухонном столе. И что-то, казалось, исходило от этого камня, его красота излучала что-то, и это помогло ей, пока она глядела на него, снова взять себя в руки и простить Элис слова, которые та произнесла. Ей хотелось остаться одной в этой холодной, притихшей кухне. Находясь здесь, она не ощущала так своего отъединения от всего и, хотя ни на минуту не забывала о том, что Бен мертв, вместе с тем чувствовала, что он тут, рядом с ней, и это заслоняло собой все. И она не испытывала ни страха, ни дурноты, ни отупения. Все в мире стало на свои места. Часы продолжали отсчитывать секунды. А они все там думали, что она еще не осознала всего до конца, ждали, что она снова завизжит и потеряет себя и окажется в плену их забот.
      - Ты ненормальная.
      Это сказала Элис, сестра Бена, из другой комнаты. Элис, которая, конечно, никак не могла знать, что сегодня, за один-единственный день, Рут переменилась. Впрочем, это началось еще с той минуты, когда в Тефтоне она купила кусок кварца, и потом, возвращаясь домой, поднялась на холм, и ей в лучах солнца открылся новый мир, и все сложилось в единый сияющий образ, четкий, правильный и прекрасный, как этот кристалл. Образ, который понятен ей одной.
      Элис. Надо вернуться туда, надо сказать что-нибудь Элис. Не пытаться объяснить ей, нет. Но постараться все же быть доброй с этой девушкой, которая никогда ее не любила, всегда была восстановлена против нее. Ведь никому из них не было дано того, что открылось ей, - это постижение мира, завершившееся в четыре часа пополудни, когда умирал Бен. И что бы ни случилось потом, она не утратит этого познания - ведь только оно и может принести ей спасение в конце концов.
      - Может, ты хочешь пить?
      Элис уставилась на нее.
      - Ты ничего не понимаешь, да? Ты ходишь взад-вперед, словно во сне. Бен умер. Он мертв.
      Внезапно она с силой стукнула кулаками по столу.
      - Я знаю.
      - Ты не понимаешь. Ты все не можешь в это поверить.
      - Есть чай. И какао. Я купила немного какао на рынке.
      - Ты что же...
      И тут Элис вдруг встала, огляделась по сторонам, ища свое пальто. Было уже поздно, далеко за полночь. Никто больше не появлялся.
      - Ты сказала, что хочешь, чтобы тебя оставили в покое? Ладно. Я ухожу. Я тебе не нужна. Никто из нас тебе не нужен. И никогда не был нужен.
      Рут стояла на пороге. Ей было жаль Элис, и в то же время она снова почувствовала свою отчужденность от нее - их разделяла целая пропасть.
      Она сказала:
      - Сегодня луна. Тебе светло будет спускаться с холма. Иди, ничего не бойся.
      В очаге рассыпались поленья, искры взлетели вверх и медленно опустились, словно фейерверк.
      - У меня к тебе дело. - Голос Элис звучал жестко. - Принести его сюда, когда они сделают все, что нужно, или в Фосс-Лейн? Тебе решать.
      - Мне все равно.
      - Так куда же?
      - Твоя мать...
      - Она хочет, чтобы его принесли к нам домой.
      - Тогда пусть будет по ее.
      Потому что она не хотела, чтобы здесь стоял гроб и лежало тело. У нее есть все, что ей нужно: Бен с ней, и весь дом полнился им, как если бы он был жив.
      - Так будет проще.
      Но едва она произнесла эти слова, как почувствовала страшную усталость и отупение.
      - Оттуда легче. Ближе.
      На пороге Элис обернулась:
      - Ты даже не плачешь. Ты такая бесчувственная, что у тебя нет даже слез.
      Рут вернулась к своему стулу и тут же заснула. Огонь в очаге понемногу затухал и угас совсем, и, когда Джо пришел к ней в шесть часов утра, комната стояла холодная и неуютная в первых стылых лучах рассвета.
      Они никогда не послали бы его сюда, он, верно, сам решил пойти, и тут уже ничто не могло его остановить. Когда она открыла глаза, он был здесь, рядом. И с тревогой смотрел на нее.
      - Джо...
      Она пошевелилась и сразу почувствовала, что у нее болит все тело особенно шея и спина; а левая рука, лежавшая под головой, пока она спала, совсем занемела.
      Комната была такой же, как прежде, все на своих привычных местах, и это удивило ее в первое мгновение - ей почему-то казалось, что все станет совсем другим.
      - Джо, - повторила она снова, обрадованно, потому что он был единственный, кого ей хотелось видеть возле себя, с кем ей хотелось побыть вместе. Она испытала огромное облегчение, увидав его и зная, что он не станет настаивать на чем-то вопреки ее желанию и ей ничего не надо будет ему объяснять.
      - Ты так и не ложилась.
      - Но я спала. Я не думала, что мне захочется... уснуть. А подняться наверх не было сил, слишком устала.
      Ей припомнилось это изнеможение, когда все мысли у нее путались и она сама не понимала, что делает.
      - Но тебе, верно, было неудобно.
      - Это неважно.
      С минуту они помолчали, глядя друг на друга. Но не потому, что чувствовали смущение или страх. Просто им не нужны были лишние слова.
      Джо прошел на кухню, и она слышала, как он открыл плиту и принялся выгребать оттуда золу; потом пошел во двор за углем, наполнил водой чайник.
      Он крикнул ей из кухни:
      - Пока чайник закипит, я займусь курами.
      - Не надо.
      Она хотела сделать что-то сама, и к тому же ей захотелось поглядеть на кур. Она взяла миску, насыпала в нее отрубей. Джо не спорил. Он всегда принимал как должное то, что говорили другие, уважал чужие желания.
      Куры в ожидании, пока отопрут курятник, расшумелись, словно орава ребятишек, а потом выпорхнули из курятника и, хлопая крыльями, наскакивая друг на друга, сновали у ее ног, а она стояла и смешивала отруби с водой. Рут казалось, что со вчерашнего утра, когда она вот так же отправилась кормить кур после ухода Бена на работу, прошла целая вечность.
      Потом она собрала яйца - некоторые были еще теплыми. Она положила их в пустую миску, и они лежали там кучкой, серовато-кремовые и светло-светло-коричневые, похожие на камушки, которые Джо собирал на морском берегу, когда ему было шесть лет и родители взяли его с собой, уезжая в отпуск. У Брайсов было тогда немного денег, и они откладывали их из года в год, чтобы поехать на поезде за сорок миль от Тефтона к морю. Джо рассказывал ей про эту поездку, он помнил каждую мелочь; те пять дней у моря волшебным светом сияли ему из прошлого. Это было еще до того, как Рут приехала сюда, и она любила слушать его рассказы о тех днях, потому что ей хотелось знать все, что было с Беном раньше, ей хотелось хоть в мыслях быть участницей его жизни.
      А через месяц после этой поездки Артура Брайса покалечил бык, и хотя Райдал в конце концов снова взял его к себе, но теперь ему поручали только случайную работу, денег уже не стало, и в отпуск они больше не ездили.
      - Я зажарю тебе яичницу, - сказал Джо, когда она вернулась из курятника. - Плиту я уже растопил.
      - Не надо.
      Он не стал настаивать.
      - Но ты сам поешь. Приготовь себе завтрак, Джо.
      - Я, как проснулся, прямо пошел сюда. В доме еще не вставали.
      - Элис сидела здесь допоздна.
      - Ну да. А потом они не спали всю ночь, плакали и всякое такое. Я все слышал.
      Он взял два яйца.
      - А ты не плачешь, Рут.
      - Нет.
      Джо. Как это он в четырнадцать-то лет так все понимает, так знает, что надо делать, как говорить? Он невысок для своего возраста и сложением в отца - такой же широкоплечий, с широкими ступнями и запястьями. А Бен и Элис высокие и тонкокостные - оба в мать.
      Джо аккуратно зажарил два яйца, поливая их жиром, пока желтки не покрылись тускло-кремовой пленкой. Похоже, он все умеет делать. И делает хорошо, потому что добросовестен и терпелив. Он подошел к буфету достать тарелку, остановился, поглядел на Рут. Она отрицательно покачала головой. Но ей приятно было смотреть, как Джо ест яичницу, намазывает на хлеб масло: лицо его серьезно, спокойно, и им обоим так легко вдвоем.
      Она впервые увидела Джо несколько дней спустя после первой встречи с Беном, и между ними сразу возникла симпатия и взаимопонимание. Джо рассказал ей, как заметил однажды в лесу удода и просто онемел от восторга - так необычайна и красива была эта птица в ее экзотическом оперении и с хохолком.
      - Никто мне не поверил, - сказал он, - и я пожалел, что рассказал им. Но все-таки все отправились в лес поглядеть на него. А я знал, что им его не увидеть - слишком уж много подымали они шума, этак ничего никогда не увидишь. Они же сказали, что мне это, верно, пригрезилось, а подумали-то небось, что я просто вру. Но это был удод. Я знаю, я видел его.
      На другой день он пришел к ней, в дом крестной Фрай, где она тогда гостила, и принес книгу о птицах - показать ей.
      - Эта книга принадлежала моему прадеду. - Он с величайшей осторожностью перелистывал страницы. - У нас в доме много таких вещей, только никто ими не интересуется, кроме меня.
      Книга была тяжелая, переплетенная в темно-красную, цвета вина, кожу, и перед каждой картинкой был вложен лист папиросной бумаги. Гравюры были цветные и очень точно воспроизводили тончайшие оттенки оперения птиц Рут и Джо долго рассматривали изображение удода.
      - Может, я уже никогда в жизни не увижу больше такую птицу. Они редко залетают сюда. Но я все-таки видел ее однажды. И этого не забудешь.
      Джо знал также, где водятся зимородки - над ручьем, в дальнем конце райдаловского леса, - и однажды жарким тихим послеполуднем повел ее туда и по дороге учил, как надо двигаться, чтобы никого не вспугнуть. На синеве птичьих крыл играли блики сверкающей глади ручья.
      - Я никому не говорю, где их гнезда, - сказал Джо. - Я прихожу сюда один.
      - Но ты же привел сюда меня.
      - Ну да.
      - И не боишься, что я расскажу кому-нибудь?
      Джо, полу отвернувшись, глядел за ручей, туда, где полого поднимался вверх противоположный берег.
      - Ты - нет, - сказал он. - Ты не расскажешь.
      Так между ними возник первый секрет, и Рут хотелось сказать что-то, выразить ему свою благодарность, но у нее не нашлось слов. Это было три года назад. Джо только что сравнялось одиннадцать лет, он был совсем еще маленький мальчик, с короткой стрижкой ежиком, и все же уже тогда была в нем эта удивительная мудрость и умение постигать мир.
      Джо съел яичницу, вымыл и вытер тарелку. Рут стояла возле стола. Воспоминание о том, как она возвращалась домой с рынка, и о последнем вечере, проведенном с Беном, светлым отблеском лежало на мраке, заполнившем ее мозг. Она чувствовала себя как бы отстраненной, отторгнутой от окружающего мира. Время остановилось в то мгновение в саду, когда ей передалось, что Бен умирает. И она не могла поверить, что оно когда-нибудь потечет снова.
      Джо провел кончиками своих широких пальцев по граням кристалла.
      - Розовый кварц.
      - Да. Я раздобыла его в Тефтоне. В подарок Бену.
      - Есть и желтый кварц, желтый, как масло, ты можешь купить и такой. Бывает и белый, и голубой. Но голубой редкий.
      Бен-то ведь сказал, что Джо наверняка все знает о кварцах.
      - Его тут могут нечаянно столкнуть на пол. Расколоть. Ты бы положила его на рабочий стол.
      - Нет. Пусть лежит здесь.
      Ничего не надо менять. Ничего. Она подумала, что Бен мог умереть днем раньше и никогда не увидеть кристалла, не узнать, какой она хотела сделать ему подарок. Но он узнал.
      Когда плита раскалилась, Рут решила принять ванну и стала с судорожной поспешностью стаскивать с себя одежду, которая была на ней весь предыдущий день и всю ночь, и она чувствовала себя в ней неопрятной.
      Едва тело ее погрузилось в горячую воду, ей показалось, что оно словно бы тает или уплывает куда-то далеко-далеко на этой мягкой, убаюкивающей волне, и это отвечало ее желанию; намыливая руки, ноги и живот и ополаскиваясь, она чувствовала удивительное успокоение, и ей вспоминалось при этом, как ее купали, когда она была еще ребенком.
      Она подумала: "Пока я лежу здесь и вокруг меня вода, ничего не может произойти".
      Она закрыла глаза, и сквозь веки просочился струящийся бледно-зеленый и голубой свет, а на фоне его что-то серебрилось и сияло, словно далекая звезда. Ноги ее в воде казались невесомыми. Может быть, именно так и тонут, и она, словно бы идя на дно, не испытывала ни страха, ни боли и не пыталась противиться погружению. Ей казалось, что Бен здесь, подле нее, и лицо его слегка хмурится, но не сердито, а словно бы недоумевающе. Ей хотелось протянуть руку, коснуться его лица, но он отдалился куда-то и стал для нее недосягаем. Но это не встревожило ее, она готова была лежать так в воде вечность и ждать его.
      - Рут...
      Голос донесся откуда-то из другого мира.
      - Рут.
      И стук в дверь. Она открыла глаза, но не могла сообразить, кто это зовет ее. Никто не должен был прийти сюда.
      - Ты слышишь меня? Рут! С тобой ничего не случилось?
      Джо.
      Вода в ванне совсем остыла, поверхность ее подернулась тусклой мыльной пленкой. А кожа на пальцах Рут побелела и сморщилась.
      - У меня все в порядке.
      - Я схожу напою осла.
      Рут совсем забыла про него.
      Она вышла из ванны, полностью очнувшись, и почувствовала холод. Белизна стен, белизна фаянсовой раковины и ванны, блеск оконного стекла слепили ее, резали глаза, ей захотелось защититься рукой от этого слишком яркого света; она принялась вытираться, и полотенце было грубым и жестким и царапало ей кожу. Она вернулась из своего сна, где ей было так тепло и спокойно, в эту унылую комнату. И все было слишком реальным, чтобы это вынести.
      - Может, мы сыграем с тобой? - сказал Джо. - В шашки или, если хочешь, в домино.
      На дворе моросил дождь - мелкий, похожий на туман, - и небо было сизо-серым, как крыло чайки. Рут подумала, что уже далеко за полдень, а может быть, и того позже, кто его знает. Джо съел кусок холодного мяса, а она выпила молока, а потом еще чаю. Дом, казалось, полнился шипеньем, бульканьем (кипел чайник) и привкусом и запахом темных, прелых листьев. Когда она не пила чая, рот у нее становился сухим, как мел.
      Что сказал Джо? Она поглядела ему в лицо, стараясь припомнить. И не могла. Дождь шелковыми нитями струился по стеклам окон.
      - Джо, я не хочу, чтобы они снова приходили сюда. Я не хочу их видеть. Никого из них.
      - Понятно.
      - Если они придут сюда... - Она крепко сжала кулаки, и ногти до боли впились в ладони.
      - Ладно. Я скажу им.
      - Но ты не уйдешь, Джо?
      - Конечно, нет.
      - Вчера... Вчера вечером... - Она глубоко перевела дыхание, стараясь, чтобы слова улеглись в голове, прежде чем она вымолвит их вслух.
      - Ты был там? Когда они пришли в Фосс-Лейн, после того как это случилось? Они сказали тебе?
      - Я отворил дверь. Это был мистер Рэнкин.
      Она пыталась увидеть это своими глазами.
      - Мама лишилась чувств, и они дали ей коньяку и нюхательной соли. Ее пришлось уложить в постель.
      В его голосе звучала отчужденность, словно он рассказывал о ком-то чужом.
      - А ты? Что ты сделал?
      Она с ужасом подумала, что никто не позаботился о нем, не попытался его утешить.
      - Я ушел из дома. Я шел, поднялся на гору и спустился по другую сторону. Я шел долго.
      - Совсем один?
      - Да. Я думал. Больше ничего. Мне не хотелось плакать. Хотелось просто побыть одному и подумать.
      Джо припоминал, как это было. Он нащупал в кармане перочинный ножик, оправленный в кость, - подарок Бена в прошлогодний день его рожденья - и то и дело сжимал его в руке, стараясь почерпнуть в этом мужество.
      По ту сторону горной гряды все было пустынно и мирно, покоясь в лучах заходящего солнца. Он лег в траву ничком и поглядел поверх маленьких лужаек, похожих на зеленые подушки, и поверх медно-коричневых перелесков между ними. Вдали - лиловатые и голубовато-серые в гаснущем свете - лежали холмы и плато соседнего графства.
      Джо сказал:
      - Мне казалось... - И умолк. Как мог он объяснить Рут это странное чувство гармонии, пронзившее его тогда: словно что-то стало на свое место - что-то искомое, как составная часть головоломки, и вдруг связавшее все воедино. Никогда мысль о смерти не пробуждала в нем таких чувств. Это было за гранью здравого смысла, разве не так? Он должен был испытывать горечь и чувство утраты и что все рушится, все бессмысленно и бесцельно. Так что же мог он поведать ей?