Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Навстречу смерчу

ModernLib.Net / История / Хмелинский П. / Навстречу смерчу - Чтение (стр. 6)
Автор: Хмелинский П.
Жанр: История

 

 


      Спустя еще сутки - новое сообщение: в занятом Красной Армией поселке Териоки уже образовано "народное правительство" во главе с Отто Куусиненом (живший в то время в Москве работник Коминтерна; впоследствии - секретарь ЦК КПСС; участвовал в разработке хрущевской программы строительства коммунизма). В декларации нового правительства говорилось: "В разных частях страны народ уже восстал и провозгласил создание демократической республики. Часть солдат финляндской армии уже перешла на сторону нового правительства, поддерживаемого народом... Народные массы Финляндии с огромным энтузиазмом встречают и приветствуют доблестную, непобедимую Красную Армию".
      Сообщалось также, что уже сформирован Первый Финский Корпус, и ему "предоставляется честь принести в столицу знамя Финляндской Демократической Республики и водрузить его на крыше президентского дворца на радость трудящимся и страх врагам народа" {5}. А уже вечером того же дня радио известило о подписании между СССР и новоиспеченной ФДР договора о дружбе и взаимопомощи. События теперь стали изображать так, будто сначала в Финляндии произошла революция, а затем мы пришли на помощь "восставшему народу". Например, поэт Семен Кирсанов писал:
      Наш снаряд - к победе пропуск!
      Под огнем возводим мост,
      Чтобы Первый Финский Корпус
      Знамя в Хельсинки принес!
      А вот отрывок из фронтового репортажа Николая Вирты: "Первые же часы войны показали, что хваленая "доблесть" финской армии не стоит выеденного яйца... На улице встречаю старого знакомого - комиссара N-ской дивизии.
      - Куда едете, товарищ комиссар, как дела?
      - Некогда, Вирта, право слово, некогда, спешу. Еду в полк. Он третий день не выходит из боя. Не задерживайте.
      - Ну скажите хоть пару слов. Что там, на фронте?
      - А вы что, в тылу?
      - Ну ладно шутить. Где же ваши части?
      - Наступают, берем деревни одну за другой. Завтра возьмем станцию Райвола. До скорого свидания, приезжайте в Хельсинки".
      Никто, как видим, не скрывал, что цель войны - не передвижка границы, а свержение правительства Финляндии. Крайняя спешка, с которой было создано правительство Куусинена, показывает, что не допускалось и мысли о возможности не то что остановки, но хотя бы задержки стремительного наступления. Позже, когда военное банкротство Сталина и Ворошилова стало очевидным, о "народном правительстве" и обо всем, что с ним связано, пришлось хранить неловкое молчание.
      Как обосновывали, чем оправдывали в Кремле решение, стоившее огромной крови народам Финляндии и Советского Союза? Мне известны три главных аргумента:
      граница "нависла" над Ленинградом на расстоянии всего лишь 32 километров на такую дальность могут стрелять современные (по тогдашним понятиям) орудия; этот факт представляет слишком большую опасность для города, этого нельзя терпеть;
      уже упоминавшийся выше артобстрел у села Майнила требовал возмездия;
      Финляндия вообще проводила враждебную Союзу политику, требовались соответствующие меры...
      Разберем эти аргументы по порядку.
      Что касается опасений относительно артобстрелов Ленинграда, они выглядят несерьезно хотя бы потому, что к тому времени опыт войн в Испании, Китае, Польше однозначно показал: главную опасность для больших городов представляют не артобстрелы, а бомбежки с воздуха. Никакая передвижка границы, конечно, не могла уберечь Ленинград от этой угрозы. Кроме того, стрелять на расстоянии 32 км могли бы лишь наиболее тяжелые орудия, которые финнам пришлось бы располагать возле самой границы, что делало их весьма уязвимыми. Если бы Финляндия вознамерилась вести наступательную войну против СССР, ее армия могла бы надеяться подойти поближе для артобстрела Ленинграда; если же война с финской стороны была бы оборонительной, обстреливать Ленинград было бы крайней глупостью. В 1941 году финны с боями вернулись на прежнюю, близкую к Ленинграду границу, но главная опасность к городу подошла, как известно, с другой стороны.
      Артобстрел села Майнила, по мнению Финляндии, был произведен с советской стороны; но даже если принять советскую версию, нельзя поверить, что Сталин начал бы войну из-за нескольких убитых красноармейцев. Не начал же он войну с Японией из-за действительно разбойного нападения на нашу территорию у озера Хасан.
      Что касается "враждебной" политики Финляндии, даже если принять это как факт (хотя "враждебность" весьма сомнительна), то любая насильственная передвижка границы могла враждебные СССР силы и настроения в Хельсинки только усилить; свержение же законного правительства чужой страны из-за неприязни к его политическому курсу, как ни крути, акт международного бандитизма. К тому же Финляндией и СССР в 1932 году был заключен пакт о ненападении; после вторжения Гитлера в Польшу финское правительство подтвердило свою позицию нейтралитета и, если бы Сталин не захотел большего, мы во время войны с фашизмом, вероятно, не знали бы ни обороны Мурманска, ни блокады Ленинграда.
      Таким образом, войну против Финляндии невозможно оправдать, даже если принять за чистую монету все шитые белыми нитками сталинско-молотовские аргументы в ее пользу. Она была просто не нужна. Вдобавок в чисто военном отношении она обернулась настоящим фиаско. Маршал А. М. Василевский свидетельствовал:
      "Ленинградский фронт... топтался на Карельском перешейке целый месяц, понес тяжелые потери и, по существу, преодолел только предполье. Лишь через месяц подошел к самой линии Маннергейма, но подошел выдохшийся... Финская война была для нас большим срамом и создала о нашей армии глубоко неблагоприятные впечатления за рубежом, да и внутри страны" {6}. Севернее Ладоги потери были в ряде случаев еще страшнее, чем на линии Маннергейма. "Беспомощность, с которой мы вели войну с Финляндией", констатирует и Н. С. Хрущев. Он пишет: "Все мы, и прежде всего Сталин, видели в нашей победе над финнами поражение. Это было опасное поражение, потому что оно укрепляло наших врагов в убеждении, что Советский Союз - колосс на глиняных ногах" {7}. В 1944 году то же самое пространство, но еще более укрепленное, наша армия преодолела не за 105 дней, а за десять.
      Конкретные действия Сталина доказывают: финская война заставила его заново оценить свои силы. Именно во время войны с Финляндией стало свертываться строительство океанского флота {8}. Тогда же было прервано строительство Дворца Советов в Москве. Кроме того, любопытные "скачки" обнаруживаются в численности курсантов военных училищ сухопутных войск. В 1937- 1938 годах численность курсантов резко возросла-с 36 тыс. до 59 тыс. (в 1,65 раза). Видимо, Сталин пытался таким путем компенсировать последствия массового уничтожения военных кадров. Захват Гитлером Чехословакии, явное назревание большой войны особого беспокойства, как представляется, в Кремле не вызвали: в 1938-1939 годах число курсантов выросло мало - с 59 тыс. до 65 тыс. Зато после войны с Финляндией - невиданный скачок: с 65 тыс. до 170 тыс. (в 2,6 раза). Если взять одни пехотные училища (без танковых, артиллерийских и т. д.), картина получается еще более красноречивая: скачок 1937-1938 годов - в 1,5 раза; скачок 1939-1940 годов - в 6,5 раза! {9}.
      Цифры говорят сами за себя: "зимняя война" стала личным крушением Сталина, столкнула его с реальностью, неподвластной ему и нежелательной. Не в июне 1941-го, а в декабре 1939 года жизнь преподнесла Сталину грандиозный и грозный сюрприз. Вот когда действительно события развивались для него внезапно и страшно. Не Ленинградский фронт потерпел поражение - потерпела провал вся его долгосрочная стратегия подготовки к войне. Оказалось плохо не что-то одно Красная Армия в целом оказалась вооруженной, обученной и управляемой не лучше, а хуже других. Но ведь Сталин на завышенной оценке избитой и обескровленной им Красной Армии основывал все свои далеко идущие расчеты. Значит, война с Финляндией перечеркнула не только прошлую его политику, но и планы на будущее.
      Важно осознать все значение этого факта. Сталин до "зимней войны" и после нее - это два разных политика. С этого момента он делал все не так, как рассчитывал раньше. Война с Финляндией - важнейший рубеж во всей истории сталинщины. Совершенно исчезли из нашей прессы жизнерадостные рассказы о будущей войне.
      Чтобы понять поведение Сталина до этого краха, надо разгадать, каким он видел будущее после предполагаемой победы над Финляндией. Мне не доводилось встречать по-настоящему точных указаний на то, в какой срок рассчитывал Сталин закончить операции в Финляндии. Из различных туманных свидетельств можно понять, что на все про все отводилось около двух или трех недель. По свидетельству А. М. Василевского, когда Б. М. Шапошников еще во время подготовки к наступлению доложил на совещании планы Генштаба, "Сталин поднял его на смех. Было сказано что-то вроде того, что, дескать, вы для того, чтобы управиться с этой самой... Финляндией, требуете таких огромных сил и средств. В таких масштабах в них нет никакой необходимости" {10}. Отсюда следует, что Отец народов замышлял эдакую демонстрацию мощи, быструю победу одной левой. И кстати, почему нападение началось 30 ноября? Почему не в январе или феврале? Ведь, как известно, возможности сближения позиций СССР и Финляндии отнюдь не были исчерпаны, и поэтому быстрый рост напряженности в двусторонних отношениях и сама война оказались для финской стороны в значительной мере неожиданными. Временами в Хельсинки просто не понимали, что происходит. 29 ноября, за считанные часы до начала войны, в Москву поступила срочная нота: правительство Финляндии выдвигало новые предложения, шло навстречу требованиям Молотова. Нота осталась без ответа {11}. Почему?
      В качестве зыбкой гипотезы позволю себе высказать следующее: похоже на то, что Сталин хотел "разрешить" финскую проблему до нового, 1940 года. Потому что он понимал намерения Гитлера и предвидел, что с окончанием весны фашисты предпримут попытку разгромить Францию. Видимо, он стремился завершить свои ближайшие военные мероприятия, забрать всё причитавшееся по договору о ненападении и протоколам к нему до начала лета. После подписания пакта о ненападении продвижение Красной Армии осуществлялось в довольно высоком темпе: сентябрь 1939-го - Западная Украина и Западная Белоруссия; октябрь размещение гарнизонов в Эстонии, Латвии, Литве; 30 ноября - Финляндия. Кто был на очереди?
      Согласно секретным протоколам августа 1939 года, кроме уже занятого, Сталину "полагалась" только Бессарабия, принадлежавшая в то время Румынии. Однако следующий (после Финляндии) шаг Сталин, как представляется, планировал сделать в другом направлении.
      Маленькое отступление. 31 октября Молотов в Верховном Совете сказал: "Английские, а вместе с ними и французские сторонники войны объявили Германии что-то вроде "идеологической войны", напоминающей старые религиозные войны" {12}. Еще грубей и откровенней высказался депутат от Ленинграда А. А. Кузнецов:
      "Поджигатели войны - Англия и Франция хотели и нас втянуть в войну, которую они ведут за свое мировое господство" {13}. Это типичные для тех месяцев заявления. В день начала войны с Финляндией было опубликовано официальное личное опровержение Сталина в связи с сообщением французского агентства Гавас о якобы сделанном Сталиным на заседании Политбюро 19 августа заявлении: "Война (между Францией и Германией.- П. X.) должна продолжаться как можно дольше, чтобы истощить воюющие стороны". Ответ был таков: "Я, конечно, не могу знать, в каком именно кафешантане сфабриковано это вранье. Но как бы ни врали господа из агентства Гавас, они не могут отрицать того, что:
      а) не Германия напала на Францию и Англию, а Франция и Англия напали на Германию, взяв на себя ответственность за нынешнюю войну;
      б) после открытия военных действий Германия обратилась к Франции и Англии с мирными предложениями, а Советский Союз открыто поддержал мирные предложения Германии...
      в) правящие круги Англии и Франции грубо отклонили как мирные предложения Германии, так и попытки Советского Союза добиться скорейшего окончания войны.
      Таковы факты..." {14}
      Бросается в глаза, что это "опровержение" - вовсе не опровержение. Пункты "а", "б" и "в" не имеют никакого отношения к "клевете" агентства Гавас {15}. Зато они представляют собой важнейшее внешнеполитическое заявление: впервые на столь высоком уровне столь определенно Москва провозглашала свою солидарность с Германией в связи с идущей в Европе войной и враждебность по отношению к Англии и Франции.
      В таком контексте не удивляет еще одно место из речи Молотова 31 октября: сообщив депутатам, что Турция заключила пакт о взаимопомощи с Англией и Францией, Вячеслав Михайлович сказал: "Не пожалеет ли об этом Турция - гадать не будем. (Оживление в зале.)". Строго говоря, фраза бессодержательная, придраться не к чему, но звучит угрожающе, и Верховный Совет, как видим, это почувствовал.
      Синхронно с Молотовым, но подробнее и резче высказался журнал "Большевик" в передовой (это важно!) статье: "В то время, как Советский Союз ведет борьбу за прекращение войны, империалистические агрессоры пытаются расширять плацдарм войны. Заключенный недавно франко-англо-турецкий пакт о взаимопомощи - это не инструмент мира, а орудие создания новых очагов войны... Турция стала на путь весьма рискованной внешней политики, которая не способствует сокращению военных действий, не ведет к миру" {16}.
      Раз политика Турции не ведет к миру - значит, она ведет к войне. Намек прозрачен. Контраст между СССР и Турцией подчеркнут. Между прочим, перед заключением англо-франко-турецкого пакта Молотов вел с Турцией переговоры относительно возможного договора о взаимопомощи - такие же, как с Эстонией, Латвией, Литвой, Финляндией. Аналогия напрашивается.
      Но после неудач на линии Маннергейма и в Карелии все претензии к Турции как ветром сдуло. Для сравнения: тот же "Большевик" в апреле 1940 года, и опять в передовой статье, затрагивает вроде бы ту же тему, что и полгода назад: "Англия и Франция с самого начала ведут отчаянную борьбу за расширение плацдарма военных действий" {17}. Но никакого недовольства Турцией теперь не выражается, эта страна даже не упомянута.
      Итак. Не исключено, что Турция была намечена как следующая после Финляндии жертва. Предлагаю эту версию как рабочую гипотезу для дальнейшего поиска подтверждающих и опровергающих аргументов и документов, При той самоуверенности, какою был преисполнен Сталин осенью 1939 года, он мог рассчитывать разрешить турецкую и бессарабскую проблемы до окончания весны, и к моменту, когда Гитлер готов был бы обрушиться на Францию, у него за спиной на востоке стояла бы превосходящая по мощи Красная Армия, продемонстрировавшая всему миру свою силу, получившая боевой опыт. Быть может, идя на пакт о ненападении с Гитлером, Сталин вовсе не собирался за так подарить ему Францию, дать погубить второй фронт в Европе. В этом случае его ошибка состояла не в доверии к Гитлеру и не в плохом понимании фашистских планов, а в грубой переоценке своих сил.
      Фюрер не обманул Вождя. Сталин обманулся сам.
      Ужасные потери наших войск становились еще ужасней от того, что демонстрировали не мощь армии, а ее бессилие. 2-й секретарь посольства США в Москве Болен писал в конце декабря 1939 года: "По мнению иностранных военных атташе в Москве, самая критическая оценка советских вооруженных сил, имевшая место до финского конфликта, кажется теперь пропагандой в пользу Советов. Ввиду такого неожиданного поворота дел, которого никто фактически не ожидал, в ряде стран возникает сильная тенденция увеличить активную помощь финнам... Немцы в Москве очень довольны и смеются..." {18}.
      Как я не раз убеждался в личных беседах, многие рядовые советские люди в ту зиму сделали для себя вывод: теперь Гитлер обязательно нападет на нас.
      Персонально для Сталина военное фиаско в Финляндии было не только неожиданным, но и необъяснимым. Причины прятались слишком глубоко в его мышлении, и он не мог до них докопаться, тем более что для "отлова" собственных ошибок его интуитивный и нестрогий образ мыслей был приспособлен еще меньше, чем для руководства войной. В результате - он стоял лицом к лицу с фактом собственной постыдной слабости и неумения, не зная в то же время, где искать и как устранять причину этого.
      Он бросился еще крепче завинчивать гайки, повышать качество оружия (в прежнем, неправильном его понимании) и т. д. Многие наши руководители и командиры за время финской войны получили ценный опыт, извлекли из него уроки, и это сыграло свою роль с началом Великой Отечественной войны; но сам Сталин мало чему научился в тот раз, скорее, он просто утратил уверенность в себе. До декабря 1939 года он готовился к войне по-своему последовательно, поэтапно, без тревоги; с самого начала 1940 года - исступленно "жал на газ", не будучи в глубине души уверенным, что едет по той дороге. Планомерность сменилась импровизацией, самодовольство - страхом.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      {1}Правда. 1939. 1ноября.
      {2}См., напр.: Красная звезда. 1939. 3 декабря.
      {3} Бек и Мосьцицкий - политические деятели только что уничтоженного тогда польского государства.
      {4}Правда, 1939. 1 декабря
      {5} Там же. 2 декабря.
      {6}Знамя. 1988. No 5. С. 79-80.
      {7} Молдавия литературная. 1989. No 10. С. 69.
      {8}См.: Кузнецов Н. Г. Накануне. С. 303.
      {9}См.: Военно-исторический журнал. 1990. No 2. С. 22.
      {10}Знамя. 1988. No 5. С. 79.
      {11}См.: Новая и новейшая история. 1989. No 4. С. 35.
      {12}Правда. 1939. 1ноября.
      {13}Там же.
      {14}Литературная газета. 1939. 1 декабря.
      {15}На самом деле Сталин говорил той осенью в узком кругу: "Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга". См.: Известия ЦК КПСС. 1989. No 12. С. 207.
      {16} Большевик. 1939. No 20. С. 21.
      {17}Большевик. 1940. No 8. С. 2.
      {18} Новая и новейшая история. 1989. No 4. С. 37.
      Навстречу смерчу: последние месяцы
      В мае 1940 года грянула новая потрясающая неожиданность: вопреки всем прогнозам, вермахт молниеносно и легко разгромил Францию. Мало того что Сталин оказался слабее, чем сам думал,- Гитлер оказался сильнее, чем ожидалось, да еще усилился за счет новых завоеваний. Н. С. Хрущев свидетельствует: "Я... был у Сталина, когда мы узнали о капитуляции Франции. Отпустив пару отборных русских ругательств, он сказал, что теперь Гитлер уверен, что свернет нам шею" {1}. Эта "высочайшая" брань прозвучала ровно за год до вторжения немецко-фашистских войск в нашу страну. На протяжении этих двенадцати месяцев множество людей пожертвовало жизнью, чтобы предупредить Сталина о надвигавшемся урагане, а он сознавал угрозу и предвидел будущее и без сигналов со стороны.
      7 ноября 1940 года. Празднество на Красной площади описывает писатель Константин Федин: "Был один момент в параде, поднявший душевное настроение на громадную высоту. Когда начал бить на Спасской башне установленный час, Сталин поднялся на трибуну ленинского мавзолея. Тогда параду был дан приказ "смирно", и раздалась музыка. Это был Бетховен... апофеоз великой Девятой симфонии Бетховена исполнял оркестр, необъятный по числу инструментов и слитый воедино. Голоса повелительной меди поднялись к Кремлю, и это был действительно апофеоз воли, силы и самой жизни... Наша военная мысль достигла большой изощренности, и когда, нарастая от волны к волне, по площади двинулись фантастичные, но необычайно послушные человеку машины, стало видно, каким разнообразием средств обороны обладает теперь Советский Союз. Пролетели тучи быстроходных скорострелов. Прошли дальнобойные орудия, для передвижения которых нужны целые поезда усовершенствованных тяжелых самовозов. То мчались легкие, наглухо замкнутые броневики. То площадь словно засевалась малыми танками. То грузно выплывал сухопутный флот тяжелых танков... То, что необычайным предвидением Сталина мы оказались в опаснейший исторический час могущественной державой, достигнуто творческим трудом всего народа" {2}.
      Если не ошибаюсь, никогда раньше на таких праздниках Бетховен на Красной площади не звучал. Это - еще один сигнал Берлину, и их будет все больше и больше по мере приближения срока нападения.
      Спустя пять дней в Берлин отбыла советская делегация во главе с Молотовым. Последовавшие важнейшие переговоры позволили прозондировать намерения Гитлера. Слово А. М. Василевскому: "Что немцы готовились к войне и что она будет, несмотря на пакт, были убеждены все, кто ездил в ноябре сорокового года вместе с Молотовым в Берлин. Я тоже ездил в составе этой делегации, как один из представителей Генерального штаба. После этой поездки, после приемов, разговоров там ни у кого из нас не было ни малейших сомнений в том, что Гитлер держит камень за пазухой. Об этом говорили и самому Молотову. Насколько я понял, он тоже придерживался этой точки зрения". Не приходится сомневаться, что до сведения Сталина этот вывод тоже довели. И если Сталин правильно истолковывал значение (для СССР) разгрома Франции, то он не мог вдруг ослепнуть после того, как Молотов привез самые тревожные вести из Берлина. А предупреждения разного рода продолжали поступать на протяжении зимы. В прессе Новый год отмечен, как всегда, стихами:
      Мы в Сорок Первом свежие пласты
      Земных богатств лопатами затронем,
      И, может, станет топливом простым
      Уран, растормошенный циклотром...
      Наш каждый год - победа и борьба
      За уголь, за размах металлургии!..
      А может быть - к шестнадцати гербам
      Еще гербы прибавятся другие...
      Тема войны, как видим, присутствовала и на этом празднике - правда, в единственно возможном тогда "наступательном" исполнении. А 21 января 1941 года, в годовщину смерти Ленина, на торжественно-траурном заседании в Большом театре новая восходящая звезда нашей политики, молодой секретарь ЦК партии Щербаков выступил с самыми решительными предостережениями: "Мы не можем безучастно смотреть на то, что происходит за советскими рубежами. Международная обстановка сейчас особенно сложна и чревата всякими неожиданностями. В этих условиях необходимо проявить усиленную бдительность... Никто не имеет права самоуспокаиваться..." {3}. При наличии договора о ненападении с Германией сильнее выражений не подберешь. Но на этом заявлении все и затихло: Кремль вдруг первый самоуспокоился и потерял бдительность. Пропаганда начисто позабыла про "всякие неожиданности", которые могут ожидать нас в ближайшем будущем.
      Сигналы о приближении войны поступали к Сталину из самых разных источников с нарастающей частотой. Информация становилась все более красноречивой. Сталин, каждый раз на словах отрицая опасность, с возрастающей резкостью реагировал на все новые тревожные известия. Однако его практические дела убедительно свидетельствуют: он знал и понимал, что война на пороге.
      Если рассматривать взаимодействие между Берлином и Москвой с точки зрения дозированного применения "кнута и пряника", можно сказать, что в последние предвоенные месяцы Гитлер если и применял, то только кнут, а Сталин - только пряники.
      Он позволил немцам производить в приграничной полосе "розыски могил" германских солдат 1-й мировой войны, т. е. открыто вести наземную разведку. Он выражал готовность распустить Коминтерн. Он запрещал атаковывать немецкие самолеты, вторгавшиеся в воздушное пространство СССР. Дело дошло до того, что 15 мая 1941 года фашистский "юнкере", нарушив границу, долетел до самой Москвы и беспрепятственно приземлился на московском аэродроме. Причем в связи с этим случаем нарком обороны Тимошенко подписал приказ о принятии мер почти через месяц (10 июня). Виновные отделались лишь выговорами и замечаниями {5}. Такой гнилой либерализм в стране, где иной раз расстреливали железнодорожников за опоздание обычного пассажирского поезда! Кроме того, Сталин "не замечал" невыполнения и срыва фашистской Германией поставок по экономическим соглашениям с нашей страной, тогда как советские поставки сырья и продовольствия в Германию продолжались как ни в чем не бывало. В начале апреля Гитлер напал на Югославию именно в тот день, когда был подписан советско-югославский договор о дружбе. Более вызывающей и наглой по отношению к Москве акции невозможно вообразить. Однако Сталин не протестовал. Только что были пролиты реки чернил ради разоблачения тактики "умиротворения" агрессора и "невмешательства" - и вот уже Кремль сам катится по рельсам этой политики.
      С приближением срока нападения уступки и сигналы Берлину все учащались. Когда в апреле из Москвы уезжал японский министр иностранных дел Мацуока, на вокзале внезапно появились Сталин и Молотов, что было совершенно необычным жестом любезности. Сталин не забыл подойти и к германскому послу Шуленбургу, продемонстрировав ему свои дружбу и расположение. В день 1 Мая на Мавзолее среди членов Политбюро очутилось лицо, стоявшее несравненно ниже по рангу,-посол СССР в Германии Деканозов. Причем он стоял не где-нибудь с краю, а рядом со Сталиным. Москвичи, проходившие в то солнечное утро мимо Мавзолея в праздничных колоннах, вряд ли заметили что-либо необычное, но немецкие дипломаты не заметить не могли. Получалось, что Деканозов - как бы второй в нашем руководстве человек после Сталина. Намек недвусмысленный. А спустя всего пять дней было объявлено о смешении Молотова с поста председателя Совета Народных Комиссаров и назначении вместо него Сталина. Иностранные наблюдатели единодушно расценили это как сигнал Гитлеру о готовности Сталина вести переговоры лично, сойти с тех позиций, которые отстаивал Молотов осенью, пойти навстречу "коричневому" партнеру.
      Нередко утверждается, что Сталин практически совсем не готовился к отпору весной и в начале лета 1941 года. Это не совсем так. Действительно, он не позволял армии приступить к развертыванию или осуществить какие-то другие мероприятия, если существовала хотя бы теоретическая возможность их обнаружения фашистами. Такой подход накладывал абсурдные, недопустимо строгие ограничения на подготовку к войне, ставил ей немыслимо тесные рамки. Но вместе с тем все, что можно было делать, не боясь обнаружения, делалось в максимальных масштабах и с лихорадочной поспешностью. В феврале несколько неожиданно была созвана Всесоюзная партконференция (первая за последние 13 лет), целиком посвященная "нажиму" по партийной линии на руководителей оборонной промышленности и транспорта. А в армии, по свидетельству Г. К. Жукова, происходило следующее: "Много мероприятий было проведено и в авиации, и другого организационного порядка. В марте началось формирование 15 дополнительных механизированных корпусов и масса других мероприятий. Все эти меры явились, конечно, следствием уже нараставшей тревоги... И тут надо, конечно, иметь в виду категорическое требование и категорическую установку Сталина. Он твердо сказал, что, если мы не будем провоцировать немцев на войну - войны не будет, мы ее избежим. У нас есть средства избежать ее. Какие средства, он не говорил... Нам, конечно, труднее было догадываться. Но Сталин такую установку дал, поэтому все, что вы делаете, это должно делаться в величайшей тайне - вы отвечаете за каждый свой шаг" {6}. Таким образом, обилие "пряников" во внешних отношениях с Германией не исключало тайную подготовку "кнута". Просто "пряники" получили, безусловно, приоритет.
      В то же время на торопливых оборонительных мероприятиях по-прежнему (а может, и в большей степени) сказывалось логически порочное мышление Сталина, Судя по всему, он сопоставлял качественно различные цели и задачи как бы количественно. Так, наступление, видимо, было для него "больше" обороны; если армия будет готова к наступлению - значит, тем более она окажется готовой к обороне. Тут он тоже действовал "с запасом". До его сознания не доходили такие тонкости, как целесообразность при подготовке к наступательной войне разместить основные запасы оружия возле границы и идиотизм такого размещения при перспективе войны оборонительной. В результате главные склады Красной Армии очутились в руках у противника в первые же дни войны. Сталин не понимал, что оборона - принципиально иной способ ведения боя и сражения и к ней надо готовиться особо. В его глазах наступление было элементарно "больше" обороны, и даже в начале 1941 года высший комсостав Красной Армии из 29 научно-исследовательских работ обороне посвятил лишь 3, из них стратегической обороне - ни одной {7}.
      Аналогичный по сути промах был совершен в области военного строительства у западной границы в 1941 году. Вместо того чтобы сосредоточить силы и средства на немногих объектах, быстро завершать их постройку и переключаться на другие, Сталин дал "добро" на одновременное строительство огромного числа объектов, следуя, очевидно, всегдашнему своему правилу: "Выжимай как можно больше получишь хоть что-нибудь". Он не замечал, что больше объектов - это качественно иная задача. В результате ни один аэродром и ни одна железная дорога из числа начатых не были построены к началу войны {8}.Труд, стоивший сил и нервов множеству людей, пропал впустую.
      Но даже если отрешиться от поспешных и не очень толковых усилий Вождя по укреплению обороноспособности, его поведение не дает никаких оснований заподозрить его в беззаботности и в неверии в близость войны. Если бы он действительно был спокоен (а не изображал спокойствие), он отрицал бы возможность войны в 1941 году уверенно, "на одной ноте", а не с возрастающей нервозностью и категоричностью, а его дружеские жесты в сторону Берлина не должны были бы учащаться. В связи с этим обращает на себя внимание знаменитое сообщение ТАСС 14 июня 1941 года. В нем утверждалось, что Германия строго соблюдает договор о ненападении и распространяющиеся тревожные слухи и настроения беспочвенны. Служивший на Черноморском флоте И. Н. Азаров рассказывает: "Учения были в разгаре, когда мы услышали сообщение ТАСС от 14 июня, которое обескуражило нас... Всего несколько дней назад в Москве, перед нашим отъездом в Севастополь, Рогов, являвшийся членом Центрального Комитета партии, требовал... ориентировать личный состав флота на повышение бдительности и боевой готовности. И вдруг - совершенно противоположная ориентировка... Командир крейсера капитан 2-го ранга А. М. Гущин обратился ко мне с просьбой выступить перед моряками и разъяснить им, как понимать это сообщение... Уклониться от этого мне было невозможно... Полковой комиссар В. И. Семин, тоже находившийся на крейсере, доложил мне о жарких спорах, завязавшихся среди моряков в связи с сообщением ТАСС. Да и сам он был совершенно сбит с толку... Спросил, не имею ли я каких-либо указаний свыше. Я сказал, что никаких указаний не имею. Семин, очевидно, заметил мое волнение, и в его взгляде я прочел сочувствие. Он помолчал минуту и проговорил:

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7