Глава 36. КАЛЕЙДОСКОП

Как только я устроилась в общежитии, тотчас поспешила в читальный зал библиотеки, к своему тайнику. Дневник, написанный на папиросной бумаге, оказался на месте, но кроме него я ничего там не обнаружила. Я надеялась найти письмо от Бенни.

Когда я уезжала в кругосветное путешествие, мне следовало запомнить, в каком именно положении я оставила листочки папиросной бумаги в журнале. Похоже, к ним кто-то прикасался, но… я не была в этом уверена. Если кто и читал мой дневник, то, по всей вероятности, это был Бенни. Через пару недель выясню у него.

Я позвонила по телефону в дом, где жил Аронс, и домовладелец сообщил мне, что Аронс внезапно исчез, не заплатив по счету за аренду комнаты. Хозяин конфисковал все имущество Бенни и через девяносто дней намерен это имущество продать. Я сказала, что, вероятно, буду не прочь купить некоторые книги из бывшей библиотечки Бенни.

Я набрала номер регистратуры университета и записалась на двенадцатичасовой курс по современной истории, политике и экономике — курс будет читаться «вживую», — а потом отправилась на Пенсильванский вокзал приобретать сезонный проездной билет по Америке.

Все же как хорошо, что я — опять в Нью-Йорке. Не надо ломать голову над переводом с очередного неизвестного тебе иностранного языка. Не надо буквально через день являться на очередную таможню. Я соскучилась по Нью-Йорку. Лондон чище него, Токио больше, Париж красивее, и так далее — но какой из городов так многогранен, так многолик, как Нью-Йорк? Он поистине перенасыщен контрастами. Промышленность и декаданс, роскошь и нищета, оазисы покоя и очаги вечной напряженности, прошлое и будущее! Ах, старина Нью-Йорк…

Мы с Джеффом поужинали во вьетнамском ресторане. После десерта я пожаловалась Джеффу, что университет вымогает у меня дополнительные деньги за комнату в общежитии. За ту комнату, в которой ноги моей не было в течение четырех или пяти дней, пока я ездила по Штатам.

— Ты можешь переехать ко мне, — предложил Хокинс.

— Мысль интересная, но не выход из положения, — сказала я. — А завтра им придет в голову брать с меня плату за обучение в тройном размере. Дабы компенсировать потерю квартиросъемщицы.

— Не придет. Если ты выйдешь за меня замуж, — сказал Хокинс.

Я уронила мороженое на юбку.

— Что? Выйду замуж?

— А что тут такого? Люди имеют обыкновение жениться и выходить замуж, — пожал плечами Хокинс. — А я тебя люблю.

— Джефф… — Я размазывала мороженое по юбке салфеткой. Мой мозг заклинило. — Джефф, мне казалось, ты понимаешь, я и Дэниел, мы…

— Понимаю, — кивнул Хокинс. — Но ведь и меня ты любишь, правда? Хоть немного любишь?

— Ты же знаешь, что люблю. Но при чем тут брак, женитьба? Через шесть месяцев я улечу домой, и ты никогда больше не увидишь меня, — сказала я.

— Я уже размышлял об этом, — сказал Джефф. — Есть два варианта. Первый: мы подписываем брачный договор, в котором оговариваем срок, когда именно ты расторгаешь наш договор и покидаешь меня. Лучше любить и потерять, чем никогда не потерять по той причине, что терять нечего.

— Не думаю, что приму твое предложение, — пробормотала я. — Все не так просто.

Если есть на свете что-то светлое, разве это не брак?

— У меня свой взгляд на брак и на проблему в целом. Взгляни на неё с точки зрения антропологии. Брак по расчету — вещь распространеннейшая, ты знаешь. Когда ты находишься среди дикарей, самое безопасное — на время принять правила их игры.

— Я слаба в антропологии, — ответила я. — Каков же второй вариант?

Он чуть согнул ладонь — так, что получилось подобие купола, и уставился на нее.

— Могу отправиться с тобой в Ново-Йорк. Или прилететь к тебе позже, когда между Землей и орбитой вновь наладится регулярное движение.

— И ты бросишь работу в ФБР? — удивилась я.

— В Ново-Йорке тоже есть полиция. Отчего бы им не использовать мой опыт, знания? — спросил Хокинс. — Если я буду твоим мужем и, соответственно, гражданином Миров, какие основания не брать меня на службу?

— В обычное, ненапряженное время, да, но… Джефф, ты не сможешь там жить. Не сможешь, после того как вырос в Нью-Йорке, после стольких лет жизни здесь. Там у нас все слишком тихо и благообразно. С ума сойдешь от скуки.

— Я и об этом размышлял. Хватит с меня приключений, — вздохнул Хокинс.

— Но…

— Тебе бы Дэниела поставить в известность о нашем разговоре, — перебил меня Хокинс.

Мне бы поставить, отметила я про себя. В голосе Джеффа зазвучали казенные нотки, в лексике появились казенные обороты.

— Буду более чем счастлив, если мы заключим тройственный брачный союз, — изрек Хокинс. — То, что ты любишь Дэниела, — наилучшая рекомендация ему. — Хокинс посмотрел мне в глаза. — Уж лучше мне разделить тебя с другим мужчиной, чем обзавестись гаремом из всех тех женщин, которых я когда-либо знал.

— Разве мужчины способны удовольствоваться половиной, притом что женщина получит не только все свое сполна, но все получит вдвойне? — машинально отреагировала я и прикрыла лицо ладонями. — Джефф! Джеффри! Ты должен дать мне время подумать. Я с детства воротила нос от всех этих тройственных брачных союзов!

— Потому что твоя мать создала его лишь формально, на бумаге, — сказал Джефф.

— Знаю. Но другие-то дети, что окружали меня, вырастали действительно в семьях с тремя родителями, — возразила я.

Для подростков такие «треноги» — подарок судьбы. А вообще-то для детей вредно жить в подобных семьях. Ребята вырастают двуличными.

— Итак, можем создать свой клан: ты, Дэниел и я. И славное бойскаутское войско у подножия пирамиды, — кивнул Джефф.

Я рассмеялась:

— Ты явно переоцениваешь мои возможности. Ну, загнул: войско! Четыре-пять гавриков — вполне достаточно!

— Милая, я тебя не тороплю, — сказал Джефф. — Конечно же, тебе требуется время на принятие решения. Переговори об этом с Дэниелом.

— Возникает маленькая проблема, — вздохнула я. — Он слыхом не слыхивал от меня ни о твоем существовании, ни о наших с тобой отношениях.

— Хочешь, чтоб я написал Дэниелу? — спросил Хокинс.

— Нет. Пока, по крайней мере, нет. — Я поднялась из-за стола и бросила на стол пятидесятидолларовую купюру. — Не провожай меня. Пройдусь пешком, мне надо побыть одной.

— Это опасно, прогулки в одиночку, — сказал Хокинс.

— А что тут идти-то, до общежития? — усмехнулась я. — Это тебе не Касба.

— Все равно, будь осторожна, — посоветовал мне Джефф. — Отчего бы тебе не прихватить с собой мой нож?

— Не волнуйся. — Я поцеловала Джеффа в щеку и вышла на улицу.

Накрапывал дождь. Было безветренно. Город тонул в густом холодном тумане. Я надела капюшон и почувствовала себя весьма комфортно. В принципе погода была под стать моему настроению. Черный вечер, холод и, как две фары, свет двух ярких огней сквозь тьму.

О третьем варианте Джефф даже не упомянул: я выхожу за него замуж и остаюсь с ним на Земле. Во что бы это вылилось? Марианна О'Хара — земляной крот. Не в состоянии представить себе такую перспективу. Пусть и в Нью-Йорке, волшебном городе. Планета — замкнутый мир; история тут бесконечно повторяет свои ошибки. Будущее принадлежит Мирам.

Но, может, Джефф все точно рассчитал?

Я свернула за угол. До общежития оставалось два квартала.

— Ба, какие мы аппетитные, — донеслось до меня, и по спине от страха забегали мурашки. Я провела достаточно времени у телевизора, чтобы распознать характерный говорок приблатненного отребья. Через секунду раздался ещё один голос:

— И какие же мы грустные! В одиночку по ночам гуляючи.

Три парня заступили мне путь, шагнув из-за кустарника, со стороны аллеи, на тротуар. Кроме них вокруг не было ни души.

— Прочь с дороги, — скорее не крикнула, а прошептала я. В горле все пересохло. Рука пыталась нашарить газовую ручку-пистолет в кармане пальто.

— Чичас нас режиком мочить будет, — усмехнулся ублюдок.

Лица у них были не просто белые, бледные, но мертвенно-восковые; волосы на голове и брови — сбриты. Одежда — бумажные куртки и шотландские юбки.

— Не будет. Она добрая, пожалеет, — услышала я. Говорящий сделал шаг ко мне. — Обслужишь меня, малявка, как важную птицу, с парадного входа. — И он задрал подол своей юбки.

— А меня — с черного. Мне бы дефицитику, — прогнусавил прыщавый подонок.

— А мне подавай выше, — приказал самый высокий мерзавец.

— Ладно. — Я старалась говорить так, чтобы голос не дрожал. — Но не бесплатно.

Их лидер засмеялся и повернулся к приятелям, намереваясь отпустить какую-то шутку. Я выхватила газовую ручку-пистолет и выстрелила. Светящаяся струя обрызгала парня от плеча до уха, у него запершило.в горле. В следующий миг его с шумом вырвало, распространилась омерзительная вонь. Я задержала дыхание и прицелилась в прыщавого нападавшего. Он пытался уберечь свое лицо от струи газа, выбросив вперед руки, но это ему не помогло, и он рухнул — на колени, рыгая.

Верзила не терял времени даром. Его рука скользнула в карман, и в ту же секунду я увидела перед собой револьвер. Меня спасло то, что и этот мерзавец, стреляя, боролся с позывами на рвоту. Его трясло. Пуля ударилась о тротуар, и мою правую лодыжку обожгло крошкой каменной плитки.

Я развернулась и побежала.

Стремглав я промчалась два квартала, влетела в общежитие, пронеслась по коридору в холл и, сорвав с аппарата телефонную трубку, позвонила в полицию. Там уже среагировали на пистолетный выстрел и выслали в наш район патрульный авиаглиссер. Я было попыталась избавиться от запаха тухлых яиц, преследовавшего меня, помыв руки, но попытка не удалась, и я устроилась, вонючая, в фойе общежития, в кресле и стала ждать полицейского.

Он появился, вооруженный, спустя несколько минут. Я рассказала ему о том, что со мной приключилось, и написала соответствующее заявление в полицию на бланке. .

— Полагаете, вам удастся их поймать? — спросила я.

Полицейский кивнул;

— С закрытыми глазами. Даже если у них будет время как следует искупаться, и запах сойдет с их одежды и кожи, — люминесцентную краску не отмыть никакими силами. Она держится несколько дней.

— Мне придется появиться в суде? — спросила я.

Это внесло бы нежелательные коррективы в мое расписание. Но — все равно. Овчинка стоила выделки.

— Скорее всего не придется, — ответил мой собеседник, глядя на меня грустными глазами. — Не придется, если только они не выдвинут против вас обвинение.

Я онемела.

Он пояснил свою мысль:

— Нет статьи, по которой людей сажали бы в тюрьму за предложение вступить с ними в половую связь. Нельзя осудить человека и за то, что он «неумышленно» обнажил свои гениталии. Если «верзила» до сих пор носит или хранит оружие, мы могли бы привлечь его к уголовной ответственности за незаконное хранение оружия и, так сказать, выполнить свой долг, доведя дело до логического конца. Но пистолет почти наверняка уже находится где-то в городской канализации.

— И они могут повернуть дело так, что меня арестуют? — изумилась я.

— Вы угрожали им оружием, которым можно убить. Вы знаете, что пистолет, заряженный этим газом, в принципе классифицируется как смертельно опасное оружие? Случаи были… Ваша вина будет доказана, даже если вы станете, напрочь отрицать её.

— Бред! — воскликнула я.

— Слушай, сестренка, я на твоей стороне, — пожал плечами полицейский. — Но таков механизм закона. — Полицейский встал с кресла и взял в руки свой зеркальный шлем. — Не волнуйся. Эти люди, должно быть, достаточно пообтесались в городе, чтобы не лезть на рожон с формальными обвинениями подобного типа. Если сунутся, да, правда, мы подержим тебя пару дней в камере. Но тогда ты можешь выдвинуть встречное обвинение, и мы на этом основании засадим и их в тюрьму. С той разницей, что в нашей воле — поместить их в камеры с таким уголовным контингентом, где парням придется ой как не сладко! Возможны несчастные случаи.

О, беспристрастное правосудие, подумала я и поинтересовалась:

— Значит, как вы говорите… если они не предъявят мне обвинение, то и сами не попадут в тюрьму?

— Не попадут. Мы их разыщем, отвезем в отделение, снимем отпечатки с пальцев и с сетчатки глаз. Побеседуем, как положено. И если они вас не тронули… это все, что мы можем сделать.

— Так они меня не тронули? — вспылила я.

— Увы, мэм.

Я вскочила с места и тут же рухнула на диванные подушки.

— На меня уже второй раз нападают!

— Не выходите в город по вечерам одна, без оружия. К сожалению, вы живете не в самом лучшем районе Нью-Йорка.

— Не выходите… — Мне осточертело без конца слушать советы. — Тогда, простите, на кой дьявол нам полиция?

— Порой и я задаю себе этот вопрос, — ответил полицейский и натянул зеркальный шлем на голову. Теперь он говорил со мной через микрофон. — Нас в городе — восемнадцать тысяч, вас — шестнадцать миллионов. Мы просто не в состоянии гарантировать безопасность каждому из вас. Согласны?

— Согласна. — Я махнула рукой. — Приношу свои извинения.

Он кивнул мне на прощание и пошел прочь.

Еще до того, как полицейский появился в холле общежития, я приняла таблетку клонексина и, чтобы запить её, купила в автомате, установленном в фойе, стакан холодного чая. Сейчас я почувствовала, что таблетка начала действовать. Я сидела в холле, потягивала чай и долгим, тупым взглядом изучала информацию, вывешенную на доске объявлений. Потом я поднялась и поплелась к себе в комнату.

Я коснулась дверной ручки, и сердце екнуло, — дверь оказалась незапертой. Я толкнула её, шлепнула пальцем по выключателю и приготовилась увидеть в комнате следы погрома, учиненного ворами-взломщиками.

— Джеймс?

Он сидел прямо, словно аршин проглотил, за моим рабочим столом. Как долго он пробыл здесь, в кромешной темноте?

Здороваясь, Джеймс качнул головой. На стеклах его протезов вспыхнули и погасли отблески света.

— Вас не было дома, и я решил подождать, — сказал Джеймс.

— Как вы попали сюда?

— Дверь была открыта, — сказал он. — Должно быть, вы забыли запереть её перед уходом.

Ну конечно же, я забыла запереть! Задницу кролика. Клонексин действовал успокаивающе, приглушая как чувство ярости, так и чувство страха. И все же я заставила себя пойти в атаку.

— Приходите в другой раз, — заявила я. — У меня был ужасный день. На меня напали трое мужчин.

— Нападали по одному? Или все сразу? — поинтересовался Джеймс.

— Все сразу. Еще и часа не прошло с того момента, — ответила я.

— Поздно вечером, да ещё без защиты, в городе опасно, — изрек Джеймс.

Я открыла рот, чтобы дать на эту реплику достойный Джеймса и прочих радетелей о моем благополучии ответ, но увидела, как он вынимет откуда-то из-под левой руки маленький черный лазерный пистолет, за которые тянутся два тоненьких проводка, и промолчала.

— Видите? Даже я ношу оружие с собой, — сказал Джеймс. — А мне ведь не дарована и десятая доля вашей привлекательности.

— Это лазер? — спросила я.

— Двенадцатизарядный.

— Я полагала, что гражданские лица не имеют права на ношение и хранение лазеров.

— Очень даже может быть, — сказал Джеймс.

Дуло лазера было направлено прямо на меня, и Джеймс явно не торопился отвести его в сторону. Запахло угрозой в мой адрес. Но вот Джеймс спрятал лазер туда, откуда извлек. Раздался мягкий щелчок.

— Думаю, из всех членов вашей группы вы — в наибольшей безопасности, — сказала я.

— Вы правы, — согласился он. — Прежде так и было. Опека, правда, была порой чересчур плотной. Но теперь этой группы больше нет.

Я промолчала.

— Где Бенни? — спросил меня Джеймс.

— Я бы хотела задать вам тот же вопрос. — Я присела на краешек постели, — Домовладелец сообщил, что Бенни исчез.

— Исчез, точно. И очень вовремя. Через двое суток после его исчезновения ФБР проводило облаву. С применением оружия, — добавил Джеймс. — Есть человеческие жертвы.

Не знаю почему, но меня эта информация встревожила.

— Кто погиб?

— Никто… из тех, с кем вы знакомы, — ответил Джеймс. — Двое наших. Двое — с их стороны.

— Считаете, что Бенни вас заложил?

— Вполне возможно, или ФБР вышло на него и крепко его прижало. Исчезновение Бенни и рейд ФБР — это не случайное стечение обстоятельств. Меня интересует: звонил он вам, писал, пока вы путешествовали?

— Писал дважды. Прислал два стихотворения. Я бы вам их показала, да стихи не сохранились, — сказала я.

Я-то их запомнила. В стихах он намекал, чтобы я держала язык за зубами. «Не верь менялам… Беги от сильных…»

— Не писал ли Бенни, пусть между строк, что его не будет в Нью-Йорке, когда вы вернетесь сюда?

— Не знаю, — ответила я, подумав, что лучший способ солгать — это сказать правду. — Стихи малопонятны, образы с трудом поддаются расшифровке. В них может быть заложена любая информация. Но повторю: мне пришло лишь два стихотворения, и ни строчки больше.

Джеймс промолчал. Через несколько секунд я решила нарушить молчание, но он опередил меня:.

— Последнюю четверть в университете вы учились с агентом ФБР.

— Его зовут Джефф Хокинс, — произнесла я.

— Он знал Бенни?

— Мы втроем встречались раза два перед началом занятий. Да, именно два раза, — подтвердила я. — Скорее всего, этим их знакомство и ограничилось.

— Но это уже шанс.

— Никак не могу увидеть Бенни…

— Вы можете и не услышать его никогда, — сказал Джеймс. — Практика ФБР. Агент поселяется в заданном районе и живет тихо, как мышка, не принимая участия ни в каких операциях, чтобы в один прекрасный момент его, безупречно чистенького, внедрили в группу типа нашей. Никто не должен быть полностью освобожден от подозрений. Даже я.

— И я?

— Конечно же, мы наблюдали за вами. И пришли к выводу, что вы — тот человек, за которого себя выдаете. — Джеймс взял со стола шляпу и поднялся со стула. — Я бы держался от Хокинса подальше. Возможно, он добивается от вас чегото большего, чем ваше расположение и дружба.

— Я познакомилась с ним задолго до того, как связалась с вашей группой, — напомнила я гостю.

— Успокойтесь. Сохраняйте благоразумие. Я буду рядом.

Мне захотелось прокричать: «Не надо!» Джеймс осторожно притворил за собой дверь, и я услышала, как щелкнул автоматический замок.

Глава 37. СМЕРТЬ ПОЭТА

С утра я отправилась в Чикаго. В ближайшие три дня Джеффа не будет в Нью-Йорке — отделению, в котором служил Хокинс, предстояли учения за городом. Даже если бы мне позарез понадобилась помощь Хокинса, я все равно не смогла бы выйти на него.

Чикаго, как я и предполагала, пускал приезжим пыль в глаза — и в прямом, и в переносном смысле слова. Понятно, что не Чикаго был основной целью моей поездки. Я держала путь в Атланту, откуда намеревалась добираться до Бенни. И все же, раз уж я тут оказалась, мне следовало использовать свой шанс и попытаться хоть чуть-чуть приоткрыть завесу тайны, лучшее название для которой, я думаю, — Город Ветра.

Был ясный морозный день со шквальным ветром, который ревел, словно в аэродинамической трубе, между небоскребов. При особо сильных порывах трудно было устоять на ногах. Большую часть дня я прошаталась по залам художественных галерей и музеев, что дало мне возможность не только заполнить кое-какие пробелы в образовании, но и десятки раз проверить: нет ли за мной «хвоста»? И я убедилась — слежки нет.

Затем я провела тягомотный вечер в обществе своего родного папочки, который живет в пригороде Чикаго, в Ивенстоуне. Выяснилось, что у меня с отцом нет абсолютно ничего общего, за исключением внешнего сходства. Сохранилась видеозапись, где мой папочка представал во всей своей красе, в том возрасте, когда готовился разменять сороковник. Поставь нас рядом, его прежнего и меня сегодняшнюю, — нас принимали бы за близнецов. Итак, теперь я знаю, как буду выглядеть в свои пятьдесят: вялой и обрюзгшей.

Но в принципе отец оказался довольно мил. Восемь лет назад он развелся и сейчас живет в квартирке, которая по площади едва ли больше той комнаты, что я занимаю в общежитии университета. Отец производит впечатление неудачника, изнуренного невзгодами и утратившего всякий вкус к жизни. Мне он, конечно, был рад, но, я уверена, он был бы рад и первому встречному, забредшему к нему на огонек.

От визита есть несомненная польза. В конце концов я избавилась от наваждения, преследовавшего меня всю мою сознательную жизнь.

И если наша встреча, вне всякого сомнения, принесла отцу капельку радости, то у меня на душе оставила горький осадок.

Я отсыпалась в поездах. Подземкой я добралась из Чикаго в Сан-Диего, из Сан-Диего в Сиэтл, из Сиэтла — в Атланту. Потом были наземный поезд и самолет, Чарлстон и Ланкастер-Миллс, куда я прибыла в несусветную рань и где в течение двух часов гоняла чаи в одном круглосуточно работающем кафе, ожидая, когда же откроется пункт проката. Он наконец-то открылся; я выбрала себе подходящий велосипед и покатила на ферму. До цели оставалось десять километров.

Светило яркое солнце, и я чувствовала себя брошенной на произвол судьбы. Я давила на педали, и велосипед то и дело подпрыгивал на ухагбистом, изрезанном глубокими колеями проселке. Дважды где-то высоко над головой с жужжанием проносились авиаглиссеры — я не удостоила их взглядом. На десятом километре на обочине я обнаружила столб и почтовый ящик, на котором не было ни адреса, ни фамилии владельца. Приковав велосипед к столбу, я зашагала по заплывшей грязью тропинке к видневшемуся за де.ревьями дому. Похоже, он был очень стар и сложен из бревен.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что я права. Бревна и цемент, старая постройка. Дом выглядел так, будто хозяин сляпал его в одиночку и на скорую руку. Из отверстия, просверленного в двери, свисала веревка. Я дернула за веревочку, и за стеной зазвенел колокольчик. Он звенел и звенел, а мне никто не отвечал, и тогда я шагнула с крылечка в траву, намереваясь заглянуть в окно через мутное, давно не мытое стекло.

— Кого-то разыскиваете?

Я отпрыгнула от окна. Передо мной стоял длиннющий, метра два в высоту, человек. Страшно длинный и страшно тощий, кожа да кости. Его фигура состояла сплошь из одних острых углов. Глубоко запавшие глаза и мертвенно-бледное лицо дополнят портрет. На восковом лице чернела щетина. Мужчина был одет в мятую выгоревшую спецовку. В левой руке он держал двустволку и мягко покачивал ею.

— Да, я… я ищу Бенни. Бенни Аронса.

— Тут такого нет, — сказал мужчина и почесал свой живот. При этом он пошевелил левой рукой, и оба ружейных ствола уставились мне в лоб.

— Наверное, я ошиблась фермой, — поспешно ответила, я и тотчас подумала, что и впрямь ошиблась. Дернул же меня черт забрести во владения этого сумасшедшего затворника!

— Мне нужна ферма мистера Перкинса, — пояснила я.

Мужчина уперся в меня долгим, мрачным взглядом.

— Волосы ваши, похоже, с другими не спутать, — проговорил он. — Вы Мария Анна?

Я энергично закивала головой:

— О'Хара. А где Бенни?

— Предположим, я знавал некоего Аронса. Предположим, и вы с ним были знакомы. Где вы с ним познакомились? — спросил мужчина.

— На семинаре по английской литературе в нью-йоркском университете, — ответила я. — На семинаре у доктора Шауманна.

— Куда вы направились, когда впервые решили-вместе прогуляться?

— В Бронкс, в зоопарк.

Пока мы обменивались фразами, мой экзаменатор стоял как вкопанный. Я тоже не делала резких движений.

После долгой паузы он сказал:

— Наверное, это и есть вы. — Он опустил ружье стволами вниз. — Зайдем в дом.

Я последовала за Перкинсом. Мы вошли в большую, скромно обставленную комнату. Стены в комнате были небелены — цемент и бревна, — как и снаружи, но внутри к ним то там, то тут лепились многочисленные книжные полки. Рядом висели картины. Одна из них, находившаяся над камином, была работы Бенни Аронса. В камине тлело полено. С морозца мне показалось, что в доме слишком жарко и душно.

Перкинс провел меня к массивному, сколоченному из грубых досок столу. Выдвинул два стула.

— Присаживайтесь, — предложил Перкинс. — Сейчас будет кофе.

Я села.

— Ради Бога, не надо меня ничем угощать, — сказала я. — Спасибо, не надо.

Хозяин промычал нечто нечленораздельное, снял с черной железной плиты кувшин, разлил кофе по чашкам, затем достал с полки бутылку и добавил в чашки по доброму глотку виски.

Он устроился на стуле напротив меня, подумал и снова плеснул в кофе виски. По ободок. На этот раз только себе. И принялся медленно покачивать головой из стороны в сторону.

Отныне запах кофе и виски всегда будет вызывать у меня стремительно нарастающее чувство безотчетного страха.

— Что-то… случилось?

— Бенни мертв, — сказал Перкинс, отчетливо выговаривая каждый слог.

Я прислушалась к себе, и мне показалось, что мое сердце вот-вот остановится. Волна раскаяния нахлынула на меня, волна страха встретила её и захлестнула — я тонула, я падала в обморок. Перкинс успел метнуться, перевалившись через стол, и удержать мое слабое тело. Он схватил меня за руку и вернул в исходное положение.

— Что случилось? — повторила я. Перкинс поднялся, обошел стол и коснулся моего плеча, успокаивая:

— Не то, не то, что они говорят. — Перкинс приподнял чашку с кофе и виски. — Лучше выпей.

Я выпила и закашлялась. Слезы потекли по щекам. Удивительно, но этот отшельник протянул мне изумительно чистый носовой платок.

— Они? Сказали? Случилось? — вырвалось у меня. — Кто «они»?

— Полиция, — сказал Перкинс. — Они убили Бенни, он бы не нарвался на…

— Да! Знаю, — сказала я. — Сам, он бы никогда!

— И я знаю. Уйти из жизни Бенни, без строкстрочек-послания в?.. — Перкинс тронул рукой край моего стула. — Сукин сын, он был помешан на слове. Простите меня. — Перкинс вздрогнул. — Простите.

— Нет, вы правы, — пробормотала я и высморкалась. По дому разнеслось эхо.

— Он не погиб. Он был убит. Подумай, детка, что дальше? Уж кто-кто, а я-то знаю, что парень был весь в чужих заботах и радостях и, знаешь, милочка, никогда не болтал о частностях. Он както бросил фразу: «Тебе, Перкинс, лучше не знать, чем знать». Кто-то его здорово доставал, да?

— Да? — содрогнулась я. И подумала — кто? Перкинс достал кисет, бумагу, долго-долго сворачивал сигарету.

— А куда денешься? Три недели тому назад… — Перкинс усмехнулся. — Три недели. Утро, я пожарил картошку и пошел в конюшню, не смейся, позвать Бенни завтракать. Теперь в моей конюшне нет лошадей — зато там есть одна маленькая комнатка, которую Аронс облюбовал себе под жилье.