Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Работорговец (Русские рабыни - 1)

ModernLib.Net / Детективы / Христофоров Игорь / Работорговец (Русские рабыни - 1) - Чтение (стр. 1)
Автор: Христофоров Игорь
Жанр: Детективы

 

 


Христофоров Игорь
Работорговец (Русские рабыни - 1)

      Игорь Христофоров
      Русские рабыни
      Книга первая
      Работорговец
      Первая часть
      1
      Серую папку перечеркивала по диагонали жирная красная полоса.
      -- Склонна к побегу, -- безразлично произнесла начальник колонии и подняла от папки выцветшие, словно бы стершиеся о жизнь глаза. -- Отсюда уже не убежишь.
      Стоящая посередине кабинета невысокая девушка в синей фуфайке с протравленной известью цифрой "3" на левом рукаве куснула пухлую нижнюю губку, быстрым взглядом обежала полковничью форму начальницы, университетский значок на груди и яркие пластиковые колодочки медалей за выслугу лет и юбилеи армии и прохрипела сухим горлом:
      -- Все равно убегу.
      Начальница повернулась к ней боком в кресле-крутилке и показала за окно:
      -- А что ты на это скажешь?
      С высоты второго этажа даже сквозь грязные, в серых сухих полосах окна хорошо просматривалась уходящая вдаль, до самой караульной вышки, вспаханная контрольно-следовая полоса. Слева ее граница очерчивалась металлической сеткой-путанкой, справа -- четырехметровым забором, по верху которого черной ниткой скользил провод сигнализации и горбились стойки фонарей. Еще одна сетка-путанка тянулась между ними прямо по вспаханной земле.
      -- Все равно убегу, -- упрямо повторила девушка.
      -- Да я тебя!.. -- крикнула начальница и, развернув кресло, грудью навалилась на стол. Правой рукой она привычно нащупала кнопку звонка и до боли в подушечке указательного пальца надавила на нее.
      В распахнувшейся двери возник молчаливый серо-зеленый призрак. Девушка испуганно обернулась. На призраке в обтяжку, четко подчеркивая немаленький размер грудей, сидела такая же, как и на начальнице, военная форма, но вместо офицерских погон с просветами цвета запекшейся крови на плечах косо лежали сержантские. У призрака были коротко стриженные пепельно-серые волосы, прикрытые мятым беретом, совершенно незапоминающееся лицо , на котором самым заметным были ярко напомаженные губы, и черная рация в руке.
      Начальница внимательно посмотрела на нее, словно не понимая, зачем в кабинете появился контролер из службы режима, и уже хотела отдать приказ, но что-то изнутри кольнуло ее. Вряд ли это была жалость, потому что за долгие годы службы в колонии для несовершеннолетних девушек она поняла, что жалость только портит их. Не походило это и на любопытство, поскольку давно уже ее невозможно было удивить. Махнув рукой на дверь, начальница оживила призрак, и он исчез так же беззвучно, как и появился.
      -- Сядь! -- приказала она девушке.
      Та подчинилась, но, даже сев, упрямо смотрела мимо начальницы в окно, где за забором виднелся желто-красный островок осеннего леса.
      -- За такое дерзкое поведение ты уже через минуту сидела бы в ДИЗО, -- нервно открыла начальница папку. -- Знаешь, что такое -- ДИЗО?
      -- Не-ет, -- тихо ответила девушка, хотя и уловила что-то общее с СИЗО -- следственным изолятором, где ей пришлось так долго и так мучительно сидеть.
      -- Это -- дисциплинарный изолятор. Своего рода тюрьма внутри колонии, -- и резко спросила: -- Что тебе у нас не нравится?
      -- У вас? -- удивленно распахнула девушка карие глаза и покраснела. Она ждала любого вопроса, но только не такого.
      -- Да, что тебе, Ирина Конышева, -- отстранившись подальше от папки, прочла она, -- не нравится у нас?
      -- Вообще-то... не знаю...
      -- А чего ж тогда бежать собралась?
      -- Меня несправедливо осудили, -- еще краснее стала девушка.
      -- Большой срок дали? -- опять вернула она безразличие в голос.
      -- Срок?.. Я в этом не понимаю. Я... я не совершала кражи, за которую меня осудили, -- еле выдавила девушка.
      -- А кто же тогда обчистил магазин? -- вчитываясь в строки "Дела", холодно спросила начальница. -- Призраки?.. Ну вот: свидетели есть, улики тоже, сомнений у суда вообще не было...
      -- Я ничего не крала. -- Надрыв в голосе стал так силен, что после этих слов неминуемо должны были появиться слезы.
      -- На, -- протянула начальница носовой платок, и то, как торопливо тонкие девичьи пальчики вырвали его и прижали к глазам, еще раз кольнуло ее изнутри.
      Что-то исходило от этой девушки такое, что напоминало начальнице ту прежнюю, щупленькую девочку, какой она сама была почти тридцать лет назад. Такое же странное соединение слезливости и упрямства, женственности и мужественности. Когда-то давно отец выгнал ее из дома, узнав, что она после окончания пединститута пошла работать офицером-воспитателем в колонию. Для него, человека с принципами, видевшего в дочери лишь учителя, переход в колонию показался похлеще оскорбления. Реки слез пролила она долгими ночами от обиды, но домой не вернулась. Наверное, сейчас, когда остыло сердце и серее стал мир вокруг, она бы так не поступила. Она бы вернулась к отцу, к тихой, всего боящейся матери, и жизнь потекла бы по иному руслу...
      -- В общем, так, -- оборвала начальница свои мысли. -- Считай, что этого разговора у нас с тобой не было. Две недели карантина ты провела без замечаний. Инфекционных болезней нет, -- подняла она взгляд от бланка анализов, подшитых к делу. -- Будешь хорошо вести себя и ударно трудиться -- выйдешь после одной трети срока. -- И вдруг встрепенулась: -Тебе сколько лет?
      -- Семнадцать... Летом было семнадцать. -- Она положила на стол рядом с папкой аккуратно сложенный платочек. -- Спасибо, -- и шмыгнула маленьким, как под линеечку проведенным носом. Его кончик был красным и жалким.
      -- Летом, -- поджала сухие, небрежно мазнутые помадой губы начальница. -- Значит, все равно на "взросляк" переводить...
      -- Что?
      -- Во взрослую колонию, говорю, переводить... Ну, ладно. Еще дожить нужно... Все, можешь идти.
      Девушка мягко, беззвучно встала, поправила измятую фуфайку. Поморгав красными воспаленными глазами, хотела еще что-то сказать, но передумала.
      -- Тебя определили в третий отряд, -- напомнила белая тройка на рукаве фуфайки начальнице. -- Первое отделение. Офицер-воспитатель -старший лейтенант Артюхова. Она сейчас к тому же и начальник отряда. Точнее -- и. о., пока настоящий начальник в отпуске. -- И она торопливо закрыла "Дело", подумав, что, в сущности, не совсем ее обязанность -беседовать со всеми вновь прибывающими, но раз уж зам по воспитанию тоже в отпуске, то эту ношу приходится тащить ей самой. -- Моя фамилия -Грибанова. Звание -- полковник внутренней службы, -- теперь уже подумала о том, что для воспитанницы ее фамилия не имеет никакого значения. -Контролер ждет в коридоре. Она отведет тебя в жилкорпус. О-о, скоро уже и обед! -- Посмотрела она на часы с кукушкой, висящие на стене кабинета справа от выцветшего прямоугольника, на месте которого когда-то находился портрет Макаренко.
      2
      Серый асфальт. Серые лужи. Серое небо. Серые дома жилзоны.
      Когда остановились у входа в мрачное двухэтажное здание, Ирине показалось, что и внутри у нее все стало таким же серым. "Помни, твое пребывание здесь должно быть последним", -- прочла она на транспаранте, вывешенном между окнами этажей, и зябко поежилась.
      -- Подожди меня здесь, -- черным огрызком-антенной рации показала на лужу у входа контролерша-сержант, наконец-то переставшая быть молчаливым призраком, и нырнула под козырек подъезда.
      В лужу, естественно, Ирина не шагнула, а так и осталась стоять на прежнем месте. Сегодня впервые она узнала, что три года отсидки, которые дал ей суд, вполне могут оказаться всего лишь годом, и это была, наверное, единственная хорошая новость за последние месяцы. Все же остальное казалось даже не серым, как сейчас все вокруг, а черным. Словно какая-то злая туча накрыла ее и сколько она ни пыталась выбежать из мрака, подставить лицо солнцу, туча не отпускала, а неслась и неслась все время над ней. Неожиданный арест патрульным нарядом милиции, сырой, воняющий вокзальным туалетом, едким потом и сырыми тряпками следственный изолятор, дурацкие допросы, очные ставки с людьми, которых она впервые в жизни видела, свидетели с наглыми физиономиями, "улики", которые совал ей в лицо еще более наглый следователь, фотографии разбитых витрин, разворованных полок магазина, в котором она, как ни напрягала память, так и не вспомнила, была ли хоть раз в жизни, потом -- суд, испуганное, искореженное ужасом и стыдом лицо матери, этап и -- колония. Почему это все произошло? Случайность, ошибка милиции, гонка за выполнением плана по раскрываемости или чей-то умысел?
      -- Воробышек! -- вопреки ее мрачным мыслям произнесли губы.
      Метрах в пяти от Ирины, возле крашенных в свекольный цвет фундаментных блоков здания, по асфальту странно передвигался воробей. Он то делал два-три шажка, то припадал на правый бок и тогда болезненно вжимал в перышки крохотную, совсем не дергающуюся влево-вправо, как это бывает у птиц, головку. Если бы он не двигался, то вообще был бы незаметен на асфальте, но он все-таки ковылял, словно не хотел и вправду умереть и стать частью холодного асфальта.
      Ирина шагнула к нему, но обрушившийся сзади грохот и тупой тычок в икру правой ноги заставили ее обернуться. Сердце, отозвавшись на испуг, молотило, наверное, с такой же частотой, как у больного воробышка, а глаза не могли поверить увиденному: точно на том месте, где две-три секунды назад стояла она, лежала расколовшаяся бетонная плита. Из таких плит обычно делают бордюр вдоль дорог. На уголке самого большого куска темнело что-то похожее на кровь. Вроде как содрал кожу тот, кто тащил плиту.
      Ударившись об асфальт, она раскололась, оставив на его серой шкуре выбоину. Несколько кусков разлетелось в стороны. Один из них попал Ирине в ногу, и она, согнувшись и потирая ушибленное место, одновременно и стерла серую цементную пыль с казенных шерстяных колготок, выданных еще в карантине.
      Выпрямившись, посмотрела наверх, на крышу. Ее жестяной, расчерченный ровными прямоугольниками скат с небольшим козырьком-навесом вдоль всей стены был пуст.
      -- Воспитанница Конышева, -- заставил ее вздрогнуть голос контролерши, появившейся в дверях. -- Следуйте за мной... А это что? -наконец заметила она то, что давно могла бы заметить.
      -- Я не... оно упало, когда я...
      -- Откуда упало? -- Почему-то посмотрела контролерша в небо, чуть не уронив с головы берет.
      -- Не знаю... может, с крыши...
      Ирине только в этот момент стало по-настоящему страшно. Может быть, потому что контролершу больше волновало,
      откуда
      упала плита, чем то,
      на кого
      она падала.
      -- Ладно. Разберемся, -- безразлично произнесла контролерша. -- Такие плиты в производственной зоне лежат. Там тротуар накатывают. Какая-нибудь дура сюда приперла. За вами только глаз да глаз нужен. Ну, ладно, -- вдруг вспомнила о чем-то более важном, переложила рацию из руки в руку, поправила китель, перетянутый портупеей, и приказала: -- Пошли в каптерку за постельными принадлежностями.
      -- А можно?.. -- встрепенулась Ирина, которую как что тянуло за спину. -- Извините, я быстро.
      Она подбежала к воробышку, отковылявшему всего-то на полметра от того места, где его последний раз видела Ирина, взяла на ладошку крохотное тепленькое тельце и, прижав его к фуфайке, бегом вернулась к контролерше. Воробышек заставил забыть о плите и, когда она бежала, глядя на него, то чуть не упала, споткнувшись о ее кусок. А, споткнувшись, опять помрачнела. Неужели плита упала случайно? Или целились точно в нее?
      -- Все равно подохнет, -- холодно заметила контролерша и, раскачивая подушками ягодиц, пошла по лестнице наверх.
      Ирина еще сильнее прижала к груди воробышка и поплелась следом.
      3
      Так устроена женщина, что ей все время кого-то надо жалеть: своих детей, мужа, маму, отца. А если нет никого рядом, если некуда выплеснуть жалость, она будет настойчиво искать, кому ее отдать. Холодная, злая женщина -- всего лишь женщина, которая просто забыла, что она должна кого-то пожалеть.
      В ладонях Ирины серым комочком копошился воробышек, и она была счастлива лишь от того, что он есть на свете. Запасенным еще из карантина йодом Ирина обработала ранку на крыле, ниткой подвязала его, чтоб оно не волочилось, и теперь со сладким чувством слушала стук крохотного сердчишка в ладонях.
      -- Подогрев приперла? -- что-то непонятное спросили сверху.
      Ирина, сидящая на кровати поверх клетчатого одеяла, вскинула голову. Перед ней стояла высокая худющая девушка с узким землистым лицом. Давно немытые черные волосы отливали жиром, над тонкими, хищно стиснутыми губами виднелись усики, а глаза излучали из глубины такой беспощадный взгляд, что его сила дошла до самого сердца Ирины.
      -- Какой подогрев? -- еле сдержала она дрожь и не сбила ею голос.
      -- Ты дурочку из себя не ломай, -- начальственно произнесла девушка и поправила бинт на правой кисти, сквозь который проступала свежая кровь.
      Ирина поняла, что переспрашивать глупо, и вдруг заметив на сгибах рук длинные, над венами тянущиеся полосы из синих точек, скорее догадалась, чем поняла наверняка.
      -- У меня ничего нет, -- ответила она, неприятно ощутив, что против своей воли встает.
      -- Тогда бабки гони.
      На девушке ладно сидела синяя джинсовая рубашечка с засученными рукавами, такого же колера джинсовая юбка, и Ирина уж было подумала, что перед ней одна из вольнонаемных работниц колонии, но тут в спальное помещение ввалилась краснощекая пухлая девчонка в стандартной синей фуфайке с цифрой "3" на рукаве и крикнула в их сторону:
      -- Спица, тебя ищут! Уже отряд на обед построился.
      -- Тащи фуфайку! -- не оборачиваясь, крикнула Спица.
      -- А-а, ты без нее... Щас, щас, -- по-рабски засуетилась девушка, мячиком прокатилась по проходу между коек к последней, стоящей у батареи кровати, и вернулась уже с синим комком под мышкой.
      -- Проверь ее! -- ткнула в Ирину пальцем Спица. -- Динамо крутит, что подогрева нету.
      -- Ну-ка! -- нагло сунула девушка руку в левый карман Ириной фуфайки.
      На одеяло упал пузырек йода, платок, расческа и обжатые резиночкой три купюры по пять тысяч.
      -- Вот, -- ловко подняв деньги с кровати, протянула их Спице девушка.
      Та схватила их длинными пальцами, сжала и, продолжая движение, той же рукой снизу по челюсти ударила Ирину. Воробышек выпал на пол, прямо к ногам Спицы, и, словно что-то предчувствуя, поковылял под кровать.
      -- Заразу всякую таскаешь! -- футбольнула Спица серый комочек, и воробей, ударившись о стальную ножку кровати, как-то враз затих, перестал двигаться. -- Второй карман! -- гаркнула она девушке, и та послушно выполнила приказ.
      У Ирины все качалось перед глазами, противная, тошнотворная муть мешала тому, чтобы стать сильнее страха, но руку девушки, нагло нырнувшую в карман, она все же поймала за запястья и так впилась в нее ногтями, что та взвыла.
      -- Ах ты, сучка! -- еще раз замахнулась Спица, но то, что она заметила краем глаза, заставило ее опустить руку и всего лишь провести ладонью по ладони, будто бы отряхивая пыль.
      -- Вы почему не на построении? -- спросила идущая к ним полная женщина в военной форме.
      -- А мы с новенькой знакомимся, -- сладенько ответила Спица. -Думали, что землячка, а она, оказывается, из другой области родом.
      Ирина машинально отпустила запястье. Девушка, так ничего и не достав из кармана, мячиком катнулась к двери, бережно поддерживая оцарапанную руку, Спица -- за ней.
      -- Ты почему раньше времени с работы ушла? -- перегородила женщина дорогу Спице.
      -- А кто вам сказал?
      -- Сорока на хвосте принесла.
      -- Я руку порезала, -- Спица подняла перебинтованную кисть, а второй рукой быстро накинула фуфайку на плечо так, что рукав доставал до пола. Это было единственное, чем она еще могла восстановить утраченное положение блатной.
      Чуть сгорбившись, Спица с вызовом смотрела на женщину, и неприятней всего ей было от того, что новенькая не видит ее смелого выражения лица. И от того, что не видит, она становилась для Спицы еще противнее.
      -- А кто тебе разрешил клипсы надеть? -- Женщина старательно не замечала ее гримасы.
      -- Как это -- кто?.. Сейчас -- демократия. Все можно. Разрешили ж в вольной одежде, а не только в фуфайках по зоне шастать... А почему клипсы -- нельзя?
      -- Сними, -- хмуро потребовала женщина.
      Спица дрожащими пальцами отщелкнула два малиновых треугольничка. Нервно положила их на ладонь женщине.
      -- На экскурсию в город, если, конечно, ты эту экскурсию заслужишь, получишь их обратно. А пока... Пока иди в строй...
      Спица гордо обогнула женщину, зло стрельнула глазами по Ирине и исчезла за дверью.
      -- Воспитанница Конышева? -- пряча клипсы в накладной карман офицерского кителя, спросила женщина.
      -- Да, -- еле оторвала Ирина взгляд от воробышка, который медленно остывал в ладонях.
      -- А я -- старший лейтенант внутренней службы Наталья Петровна Артюхова, воспитатель вашего отделения. -- И вдруг спросила, как выстрелила: -- Что они у тебя забрали?
      -- Ничего, -- тихо ответила Ирина.
      Ей очень хотелось плакать, но еще больше хотелось, чтобы никто этого не видел. И она сглотнула слезы.
      4
      Фабричный цех Ирине понравился. Хотя бы потому, что Спица по странному разделению труда в их бригаде почему-то работала этажом ниже, и она могла не ощущать на себе ее тяжелый, продавливающий душу взгляд. Ей вполне хватило вчерашней столовой, где Спица с соседнего столика смотрела на поедаемые Ириной сухие, совсем без масла, макароны с таким видом, словно эти макароны отобрали именно у нее. В школе, правда, они оказались в разных классах. Спица уже третий год сидела в восьмом, а Ирину определили в одиннадцатый, хотя и это она считала недоразумением. В школе-то она уже закончила свой одиннадцатый, закончила всего с двумя четверками, выбивающимися из ровного ряда пятерок, ей оставалось сдать выпускные экзамены, но забрал ее патруль именно в день перед первым из них -сочинением по русскому языку, чтобы потом, словно в издевку, заставлять ее писать десятки сочинений-объяснительных на совершенно маразматическую тему. На вечерней линейке Ирина не видела, но чувствовала затылком взгляд Спицы и очень боялась ночи. Ожидание расправы разорвало ночь на мелкие клочки. Она то спала пару минут, то с испугом по полчаса ловила малейший шум: всхлипы, бормотания, скрип панцирных сеток, удары дождевых капель по оцинкованным подоконникам.
      И все-таки цех ей понравился больше всего в колонии.
      Ирине, как не умеющей работать на швейной машинке, сразу дали простое поручение -- настилать на огромные синие столы белое полотно для раскройки. Осмотревшись, она сразу поняла, что и здесь, на производстве, существовала своя иерархия. В цехе были свои "спицы"-бугры, которые под отсутствующими взглядами контролеров, воспитателей и мастеров из вольнонаемных подремывали над замершими машинками, пока пахари по соседству умудрялись за минуту обстрочить две наволочки -- как бы за себя и за "того парня", точнее, девушку. Самая низшая каста, среди которой явно выделялись девочки с отклонениями в психике, носила уже готовые наволочки по проходам, сметала лоскуты, бумажки, мусор и вообще вела себя так, словно она существует сама по себе и никакого отношения к другим не имеет.
      Засмотревшись за одной из таких девочек, у которой на голове горели рыжие, точно надраенная медная проволока, волосы, Ирина неожиданно получила пинок в плечо. Она удивленно повернула голову и тут же отпрянула от слишком близко наплывшего на нее округлого, с азиатскими скулами лица.
      -- Будес на ние сыматлеть, убью! -- громко прошипела голова сквозь стрекот машинок. -- Ана -- мая! Поняла?
      Ирина ничего не поняла, но испуг заставил ее кивнуть.
      Голова отплыла. Коренастая кривоногая девица грубой мужской походкой подошла к рыжеволосой, что-то сказала ей на ухо, сочно поцеловала в губы и пошла к своей швейной машинке.
      -- Конышева, твоя очередь! -- крикнули из угла цеха.
      Ирина понятливо кивнула, подошла к опустевшей грузовой тележке и с грохотом покатила ее перед собой в сторону склада. Налегая грудью на стальную трубу ручки, вырулила на лестничную площадку, на которой почему-то не было перил, ударом тележки растворила ободранные двери склада и уже привычно, поскольку делала это второй раз, крикнула:
      -- Ткань для третьего цеха!
      Две крепкие курносые девчонки в цветастых платках молча загрузили тележку отмотанной с огромной бабины белоснежной тканью и так же молча ушли в глубь склада. Здесь, в колонии, у каждой была какая-то своя таинственная жизнь и, как поняла Ирина, самым большим преступлением считалось желание узнать хотя бы часть этой тайной жизни у другого.
      Она с трудом развернула груженую тележку. Часть ткани повело вправо, и Ирина, чтобы удержать ее и не дать упасть на пыльный, густо усеянный обрывками ниток пол, схватила за край ткани, потянула всю стопку к себе, а потом, чтоб еще ловчее удерживать эту качающуюся белую башню на ходу, обернула ткань пару раз вокруг кисти правой руки.
      Назад, в цех, ехала медленнее. И опять посмотрела вправо, на провал между этажами. Почему на площадке не было перил, она не знала. Ирина с любопытством подумала, что надо бы об этом спросить, и тут ее бросило как раз вправо, в ту самую черноту между этажами, от которой могли бы спасти лишь перила.
      Перевернувшись в воздухе, она выхлестнула испуг в утробном, жутком крике. То ли разорвавшее горло "А-а-а!", то ли "Ма-а-а!" метнулось вверх из черного межлестничного колодца и, вонзившись в груженую тележку, превратилось в канат, который почему-то больно дернул ее за плечо. Ирина вскинула лихорадочные, почти ничего не видящие глаза и только тогда поняла, что это не крик, затвердев, превратился в канат, а ткань, конец которой она плотно обернула о кисть правой руки, захлестнулась за ручку тележки и, рванув ее руку и чуть не вывихнув плечо, удержала метрах в двух над площадкой первого этажа.
      -- По-мо-ги... -- по складам тихо прохрипела она, но досказать не успела.
      Тележка, не выдержав тяжести, накренилась и беззвучно упала вслед за Ириной.
      Вернувшийся страх обезболил грубый, резкий удар Ирины о нижние ступени лестницы и заставил волчком откатиться по грязной, исхоженной девичьими тапками площадке к двери. Рядом, оглушив звуком удара, грохнулась тележка. Искры брызнули в лицо Ирине. Она закрыла его дрожащими ладонями и долго боялась отпустить их.
      Сверху кричали, чьи-то ноги грохотали по лестнице все ближе, ближе, пока кто-то резкий, властный на схватил Ирину за худенькие кисти рук и не оторвал их от бледного, постаревшего лица.
      -- Жива? -- спросил чей-то знакомый голос и сам себе ответил: -Жива.
      В полумраке первого этажа под светом, ворвавшимся в распахнувшуюся дверь, остро блеснули три звездочки на погоне офицерского кителя.
      -- Ну что ж ты так неосторожно, -- укоризненно покачала головой бледная Артюхова.
      -- Ме... ме... меня то... толкнули, -- вдруг вспомнила отсеченную ужасом секунду перед падением Ирина.
      -- Не может быть. Тебе показалось, -- заботливо погладила ее Артюхова по голове, на которой сбился к затылку обязательный на производстве белый платок. -- Там никого не было.
      -- Нет. Меня толкнули, -- уже убежденнее сказала Ирина и, только тут заметив десятки лиц, смотрящих на нее, испугалась того, зачем она это сказала.
      5
      Откуда взялся в цехе этот огромный пахнущий машинным маслом пресс, она не знала. И как она попала на его скользкую отполированную поверхность, она тоже не знала. И не знала еще многого: почему ее держат за руки и ноги, почему все вокруг молчат и почему мрачная черная плита пресса ближе и ближе надвигается на нее, и, кажется, она даже чувствует, как под ее давлением плотнее и тверже становится воздух, и от этого ей труднее и труднее дышать. А может, и не в плите дело, а в страхе, обжимающем ее беззащитное, обреченно подергивающееся тело. И нужно бы крикнуть, но нет силы в губах, сух и шершав язык, плененной птицей беззвучно бьется что-то в горле. За что ей уготована эта казнь? Что такого совершила она, чтобы расплачиваться столь страшными муками? Кто скажет ей правду?
      Но молчат, угрюмо молчат все вокруг. И в этой тишине -- явное знание того, что неведомо ей. А плита уже наплыла, и видны выщербины в металле, и видны темные пятна. Не от чьей-то ли крови?
      Она в последнем, отчаянном усилии рванула правую руку, плечо ушло вверх и первым попало под стотонную тяжесть плиты. Пресс сдавил его, потом еще сильнее.
      -- А-а-а, -- наконец застонала она.
      -- А ну вставай, сучка! -- почему-то толкнула в бок плита, хотя двигаться могла лишь сверху вниз...
      -- Что? -- вскинулась на кровати Ирина и только тогда, под схлынувший сон, поняла, что нет никакого пресса, что никто не держит ее за руки и ноги, а за плечо трясла щупленькая с короткой стрижкой девушка.
      Вокруг -- полумрак ночи. Вокруг -- стоны, храп, скрип пружин.
      -- Какого хрена ты на моем месте спишь? -- запахом пепельницы дохнула девушка.
      -- Место?.. Мне это... стар... старший лейтенант... как ее...
      -- Артюхова, что ли?
      -- Да-да, Артюхова...
      -- А-ну, вылазь! Чихать мне на Артюхову! -- девушка рванула Ирину за руку. -- Я не хочу у окна кемарить. Там дует. Я здесь спала до ДИЗО.
      -- До ДИЗО? -- машинально, как будто и не на себя, натянула Ирина синий халат, фуфайку. И на каждое движение болью отзывалось ударенное в цехе плечо. -- До ДИЗО? -- И вдруг вспомнила, что действительно на вечерней поверке была названа новая фамилия, и девчонка, стоящая рядом с ней, уважительно пропела: "Ну-у, освободи-и-или крутячку! Теперь она кое-кому мозги вкрутит!"
      -- Давай кантуйся пошустрее!
      Стоило Ирине встать, как девушка оттолкнула ее, швырнула поверх ее подушки еще одну, которую она до этого держала под мышкой, застелила Ирино одеяло еще одним и прямо в синем повседневном халате нырнула под теплое одеяло. Растягивая слова зевком, попрощалась:
      -- Канай отседова, шмакадявка!
      Ирина вышла в проход между рядами двухъярусных коек, обернулась к двери. Уронив голову на тумбочку и по-детски поджав ноги под табуретку, крепко спала контролерша. Наверное, она лучше Ирины знала, есть ли где свободные места, но будить ее не хотелось. Здесь, в колонии, любое действие имело не такие последствия, на которые можно было рассчитывать на воле. И от этого больше всего хотелось вообще ничего не предпринимать.
      Напрягая глаза, Ирина на цыпочках прошла по проходу. Клетчатые одеяла в левом ряду горбились бугорками. В полумраке чуть не ударилась лбом о стену. Потрогала ее рукой, словно проверяя, не подвели ли глаза, и двинулась вдоль другого ряда.
      -- Не смотли больсэ на Конысэву, -- прохрипел кто-то на нижнем ярусе.
      Нога Ирины в коричневом казенном тапочке, занесенная для шага, замерла в воздухе. В густом кисельном полумраке ночи можно было не верить глазам, но ушам...
      -- Она-а-а краси-и-ивая, -- тихо-тихо пропел чей-то голосок.
      -- Я ее убью, -- еще грубее стал первый голос. -- Неузэли тибе са мной не было плиятно? -- настойчиво спрашивал он.
      -- Мне? Да-а, прия-я-ятно... Но ты такая иногда... ну это... гру-у-убая...
      -- Плосто я тебя люблю сильно. Как муж-ж...
      "Азиатка", -- вспомнила и голос, и лицо Ирина. Боже мой, оказывается, за нее уже начиналась драка, хотя еще вчера никто бы не смог ей доказать, что женщина может жить с женщиной. В газетах писали, что это происходит где-то далеко, где-то на Западе, но это было все равно что на другой планете. И вдруг -- рядом...
      Перестав дышать, она прошла к концу ряда и только тогда заметила пустую койку на верхнем ярусе прямо против окна с широкой незаклеенной трещиной. На койке лежали лишь матрац и простыня. Ирина сходила к вешалке, забрала свою фуфайку, с трудом, под боль в плече, вскарабкалась на раскачивающуюся койку. Сунула ладошку под голову, свернулась калачиком, поправила на коленях халат и прикрылась фуфайкой. На ноги ее не хватило, и пальцы, как она ни шевелила ими, все равно стали холодеть, а в затылок сквозь щели из незаклеенных окон и сквозь щель в стекле тянул холодный октябрьский ветер. Хотелось спать и хотелось плакать. Но еще сильнее хотелось удрать из колонии, в которой все было таким страшным, таким таящим в себе угрозу: люди, дома, лестницы, кровати. Даже ветер из щели был злым, колонистским, словно и не с воли долетел он до нее, а вечно юлил и юлил по двору.
      Скрипнули сильнее обычного пружины на чьей-то кровати, прошуршали надеваемые на ноги тапки. Какая-то воспитанница пошла по проходу к двери.
      Уже поняв, что здесь нельзя быть любопытной, Ирина все же не сдержала себя и, приподняв голову, посмотрела на идущую. Движение было вызвано скорее ожиданием опасности, чем действительно любопытством, и оно вряд ли могло чем-то помочь. С такого расстояния все казалось однообразно черным. Но в окна ударила освободившаяся от туч луна, облила комнату едким лимонным светом, и тут же Ирине показалось, что он обжег и ее изнутри.
      По проходу шла Спица. У спящей контролерши она остановилась, послушала тишину, повернулась к тому месту, где еще несколько минут назад спала Ирина, внимательно всмотрелась туда, будто запоминая что-то, и вдруг тенью скользнула прочь из спального помещения.
      Ее не было долго. Настолько долго, что иззябшая, с уже бесчувственными пальцами на ногах, Ирина все же уснула.
      А проснулась под крик:
      -- Мурку убили!
      Вокруг все загрохотало, задвигалось, кто-то завизжал так, что у Ирины пусто стало в голове. Она спрыгнула с койки, чуть не упав. Онемевшме ноги не хотели держать ее.
      Перед глазами белела стена из девичьих ночнушек.
      -- Ой, какой ужас!
      -- Где?! Дайте посмотреть, где?
      -- Теперь точно -- оргпериод, строевые...
      -- Чего ты гонишь! Не будет никакого оргпериода! Пусть только попробуют! Мы им живо мозги вправим!
      -- Мурка ж должна была в ДИЗО кантоваться...
      -- Да ее в обед освободили! Забыла, что ли?
      -- Ух-х, прямо в спину!
      -- Да не Мурка это! Секите: на бирке фамилия Конышевой.
      -- А хто это, девки?
      -- Да новенькая одна!
      -- Какая новенькая! Вы что: ослепли?! Это ж Мурка! И наколка на руке -- ее!
      -- Не подходите, девочки, следы сотрете! Сейчас начальство придет!

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15