Изложенные сценарии возможных событий вокруг Плевны в период с 25 июня (7 июля) по 7 (19) июля 1877 г. несомненно привели бы к укреплению позиций Передового отряда Гурко. Ведь именно неопределенность сил и намерений Османа-паши, порождаемые этим преувеличенные представления об их численности и атакующем потенциале, отвлекли внимание русского командования от поддержки действий Гурко. И отвлекли даже в большей степени, нежели письмо Александра II от 28 июня (10 июля), которым он остудил наступательный порыв главнокомандующего.

«Первая Плевна» сгустила «туман неизвестности». Именно в него все больше стало погружаться русское командование, теряя как темп наступательных действий, так и энергию их стратегического целеполагания. В этом «тумане» войны инициатива ускользала из рук штаба русской армии, и он все в большей мере начинал действовать по обстановке – когда не ты формируешь выгодную тебе реальность, а твой противник. И вот уже такая реальность все плотнее начинала сгущаться вокруг русской армии. «Главный штаб армии, – писал Игнатьев 10 (22) августа, – не управляет уже войной, предоставив туркам инициативу»[382]. Об этом же писали в своих воспоминаниях Куропаткин, Газенкампф, Скалон.

Любопытная ирония войны: отвергнув 28 июня (10 июля) решительные наступательные предложения главнокомандующего, Александр II потребовал от него представить окончательный план действий к 8 (20) июля[383]. К сроку план представлен не был. С этого дня планировать действия русской армии начинала «Плевна».

Передовой отряд Гурко оказался ее заложником. Он лишался столь необходимой ему резервной подпитки для развития успеха. Собственные же силы отряда стремительно таяли, а вместе с силами таяли и шансы, как выразился Н.П. Игнатьев, «лучшего способа действий против турок» – быстрого прорыва к Константинополю и черноморским проливам[384]. Так думали не только Гурко и Игнатьев. Эти мысли разделяли очень многие российские офицеры, генералы, политики и общественные деятели. Но думали ли так те, кто реально принимал военные и политические решения в Российской империи? И прежде всего ее венценосный глава – Александр Николаевич Романов? Ответы на эти вопросы отнюдь не однозначны, и нам предстоит в этом разобраться.

В сентябре 1877 г., во время встречи с государем, Гурко пришлось выслушать от него не только похвалу в свой адрес, но и явный упрек по поводу «второй части» его забалканского похода[385]. Да, отряду Гурко под давлением превосходящих сил противника в конечном счете пришлось отступить за Балканы. Но именно благодаря его маневренным действиям в долине Тунджи, разгрому 19 (31) июля шедшего на соединение с Сулейманом-пашой восьмитысячного отряда Реуфа-паши, героической обороне Эски-Загры (Стара-Загоры), в которой особенно отличились болгарские ополченцы, был отсрочен удар армии Сулеймана по Шипкинскому перевалу. Понеся значительные потери при взятии Эски-Загры 19 (31) июля, Сулейман-паша почти три недели не мог организовать наступление на Шипку. Это время и позволило русским укрепить оборону перевала.

Ну, а если план Гурко, отправленный главнокомандующему 10 (22) июля, был бы все же принят? Заметим, что этот план уже исходил из понимания того, что неудача под Плевной заставила штаб армии резко ограничить наступательные действия основных сил русской армии и, следовательно, поддержку Передового отряда. В этой ситуации, напомню, Гурко просил минимально возможного: притянуть к себе прибывшую к Хаинкиойскому перевалу бригаду генерал-майора Борейши.

Н.В. Скрицкий пишет: «Главнокомандующий бригаду выделил, а характер действий оставил на усмотрение Гурко»[386]. Если со вторым утверждением Скрицкого можно согласиться – оно подтверждается запиской великого князя, то первое явно вводит в заблуждение, уводя от ответа на вопрос: когда? Гурко передали бригаду Борейши только 14 (26) июля. А за два дня до этого, 12 (24) июля, штаб армии уведомил командира Передового отряда, что в связи с необходимостью удерживать и разрабатывать Хаинкиойский перевал великий князь считает невозможным перемещение бригады Борейши от Хаинкиоя к Казанлыку, как это предлагал Гурко двумя днями ранее, 10 (22) июля[387].

В сознании главнокомандующего и руководства штаба армии начинала проступать «печать» Плевны. И 10 (22) июля бригада Борейши «выделяется» не Гурко для поддержки его решительных наступательных действий, а для прикрытия Хаинкиойского прохода с целью недопущения прорыва войск Сулеймана-паши на этом направлении. Эти войска еще только сосредотачивались и не были готовы к наступлению, а от них уже начинали выстраивать оборону, жертвуя возможностью разбить их по частям.

Под влиянием полученных разъяснений штаба армии Гурко писал великому князю из Эски-Загры того же 12 (24) июля:

Да, действительно, «чрезвычайно прискорбно»… Но если бы русское командование все же иначе прореагировало на плевненскую осечку?

Представим, что 12 (24) июля после трехдневного отдыха Передовой отряд, как и предполагал Гурко, начал бы движение совместно с батальонами бригады Борейши. Тогда на следующий день он вполне мог оказаться в окрестностях Карабунара. Сюда пришло бы 15 пехотных батальонов и около 20 эскадронов и сотен кавалерии. Уже утром 14 (26) июля Гурко мог атаковать авангард колонны Сулеймана-паши у Карабунара и далее продвигаться в направлении Тырново – Семенли. Шансы на успех были весьма велики. Стремительно продвигаясь навстречу еще разрозненным турецким частям, силы отряда Гурко в каждый момент боевого столкновения были бы примерно равны силам противника по численности пехоты. Что же касается кавалерии, то здесь русские имели превосходство. И конечно же, огромную роль сыграл бы фактор морально-волевого превосходства русского отряда. Ведь в наступление шли отдохнувшие войска, уже почувствовавшие вкус победы. Им же противостояли еще недостаточно организованные, находившиеся на марше части корпуса Сулеймана-паши и в значительной мере деморализованные остатки ранее разбитых турецких отрядов. Такую версию возможного развития событий уже в ходе войны стали отстаивать Гурко и офицеры его штаба.

По словам Игнатьева, Гурко просто «рвал и метал» от того, что его оставили без поддержки и «заставили отступить»[389]. О действиях своего отряда за Балканами он рассказывал графу вскоре после возвращения, 29 июля (10 августа). А уже осенью, 12 (24) сентября, Гурко в беседе с Александром II, отвечая на упреки за «вторую часть» забалканского похода, изложил императору свой сценарий упущенной победы[390]. Впоследствии его обнародовали на страницах своих воспоминаний бывшие подчиненные Гурко: сначала Н.Н. Сухотин (в 1887 г.), затем Д.С. Нагловский (в 1891 г.)[391]. «Но к величайшему несчастью, – писал Нагловский, – наша неудача под Плевной обрекла передовой отряд на бездействие, и благоприятный случай разбить турок по частям ускользнул из наших рук»[392].

«Вторая Плевна»… Уверен, что Криденер желал отложить или хотя бы отсрочить штурм, ошибочно полагая, что плевненский отряд в два раза превосходит приготовившиеся к атаке русские войска. И возможности повременить с атакой Плевны были. Прежде всего, можно было сыграть на неэффективности артиллерийской обработки вражеских позиций. Ведь именно на действия артиллерии главнокомандующий возлагал большие надежды в подготовке успеха предстоящего штурма. Можно было последовать и совету Бискупского, направив главный удар на Ловчу, в которой противник еще не успел хорошо укрепиться. Однако от Криденера главнокомандующий тогда требовал только одного – не затягивать со штурмом. Открыто же возражать великому князю командующий IX корпусом не решился.

Выработанную диспозицию штурма Криденер изложил командирам отдельных частей своего корпуса на совещании в Турском-Трестенике вечером 17 (29) июля. Однако командиры были только ознакомлены с диспозицией, но не получили ее на руки в качестве приказа к исполнению. И это несмотря на то, что за день до этого, 16 (28) июля, в штаб IX корпуса поступила телеграмма главнокомандующего с одобрением предложенной диспозиции. Криденер явно медлил с началом штурма и ждал. Чего? «Но, сомневаясь в соразмерности наших сил сравнительно с турецкими, – читаем мы в журнале военных действий IX армейского корпуса, – он (Криденер. – И.К.) до получения окончательного ответа Главнокомандующего не решился разослать приготовленную уже диспозицию»[393].

В ночь с 17 (29) на 18 (30) июля в штабе IX корпуса появился ординарец главнокомандующего штабс-капитан Андриевский. Он, как записано в том же журнале, привез «ответ» главнокомандующего, заключавший в себе «приказание атаковать и взять Плевно»[394]. То, что Андриевский приезжал, похоже, не вызывает сомнений. Это подтвердил и сам Криденер в телеграмме главнокомандующему, отправленной ранним утром 18 (30) июля. Но что за «ответ» главнокомандующего привез Андриевский? Непонятно. Казалось бы, согласие великого князя с диспозицией штурма было уже получено 16 (28) июля. На полях журнала IX корпуса, напротив записи о приезде Андриевского, мы читаем недоуменное замечание генерал-майора Липинского (бывшего командира 35-го Брянского пехотного полка): «Об этом заявлении письменных документов ни в записках, ни в телеграммах не имеется. Одобрение плана атаки изложено в телеграмме 16 июля»[395].

Не имеется «об этом заявлении» никаких данных и в других опубликованных материалах Военно-исторической комиссии, прежде всего в журнале военных действий полевого штаба. Однако, как следует из записей в журнале IX корпуса, именно после привезенного Андриевским «утвердительного ответа» главнокомандующего составленная диспозиция штурма «тотчас была разослана» командирам частей[396]. А 18 (30) июля в штабе армии, похоже, немного «прибалдели»: сначала они получили телеграмму Криденера о начале атаки Плевны 19 (31) июля, а потом пришло сообщение от императора о том, «что он имеет сведение от самого г.-л. барона Криденера, что он атакует сегодня, 18 июля»[397].

Просто диву даешься: уже второй раз в самый ответственный момент к Криденеру приезжает посланец от великого князя и передает такие устные приказы, исполнение которых, отсекая более перспективные варианты действий, завлекает IX корпус в стратегическую западню. В случае со Струковым – это приказ о выдвижении к Никополю, с Андриевским – «атаковать и взять Плевну».

Мистика какая-то… Или чья-то магия?.. А впрочем, на поверхности лежит довольно банальное объяснение в чисто российской традиции, как принято сегодня говорить, специфических отношений властвующих (командующих) субъектов.

Получив известие о провале повторного штурма, главнокомандующий загорелся желанием разобраться с проблемой. Он не верил в численное превосходство турок у Плевны и 19 (31) июля телеграфировал Александру II, что «намерен непременно еще атаковать неприятеля и лично вести третью атаку»[398]. С этой целью в тот же день Николай Николаевич распорядился усилить Западный отряд частями IV корпуса, переправившимися у Систова. Одновременно, «имея в виду атаковать плевненскую позицию турок с юга, со стороны Сельви», он усиливает Сельвинский отряд 54-м Минским полком 14-й пехотной дивизии с 4-й батареей 14-й артиллерийской бригады и назначает командиром отряда князя Святополк-Мирского[399].

К этому времени в Сельви находились два пехотных полка и две артиллерийские батареи, после 19 (31) июля Сельвинский отряд насчитывал уже три полка (9 батальонов), три батареи (24 орудия) и небольшую казачью команду в 20 человек. А вот Передовой отряд великий князь оставил «в его положении». Он предоставил Гурко «полную свободу действий» и подчинил ему даже Орловский полк, находившийся в то время одной половиной своего состава на Шипкинском перевале, другой – в Габрове[400]. Общее командование войсками южного фронта главнокомандующий поручил генерал-лейтенанту Радецкому, в подчинение которому должен был перейти Гурко со своим отрядом в случае его отступления к Балканским проходам.

Сделав эти распоряжения, Николай Николаевич в два часа дня 19 (31) июля вместе с Непокойчицким и частью полевого штаба отбыл к Западному отряду в Булгарени. Попутно они заехали в главную императорскую квартиру в Белу, где вечером состоялось совещание, на котором присутствовали также великий князь Александр Александрович и военный министр Милютин. По итогам совещания Александр II приказал мобилизовать весь гвардейский корпус, за исключением кирасирских полков, 24-ю и 26-ю пехотные дивизии. Таким образом, Дунайская армия должна была пополниться 65 батальонами, 29 эскадронами, 192 пешими и 18 конными орудиями[401].

Итак, что все это означало? Главнокомандующий окончательно переносил основные усилия армии на решение «проблемы Плевны». С этой целью он сократил количество боевых частей на южном фронте и, по сути, бросил на произвол судьбы Передовой отряд. Великий князь ослабил силы русской армии на том направлении, которое сам же считал наиглавнейшим, – путь на Константинополь. Однако уже на совещании в Беле стремление главнокомандующего с большими силами вновь атаковать Плевну встретило упорные возражения со стороны военного министра.

21 июля (2 августа) главнокомандующий прибыл в Булгарени. Здесь на военном совете, как только он выслушал мнения участников второго штурма Плевны и почувствовал их настроения, его наступательный пыл угас. Тем временем в Беле Александр II, под воздействием записки Милютина, поданной им в тот же день, утвердился во мнении о необходимости временно, до подхода подкреплений из России, перейти на всех направлениях к обороне и с этой целью оборудовать крепкие позиции. Уже 22 июля (3 августа) в ставке императора прошло совещание, на котором было принято решение о создании на восточном фронте оборонительной линии по реке Янтре. Одновременно Александр II лично приказал начальнику 2-й саперной бригады генерал-майору Рейтлингу укрепить позицию у Белы. В тот же день император отослал главнокомандующему записку Милютина, сопроводив ее словами одобрения и замечаниями о необходимости изменения плана действий. Но откладывался, таким образом, не только новый штурм Плевны. «…Мне кажется, – писал Александр II своему брату-главнокомандующему, – необходимо отложить бомбардирование Рущука до более благоприятного времени»[402].

С планом общего перехода к обороне великий князь, конечно же, согласился, как недавно согласился с возражениями императора на свой «более смелый» план наступления за Балканы. Однако, читая письмо императора, Николай Николаевич имел все основания с горечью воскликнуть: «Но ведь, по сути, те же оборонительные мероприятия на флангах я предлагал осуществить месяц назад, только тогда они были призваны обеспечить развитие наступления за Балканы; теперь же к моим предложениям возвращаются, но в гораздо худших условиях перехода к обороне на всех фронтах». Было очевидно, что реализация наступательного плана великого князя конца июня не только предполагала «бросить осаду Рущука», но и потребовала бы обеспечить те самые крепкие оборонительные позиции на флангах, о которых теперь столь озаботились и император, и военный министр.

Но ушат здравомыслия в конце июня не пролился на головы главных обитателей императорской ставки, как не пролился он и на голову главнокомандующего сразу же после «Первой Плевны». Вместо необдуманного приказа «атаковать и взять» Николай Николаевич был просто обязан прибыть тогда под Плевну и на месте тщательно разобраться в обстановке. Гурко правильно считал, что великому князю надо было самому стать во главе Западного отряда, командованию которого «он давал поручения», но со стороны которого «он встретил сильное противоречие»[403].

Неужели так сложно было понять, что если не удалось сразу выбить Османа из Плевны, то разумнее именно на этом участке перейти к обороне и избежать повторения больших атакующих потерь.

Закрепившись на оборудованных позициях под Плевной, можно было даже вызывать турецкое наступление на себя, обратив достоинства оборонительной позиции Османа в свои собственные. Благо рельеф местности у Булгарени на реке Осме или вблизи Парадима (в 20 км восточнее Плевны), где стали закрепляться русские войска после поражения 18 (20) июля, представлял хорошие оборонительные возможности. При грамотном инженерно-фортификационном оборудовании и с теми силами, которыми располагал Западный отряд в июле, на этих позициях можно было перемолоть не один плевненский отряд.

Но Осман-паша не был безумцем, он и не помышлял наступать далее на восток, углубляясь в территорию, занятую противником. Однако в полевом штабе русской армии необходимость покончить с его отрядом мотивировалась и опасениями наступления Османа из Плевны на Ловчу с перспективой удара в тыл русскому отряду на Шипкинском перевале и последующим соединением с войсками Сулеймана-паши и восточной группировкой Мехмеда-Али-паши. Это южное направление от Плевны вызывало в штабе русской армии все большее беспокойство, особенно после занятия турками Ловчи. Однако и в этом случае переход Западного отряда к обороне под Плевной выглядел гораздо более перспективным. Ведь, оставив Плевну, Осман терял свое основное преимущество – укрепленные оборонительные позиции. Главное было не прозевать этого выхода, для чего требовалось выбрать и оборудовать позицию между Плевной и Ловчей и заполнить это пространство кавалерийскими разведывательными отрядами. В случае обнаружения турецкого выхода появлялась даже возможность отсечь турок от Плевны и Ловчи и принудить их к открытому полевому сражению. Но последнего Осман всячески избегал. После 8 (20) июля по этой же причине он не очень-то стремился и на юг, прекрасно понимая, в какую западню он может попасть, и допускал возможность такого движения только после прорыва войск Сулеймана на северную сторону Балкан к Трояну или Габрову.

Если бы Осман остался в Плевне и стал накапливать силы для последующего более мощного удара, то ничто не помешало бы русскому командованию заниматься тем же самым. Но время в этом случае неумолимо играло бы на руку русским: крупный турецкий отряд на правом фланге бездействовал бы и не оказывал стратегически значимого влияния на ход войны. В данном случае роль отряда Османа-паши на западе театра военных действий вполне могла бы уподобиться той пассивной роли, которую сыграла на востоке группировка Мехмеда-Али-паши. Получается, что как ни крути эту сценарную головоломку, а переход к обороне под Плевной после 8 (20) июля был бы самым разумным и стратегически выигрышным решением русского командования.

Перейдя к обороне на проблемном участке Плевны, требовалось незамедлительно подкрепить самый успешный и перспективный участок наступления – действия отряда Гурко за Балканами.

Не позднее 12 (24) июля надо было стянуть к Казанлыку не только бригаду Борейши от Хаинкиоя, но и все батальоны Орловского полка с двумя батареями, оставив для охраны перевалов только казачьи сотни. Одновременно требовалось резко усилить Габровский отряд. Брянский, Волынский и Минский полки с приданными им батареями должны были срочно двинуться на юг в Габрово. В Сельви, как это наглядно продемонстрировали мытарства Брянского полка по сельви-габровской дороге, им делать было нечего, разве что бездействовать в ожидании надуманного наступления Османа-паши. Не мешкая, эти полки следовало отправлять далее за Балканы на усиление Гурко. Столь же необходимо было укрепить его отряд кавалерией, послав за Балканы как минимум казачий полк. Со свежими силами в составе 17,2 пехотного батальона (включая 5,2 батальона бригады Борейши), пяти артиллерийских батарей (одна из которых – девятифунтовая) и полка кавалерии Гурко получал прекрасные шансы разбить Сулеймана-пашу.

13 (25) июля Сулейман прибыл в Карабунар и спустя два дня, 15 (27) июля, на станции Радне-Михалеси, между Карабунаром и Ени-Загрой, встретился с Реуфом-пашой. На встрече Сулейман настоял на начале 17 (29) июля концентрического наступления на Эски-Загру, где, как он предполагал, были сосредоточены основные силы русских. С юго-запада от Филиппополя из Чирпана, с 8 батальонами, 1 батареей и 150 иррегулярными конниками к Эски-Загре должен был двинуться Халюсси-паша. С востока от Ени-Загры – Реуф-паша с 12 батальонами, 4 батареями, 1 эскадроном и 6 сотнями иррегулярной кавалерии. С юга же от Карабунара к Эски-Загре должны были подойти основные силы Сулеймана-паши.

Но что представляли собой эти силы? С одной стороны, это были закаленные боями в Черногории турецкие аскеры, с другой же – их численность «в среднем считалась по 380 человек». Патронами эти войска «были снабжены достаточно», но из-за отсутствия обоза солдатам приходилось носить с собой по 150 патронов. Сулейман-паша успел вооружить часть своих солдат современными ружьями Генри-Мартини, однако в отряде Реуфа-паши было четыре батальона, вооруженных старыми дульнозарядными ружьями. Что же касается артиллерии Сулеймана, то в ту пору ее «рацион» был весьма скромен: в среднем по 70 зарядов на орудие[404].

16 (28) июля в окрестностях Карабунара турецкие силы насчитывали 41 батальон, 4 батареи и 2 эскадрона, не считая иррегулярной кавалерии[405]. Умножаем количество батальонов на среднее число солдат… Выходит, что в тот день у Карабунара было около 15 500 пехотинцев. За два дня до этого турецких сил там, естественно, было гораздо меньше. И вот на рассвете 14 (24) июля, даже без помощи батальонов Орловского полка, на турок под Карабунаром обрушились бы около 10 000 пехоты и 1500 кавалерии Передового отряда. Так что расчеты Гурко, Нагловского и Сухотина о перспективах начала наступления на Карабунар 12 (24) июля были весьма приближены к реальным обстоятельствам и возможностям. С учетом же сил Орловского полка численность пехоты возросла бы до 12 000 человек. А через день-два к Карабунару стали бы подтягиваться свежие батальоны Брянского, Волынского и Минского полков с приданными батареями. Боеспособная численность Передового отряда в районе Карабунара составила бы уже около 18 500 человек пехоты при 76–84 орудиях, не считая кавалерии. А если это помножить на ту энергию, которую развил Гурко, и опыт боев, накопленный его отрядом, то разгром разрозненных турецких сил на юге Балкан становился неминуем.

Надо учесть еще и то, что турецкие военачальники преувеличивали силы отряда Гурко. Так что наверняка после разгрома Сулеймана у Карабунара два других турецких командира, Реуф и Халюсси, предпочли бы избежать столкновения с отрядом Гурко и отступить.

Но что бы произошло, если бы главнокомандующий принял решение о движении указанных сил на помощь Гурко после 12 (24) июля, как это, собственно, и случилось с бригадой Борейши.

В текущей реальности 19 (31) июля в девятом часу утра основные силы Сулеймана-паши повели атаку на позиции отряда Н.М. Лейхтенбергского, закрепившегося в Эски-Загре. Отряд насчитывал около 3500 человек (4 болгарские дружины, 14 эскадронов и сотен при 12 орудиях), что составляло более четверти всех сил, находившихся на тот момент в распоряжении Гурко[406]. По данным зарубежных наблюдателей, Сулейман ввел в дело под Эски-Загрой от 12 до 15 тысяч человек[407]. Однако, с учетом численности солдат в его батальонах, думается, что это количество было все же преувеличенным. Замечу, что в то время, когда войска Сулеймана расправлялись под Эски-Загрой с малочисленным русским отрядом, в 30 километрах севернее, в Казанлыке, простаивали две болгарские дружины (около 1100 чел.), оставленные там Гурко во многом вынужденно – для защиты местного болгарского населения.

В тот же день, 19 (31) июля, после захвата Ени-Загры основные силы Передового отряда под командованием Гурко устремляются к Эски-Загре на помощь отряду Лейхтенбергского. Под Джуранли, всего в семи километрах от Эски-Загры, они настигают шедший на соединение с войсками Сулеймана отряд Реуфа-паши и к 14 часам разбивают его. Реуф был уверен, что его еще не обстрелянных новобранцев выручат закаленные боями в Черногории аскеры Сулеймана. Однако он просчитался и был разбит. Сулейман слышал грохот большого боя на своем правом фланге, но проигнорировал его. Такого предательства Реуф до конца своих дней ему не простит.

Гурко намеревался атаковать и батальоны Сулеймана-паши. С этой целью он послал защитникам Эски-Загры приказание держаться до последней крайности. Сулейман же, преувеличивая силы Гурко, считал, что русские потому так упорно сдерживали атаки его войск, что с минуты на минуту ожидали подхода подкреплений из Ени-Загры, с помощью которых «они одержали бы блестящую победу»[408]. Однако между 13 и 14 часами турки уже ворвались в Эски-Загру, а ее защитники начали отступление. К 17 часам к городу подошли батальоны Халюсси-паши. Отряд же Гурко только около 18.30 сосредоточился в четырех километрах от Эски-Загры. Потери были значительными, а положение с боеприпасами – просто критическим. К тому же Передовой отряд оказался разделен. Разбитые части из Эски-Загры стали отступать на север, к Казанлыку, и далее на Шипкинский перевал. Основные силы отряда тоже вынуждены были отходить, только на северо-восток, к Дальбокскому перевалу.

А вот теперь допустим, что 14–16 (26–27) июля Гурко узнает, что под его командование не только передана бригада Борейши, но и через Шипкинский перевал к нему направлены дополнительные, весьма немалые, силы. Изменил бы он в таких условиях свой план переноса базы действий отряда в Ени-Загру?

Если нет, то тогда все силы Передового отряда стали бы концентрироваться в Эски-Загре. Именно этот пункт, по мнению Гурко, был наиболее подходящим как для обороны перевалов, так и для последующего наступления в направлении Адрианополя. Поэтому 19 (31) июля батальоны Сулеймана-паши вполне могли нарваться здесь на крупные силы Передового отряда, да к тому же на весьма неплохих, с точки зрения местности, оборонительных позициях. В данном сценарии русские в Эски-Загре имели бы отличные шансы даже превзойти успех турок под Плевной.

Если да, то тогда колонна Гурко, выступившая 17 (29) июля из Казанлыка к Ени-Загре, резко прибавила бы в своей численности. Разгром Реуфа-паши под Джуранли был бы более убедителен. Но решился бы Гурко атаковать войска Сулеймана, уже занявшие Эски-Загру? Здесь вновь всплывает последовательность альтернатив. Но даже при самом худшем развитии событий – неудачной атаке – у Гурко с его силами было бы куда больше оснований не отступать на северную сторону Балкан, а вернуться в Ени-Загру, укрепиться там, дожидаться подвоза боеприпасов и одновременно, пользуясь превосходством в кавалерии и артиллерии, постоянно терзать войска Сулеймана-паши.

А вот далее события могли бы развиваться весьма любопытно и в большой степени под воздействием информационных факторов. В текущей реальности после полудня 19 (31) июля Сулейман-паша получил два известия: первое – о поражении Реуфа-паши у Джуранли, второе – из Константинополя о том, что двадцатитысячный (!) русский отряд занял Ени-Загру.