Глава 6

С Наполеоном Бог, и мы с Наполеоном!

«И действительно, белокурый сын Польши являлся в первых рядах всех народных восстаний, принимая всякий бой за вольность – боем за Польшу»[258], – с пафосом восклицал Герцен. Каков же реальный послужной список этих белокурых «борцов за вольность»?

После ликвидации польского государства надежды жаждущих реванша шляхтичей были связаны с наполеоновской Францией. Уже в 1797 году в созданной Наполеоном марионеточной Ломбардской республике началось формирование польских легионов во главе с генералом Яном Домбровским[259]. Вскоре они в очередной раз были жестоко разгромлены Суворовым 6–8 (17–19) июня 1799 года в битве при Треббии во время Итальянского похода русской армии – к концу сражения из 3500 человек в дивизии Домбровского осталось лишь 300 человек[260]. Впоследствии легионеры «завоёвывали свободу», участвуя в завоевательных походах Наполеона по всей Европе, вплоть до Москвы. Две польских полубригады боролись за «неподлеглость Ойчизны» даже в западном полушарии, рубая во славу французских плантаторов восставших негров Гаити[261].

Особенно отличились «борцы за вольность» в Испании, где местное население развернуло массовую партизанскую войну против наполеоновских захватчиков. В Испании находился так называемый Легион Вислы – четыре польских полка, причисленные к Молодой гвардии, а также три полка из армии вассального Наполеону Великого герцогства Варшавского. Поляки участвовали в сражении под Туделой, взятии перевала Сомосьерра, осадах и штурмах Таррагоны, Сагунто, Лериды, Тортозы и Валенсии, а также во множестве карательных операций против партизан.

Не обошёлся без ясновельможных панов и один из самых ярких эпизодов борьбы испанцев против иностранных поработителей – героическая оборона Сарагоссы летом 1808-го, и зимой 1808/1809 гг. В советских учебниках истории не раз воспроизводилась картина Франциско Гойи «Какое мужество!», посвящённая подвигу невесты одного из испанских бойцов Агустины Доменес. Во время штурма городских ворот после гибели всех артиллеристов Агустина сама открыла огонь из пушки, в одиночку задержав наступление врага. Не раз упоминали историки и о том, с каким восхищением говорил о сарагосцах осаждавший их маршал Жан Ланн, сам считавшийся в наполеоновской армии храбрейшим из храбрых.

Однако верные ложному принципу «дружбы народов» товарищи учёные стыдливо замалчивали тот факт, что активнейшими участниками обеих осад Сарагоссы были польские легионеры. Во время первой осады полк под командованием полковника Гжегоша-Йозефа Хлопицкого успешно штурмует монастырь Святого Иосифа и укрепление Монте-Терро. Затем 4 августа батальоны легиона берут монастырь Святой Инграссии, прорываются до улицы Косса, перегороженной артиллерийской батареей, но затем вынуждены отступить.

Первая осада не увенчалась успехом, однако в декабре 1808 – феврале 1809 гг. маршал Ланн взял город после многодневных уличных боёв. В них вновь отличились вислянские батальоны, вторично захватившие монастырь

Святой Инграссии и взявшие монастырь Святого Франциска[262]. Хороши борцы за свободу, подавляющие восстание народа, никогда не делавшего полякам ничего плохого, да ещё и рьяно придерживающегося католической веры!

В 1801 году на российский престол взошёл Александр I. «Властитель слабый и лукавый, плешивый щёголь, враг труда», как характеризовал его Пушкин, отличался редкостным, прямо таки патологическим умением приносить интересы своего народа в жертву «мировому общественному мнению». В этом его сумел превзойти разве что Горбачёв.

Одним из первых деяний новоиспечённого императора стала масштабная «реабилитация» поляков, воевавших в своё время против русской армии. Как вспоминал ближайший друг Александра I князь Адам Чарторыйский:

«Император, отчасти по собственному благородному побуждению, отчасти, чтобы доказать мне, что его понятия о справедливости не изменились и что он остаётся при прежних намерениях относительно Польши, – принялся благодетельствовать отдельным лицам польского происхождения и рассыпать доказательства своего доброго расположения перед населением управляемых им польских провинций…

В течение первых двух лет царствования Александра я имел счастье оказать услуги многим из моих соотечественников, сосланным в Сибирь Екатериной или Павлом и забытым в изгнании. Александр вернул им свободу и возвратил их семьям. Дела о них были прекращены, конфискованные имения возвращены им; в тех же случаях, если эти имения были кому-нибудь отданы, император приказывал вознаграждать разорённых владельцев. Эмигранты, служившие во Франции и в легионах, получили разрешение вернуться домой. Каждый мог жить у себя и пользоваться своим состоянием. Свою заботу о поляках император простирал и за пределы России: он интересовался теми, кто стонал в темницах Австрии. Кочубей с большой готовностью шёл навстречу желаниям государя. Аббат Коллонтай, считавшийся самым страшным революционером среди поляков, получил свободу и жил до смерти в польских провинциях, управляемых Александром. Графу Огинскому и многим другим было предложено вернуться. Кроме почёта и уважения, им были возвращены и их значительные состояния. Миновало время преследований, политических процессов и розысков, секвестров, конфискаций, недоверия и подозрительности. Настала, хотя и краткая, пора отдыха, доверия и успокоения»[263].

Сам же Адам Чарторыйский, в 1792 году сражавшийся против русских войск и ненавидевший Россию, по его собственным словам, настолько, что отворачивал лицо при встрече с русскими, в 1802 году был назначен на должность товарища (т. е. заместителя – И.П.) министра иностранных дел, а в 1804 году стал министром иностранных дел. Таким образом, внешнеполитическое ведомство Российской Империи возглавил убеждённый русофоб. Действуя, что вполне естественно, не в российских, а в польских интересах, он стравливал Россию с Францией, а затем и с Пруссией. В 1805 году Чарторыйский выдвинул проект восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, связанного с Россией династической унией, что означало бы возврат Польше Белоруссии и Правобережной Украины. Однако идея не получила должного развития и в июне 1806 года он вышел в отставку[264].

Тем временем, нанеся поражение Пруссии и заключив 25 июня (7 июля) 1807 года Тильзитский мир с Александром I, Наполеон создал из принадлежавших Пруссии польских областей вассальное государство – Герцогство Варшавское[265] во главе с преданным Наполеону саксонским королём Фридрихом-Августом. В 1809 году к нему были присоединены и польские земли, находившиеся под властью Австрии (западная Галиция с Краковом)[266].

Тем самым было фактически восстановлено польское государство в его этнических границах. Однако кичливые ляхи этим не удовлетворились – они рассчитывали, как минимум, на возрождение Речи Посполитой в границах 1772 года. А для этого следовало отнять у России украинские, белорусские и литовские земли.

Летом 1812 года Наполеон привёл в движение силы подвластной ему Европы, чтобы покорить Россию, остававшуюся (помимо Англии, отгородившейся проливом Ла-Манш и мощным флотом) последним серьёзным противником его господству. До этого времени на нашу страну ещё никогда не обрушивался удар такой силы. Первый эшелон армии вторжения насчитывал 444 тыс. человек, второй – ещё 170 тысяч[267].

Среди войск стран-сателлитов Бонапарта польский контингент оказался самым многочисленным. В поход двинулась вся полевая армия герцогства: 17 пехотных и 16 кавалерийских полков общей численностью в 60 тыс. солдат и офицеров[268]. Ещё около 10 тыс. насчитывали польские формирования, включённые в состав собственно французской армии: 1-й уланский полк Конной гвардии, 8-й уланский полк, а также три из четырёх полков поляков-ветеранов так называемого «Легиона Вислы», входившего в Молодую гвардию Наполеона[269]. 4-й полк «Легиона Вислы» не успел вступить в пределы России и принял бой с русским авангардом 29 января (10 февраля) 1813 года под Рогачёвом[270].

Кроме того, на оккупированных территориях Литвы и Белоруссии, спешно провозглашённых «Великим княжеством Литовским», были сформированы воинские части из местных поляков и литовцев общей численностью около 20 тыс. человек, в том числе и 3-й уланский полк Конной гвардии[271]. Создание последнего должно было подчеркнуть доверие, оказываемое Наполеоном местной шляхте.

Отправляясь в поход, поляки хвастливо заявляли, что это не они содействуют французам, а те помогают им в их историческом споре с русскими. Однако боевые качества армии Герцогства Варшавского оставляли желать лучшего. Практиковавшееся длительное время привлечение польских ветеранов на французскую службу привело к почти полному истощению подготовленных офицерских и особенно унтер-офицерских кадров в самой польской армии.

Большие надежды Наполеон возлагал на использование традиционно сильной польской лёгкой кавалерии. Однако польские кавалеристы не отличились особой храбростью и расторопностью. Уже в начале войны в авангардных кавалерийских боях при Мире 9-10 (21–22) июля и Романове 14(26) июля дивизии генералов А.Рожнецкого и Я.Каминского были наголову разбиты казаками Платова, прикрывавшими отступление армии генерала Багратиона[272].

Особенно бесславно закончился боевой путь сформированного бригадным генералом Ю.Конопкой 3-го гвардейского уланского полка, который был без особых усилий уничтожен 20 октября в Слониме русским рейдовым отрядом генерал-майора Е.И. Чаплица (тоже поляка, однако с 15 лет состоявшего на службе в русской армии). Литовские гвардейские уланы были даже не перебиты и не взяты в плен, а просто разбежались[273].

Впрочем, во многих случаях преисполненные антирусского фанатизма польские войска дрались храбро и упорно. Польская пехота активно участвовала в Смоленском сражении, понеся там огромные потери. Как отметил генерал А.П. Ермолов, бывший тогда начальником Главного штаба 1-й Западной армии:

«Не пощадил Наполеон Польские войска в сём случае, и они, рабственно покорствуя его воле, понесли на себе главнейшую часть всей потери»[274].

В Бородинском сражении поляки потеряли до 40 % своего состава. Польские пехотинцы дивизий Я.Домбровского и Ж.Жирара отличились на Березине, прикрывая переправу остатков наполеоновской армии[275].

В результате отправившиеся покорять Россию ляхи обильно усеяли своими телами русские просторы. Вот что сказал по этому поводу в обращении к жителям Гродно герой Отечественной войны Денис Давыдов, вступивший в этот город 9(21) декабря 1812 года и назначенный его комендантом:

«По приёму, сделанному русскому войску польскими жителями Гродны, я вижу, что до них не дошёл ещё слух о событиях; вот они: Россия свободна. Все наши силы вступили в Вильну 1-го декабря. Теперь они за Неманом. Из полумиллионной неприятельской армии и тысячи орудий, при ней находившихся, только пятнадцать тысяч солдат и четыре пушки перешли обратно за Неман. Господа поляки! В чёрное платье! Редкий из вас не лишился ближнего по родству или по дружбе: из восьмидесяти тысяч ваших войск, дерзнувших вступить в пределы наши, пятьсот только бегут восвояси; прочие – валяются по большой дороге, морозом окостенелые и засыпанные снегом русским.

Я вошёл сюда по средству мирного договора; мог то же сделать силою оружия, но я пожертвовал славою отряда моего для спасения города, принадлежащего России, ибо вам известно, что битва в улицах кончается грабежом в домах, а грабёж – пожарами.

И что же? Я вас спасаю, а вы сами себя губить хотите! Я вижу на лицах поляков, здесь столпившихся, и злобу, и коварные замыслы; я вижу наглость в осанке и вызов во взглядах; сабли на бёдрах, пистолеты и кинжалы за поясами… Зачем всё это, если бы вы хотели чистосердечно обратиться к тем обязанностям, от коих вам никогда не надлежало бы отступать?

Итак, вопреки вас самих я должен взять меры к вашему спасению, ибо один выстрел – и горе всему городу! Невинные погибнут с виновными… Всё – в прах и в пепел!»[276]

Можно не сомневаться, что наш прославленный поэт-партизан привёл бы свою угрозу в исполнение. Именно поэтому никаких эксцессов за время его комендантства так и не случилось.

27 января (8 февраля) 1813 года русские войска без боя вошли в Варшаву[277]. Герцогство Варшавское прекратило своё существование. Решением Венского конгресса 1815 года большая часть его территории вошла в состав России как Царство Польское, остальные земли были разделены между Австрией и Пруссией[278].

Глава 7

Под русским ярмом

Итак, в результате разгрома Наполеона и нового передела Европы на Венском конгрессе 1814–1815 гг. большая часть бывшего Варшавского герцогства была передана под власть Российской Империи в качестве автономного Царства Польского.

Неукоснительно ставя мнение «просвещённой Европы» на первый план по отношению к интересам России, император Александр сразу же даровал новым подданным максимальное количество льгот и привилегий.

«Финляндцы, поляки и другие окраинцы ставились Александром I в привилегированное положение. Ясно, что у них не могло родиться ни малейшего желания быть в каком бы то ни было отношении русскими; делаясь русскими, они лишь теряли выгоды своего исключительного положения, свои преимущества и привилегии»[279].

Фактически Царство Польское представляло собой независимое государство со всеми присущими ему атрибутами, связанное с Россией лишь личной унией. Оно имело конституцию, разработанную польскими сановниками Чарторыйским, Шанявским и Соболевским и принятую 15(27) ноября 1815 года, в то время как в самой России конституции не было. Польша сохраняла выборный сейм, своё правительство, собственную армию, национальную денежную единицу – злотый. Польский язык носил статус государственного[280].

Важнейшие правительственные должности занимались поляками, большинство из которых начинали свою административную карьеру ещё во враждебном России Герцогстве Варшавском. Так, наместником императора был назначен граф Зайончек, сподвижник Костюшко, наполеоновский генерал, один из организаторов польских легионов, потерявший ногу в 1812 году во время похода Наполеона на Россию[281]. Министром финансов стал Матушевич, министром просвещения и вероисповеданий – Потоцкий[282], военным министром, при сохранении полномочий главнокомандующего польской армией за великим князем Константином, – генерал Вельгорский. Не был забыт и непременный участник всех войн с Россией в предшествующие два десятилетия Ян Домбровский – вернувшись в Польшу, он в 1815 году получил звание генерала от кавалерии и стал польским сенатором[283].

Казалось, Александр I сделал всё возможное, чтобы ублажить национальное самолюбие местного населения. Однако не тут-то было. Во-первых, шляхта желала не просто польского государства, а непременно восстановления Речи Посполитой в границах 1772 года, то есть присоединения украинских и белорусских земель. Во-вторых, её не устраивали слишком широкие полномочия монарха, тем более что этим монархом был русский царь.

Поначалу Александр I был склонен удовлетворить и эти польские притязания. Как рассказывает Н.Тургенев: «В присутствии нескольких лиц и, между прочим дам, с которыми Государь любил беседовать, Император объявил о своём твёрдом решении отделить от Империи прежние польские провинции и соединить их с только что восстановленным Царством Польским. Одна из его собеседниц слезами протестовала против такого раздробления Империи. "Да, да, – с ударением подтвердил Александр, сопровождая свои слова значительным жестом. – Я не оставлю их России; что за великое зло", прибавил Он, "отделить от России несколько провинций. Разве она не будет ещё достаточно велика?"»[284].

Однако общественное мнение России решительно воспротивилось такому «проекту». Н.М. Карамзин, узнав о намерении императора, 17 октября 1819 г. подал Александру I в Царском Селе записку, озаглавленную им «Мнение русского гражданина». В этом письме знаменитый историк напоминал увлечённому идеями абстрактного «человеколюбия» монарху, что как русский царь, он в первую очередь обязан заботиться о русских: «Любителюдей, но ещё более любите россиян, ибо они и люди, и Ваши подданные, и дети Вашего сердца».

Территории, которые Александр хочет «вернуть» полякам, получены им в наследство от предшественников: «…можете ли с мирною совестию отнять у нас Белоруссию, Литву, Волынию, Подолию, утверждённую собственность России ещё до Вашего царствования? Не клянутся ли государи блюсти целость своих держав? Сии земли уже были Россиею, когда митрополит Платон вручал Вам венец…»

Если отдать Польше белорусские и украинские земли, то дальше, по той же логике, следует восстановить Казанское и Астраханское ханства, Новгородскую республику, Великое княжество Рязанское и т. д.

Наконец, невзирая на все уступки и поблажки, поляки всё равно не станут нам друзьями:

«Нет, Государь, никогда поляки не будут нам ни искренними братьями, ни верными союзниками. Теперь они слабы и ничтожны: слабые не любят сильных, а сильные презирают слабых»[285].

Многие видные политические деятели предупреждали Александра I о рискованности его намерений. Так, в 1814 году генерал-губернатор Варшавского герцогства В.С. Ланской высказался по поводу формирования польской армии:

«Государь! Простите русскому, открывающему перед тобой чувства свои. Если я не ошибаюсь, то в формируемом войске питаем мы змия, готового всегда излиять на нас яд свой. Не имею другой цели в сём донесении, кроме искреннего уверения, что ни в каком случае считать на поляков не можно»[286].

В одном из писем, датированных 1819 годом, будущий московский генерал-губернатор Арсений Андреевич Закревский (сам происходивший из древнего польского рода) справедливо заметил: «Царство сумасбродное Польское никогда не может русских любить, чем хочешь их ласкай»[287].

В беседе с французским послом бароном Полем де Бургоэном в 1831 году, сразу после подавления польского восстания, Николай I с горечью заметил:

«…покойный брат мой осыпал благодеяниями королевство Польское, а я свято уважал всё, им сделанное. Что была Польша, когда Наполеон и французы пришли туда в 1807 году? Песчаная и грязная пустыня. Мы провели здесь превосходные пути сообщения, вырыли каналы в главных направлениях. Промышленности не существовало в этой стране; мы основали суконные фабрики, развили разработку железной руды, учредили заводы для ископаемых произведений, которыми изобилует страна, дали обширное развитие этой важной отрасли народного богатства. Я расширил и украсил столицу; существенное преимущество, данное мной польской промышленности для сбыта её новых продуктов, возбудило даже зависть в моих других подданных. Я открыл подданным королевства рынки империи; они могли отправлять свои произведения далеко, до крайних азиатских пределов России. Русская торговля высказалась даже по этому поводу, что все новые льготы дарованы были моим младшим сыновьям в ущерб старших сыновей»[288].

Это не пустые слова. Таможенный тариф 1822 года установил для товаров, вывозимых из Польши в Россию и обратно, ничтожные пошлины. Таким образом, польская шерстяная промышленность успешно сбывала свои произведения в Россию. Польские сукна транзитом попадали даже в далёкую Кяхту. За четырёхлетие 1824–1828 гг., по сравнению с 1820–1824 гг., добыча железной руды увеличилась на 62 %, каменного угля на 233 %, выплавка железа на 30 %, цинка на 300 %[289].

«Вы ответите, что это только материальные благодеяния, и что в сердцах таятся другие чувства, кроме стремлений к выгодам, – продолжил российский монарх. – Очень хорошо! Посмотрим, не сделали ли мы, мой брат и я, всего возможного, чтобы польстить душевным чувствам, воспоминаниям об отечестве, о национальности и даже либеральному чувству. Император Александр восстановил название королевства Польского, на что не решался даже Наполеон. Брат мой оставил за поляками народное обучение на их национальном языке, их кокарду, их прежние королевские ордена, Белого Орла, святого Станислава и даже тот военный орден, который они носили в память войн, ведённых с вами и против нас. Они имели армию, совершенно отдельную от нашей, одетую в национальные цвета. Мы наделили их оружейными заводами и пушечными литейнями. Мы дали им не только то, что удовлетворяет все интересы, но и что льстит страстям законной гордости: они нисколько не оценили всех этих благодеяний… Мои-то дары они и обратили против своего благодетеля. Прекрасная армия, так хорошо обученная братом моим Константином, снабжённая вдоволь всеми необходимыми предметами, вся эта армия восстала; литейни, оружейные заводы, арсеналы, мной же столь щедро наполненные, послужили ей для того, чтобы воевать со мной»[290].

Успешной подготовке восстания существенно помогла бесхребетная политика Константина Павловича. Великий князь не верил поступающей информации о заговоре, освобождал арестованных заговорщиков, а когда началась русско-турецкая война 1828–1829 гг. – добился для польской армии права в ней не участвовать. Поляки расценивали всё это как слабость русских.

Восстание началось в ночь на 17(29) ноября 1830 года с нападения на дворец Константина. Вместо того, чтобы подавить мятеж в зародыше, великий князь бежал из Варшавы, уведя с собой русский гарнизон и распустив преданные ему польские части[291]. 13(25) января 1831 года сейм объявил о лишении Николая I престола[292]. 18(30) января было создано национальное правительство Польши во главе с Адамом Чарторыйским, которое потребовало от России отдать территории Белоруссии, Украины и Литвы. Началось формирование повстанческой армии, достигшей 80 тыс. человек при 158 орудиях.

25 января (6 февраля) 1831 года в Польшу вступила русская армия[293]. К сожалению, командовавший ею генерал-фельдмаршал И.И. Дибич-Забалканский действовал недостаточно решительно. Так, одержав 13(25) февраля победу в сражении при селе Грохове, он имел возможность взять оставшуюся незащищённой Варшаву, однако вместо этого приказал отступить[294]. 14(26) мая польские войска были наголову разбиты под Остроленкой. Переход русских в решительное наступление мог привести к полному истреблению польской армии. Однако Дибич вновь не воспользовался плодами победы[295].

Вскоре началась эпидемия холеры, жертвами которой стали как великий князь Константин, так и русский главнокомандующий. Ликвидацию мятежа пришлось довершать назначенному на место Дибича генерал-фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу. 26 августа (7 сентября), в годовщину Бородинского сражения, Варшава была взята штурмом, особенное ожесточение которому придала учинённая поляками 15(27) августа зверская расправа над русскими пленными. С известием о победе Паскевич отправил в Петербург внука Суворова, как бы напоминая о том, что он повторил достижение великого полководца – взятие Варшавы в 1794 году[296]. Вскоре были разбиты и сдались находившиеся вне столицы остатки польских войск.

Одной из причин поражения восстания было нежелание польской шляхты поступиться своими сословными привилегиями. В своё время сейм Царства Польского отменил 530-ю статью действовавшего в Польше Кодекса Наполеона, позволявшую оброчным крестьянам выкупаться на волю[297]. «Польские дворяне готовы были отдать жизнь в борьбе за отечество, но не соглашались лишиться дарового труда»[298].

Медаль в честь взятия Варшавы

Верное либеральным традициям, российское «образованное общество» вовсю сочувствовало мятежникам. Заступаясь за поляков, престарелый академик Егор Иванович Паррот обратился к Николаю I с проникновенным письмом следующего содержания:

«Прежде чем написать вам эти строки, я пал ниц перед Божеством. Я просил его очистить моё сердце от всякой слабости, а мой ум – от всякого предубеждения. Я умолял его осенить меня, чтобы подать вам совет. Почтите, государь, эту мольбу бескорыстного старца, который имеет в виду лишь вас, ваши истинные интересы, вашу славу. Я вопрошал своё сердце, соразмерял настоящее и будущее, и вся моя душа взывает к вам: милосердие! милосердие! Конфисковать имение мятежников – это значит обогащаться гнусным способом. Желать отомстить русскую пролившуюся кровь – заблуждение. Казня живых, нельзя воскресить мёртвых. Месть – проявление страстей. Прощать – это сеять братство среди людей, предотвратить месть в какой-либо критический момент. А кто поручится вам, государь, что критический момент не наступит для вас? Или для вашего дорогого сына? Разве у вас, государь, нет какого-либо греха, который нужно было бы искупить? И вот милосердие в отношении Польши искупит их все»[299].

Польский Прометей. Художник Орас Верне, 1831 год.

Князь Пётр Вяземский в одном из своих писем сокрушённо писал: «Что делается в Петербурге после взятия Варшавы?