Глава 20

Жизнь Президента не сахар, хотя многие считают, что наоборот, что — не просто сахар, а кремовый эклер, обмазанный шоколадной пастой. Отчего один из тортов даже так и назвали — “Наполеон”.

На самом деле это не так, на самом деле Президенту наслаждаться жизнью некогда. Нет у него времени жить в свое удовольствие. Текучка заедает Президента — доклады, совещания, согласования, изучение документов, встречи на всех возможных уровнях, без протокола и по протоколу — оговаривающему, как стоять, что и сколько говорить, как долго пожимать руку и с кем целоваться, а кого дружески похлопывать по плечу. День, недели, годы расписаны по минутам. На собственно жизнь остаются мгновения. Но даже и они посвящены интригам… Потому что если расслабиться, если перестать контролировать ситуацию, то охнуть не успеешь, как тебя сдернут с трона и проводят в почетную отставку или проводят к ближайшей — к Кремлевской — стенке, где приведут в исполнение волю народа.

Потому что Глава государства — это, кроме всего прочего, еще и самая опасная в мире профессия, и гибнут они много чаще, чем считающиеся потенциальными смертниками шахтеры или летчики-испытатели. Раньше от яда в ухо и кинжала в сердце, теперь от выстрелов в спину, взрывов фугасов и вооруженных мятежей. Но более всего от собственной беспечности.

Нельзя расслабляться Президенту — нигде нельзя, ни в протокольном мероприятии, ни в собственном кабинете, ни даже в сортире. Везде надо быть настороже, надо ждать подвоха, держать руку на пульсе… Надо бороться за трон…

Какой уж тут сахар…

Нынешний Президент тоже боролся, как предыдущий и бывший до него. Как все… Он интриговал с теми против этих, зная, что и тех и других, когда они сделают предназначенную им работу, он подставит под подконтрольных ему третьих, а третьих уберет с политической арены руками четвертых и пятых, которых в свою очередь нейтрализуют шестые, а их… И только так, только приближая и предавая, только стравливая силу с другой силой и всех со всеми и отдавая победителя жаждущей крови толпе народонаселения, он может удержаться у власти.

Пока — так!

Пока не встанет на ноги, не подомнет под себя страну и не навяжет ей свои правила игры… Потому что этой стране можно навязать все, что угодно…

— Ваша почта.

Референт положил на стол очередную стопку спецпочты.

— Спасибо, вы свободны.

Референт ушел, как хорошо вышколенный лакей — бесшумно и незаметно.

Президент перебрал почту, раскладывая, как пасьянс, конверты.

Минобороны крыл “картой” Безопасности, которая должна была следить за всеми телодвижениями армейской верхушки, должна была вербовать там осведомителей и конкурировать и враждовать с гэрэушными коллегами, на Министерство иностранных дел бросал аппарат Внешней разведки и ту же Безопасность, Министерство внутренних дел бил тузом Прокуратуры, которой надлежало следить за всеми, Прокуратуру обкладывал своими, сидящими в Правительстве людьми, под которых, на всякий случай, копало МВД…

И это были не все карты, это была лишь малая часть тасуемой им колоды. И оставались еще кое-какие козыри в невскрытом прикупе…

Президент взял в руки очередную “карту”, очередной конверт. И вдруг замер. Потому что этот конверт в пасьянс не вписывался. Этот конверт был без обратного адреса.

Неужели опять?!

Он торопливо вскрыл письмо.

На стандартном, без обозначения отправителя, без штампов и подписей, листе были изложены факты негласных контактов одного из глав восточных регионов с высокопоставленными чиновниками соседнего государства, где обсуждались принципиальные возможности отторжения части принадлежащих России приграничных территорий В письме приводились выдержки разговоров и сценарии возможного развития событий…

Похоже, опять они.

Конверт без адреса в пасьянс не вписывался, не находилось ему места ни там, ни здесь… Нигде не находилось. Эта “карта”, похоже, могла покрыть многие другие “карты”, а ее никто Потому что о ней никто ничего не знал. И еще потому, что остальные были готовы служить за деньги и привилегии, а эти…

Президент вспомнил, как совсем недавно стоял на коленях и в глаза ему глядело дуло пистолета. Он мог запросто убить его. Но не убил — убил себя…

Так, может, это не враги, может, это друзья?.. Еще одна карта в колоде власти. Возможно, козырная карта. Возможно, покер.

Президент вспомнил телефон, который ему продиктовал, перед тем как сунуть в рот дуло пистолета и нажать спусковой крючок, тот “пациент”. И взял трубку радиотелефона.

Он уже знал, он догадывался, что ему ответят, когда он дозвонится по контактному номеру. Но он ошибся… Ему никто не ответил.

Он набрал цифры второй раз. И вновь услышал длинные гудки… Длинные, длинные, длинные гудки… Неизвестный абонент молчал, хотя, по идее, не должен был.

Возможно, они обрубили концы. Ушли в подполье, после того как он. В общем, после того случая…

Президент положил трубку.

Жаль, очень жаль... Если бы тогда он не поторопился, не стал использовать активные методы допроса. Если бы не передавил...

Раздался зуммер телефона.

— Слушаю, — сказал Президент.

— Вы только что звонили, — сказал незнакомый мужской голос. — Мы нужны вам?

Они просто воспользовались определителем! Опознали его телефон и тут же перезвонили. Все-таки перезвонили!.. — Да, вы нужны мне. Нужны срочно…

Глава 21

Помощник Резидента сидел на табурете, с вытянутой вниз правой рукой, пристегнутой наручниками к ножке.

“Раз на табурете — значит, будут бить, — сразу догадался он. — Потому что на стуле — неудобно, на стуле после первых же ударов отлетает спинка, да и эффект не тот”.

Убежать бы отсюда… Но убежать вряд ли удастся. Отсюда — вряд ли… И на Шефа надежды нет. Шеф сюда не сунется. Не имеет права соваться. Да даже если бы мог и даже если бы захотел…

Пойманный Помощник находился в самой охраняемой части казармы — в оружейке, где за сваренной из арматурного железа решеткой стояли в пирамидах автоматы и пулеметы, а на полках рядами строились какие-то ящики.

Против Помощника сидел генерал Крашенинников и уже минут десять о чем-то сам с собой разговаривал.

— Значит, молчать будем? — в который раз спрашивал он.

Помощник не отвечал — копил силы.

— Молчать будешь — убьем. Только не сразу убьем, вначале все равно все узнаем. Как у “языков”, взятых за линией фронта. Они тоже вначале молчат, а потом ничего, потом так болтают, что остановить нельзя — и про номера частей, и про командиров, и про численный состав… Только не хочется так. Они-то понятно — враги, а ты вроде свой. После таких допросов, сам понимаешь, в лучшем случае калеками становятся. Или ты сбежать надеешься? Так не выйдет, у нас здесь круче, чем в Бутырке.

Это точно, в Бутырке хоть окна, а здесь только стены. Две составлены, из бетонных, фундаментных блоков, еще одну не разглядеть, ее прикрывают стеллажи и на совесть сваренная решетка оружейки. Последняя стена, возможно, кирпичная, но она ведет в подвальный коридор, где полно вооруженных до зубов бойцов. Единственная дверь в “каземате” — двойная, из пяти-шестимиллиметрового железа, и ведет туда же, в коридор.

Мышеловка!

— Ну что скажешь?..

Пленник ничего не говорил, безразлично глядя перед собой.

— Смелый, да?

Смелость мы, конечно, уважаем. И на тебя зла не держим. За то, что ты нам клизму вставил. Ловко это у тебя получилось… — рассмеялся генерал. — Такое учудил… Они у меня все углы обгадили. Молодец!

Понятно, пытается установить контакт, перейти от политики кнута к прикормке пряником. Значит, скоро, на контрасте, рявкнет.

— Целую часть на горшок посадил! У нас в министерстве как узнали, так чуть животы не порвали. Это кто, говорят, такую противную диверсию учинил?.. Ха-ха-ха…

И вдруг, не меняя выражения лица, не стирая улыбку с губ, наотмашь ударил пленника по лицу открытой ладонью.

— Ну ты будешь говорить? А то я сейчас сюда своих бойцов подошлю. Они на тебя дюже обижены. Будешь?! Помощник молчал.

— Груздев!

— Я.

— Давай ребят сюда.

В комнату вошли три бойца.

— Последний раз спрашиваю!..

Молчание.

— Приступайте.

Бойцы лениво подошли и без замаха, не сильно, но так, что захотелось взвыть в голос, ткнули пленника кулаками в корпус.

— Больно? — участливо спросил один из них.

— М-м…

— Так это еще не больно! Это так, лютики-цветочки.

Ударил еще раз, ударил под дых, так что пленник жадно стал хватать ртом воздух.

— А если ударить еще раз туда же, то больше ты уже не вдохнешь. И все… — пригрозил спецназовец. Но второй раз не ударил.

— Очухался? Вдохнул? Ну тогда получай.

Еще один удар пришелся в спину и обжег, как плетка.

Пока бойцы били вполсилы или даже в треть силы, пока они разминались, баловались. Они не были палачами и не получали от избиения беззащитного человека никакого удовольствия. Они просто выполняли приказ.

Что было даже хуже, чем если бы они были садистами. Садист натура творческая, увлекающаяся — разволнуется и в приступе страсти прибьет. А эти будут мучить расчетливо и бесконечно долго.

В общем не повезло.

Удар.

Еще удар.

Еще…

— Ну что, хватит тебе или добавить?

Молчание.

Удар.

Удар.

Удар…

Хорошо они на грушах и друг на друге натренировались. Умеют, ничего не скажешь!

Удар…

Помощник уже не мычал, уже кричал в голос, потому что так легче — напрячься всем телом и исторгнуть из глубины страдающей плоти дикий, звериный крик.

Так гораздо легче.

— Хватит! — коротко приказал генерал. Бойцы отошли, растирая затекшие кулаки.

— Живой? — сочувственно спросил генерал.

Пленник никак не реагировал. Но по его скулам медленно сползали к подбородку слезы. Все-таки это было первое его дело.

— Больно тебе… Так, может, не стоит упорствовать? Чем позже одумаешься, тем меньше останется здоровья. Все равно твоего геройства никто не оценит…

Раздался негромкий зуммер. Генерал вытащил из кармана мобильный телефон.

— Слушаю. Прямо сейчас? Хорошо.

Убрал телефон.

— Продолжайте. Но не переусердствуйте. Я буду часа через два, и к этому времени он должен заговорить. Любой ценой!

Генерал встал, одернул китель, постучал в запертую дверь, крикнул:

— Открывай. Это я.

Вышел.

Бойцы с видимым неудовольствием встали, подошли к жертве, обступив табурет вокруг.

— Ну чего ты, мужик, упрямишься? Тебе нехорошо, у нас обед стынет… Может, договоримся полюбовно?

Пленник не раскрыл рта.

— Надо Егорку звать, он сможет ему язык развязать…

Егорка был двухметровый, гориллообразный детина.

— Ну вы что, сами не могли справиться? — ворчал он. — Чуть что — сразу я!..

Наклонился, ухватил пальцами подбородок пленника, с силой, так что хрустнули позвонки, развернул к себе его лицо, взглянул в глаза.

— Били?

— Ну так!..

— Зря, только чувствительность отбили. Ладно, тащите сюда “козел”.

— Зачем он тебе?

— Холодно!

В подвал внесли самодельный, с мощной, в палец толщиной, спиралью. Включили в сеть. Спираль быстро разогрелась и засветилась ярко-красным жаром.

Егорка вытащил из кармана плоскогубцы. И вытащил из другого большой, двадцатисантиметровый гвоздь. Который положил на спираль, положил в самый огонь. Выждал несколько минут, наблюдая, как острие гвоздя наливается красным светом. Ухватил шляпку плоскогубцами и подошел к пленнику.

— Вспомнил? — спросил он, поднеся гвоздь к самому лицу.

И, помедлив с полминуты и не дождавшись ответа, приложил раскаленный конец гвоздя к плечу пленника.

Затрещала сгорающая, обугливающаяся кожа.

Помощник закричал. Что было сил закричал, выплескивая в крике свою ненависть.

— Ну что? — спросил Егорка.

Этот больше походил на садиста, но тоже им не был, потому что, когда запахло горелой человечиной, он недовольно поморщился.

Ему рассказывали о таких, когда учили сопротивляться боли. Говорили — что не дай бог попадется вам “добряк”. Такие добряки в тысячу раз хуже дюжины Джеков Потрошителей!

Егорка еще раз нагрел гвоздь.

— Подержите его, — попросил он. Добровольные помощники подошли, навалились на руки и на ноги.

— Теперь будет больно, — предупредил палач. Как будто раньше было приятно.

Он подвел гвоздь к ноге и на этот раз не приложил его, а резко и сильно вдавил острием где-то посредине стопы. Гвоздь с хрустом и треском вошел в плоть и, пройдя ногу насквозь, выскочил наружу. С другой стороны выскочил.

— Мм-а-а!!

Это действительно было больно, хотя раньше казалось, что больнее быть не может. Может!

Егорушка вырвал гвоздь из раны.

Надо что-то делать, сквозь боль, сквозь отчаяние думал Помощник. Что делать?.. Что бы в его ситуации делал Шеф, делал Резидент?

Он бы предпочел умереть, потому что это самый универсальный и угодный Конторе выход. Умереть, чтобы не заговорить.

Шеф выбрал бы смерть, ему проще, он успел, он пожил…

И ему тоже придется выбрать смерть… Чтобы не раскрыть Тайну, чтобы близкие, мать, сестра, не отвечали за его предательство. Умереть одному, чтобы не умереть всем…

Обложить этих в камуфляже, врезать побольней, разозлить, заставить бить в полную силу, чтобы убили! Чтобы отмучиться. А если повезет, прихватить с собой кого-нибудь из них…

Только как? Их четверо против него одного. Тут никакие приемы не помогут! Четверо крепких, натренированных мордоворотов против израненного пристегнутого к табуретке…

Пристегнутого!.. К табуретке!..

Они не прикрутили табуретку к полу. Потому что здесь не тюрьма, а они не тюремщики. Они просто притащили ее с этажа…

Надо как-то вырваться, встать, расчистить пространство для замаха. Но как? Как?..

Егорка снова сказал — держите его. Снова снял со спирали добела раскаленный гвоздь. Но на этот раз он не спешил, он давал жертве возможность представить, что сейчас, через секунду или две, произойдет, давая время предвосхитить боль…

Это тоже была пытка, гораздо более утонченная, потому что психологическая пытка.

Пленник замычал, отодвигаясь от гвоздя, задрожал от ужаса. Лучше так, лучше свалиться в обморок, чтобы получить хоть небольшую, но передышку. Лучше впасть в небытие, чем видеть, как гвоздь прожигает тебе ногу.

Это был прием, преподанный в учебке, — не сопротивляться боли, наоборот, пойти ей навстречу, усилить и… потерять сознание.

Вот сейчас, сейчас этот пылающий огнем гвоздь коснется кожи, прожжет кожу и станет продавливать мясо… Будет больно, невероятно больно!..

Сознание размылось и куда-то поплыло… Еще немного, чуть-чуть…

Сейчас этот гвоздь…

И вдруг, как вспышка в мозгу — гвоздь!

Гвоздь!..

— Дурак, — с каким-то даже сочувствием сказал палач и стал вдавливать гвоздь в ногу.

— Не надо! — жутко заорал пленник. Задергал, замотал во все стороны головой, не в силах терпеть буравящую уже не ногу, уже мозг боль. Вдруг выгнулся дугой и, запрокинув голову, в отчаянии укусил бойца, удерживающего его за левую руку.

Он не играл, он действительно хотел избавиться от боли любой ценой. Хоть даже смерти!

Укушенный боец от неожиданности вскрикнул и ослабил хватку.

Пленник вырвал левую руку и вцепился в гвоздь. Он схватил гвоздь голой рукой, на которой мгновенно сгорела кожа. Но он не отпустил гвоздь, он рванул его на себя, выдергивая из раны Уже не кожа, уже мясо горело и плавилось.

Он выдернул гвоздь вместе с плоскогубцами и, мгновенно развернув, ткнул его в лицо склонившегося над ним палача. В глаз Егорушки!

Тот взвыл и рухнул на колени.

Помощник толкнул гвоздь глубже, и Егорушка умер.

Он не чувствовал боли, и не было крови, кровь мгновенно запекалась под горячим железом.

Никто не среагировал, не стронулся с места, никто не смог связать бессильного, потерявшего человеческий облик пленника и гвоздь в глазу двухметрового, только что живого, детины.

Помощник выдернул гвоздь и, развернув, с ходу ударил им в ближайшее к нему лицо. Почувствовал, как гвоздь с хлюпом вошел в тело.

Так бы действовал Резидент! Так!

Раненый заверещал, отшатнулся в сторону.

Двое других тоже отскочили к стенам и, подчиняясь наработанным в спортзалах инстинктам, приняли боевую стойку. Их осталось двое, но они были вчетверо сильнее своего противника.

Теперь счет пошел на секунды.

Помощник вскочил на ноги, дернул на себя наручник, срывая с пола табурет и прокручиваясь вокруг своей оси, чтобы набрать возможно большую инерцию, из-за спины метнул свое импровизированное оружие в ближайшего противника. Пристегнутый за одну ножку между сиденьем и перекладиной табурет летел углом. Боец попробовал отбить его, но табурет соскользнул с руки и угодил ему в голову.

Что с ним стало, Помощник не смотрел, он, продолжая движение, не давая табурету упасть, обрушил его на второго бойца. Но сила удара была уже не та, боец отбил табуретку ударом пудового кулака.