© 2010. Илья Немцов. Все права сохраняются за автором.

Iliya NEMTSOV – „CRIMSON SUNSET“

MODI’IN, 2010

© Copyright © Iliya Nemtsov.

All Rights reserved by the Author

Роман „БАГРОВЫЙ ЗАКАТ“ завершает трилогию „ГОНЧАР ИЗ МОДИИНА“.

Период излагаемых событий охватывает эпоху эллинского и сменившего её римского господства в Иудее.

Этот период характеризовался острыми конфликтами, сложным сплетением событий и человеческих судеб.

Многочисленные предания, литературные, археологические и исторические источники позволяют воссоздать зримую картину далекого и одновременно близкого нам времени.

Наше прошлое не кануло в Лету. Независимо от нас, оно властно врывается в нашу сегодняшнюю действительность.

Без знания и понимания прошлого – будущее представляется мне туманной и тревожной неопределенностью.

Книга посвящена жизни нескольких поколений семьи горшечника из Модиина Эльазара бен Рехавама

Встречающиеся в трилогии имена и излагаемые события вымышлены, совпадения случайны. Вместе с тем автор стремился с возможной полнотой воссоздать действительность тех далеких лет.

Илья Немцов

1. Луна над Аялонской долиной

(Предисловие)

Глядя из Модиина на замершую в ночном небе лампу луны, мгновенно вспоминаешь восклицание Йошуа Бин– Нуна: "Солнце, стой над Гаваоном, луна над Аялонской долиной!", и без всякого ориентирования по компасу узнаешь, что ты находишься в самой пуповине исторических событий тысячелетней давности, вышедших на всемирный уровень, ставших еще одним, после Исхода из Египта, пьедесталом выхода человечества из рабства на свободу.

В этот ночной час, еще до взгляда на луну, ощущаешь особый оливково-сосновый, я бы сказал, олеографический запах окружающих долин и всхолмий Модиина, с такой любовью привнесенной и пронесенной Ильей Немцовым через трилогию своих романов – "Гончар из Модиина", "Возвращение" – ("На круги своя"), "Багровый закат".

Да, у этой самой земли, выбранной автором не только, как место жительства, но и как место в Истории народа Израиля, незабываемые имена: Земля Обетованная и Святая. Она бы пахла, как лубок, выписанный маслом, которое еще не просохло и стекает с кисти, как только вышедший из обжига керамический сосуд. И эти запахи пробудили бы в памяти особый цвет неба этой земли, особую свежесть мирта и речной вербы к празднику Кущей, особый ликующий хор птичьих голосов на раннем рассвете по дороге на раскинувшийся недалеко, на холмах, Иерусалим. И в полном покое души и природы можно было бы листать страницы истории богоизбранного народа, так же, как истории других народов, если бы страницы эти не были сожжены, если бы сквозь тысячелетия, как сквозь эти долины и поверх этих всхолмий, до нас не докатывался ветер, пропахший гарью и смертью.

На этой сравнительно узкой полоске земли между Великим морем с запада и пустыней с востока, соединяющей Азию и Африку, без конца сталкивались державы древности. Памятью этих бесконечных столкновений и кровопролитий стоят развалины Мегидо, двадцать раз сожженного и восстанавливаемого, начиная с 4000 лет до новой эры, ставшего для всего мира символом окончательной борьбы между сынами света и сынами тьмы: Гора Мегиддо – Ар Мегиддо – Армагеддон.

Но ведь речь идет о двадцати срезах человеческой жизни, со сменой поколений, любовью и разочарованием, проблемой отцов и детей, и, главное, защитой от чужеземных полчищ, без конца идущих с юга на север и с севера на юг, которые жизнь твою в грош не ставят.

Таков и срез жизни в поколениях горшечника из Модиина Эльазара бен Рехавама, жизни, освещенной и освященной именами родившихся здесь, в Модиине великих Маккавеев – отца Матитьягу и его сыновей Иегуды, Шимона, Эльазара и Ионатана, в отличие от пророков, начиная с законоучителя Моисея, людей из народа, мужество которых, сумевших разгромить хорошо вооруженные и оснащенные войска Антиоха Четвертого Эпифана на крутом спуске с Верхнего Бет– Хорона к Нижнему, совсем рядом с Модиином, по сей день потрясает весь мир, и в свое время породило обширные Хроники – четыре Книги Маккавейские, объявленные католической церковью Богодухновенными и включенные ею в Катехизис.

Но в этих эпохальных всемирных завихрениях событий, хроника жизни отдельной семьи горшечника из Модиина вовсе не выглядит чем-то мелким, незначительным, лежащим в стороне от столбовой дороги Истории, залитой кровью. Именно из корней такой семьи выросла та стойкость, которая позволила не покориться рабству и добиться свободы и права жить по законам своих предков.

С первых строк трилогии, за всеми перипетиями существования, забот жителей Модиина как черный, трагический, медленно надвигающийся в течение трех романов фон, стоит угроза быть уничтоженными, стертыми жерновами держав – наследниками империи Александра Македонского, безумными и жестокими императорами Рима, такими, как Нерон, Веспасиан, Тит. Этот грозно стоящий вдалеке вал позже или раньше должен разрядиться и подобно цунами, снести всё и всех на своем пути.

И начиная свою трилогию, Илья Немцов все время держал в уме эту угрозу и всеми силами души старался её сдержать. Это и создало внутреннее напряжение развивающегося текста и трагическую целостность трилогии, хотя надежда, теряя на глазах свои позиции, пыталась со всех сил сопротивляться.

И финал напоминает мне пустынный берег в Датском королевстве после того, как все герои трагедии „Гамлет“ стерты из жизни, и пустота празднует свой триумф.

И все же подспудно читатель держит в уме, что жизнь на этой сожженной земле возродилась, и после тысячелетий преследований и гибели еврейский народ вернулся на эту землю праотцев и сумел построить на ней свободное и цветущее государство – Израиль.

И вклад в это дело писателя Ильи Немцова несомненен.

Эфраим БАУХ.

Введение

Завоевание римлянами Иудеи положило конец существованию независимого государства Хасмонеев.

Иудея превратилась в одну из провинций Римской империи, управляемых наместниками. Однако, в соответствии с имперскими интересами, за Иудеей была сохранена автономия.

В описываемый период иудеи составляли не менее 10 % населения империи, свыше семи миллионов человек, и власти предпочитали иметь с ними дружеские отношения.

Они видели в иудейском населении противовес жителям греческих районов, не скрывавших в тот период своего недовольства римскими властями.

К тому же, иудеи были известны как превосходные воины и могли служить надежным оплотом на восточных границах, где не исчезала постоянная угроза парфянского нашествия.

Высшим органом власти в Иудее оставался Синедрион. Его предписания в вопросах духовного характера, судопроизводства, а также в административных делах были для иудеев решающими.

Некоторое время римляне не вмешивались в частную жизнь иудеев. Не запрещали веры в Единого Бога, не мешали изучению Торы, соблюдению веками установившихся традиций – святость субботы, венчание под хупой, брит-мила, бар-мицва, иудейские праздники.

Для римлян главным было – сбор налогов и обеспечение спокойствия в провинции.

Однако с годами пропасть между завоевателями и жителями Иудеи начала расширяться. Этому способствовали римские наместники, стремившиеся любыми путями к личному обогащению.

Положение осложнялось еще и тем, что наместник имел право назначать первосвященника Иерусалимского Храма и нередко назначал того, кто мог быть более полезен лично ему. Кроме того, наместник обладал еще одним, оскорбительным для иудеев правом – хранить у себя облачения первосвященника, что воспринималось как попытка вмешательства в управление Храмом.

Недовольство в Иудее непрерывно нарастало.

Менялись наместники. Чаще всего это были люди по происхождению – всадники, по профессии – солдаты. Они были убеждены, что нет такой проблемы в управлении провинцией, которую нельзя было бы решить силой. И доказывали это при каждом удобном случае.

Обстановка все более и более накалялась.

Для обеспечения личной безопасности наместники перенесли свою резиденцию из Иерусалима в Кесарию, где преобладало языческое население, там они чувствовали себя спокойнее.

И все же долгие годы между иудеями и римскими властями не было прямых конфликтов.

Положение стало невыносимым после возложения имперского венца на безумную голову Гая Калигулы.

Объявив себя богом, Калигула потребовал, чтобы все подвластные Риму народы воздавали ему божественные почести.

Первый конфликт на этой почве произошел в иудейском селении Явне. Зная отрицательное отношение иудеев к языческим символам и стремясь натравить римские власти на иудеев, язычники города воздвигли жертвенник в честь бога Калигулы.

Иудеи, естественно, увидели в этом осквернение Святой Земли и разрушили жертвенник. Узнав об этом, разъяренный император велел поставить свою позолоченную статую в Иерусалимском Храме.

Этот безумный приказ он поручил выполнить Сирийскому наместнику Петронию.

Вскоре Петроний с двумя легионами направился к границам Иудеи. Навстречу Петронию выехала делегация виднейших иудейских мудрецов. Они просили его обратиться к Императору, чтобы тот отменил свой страшный приказ.

Петроний, в свою очередь, спросил:

– Что вы будете делать, если император не отменит приказ?

– Будем сражаться.

– Вы же все погибнете!

– Даже, если все погибнем! – в один голос ответили мудрецы.

… Однако, задолго до направления Петрония в Иудею, был период, когда римские власти проводили в стране сравнительно мягкую политику, и жизнь в Модиине шла своим чередом.

Глава 1

Семена раздора

Шифра жила в новом, недавно построенном доме. Дом располагался на окраине Модиина, рядом с гончарными мастерскими Эльки, на том же месте, где когда-то находилось их старое жилище.

В строительство дома Бен-Цур вложил весь свой опыт и знания, он стремился всячески облегчить жизнь Шифры, ставшей, по сути дела, матерью не только их детей Ицгара, Ривки, Оры и Эфронит, но и детей покойной Эсты – Эльки, Ноаха, Давида и малютки Юдит.

Прежде всего, Бен-Цур построил отдельное помещение для кухни, что было неслыханным в те далёкие времена. Кухня непосредственно примыкала к дому.

Планирование кухни вызвало у Шифры немало веселых замечаний в адрес Бен-Цура, замечаний, которых она обычно избегала. Так произошло, например, когда он из вырубленных квадратных камней воздвиг очаг.

Бен-Цур тщательно измерил рост Шифры, улыбаясь, отметил, что она не так уж и велика, на что она тут же ответила, что измерения надо было делать значительно раньше. Он промолчал и с улыбкой велел присесть, измерил длину рук. И лишь после этого приступил к сооружению плиты. Дымоход упрятал в стену, отчего кухонное помещение стало просторным и удобным.

Подобной кухни Шифра не могла себе представить даже в розовых снах.

Неподалеку от плиты Бен-Цур соорудил стол. Четыре прочных столба, соответствующих высоте сидящей Шифры, поддерживали квадратную раму. На раму строитель уложил ровный слой отесанных и тщательно подогнанных кедровых бревен.

Рядом со столом Бен-Цур установил несколько сидений – небольших пней, верхняя часть которых была прикрыта кожей, а под ней пружинил толстый слой овечьей шерсти.

То было бесспорное новшество. До этого, сколько себя помнила Шифра, она всегда стояла у сооруженного из камней стола. Рzдом со столом никогда не было сидений. Лишь теперь она поняла, насколько неудобным был прежний каменный стол.

В стенах кухни были оставлены глубокие ниши, что позволяло складывать в эти углубления посуду, а также хранить заготовленные впрок сухие ягоды инжира, плоды рожкового дерева – харува, небольшие амфоры с финиковым мёдом. Здесь же размещалось и бесконечное количество сборов лечебных трав, специй и пищевых приправ.

Непривычной была и внутренняя планировка дома. Всё пространство, находившееся под единой крышей, Бен-Цур разделил на четыре неравных помещения.

Одно – для него и Шифры. Второе – для детей. Третье – для гостей. В этом помещении жили купец Нимрод и Ицгар, когда они возвращались после долгих торговых поездок.

И, наконец, была еще одна просторная комната, где собиралась к субботней трапезе семья и приглашенные гости. Нередко это были односельчане, для которых подобная трапеза была не по карману.

Крыша дома также была распланирована предельно рационально. Еще в далёкой юности Бен-Цур видел подобные крыши в домах зажиточных афинян. Эти крыши были удобны для отдыха и веселья, их, как правило, окружала ограда высотой в локоть.

Барельефы, симметрично расположенные по всему внутреннему периметру ограды, делали крышу нарядной. По углам дома возвышались мраморные статуи. Иногда эти статуи оплетала виноградная лоза, поднимавшаяся по стенам дома. Наконец, на крыше всегда было множество цветов.

"Конечно же, вспоминал Бен-Цур с улыбкой образованного человека, – то была языческая эстетика, и тут же, неожиданно для себя самого, продолжал, – но ведь есть и наша, иудейская.

Её красота выражается не в рельефах битв и сражений, или нескромных картинах веселящейся знати, даже не в скульптурах героев и очеловеченных идолов, но в самой сути вещей.

Иудейской эстетике, – продолжал мысленно рассуждать Бен-Цур, – не чужда красота. Изящество окружающих вещей, их пропорциональность, их соразмерность должны соответствовать человеческому телу – великому творению Всевышнего.

Наша эстетика, – с глубокой убежденностью думал Бен-Цур, – должна способствовать удобству и дарить радость от сознания полноты жизни… "

Жаль, что его друг и наставник рав Нафтали находится далеко в Иерусалиме. Интересно было бы услышать, что бы он сказал об этих его размышлениях?

Конечно, лично он, Бен-Цур, против неоправданной роскоши, особенно, когда вокруг столько страдающих и голодных людей.

Тем не менее, привыкший к самостоятельному мышлению, он решил сделать крышу их дома, ничуть не хуже, чем у афинских вельмож, а, может быть, и намного лучше

Он долго обсуждал с Элькой, как обезопасить углы крыши, какой будет боковая ограда, высота перил, их форма.

В ходе этих обсуждений Элька решил изготовить четыре больших шаровидных сосуда, по форме напоминающих плод зрелого граната, подобно тому сосуду, что когда-то создал его отец Эльазар в мастерских набатейского царя Хартата.

Эти сосуды он воздвигнет по углам крыши, и они будут служить памятью об отце.

При изготовлении сосудов возникли проблемы. Долгое время Элька не мог найти глину нужной эластичности. И когда, наконец, нашел, в ней оказалось слишком много невидимого для глаза песка. Элька хорошо знал, что при обжиге, этот песок непременно разрушит тонкие стенки сосудов.

Он попытался отделить глину от песка. Истратил много времени, сил и драгоценной воды, но ничего не получилось. На дне промывочного бассейна оказались лишь крупные, чуть прозрачные желтые частицы, мелкие никак не хотели покидать вязкую глину. Тогда, отчаявшись, Элька сделал шар из плохо очищенного материала. Хорошо просушил, поставил на обжиг.

Через сутки, когда шар остыл и был отмыт от пыли и копоти. Элька не поверил своим глазам. Вместо гладкой, однотонной поверхности, некоторые части шара были полупрозрачны. Особенно там, где скопилось наибольшее количество песка.

"Не беда, – успокоил он себя, – замажу красно-глинной глазурью и после вторичного обжига, поверхность окажется однотонной."

Однако его профессиональное чутье подсказывало, что произошло нечто необычное. Ведь прозрачность шаров находилась лишь там, где было больше всего песка.

А что если самому направить этот песок не туда, куда он случайно попадает во время формовки шаров, но сконцентрировать с четырех сторон шара. В виде крупных полупрозрачных пятен.

Боясь что-либо упустить, он с лихорадочной быстротой занялся изготовлением соответствующего замеса глины.

Отдельно из песка приготовил эластичную массу, почти без глины. Эту массу он вмонтировал в вырезанные круглые окна сформованных и подсушенных шаров. В каждом шаре по четыре округлых отверстия.

Затем, просушенные шары, он бережно разместил в обжиговой печи.

Стремясь обеспечить полную чистоту обжигаемых шаров, Элька использовал почти бездымные белые горючие камни, накал которых был значительно сильнее, чем огонь горящего хвороста и древесных сучьев.

Полученный результат ошеломил его. Гигантские "гранатовые яблоки" просвечивали тусклыми кругами со всех четырех сторон.

Вокруг верхнего отверстия каждого из шаров Элька изваял шестиконечную звезду подобную той, что находится на спелых плодах граната, только что снятых с дерева.

Он трудился несколько суток подряд, пока не пришла озабоченная Шифра. Она не могла понять, что происходит.

Как может тяжело работающий человек столько времени быть без еды и отдыха?!

Она зашла в мастерскую. После яркого солнечного света, здесь было темно, но когда глаза немного привыкли, обнаружила крайне взволнованного Эльку.

Ничего не говоря, он схватил её за руку, но тут же отпустил, велел отвернуться. Затем бросился к шарам и зажег на дне каждого из них по масляному светильнику.

– Смотри, тетя Шифра! – замирая от восторга, сказал он.

Шифра повернулась и была поражена увиденной картиной.

Огромные шары, внешне похожие на спелые плоды граната, светились изнутри, как будто бы в них спрятали маленькие луны.

Глядя, с каким счастьем Элька смотрел на эти шары, Шифра с трудом сдерживала слезы.

Элька, как и его отец, был прирожденным гончаром.

Затем он, Бен-Цур и Шмуэль, возвели по периметру крыши ограду высотой в локоть, как того требовала Тора. Без подобной ограды традиции запрещали производить освящение нового дома.

С внутренней стороны ограда была облицована обожженной плиткой с изображением виноградной лозы, вьющейся вдоль крыши.

Между домом и пролегающей улицей Ора и Эфронит посадили кипарисы. Пока что каждый из саженцев не превышал рост девочек, но они были уверены, что стройные деревца вырастут и дадут много тени. К тому же Шифра говорила, что кипарисы помогают при укусе змеи и лечат многие болезни.

Вечером, когда семья собралась дома, Элька зажег светильники внутри шаров. То были первые огни на темных улочках Модиина.

Вместе с Шифрой и Бен-Цуром в её доме жили их дети – Ривка, Ора и Эфронит. Но не только они составляли население нового дома. Не проходило и дня, чтобы к ним не забегал Элька. Когда же после длительных торговых поездок возвращался Ицгар, Элька делил свое время между гончарными мастерскими и домом тети Шифры. Он знал, что она рада каждому его посещению. Ему было грустно видеть, как она по-старчески суетилась, старалась уделить ему внимание ничуть не меньшее, чем её собственным детям. Он не раз чувствовал на себе её молчаливый материнский взгляд.

" О чем она думала в такие минуты?" – спрашивал себя Элька, и не находил ответа. Она же, глядя на него, уже взрослого мужчину, с грустью сожалела, что слишком быстро уносится время. Слишком быстро летят годы…

После безвременной кончины Эсты, кузнец Шмуэль, так и не пришел в себя, был нелюдим, беспомощен. Всё, на что он был способен, так это с утра до поздней ночи грохотать молотом в своей кузне. И Шифра, приняла на себя все заботы, касавшиеся семьи подруги.

С робостью ребенка Шмуэль приносил Шифре заработанные деньги. С благодарностью смотрел, как она пеленала орущую Юдит, как усаживала рядом со своими детьми, его мальчиков Давида и Ноаха, умытых, причесанных, в чистых рубашках и кормила их досыта.

В особом положении оказался Элька. Ему едва минуло семнадцать, и он вел себя как взрослый мужчина.

Несмотря на все старания Шмуэля, ему так и не удалось заинтересовать Эльку тонкостями кузнечного мастерства. Наблюдавшая за этой схваткой Шифра, видела, что и здесь кузнец потерпел поражение.

Необъяснимая сила тянула Эльку к гончарным мастерским. Еще несколько лет тому назад Шифра обнаружила, что, подходя к погасшим печам, Элька внимательно осматривал давно остывшие камни. Он как бы обнюхивал их, что-то искал, Шифра видела, как изредка он вытаскивал из пепла осколки сосудов, не выдержавших огня, всматривался в эти осколки и Шифре казалось, что он ищет на этих осколках следы рук своего отца Эльазара, которого ему не суждено было увидеть.

В такие минуты Шифра не выдерживала и беззвучно плакала. Она оплакивала судьбу брата. Ей было бесконечно жаль Эльку и Шмуэля, но, заливаясь горькими слезами, она чувствовала, как в ней просыпается надежда, что Элька найдет свою дорогу. И это будет дорога его отца – гончара.

В то же время, ей было жаль кузнеца Шмуэля, мечтавшего еще при жизни Эсты, научить Эльку тонкостям своей профессии.

Новый дом Шифры не был похож на убогие жилища односельчан. Многие ютились в природных, либо выдолбленных в камне пещерах. О том, что в этих склепах жили односельчане, свидетельствовали невысокие каменные ограды вокруг зиявших в земле провалов.

Дом Шифры также был окружен невысокой каменной оградой, ничем не отличавшейся от оград большинства домов Модиина.

Были, однако, и различия: ограда вокруг дома Шифры прерывалась двумя небольшими простенками – один, с юго-восточной стороны, другой – с северо-западной.

Простенки были тщательно оштукатурены и имели необычное назначение. Во время их возведения Элька вмонтировал в каждую из стен сквозные керамические трубки разных диаметров.

Когда задувал юго-восточный ветер, эти трубки издавали мелодичные звуки, похожие на игру флейт, перезвон кимвалов, приглушенное пение хоров. Если же порывы ветра усиливались, появлялось мощное звучание шофаров и грохот тимпанов.

Даже мезузы, прикрепленные к косякам дверных проемов, были иными, чем у всех остальных жителей селения.

Пенал каждой мезузы Элька изваял из светло-золотистой глины, привезенной из иерусалимских копей.

Каждый такой пенал был украшен деталями, понятными и близкими любому иудею: виноградная гроздь, ветка инжирного дерева, увесистый колосок ячменя, листья мандрагоры.

Новый дом находился недалеко от гончарной мастерской Эльки и был возведен с противоположной стороны примыкавшего холма, что спасало его обитателей от постоянно дымивших печей.

С крыши дома, если смотреть на северо-запад, в сторону Яффо, сквозь сизую дымку отсвечивала узкая полоска Великого моря.

Не менее чарующая картина открывалась и на северо-востоке. Всё пространство вдоль дороги на Иерусалим, которое способен был охватить человеческий взгляд, было покрыто оливковыми рощами.

При малейшем дуновении ветра эти рощи превращали холмы и низины в неспокойное море набегавших серебристых волн.

Пока вокруг дома Шифры не поднялись саженцы смоковницы, деревья белого миндаля и кипарисы дом невольно выделялся непривычными формами.

Крыша была плоская, как у всех других домов, но по углам крыши возвышались большие шары, и эти шары по ночам тускло светились.

Некоторым этот дом нравился, и в меру своих сил и возможностей, они пытались сделать свои жилища похожими на дом Шифры. Других раздражало, вызывало недобрые чувства к хозяевам дома, особенно к этому греку Бен-Цуру.

В Синедрион было направлено несколько жалоб, резко осуждающих хозяев дома, построивших оскорбительный языческий храм.

В ответ на эти жалобы в Модиин прибыл всеми уважаемый старейшина Синедриона Нафтали.

Он внимательно осмотрел дом Шифры. Велел собрать жителей селения.

Когда обширный двор заполнился людьми, и наступила тишина, Нафтали, ничуть не повысив голоса, спросил:

– Так что же плохого в этом доме? – и указал пальцем в сторону жилища Шифры. – Дом прочен, удобен для иудеев, живущих в нем, красив и к этому надо привыкнуть.

На косяках дверей имеются полноценные мезузы. Я лично проверил.

Такие же мезузы прикреплены и на косяках входа во внутренние помещения дома. На пенале каждой из мезуз хорошо видна буква "ШИН".

– Я не думаю, – обратился Нафтали к собравшимся, – что мне надо напоминать вам: буква "шин" возглавляет слово Шаддай – одно из имен Всевышнего, и раскрывается как "Охраняющий двери дома Израилева".

Иными словами, мицва мезузы соблюдена в соответствии со строгими требованиями Торы. И да благословит Адонай исцелит и защитит, живущих в этом доме!

– Амен! – откликнулось несколько голосов из толпы.

Однако тут же раздался резкий протестующий возглас:

– Так– то оно так, только не совсем так! Мезузы действительно имеются, но хозяин дома нарушил важнейшую заповедь Торы! А это непростительно! – с угрозой продолжал говоривший.

– Мезузы, прикрепленные на косяках дверей дома Бен-Цура, нарушают священную скромность иудейского жилища, к чему призывает нас Тора! У Бен-Цура они кричащие! – рубил слова голос из толпы. – Потеряли всякую скромность! Они подобны греческим и римским языческим идолам!

– Помимо этого, – с нарастающей злобой изрекал говоривший, – когда начинаются ветры, стены этого языческого дома воют как бешеные волки или ревут, подобно адским чудовищам! Грек опозорил святость Земли Израиля! Такой дом – наш общий позор! Он не достоин стоять на Священной Земле! Дом должен быть разрушен!!

Раздались одобрительные выкрики. И тогда Нафтали поднял руку.

Наступила напряженная тишина, какая бывает только перед бурей.

Прежде чем ответить, старейшина Синедриона выждал несколько мгновений, прищурил близорукие глаза, внимательно всмотрелся в гущу толпы.

Рядом со свирепым участником собрания он увидел несколько крепких молодых людей, среди которых узнал юношу Ноаха, сына кузнеца Шмуэля, и Ривку, старшую дочь Шифры. Это явно его огорчило, однако, скрыв свои чувства, неожиданно спокойным, но громким голосом он произнес:

– Тарфон! Принять твою аскетическую точку зрения не представляется возможным! Ты призываешь к братоубийственной войне! – и строго добавил: – Сикарии сеют семена раздора, хотя считают, что защищают народ от римского языческого влияния!

Свет Торы неугасим и в этом наша величайшая радость! Вы же пытаетесь лишить людей радости повседневной жизни, даруемой Всевышним. Но, что еще страшнее, – Нафтали сделал многозначительную паузу, – ваши действия направлены на раскол нашего народа, раскол, особенно опасный сейчас, когда требуется единство всех наших сил.

– Повторяю, – строго сказал Нафтали, – я лично проверил каждую мезузу. И подтверждаю, что все они написаны на отрезках кожи кошерного козлёнка. И написаны рукой опытного писца-софера. Все требования Торы соблюдены!

– Более того, – продолжал Нафтали, – они написаны не пером из индейки, но пером, сделанным из тростника, – подчеркнул он, – и сделано это с единственной целью, – назидательно продолжал Нафтали, – чтобы еще раз напомнить, что Всевышний сохранил младенца Моше-рабейну в зарослях тростника.

– Эти отрезки кожи, господин Тарфон, с нанесенными на них словами молитвы и являются мезузами! А вовсе не пеналы, в которых они сохраняются и которые вызвали твой гнев.

К тому же, – добавил Нафтали, – красивые пеналы не чужды нашей вере и нашим традициям. Мы все живем и творим под сенью Всевышнего. Так творили Бецалель, Оголиав и другие искусные мастера, создавшие мишкан (Скинию Завета), менору и множество других угодных Адонаю священных предметов из драгоценного дерева, золота, серебра, меди и кожи.

И если на Эльку, сына прославленного гончара Эльазара бен Рехавама, снизошло вдохновение, и он изваял пеналы мезуз, украсившие дом Шифры и Бен-Цура, разве это преступление?

– Я был бы счастлив, – примирительно сказал Нафтали, – если бы и дома других жителей Модиина, – Нафтали сделал паузу и тут же добавил, – и во всей Иудее, служили бы не только укрытием от дождей, холода и ветров, но и несли бы в себе хоть крохотную искру вдохновляющей красоты Священного Храма.

Во дворе раздались голоса одобрения. Многие подходили к Бен-Цуру, пожимали руку, женщины с доброй улыбкой обнимали Шифру.

В эту минуту раздался крик Тарфона, пытавшегося заглушить голоса одобрения:

– Преступный чужестранец Бен-Цур! Кому ты служишь? – неистовствовал Тарфон, – ты сеешь семена раздора среди иудеев, отравляешь нас зловонным ядом языческого влияния! Приняв иудейство, в душе ты остался язычником и идолопоклонником. Ты ничем не отличаешься от римлян! Они поднимают руку на нашу веру, а значит и на нашу жизнь! И для нас такие, как ты, опаснее всех римлян вместе взятых. Мы найдем на каждого из вас ядовитую стрелу!…

Однако его уже не слушали, люди спешили по своим делам.

Распри не обеспечивали дневное пропитание, а у каждого было шесть – семь голодных ртов, у некоторых значительно больше.

Глава 2

Шифра и Юдит

Огромная туча медленно надвигалась со стороны Великого моря. За тучей тянулся плотный шлейф темных клубившихся облаков.

Где-то у самого горизонта шлейф озарялся молниями, прокатывались валы грома, отчего казалось, что именно этот огненный шлейф толкает вперед тучу и та, подобно неумолимому римскому тарану, раскалывает на части хрустальную голубизну неба.

Потянуло свежестью, запахло дождем. Третий год истощающей засухи завершался. Однако в сердце Шифры не было радости. – Даже если Адонай пошлет в этом году хороший урожай, – вздыхала она, – почти все придется отдать римлянам.

Нет, Шифра не в обиде на них. Новый римский император Тиберий, как и его предшественник, Август Октавиан, да святится имя его, были терпеливыми. Конечно, никто из них не прощал долгов, но и не отнимали последнее, что оставалось у людей.

Если будет урожайный год, прикидывала Шифра, то удастся рассчитаться с долгами и, может быть, что-то останется дома.