Шифра вспомнила, как однажды, когда Элька особенно увлеченно излагал свои планы перестройки печей, Бат-Шева рассказала, что в то время, когда еще был жив её муж, они решили построить ограду вокруг дома.

Однако муж заболел, силы быстро покидали его, с грустью вспоминала она, вскоре он уже не мог поднять даже средней величины камень. Мелкие же камни, сложенные вместе, тут же рассыпались.

– Кроме этого, – продолжала Бат-Шева, – мелких камней нужно было во много раз больше, чем больших. И тогда мы решили построить ограду из хвороста и обмазать её со всех сторон толстым слоем глины.

– Получилась хорошая ограда, – грустно закончила она. И Шифра вдруг увидела, что Элька не только прислушивается к тому, что говорит Бат-Шева, но и смотрит на неё, так как будто она знает какие-то особые секреты, очень важные для него, Эльки, и о которых никто, кроме него, не догадывается.

Ей столько же лет, сколько Эльке, прикинула Шифра. И испугалась неожиданной догадке.

" Этого не может и не должно быть! Нельзя даже думать об этом!" – решительно приказала себе Шифра. Но видя, что Элька, слушая Бат-Шеву, продолжает что-то свое чертить на табличках, успокоилась.

"Тоже нашлась тайная сваха! – поругала себя Шифра, – Элька, наверное, ни о чем подобном и не думает!"

Однако, однажды возникшая мысль уже не оставляла её.

А почему бы Эльке не полюбить эту необычной привлекательности женщину?

Сердце Шифры подсказывало ей, что Бат-Шева уже не одинока, что она любит и даже счастлива.

"Возможно, её избранник именно Элька? Он, конечно, не красавец, – старалась быть объективной Шифра, – и ростом ничуть не выше Бат-Шевы, зато очень сильный и обладает доброй душой, как и его покойный отец Эльазар, чье имя Эста дала своему первенцу… Что за глупые мысли?! " – оборвала она себя.

И вновь вспомнила рассказ Бат-Шевы, как та с покойным мужем строила вокруг их дома ограду. И как потом, когда толстый слой глины, покрывавший хворост, подсох, случился пожар.

Бат-Шева уже не помнила причину пожара, но увлеченно рассказывала, как необычно горел хворост внутри глиняного короба.

Шифру тогда удивило, как подробно Элька расспрашивал Бат-Шеву о горении этого самого хвороста внутри короба.

Шифра видела, что Бат-Шева польщена вниманием Эльки, и старается рассказать даже такие пустяковые детали, как очередность горения хвороста внутри глиняного покрытия.

– Огонь вспыхнул не сразу по всей ограде, – рассказывала Бат-Шева, – он шел по кольцу. Вначале загорелось у входа во двор, куда я выбросила пепел из домашнего очага, думая, что в нем нет даже искорки. Затем огонь двигался по всему кругу ограды, как по пещере. Когда же весь хворост сгорел, глина, покрывавшая хворост, превратилась в камень.

– Интересно было смотреть, – улыбаясь, вспоминала Бат-Шева, – как из короба ограды, в местах, где торчали толстые палки, вырывались столбы пламени и дыма.

Внимательно слушая Бат-Шеву, Элька все время лихорадочно чертил на своих табличках. Пристально наблюдавшая за ними Шифра, видела, что между Элькой и Бат-Шевой существует какая-то особая связь. Именно эта связь не понравилась Шифре – слишком много внимания он уделял этой, можно сказать, случайной женщине! – Решила она с ревностью матери.

И тут же увидела, что не ошиблась. Элька придвинулся к Бат-Шеве совсем близко, плечом к плечу и начал излагать свой замысел, водя острой палочкой по глиняным табличкам.

Шифра почти физически ощущала, что им приятно сидеть друг возле друга, что они радуются неожиданной близости. Её и саму охватило непонятное волнение.

– А знаешь… – и Элька чуть приподнялся, – гончарную печь можно построить в виде кольца, как забор вокруг твоего, Бат-Шева, дома. И Шифра заметила, что плечо Эльки еще теснее прижалось к плечу Бат-Шевы.

– В этой печи, – продолжал Элька, – огонь не надо будет гасить, он все время будет двигаться по кругу, обжигая все новые и новые кирпичи, плитки, гидрии. Остывшие же изделия, можно будет отправлять на стройку.

Элька так увлекся изложением ей и Бат-Шеве своих замыслов, что они готовы были тотчас же после этого разговора разрушить старую трубообразную гончарную печь и построить новую кольцевую.

Однако Элька их остановил:

– Всё это не так просто. Старая печь, все же кормит нас, а для строительства новой печи нужны немалые деньги. Но все свободные деньги Шифра истратила на закупку товаров, которые Ицгар и Нимрод повезли в далекую Вавилонию. И вот уже четыре рождения луны он них нет никаких вестей…

И вдруг – Шифра как бы проснулась, она поняла: – пришло все то, о чем Элька мог только мечтать: – Деньги, большой и разнообразный заказ. Теперь главное – удержать этот заказ, и они все вместе постараются его выполнить.

Она, Шифра, позаботится об этом.

….Элька ничего не ответил на злую реплику архитектора Публия, и со свойственной ему настойчивостью, продолжал:

– Если архитектор Публий согласится, я изложу свою мысль более конкретно, – и, не дожидаясь согласия Публия, попросил Бат-Шеву принести стопку глиняных табличек.

Элька разложил перед римлянами и Бен-Цуром эти таблички, намереваясь объяснить, что имел в виду, когда говорил о возможности создания печи с непрерывным обжигом.

Однако, он не успел проронить ни единого слова. Публий, взглянул на чертежи и, подобно натянутой тетиве лука, резко выпрямился. Сделал несколько шагов по комнате, осмотрелся по сторонам. На его тускло освещенном лице застыла по-детски восторженная улыбка.

– Ну, мастер Эльазар, если твоя система сработает, это будет открытие, достойное самого Архимеда из Сиракуз!

Бен-Цур продолжал изучать чертежи, как будто не слышал слов архитектора. Затем поднялся и он.

– Мысль настолько неожиданная и интересная, что стоит предоставить возможность осуществить её, – сдержанно произнес Бен-Цур.

– Рад, что наши мнения совпали, командующий, – с удовлетворением подытожил разговор Публий. – К сожалению, у нас нет времени на опыты. Приступим сразу же к строительству.

– Через три заката солнца вспомогательная центурия будет в Модиине, – сказал Корнелий. – Строительство подъездной дороги к печам мастера Эльазара начнется уже сегодня.

– Утверждаю, – сухо сказал Публий, затем улыбнулся и добавил: – И, как говорят у вас, в Иудее: – Да поможет вам Адонай!

– Амен! – дружно откликнулись Элька, Бен-Цур, Шифра и Бат-Шева.

Молчал лишь Корнелий.

Вскоре группа совещавшихся вышла во двор. Здесь в тени гранатовых деревьев, были разостланы циновки и разложены не менее десятка подушек, расшитых пурпурными нитями.

Ривка, Ора и Юдит принесли кувшины с вином, водой и виноградным соком, за ними поспешала Эфронит, она так и не вышла ростом, однако её милое личико озаряла по-детски восторженная улыбка. В её высоко поднятых руках была стопка хлебцев. И со стороны казалось, что эти хлебцы, как и сама Эфронит, двигаются не по земле, но плывут по воздуху, заполненному душистым ароматом только что вытащенных их печи аппетитно пахнущих хлебцев.

Напряжение, сопровождавшее утренний разговор, постепенно рассеялось.

– Наши дочери, – не без гордости сказала Шифра, кивая в сторону вошедших девочек.

– Если такие красавицы с нами, – чуть рисуясь, сказал Публий, – все наши планы свершатся! – и первый поднял кубок.

Затем Публий, не оставляя бокала с вином, выразил желание осмотреть гончарную мастерскую Эльки. С улыбкой сказал:

– Я люблю керамику и видел немало красивых изделий, – говорил с явным удовольствием легат, – однако только здесь, в Иудее, я нашел некое волнующее сияние, исходящее от работ мастера Эльазара.

Многие из твоих изделий пропускают свет сквозь тонкие стенки, подобно тому, как густой туман пропускает солнечные лучи. Или как солнце в ваших краях пробивается сквозь густую желтую пыль хамсина.

Он озорно улыбнулся и спросил у Эльки:

– Приходилось ли тебе смотреть на солнце сквозь скорлупу куриного яйца?

– Н-е-е-т… – растерянно ответил Элька.

– А ты попробуй! – улыбнулся Публий. – Увидишь удивительное сияние. Именно такое сияние, излучают твои работы. Всё это, мастер Эльазар, свидетельствует о бесспорном таланте человека, чьи руки оставили след на этих изделиях, – легат поднял бокал.

Смущенный Элька торопливо ответил, что он здесь не причем, что это его повседневный труд, и если ему, действительно, что-то удается, то лишь потому, что эта земля, из которой он формует свои изделия, озарена духовным светом Всевышнего.

– Ты хочешь сказать, что одухотворенность твоей керамики, содеянной здесь, в селении Модиин, отражает одухотворенность сухой и жесткой земли Израиля? А вовсе не дело твоих рук?

– Я всего лишь гончар, – спокойно ответил Элька.

– Вижу, ты – настоящий мастер! И мой кирпичный заказ подобен просьбе к большому художнику – покрасить своей кистью городской забор… Но что поделаешь?.. – с искренним сожалением промолвил архитектор. – Такова жизнь… Успехов тебе, мастер Эльазар!

Через некоторое время Публий и Бен-Цур удалились. Они поднялись на крышу дома. Яркое утреннее солнце находилось уже довольно высоко и, если бы не прохладный ветерок, тянувший с Иудейских гор, было бы жарко.

Тем не менее, они укрылись в тени широколистной смоковницы.

Здесь стояли два необычной формы кресла, привлекшие внимание Публия. На жесткую деревянную конструкцию оливкового дерева были натянуты широкие, в три дактиля, кожаные ремни.

Сидение состояло из шести таких, поперечно натянутых ремней, сосчитал Публий, в то время как спинка только из четырех. "Разумный расчет, – оценил архитектор, – спина больше всего нуждается в проветривании."

Он с удовольствием уселся в одно из кресел и непринужденно сказал:

– Если мастера живы, передай им мой заказ на шесть подобных кресел. Возьму их с собой в Рим. Любая цена меня устроит.

Бен-Цур кивнул в знак согласия. Ждал.

На этот раз Публий долго молчал, как бы подчеркивая важность того, что он намерен сказать. С некоторой официальностью произнес:

– Я прибыл в Иудею не только по заданию Генерального штаба, я привез с собой важное поручение его Божественного Величества Императора Клавдия, да продлятся бесконечно его славные годы!

После этой, обязательной для тех времен тирады, Публий, не теряя серьезности, перешел на обычную, размеренную речь.

– Наши государства, как тебе известно, связывает содружество и взаимная поддержка еще со времен Иегуды Маккавея.

Могучий Рим, чьи владения распространяются от Бретани и Галлии на северо-западе до Парфии на юго-востоке, имеет надёжные границы и верных подданных во всех провинциях Империи, однако Рим тревожат вылазки Парфии, превратившейся в необузданную силу.

Он сделал паузу.

– Не погашен фронт в Армении, где парфяне пытаются закрепиться. В настоящее время, – доверительно сказал Публий, – Рим не заинтересован в войне с Парфией, однако желает, чтобы Митридат получил жесткий отпор, если посмеет приблизиться к владениям нашей Империи.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.