Поэтому детектив предположил, что таким вот, далеко не самым деликатным, способом ему указывают на главного подозреваемого. Поремба договорился со стоматологом на шестнадцать часов. В семнадцать один из монахов нашел священника мертвым в кресле. Врач «скорой» констатировал смерть пятнадцатью минутами позже. Кончина наступила, по мнению доктора, по естественным причинам. Следует побеседовать со стоматологом, с врачом «скорой». А также с монахом-привратником. С монахом-санитаром, у которого ключи от стоматологического кабинета. Поремба был наставником молодых иноков – значит, надо поговорить также с семинаристами. И с настоятелем, но ксендз Матеуш был категорически против этого. Доминиканцы не должны знать, что кто-то что-то у них вынюхивает. Так он сказал. Как же это сделать? – вот задача.

Иосиф Мария Дыдух помнил из прошлой жизни предвыборную возню. Многие были заинтересованы, чтобы победил именно этот, а не другой кандидат. И если ты поддерживал не того, начиналась свистопляска. Службы в шесть утра за пределами монастыря. Стукодром, исповедь – мысленно поправил он себя – в самое напряженное время; после двух часов такого стучанья[18] в исповедальне самые выносливые священнослужители бывали на грани помешательства. Разве что у тебя задатки дятла – умеешь быстро отстукивать исповедующихся. Те же, что были на стороне победителя, могли рассчитывать на кое-какие привилегии. Частые поблажки в соблюдении монастырских правил. Освобождение от заутрени, если накануне вел занятия допоздна. Более легкое покаяние, если не справился с какой-нибудь обязанностью. Лучшая келья. В общем, стоило водиться с победителями. Тогда Дыдух этому не удивлялся, да и, собственно говоря, не задумывался. Так устроен весь Божий свет – почему же тот, за стенами, почему Его земные твердыни должны быть иными? Монастырская братия готова была на многое, лишь бы победила их фракция. Но не убить. Пожалуй.

Он вспомнил отца Адама и слова одного из братьев, с которыми дружил, сказанные однажды во время долгой прогулки, когда они шли втроем, как предписывал устав. От его взгляда веет смертью, не видите? Он может убить за отступничество от веры. Но отец Адам мог убить за ересь или за то, что называл ересью. Еврея, масона, педика – да. Но ради обретения власти убить другого священника? Нет, никогда. Поговаривали, что отец Адам беседует с Богоматерью и строго выполняет ее наставления. Отец Адам был безумцем, это верно, но был ли он способен на убийство? Как он там сейчас? Записал.

И вдруг Иосиф Мария Дыдух засмеялся. Над собой. Вслух.

А что, если Поремба просто умер? Взял да и умер, потому что был уже стар. Искать убийцу в монастыре – абсурд. Что это тебе взбрело на ум, Вильгельм Баскервильский[19]? А может, правы те, кто говорил, что ты ушел из ордена, поскольку всегда хотел быть детективом? Поскольку для тебя всё было не таким, каким казалось, за всем скрывались злоба, ненависть, гордыня? И ты их видел, видел проницательным взором вечно сосредоточенного на своих мыслях очкарика? Ты замечал все зло мира под маской ханжеской отрешенности и святости. Ты слушал сладкую ложь, которой дышала доминиканская silentium[20], и знал, что всё это обман. Как и тогда, когда отец Адам постучал в твою келью и, услышав ave, вошел, молча встал на колени, чтобы исповедаться, оставив открытой дверь, а говоря те вещи, не сводил с тебя взгляда безумца, и ты потом не мог уснуть всю ночь? Так же, как сейчас?

Дыдух прикрыл глаза.

Он не сразу заметил, как сзади бесшумно приблизились две фигуры в капюшонах. Лица в тени. Вокруг так тихо, что слышно их хриплое дыхание. Даже Казимеж уже погрузился в сон. Один из монахов набрасывает сыщику на шею четки. Стягивает. На затылке – дыхание сатаны и горячий язык. Иосиф Мария Дыдух вскакивает и дергает за удавку на шее. Пуговица от рубашки вылетает в приоткрытое мансардное окно. Он ударяется головой о покатый потолок. Упав, с пола видит рассвет за окном. Рука скользит по пестрому галстуку, как по четкам. Раздается звон колоколов на базилике Тела Господня. Монахи исчезают. Он судорожно глотает воздух. Шея мокрая, обслюнявленная потом. После шестого удара наступает тишина.

Он еле дотащился до душа, открыл воду, смыл сон. Насвистывая, ощупывал шишку на лбу. Рубашку снял только тогда, когда она совсем намокла.

О докторе Пиотровиче, стоматологе, удалось кое-что узнать до того, как в десять утра Дыдух вошел к нему в кабинет и сел в кресло. Врач лечил монахов уже несколько лет. Его вызывали по телефону, если кому-то из братьев требовалась помощь.

– Откройте, пожалуйста, рот. – Пиотрович наклонился к нему, заслонив лицо, словно в боксерской защитной стойке, латексными перчатками. – Что болит?

– Ничего не болит, доктор, с зубами у меня все в порядке.

Стоматолог, удивившись, присел на высокий стул рядом с креслом и посмотрел на него с любопытством.

– Тогда… чем могу быть полезен?

– Меня зовут Антоний Напирала, и по просьбе настоятеля монастыря отцов-доминиканцев я хотел бы с вами перекинуться несколькими словами.

– Антоний Напирала… да. А в чем дело? Я занят.

– Я заплачу за прием.

– В чем дело?

– Позавчера вы лечили монаха в монастыре, правда? – Дыдух поудобнее пристроил голову, не сводя глаз с латексных перчаток врача.

– Меня вызвали к пациенту с острой болью.

– Вы сняли боль?

– Не понимаю. Вы все найдете в медицинской карте.

– Но, может быть, вы сняли боль каким-нибудь нетрадиционным способом?

– О чем это вы?

– Как о чем? Пациент умирает у вас в кресле, а вы даже не помните?

– Пациент умирает? Что вы мне тут, черт побери, рассказываете?!

– Черт здесь, пожалуй, не имеет отношения к делу. Как он умер? Сидел в кресле так же, как я… и…

– Вы просто ненормальный! Кто, к лешему, умер? Кто вы такой?

– Я это я. А вот вы не оберетесь проблем: оставляете труп в кресле и уходите не попрощавшись.

Пиотрович выглядел не ахти как. Побагровевший и трясущийся. А Дыдух ждал. Работа психолога в семейной консультации, которой он занимался у доминиканцев, научила его терпению. Врач встал и медленно подошел к письменному столу. Снял телефонную трубку. Набрал какой-то номер, нажав на одну кнопку. И наконец заговорил:

– Санитар? Это Пиотрович. Слава Иисусу Христу. После моего последнего визита отец Адам почувствовал себя плохо… что-нибудь случилось?

Слушал. Потом поблагодарил и положил трубку.

– С отцом Адамом все в порядке. А вы убирайтесь отсюда. Или я позвоню в полицию. Что за неуместные шутки! К едреной фене!

Прозвучало вполне искренне. Кроме того, вид лица Дыдуха, похоже, успокоил врача. Детектив сидел с открытым ртом, бледный, как всякий пациент в стоматологическом кресле. Он пропустил мимо ушей ругательство, которое в иных обстоятельствах заставило бы его неодобрительно поморщиться. Так, значит, Пиотрович приходил к отцу Адаму, не к Порембе!

– Ты не слышал? А ну вали отсюда!

Дыдух потер шишку на лбу. Встал, одернул пиджак.

Направился к двери.

– И вот еще что! – заорал врач и, схватив латексной ладонью сыщика за плечо, грубо развернул к себе.

Иосиф Мария Дыдух давно не применял силу. Любые агрессивные выпады воспринимал с крайним изумлением, всегда поражаясь, что у людей возникает желание решать проблемы подобным образом. Сейчас, однако, он среагировал рефлекторно. Резко приблизился к Пиотровичу (прибегнув к психотерапевтическому методу: тебя тянут – толкай, тебя толкают – тяни), позволив ему упереться спиной в стену, и не очень сильно, скорее так, для острастки, боднул стоматолога лбом в нос. Оба охнули. Шишку засаднило, как открытую рану. Пиотрович осел бы вниз по стене, как и положено по канонам этого типа единоборств, если бы Дыдух не придержал дантиста, зажав ладонями, будто тисками, его шею.

Примечания

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.