Она посмотрела в упор на сразу же умолкнувшую сирену и спросила без обиняков: «Слушай, а эта наша балерина Владимирская, которую на всех светских приемах теперь с безменом взвешивают, она не твоя сестра Терпсихора?»

– Я думала, что ты знаешь… Какое-то время сомневалась, ведь ты ей ничем не помогла. Теперь мне даже странно… неужели ты не знала? —

– Что я не знала? – теряя терпение, спросила Эрато, уже понимая, чем может ее «обрадовать» сирена.

– Мне казалось, что ты отлично знала все с самого начала! Это же всем было очевидно… А как ты думаешь, почему мне удалось захватить твою программу? Только поэтому! – рассеяла последние ее сомнения сирена. – Балерина Владимирская – живое и весьма смертное воплощение шестой музы Терпсихоры, «усладительно танцующей». Кстати, зря ты это сделала! Мне всегда нравилось, когда они танцевали в паре с этим вашим… музом. Или как вы называете, мужское воплощение музы?..

– С кем? – почти со страхом спросила ее Эрато, непроизвольно прижимая к груди ридикюль.

– Модель устаревшая, зима-осень прошлого года, а нынче уже зима этого года заканчивается, нынче в тренде ридикюли Дани Мизрахи, за ними все в Израиль ездят… или в Париж, но там дороже, – неодобрительно прокомментировала ее жест сирена.

– Кто у нас… м-муз? – осипшим голосом спросила Эрато, уже зная ее ответ, потому что голубые как глаза сирены стали почти нежными, наполнившись глубоким, почти благоговейным пониманием ее смертельного ужаса.

– Ну… Терпсихора действительно больше разбирается в ваших младших сестрах, я никогда раньше классическим искусством не интересовалась, нужды не было.

Да и собственное творчество к этому не располагало. Я думала даже, что время классического искусства навсегда ушло в наших новых временах безудержного стяжательства. Впрочем, сама жизнь показывает абсурдность слова «никогда», – запела сирена, не замечая нехорошего огонька, которым вспыхнули глаза Эрато. – Терпсихора сказала, что в театре полно муз! И этот темненький молодой человек… такой тусовщик… ты его должна знать вообще-то… он у вас и есть сама Мельпомена, то есть «пляшущая». Но ведь это тоже все знают! Ты у него даже интервью брала для программы «Подробности».

Это еще надо было как-то пережить. Она думала, что у нее есть шанс обыграть Холодца, оказав поддержку младшим музам. Оказывается, Холодец намного лучше ее знал, что она уже расправилась с Терпсихорой в ходе неудачной попытки возглавить канал, лицом которого являлась с момента его основания. А потом она взяла интервью у всемирно известного премьера, о котором все догадывались, что он и есть «пляшущая» Мельпомена, а ей это почему-то ни разу даже не пришло в голову. И, по сути, она его подставила этим интервью, заставив сказать, что он действительно думает о реконструкции исторического здания театра, где пилились бюджетные средства так, что даже известный японский проектировщик самых престижных театральных площадок мира заявил, что на эти деньги он бы построил три таких театра, сохранив все исторические детали.

Глаза сирены повлажнели от удовольствия, она будто впитывала страх смерти, который пронизал истерзанную душу Эрато. Ведь она же ничего подобного не хотела! Она хотела лишь…

– А так все говорят! – с воодушевлением подхватила вслух ее мысль Телксиепия. – А все так говорят, потому что боятся трудностей. Сильных трудности делают еще сильнее, и, как ни странно, бодрее, а слабые становятся злыми, и это их разрушает. Мне кажется, ты злишься, причем, злишься не на себя, а на меня. А я вообще в твоих трудностях ни при чем! Меня и сейчас Холодец попросил к тебе прийти, я ему отказать не могу. Да ведь и мне надо как-то свой новый фильм в прокате продвигать. Это мое детище, я обязана ему помочь. Знаешь, сколько трудностей я пережила, чтобы этот фильм родился? Мне-то никто государственной копейкой не помог. Но я себе два года твердила, что обожаю падения – в них больше силы, чем во взлетах. Меня вообще бодрят трудности. Я заметила по всей своей жизни, что кризисы для меня – самое любимое время. Я же вижу, что ты тоже переживаешь внутренний кризис. У тебя это переоценка, а у меня, скорее, отчаяние. И я люблю погрузиться в него. Оно так питательно. Наверное, странно, но я стараюсь полностью отдаваться этому чувству. Не все ж себя хранить, есть да наслаждаться. Отчаяние стимулирует к чему-то новому, дает мысли, эмоции, заставляет двигаться дальше…

Эрато почти не слушала ее тягучую болтовню, стараясь понять, что же ей можно предпринять в такой ситуации.

– Значит, вы с сестрами давно наблюдаете за моими трудностями? – машинально поинтересовалась она у сирены.

– Ты любишь их себе создавать, думая, что уходишь от них, создавая другим, – засмеялась Телксиепия, почесав лопатки со сложенными крыльями. Это Пейсиноя и Аглаофа за тобой следили, не я. Все лишние контакты… Они меня обезвоживают.

– Но пришла-то ко мне именно ты! – едва сдерживаясь, повысила голос Эрато.

– Почему у меня всё всегда из последних сил? Чтобы нравиться, надо быть лёгкой, лёгкой, – невпопад ответила ей перепуганная сирена. – Ты могла бы не кричать? Я вполне довольна занимаемой мною нишей андеграунда и никогда не претендовала на большее. Страна здесь большая, находятся любители… всех видов самовыражения, тем более, из людей нашего круга. Не стану прикидываться, в наступившие времена моя мертвечинка идет нарасхват. Тут появляется Холодец и каждый раз заставляет меня идти к тебе… А ты при этом все больше напоминаешь мне самого Холодца… Взять сегодняшнее утро! Я встала, села за телефон, стала делать звонки по вдохновению, повсюду – одни отказы. Вдруг мне звонит Холодец и сообщает, что я немедленно должна пойти к тебе! После всего, что уже между нами было, сколько черных кошек пробегало!

– Я просто пытаюсь разобраться, пытаюсь понять правду! – схватилась за голову Эрато. – Я всю ночь спасалась от него… Вначале он появился у меня в машине… с душой одного генерала. Потом я поехала к Сфейно… поговорить… а он послал туда гарпий!

– Значит, ты и Сфейно предала, – почти сочувственно констатировала сирена. – Я все равно не скажу всей правды, потому что сама ее не знаю. Но сама наша жизнь… прикладного характера… говорит о том, что предавать никого нельзя, это очень вредно для души. Но ведь бывает иногда так страшно! А вот ты страх уже потом ощутила, когда уже всех предала. Можно лишь удивляться такому парадоксу.

– Парадокс в том, что я хотела как можно дольше оставаться Эрато, – честно ответила сирене муза любовных песен, массируя мешки под глазами.

– Заканчивался золотой песок? – догадливо откликнулась Телксиепия. А я к тебе пошла, потому что всегда тебе завидовала. Тебе не надо прятать эти крылья, у тебя фигура всегда была пропорциональной… Когда превращаешься в сирену, все кости выворачивает! А потом постоянно из-за крыльев спина чешется. И, думаешь, я сама не знаю, что как только меня будет много, все эти люди от меня отвернутся? Стараешься, работаешь, а на выходе… А все вокруг говорят, что пора сменить тему. Но я ни о чем больше петь не могу! Ведь смерть – это самое непостижимое, с чем сталкивается каждый!

– Побереги эти песни для интервью! – почти заорала на нее Эрато. – Я всю ночь пыталась уйти от этой непостижимости и даже раза два чуть с ней не столкнулась! Послушай, я постараюсь сделать все для продвижения твоего очередного «Танго со смертью»…

– «Последней сказки Марины», – вежливо поправила ее сирена.

– Сколько угодно! – оборвала ее Эрато. – Я это делаю даже не для тебя, а потому что мне нельзя ни в чем отказывать Холодцу. Но я обещаю работать… душой, сделать из твоего творения нечто… питательное. Но и ты помоги мне! Ты же больше разбираешься, как попадают к нему в лапы!

– Что посоветовать тебе в такой ситуации? Холодца можно победить лишь его же оружием, так это ты и без меня знаешь, – задумчиво промурлыкала сирена. – Ты хочешь как-то реабилитировать себя перед младшими музами? Мой тебе совет: постарайся спровоцировать против них открытую войну! Сделай так, чтобы им объявили войну, чтобы такое вялое неопределенное противостояние против них прекратилось.

– Ты ч-чего? – не поняла ее Эрато. – Я и так им сделала много гадостей…

– Ты должна верить в своих сестер! Лично я верю в парнасских сестер! И очень хорошо знаю, что пока музе не объявили войну открыто, ее сущность не начинает работать. Ты тоже об этом не знала? Тебе надо было больше общаться с горгонами, – назидательно заметила Телксиепия. – До открытого объявления войны муза всего лишь простой талантливый человек, может быть, такой непризнанный гений. Хотя я не верю в несостоявшихся гениев. Если человек талантлив, то он обязательно добьется успеха… и без меня.

Чтобы сирену опять не занесло, Эрато нетерпеливо постучала безупречными гелевыми ноготками по столу.

– Ах, я опять увлеклась, – извинилась Телксиепия. – Больше всего он боится Каллиопу, к которой тебе и сунуться никак нельзя, она именно твое появление расценит военными действиями, и что-то мне подсказывает, что она давно… на тропе войны. Никогда не понимала эту вашу Каллиопу… Она всегда выбирала такие неудачные воплощения. Ты ведь почему с ней ошиблась? Ты считала, что ею может стать лауреат отечественных литературных конкурсов? Но это не связано с профессиональной средой. Иосиф Бродский став лауреатом Нобелевской премии, с большим трудом закончив среднюю школу, но он так музой и не стал! Он вообще здесь жить не смог. Ты этого тоже не знала? Но, полагаю, ты хорошо знаешь, кто сейчас у вас – Каллиопа, да? Я ее сама боюсь, не меньше тебя. Особенно не понимаю ее желания… святости. Играть святую очень тяжело. Быть такой положительной – какая-то неправда в этом существует… Хорошо-хорошо! Только дай мне водички, в горле пересохло.

Эрато встала, налила ледяной минералки из холодильника, молча подав его сирене. Та жадно схватила высокий бокал своими тонкими пальчиками, зажмурившись от удовольствия.

– Ты помнишь, как Холодец уничтожил всех, кто мог хоть каким-то самым невероятным образом стать Каллиопой? Ладно, что спрашивать с музы, которая может соображать только ниже пояса? – недовольно проворчала сирена. – Перед большим грабежом, к которому он всегда прорывался, вдруг появилось письмо деятелей культуры. Вот, шла утром, специально распечатала для тебя из Википедии.

Она достала из сумочки небрежно сложенную бумажку с заголовком «Письмо сорока двух». Речь в распечатке шла о каком-то письме, которое подписали самые известные на тот момент писатели. Понятно, что она меньше всего думала об этом письме, ведь в то время ей было всего восемнадцать, золотой песок Эрато искрился на ее коже, а жизнь казалась скатертью-самобранкой.

Авторы письма призывали президента страны запретить «все виды коммунистических и националистических партий, фронтов и объединений», ужесточить законодательство, ввести и широко использовать жёсткие санкции «за пропаганду фашизма, шовинизма, расовой ненависти», закрыть ряд газет, журналов и телепрограмм, приостановить деятельность Советов, а также признать нелегитимными не только Съезд народных депутатов и Верховный Совет Российской Федерации, но и все образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд). Писатели потребовали вдобавок запретить и «разогнать» все незаконные военизированные и вооружённые формирования, действующие на территории страны, чем развязывали руки президенту в организации военных действий на Кавказе.

Письмо было написано в какой-то склочной риторике с огульными ярлыками, но явно преследовало вполне прозрачные практические цели политического переворота. Это было письмо из числа тех, что пишут себе сами адресаты, а после просят других людей бросить их в почтовый ящик из соседнего города. В каждой строчке чувствовался почерк Холодца, его вековая искушенность и абсолютная беспринципность.

– А после этого нам Аглаофа сказала, что эти люди предали Каллиопу, как мы… Персефону, – с запинкой пояснила ей сирена, усмехнувшись уголками губ. – Конечно, они сами не поняли, что произошло. Самая читающая страна мира, мечтавшая иметь их книги, вдруг резко перестала читать. С ними произошло то же самое, что с… нашей общей передачей «Подробности». А ведь среди них были писателифронтовики! Раньше все фильмы по их книгам смотрели с восторгом, а потом я видела новые фильмы по их книгам к Дню Победы, там актеры не могли произнести текст. Не понимаю я этих «коллективных писем»… Зачем им понадобилось «быть в струе»? Мне кажется, это, скорее, неправильно. Надо быть отдельно. Красивым водопадом. Или рекой. Или даже морем. Или небом. Но где им стать небом? Значит, надо использовать их мелочную склонность быть в общей струе. Как устраивать подобные «массовые мероприятия», не мне тебя учить. Тебе повезет! Я считаю, везет каждому, только не каждый умеет этим пользоваться.

Эрато смотрела на этот листочек, с трудом понимая, во что влезла, захотев добавить себе несколько золотых песчинок. Только теперь до нее стало доходить, что она взяла на себя, не выполнив простого условия горгоны. Она знала, что есть такие «круги» в недрах силовых ведомств и спецслужб, которые нисколько не заблуждаются на счет уровня литературного дарования Каллиопы, они постараются и ценой собственных душ заставить ее замолчать. И если вновь не заставить Каллиопу заговорить, то, прежде всего, ее светящийся отпечаток украсит седло одного из сыновей Подарги.

– Аглаофа еще сказала, что, наверно, теперь Каллиопа нашла женское воплощение, что очень нехарактерно для эпоса на русском, – как сквозь туман услышала она голос Телксиепии. – Но когда она увидела, кого, Холодец тащит в писатели, каких баб, как каждую их повестушку называет «роман», она сказала, что он делает это нарочно. Ну, чтобы все потом отшатнулись от женского воплощения музы эпического жанра. Несложно было догадаться, что мы все здесь оказались из-за нее, во всех языках сейчас эпос исчез, сравнялся с беллетристикой, с жанровой прозой, да и задач там таких нет.

Гермес всегда думал о двойной выгоде каждого своего хода, это теперь Эрато понимала вполне. Во и тут он убивал двух зайцев, нагло выставив в качестве «писателей» обычных амбициозных графоманок, перед этим подорвав веру в писателей вообще «письмом 42-х». Любой, кто из вежливости верил, будто эти дамы, надувавшие губки в своем объединении «Литература – имя женское», после любого их опуса терял веру и в литературу, и в женщин. Теперь женщин России в глазах всего общества представляли эти бессовестные протеже Холодца, ведь до него от подобного «женского нашествия» литературу защищало даже не присутствие вкуса, не умения сравнить свои вещи с вершинами литературного творчества на русском, а хотя бы чисто женская стыдливость.

Эрато подумала, что Холодец постоянно опережает ее на один-два хода, прежде всего, потому что не боится делать рискованные ставки. А еще она поняла после нападения на Сфейно, что пока проигрывает ему вчистую.

– Я тоже все поняла, когда мне Холодец приказал к тебе тащиться, – продолжила ее невеселые мысли сирена, чему Эрато давно перестала удивляться. – Распечатку тебе сразу сделала, тебе же придется самой теперь сочинять письмо деятелей культуры. Ты поступи, как Холодец сделал с этими! У тебя еще остался золотой песок, я же вижу! Ты сможешь, сможешь, заставить их! Только мне мифы не рассказывай! Это мужчины мало что про женщин знают: и Лев Толстой, и даже великий ловелас Чехов так ничего про нас и не поняли. А я давно все про тебя поняла.

Нельзя тебе ни с чем идти к младшим музам, тебе надо организовать письмо деятелей культуры в поддержку Мельпомены, которой у вас нынче избран тот премьер. Пусть деятели культуры попросят… чего они могут попросить, чтоб уж точно война началась?

После ее слов Эрато вспомнила строчки из романа Каллиопы: «Не зови войну, не надо! Она сама к тебе придет!» вот и ее война сидела, сложив нога на ногу в красных лодочках у ее стола. И что же можно было потребовать в таком письме?.. Сорок человек она для него не соберет, она же не Холодец. Вот дюжину подписей она устроить сможет… Но что же просить для воплощения Мельпомены? Должность худрука балета?

– Нет, руководителем балета ему проситься – это мелко и склочно. Ты ведь муза, а не гарпия! – рассудительно прогнусавила сирена. – Надо сразу просить, чтобы его назначили директором главного театра страны! Чтобы два раза подписи не собирать. За меньшее и драться не стоит. Все-таки война должна всегда иметь какой-то приличный масштаб, какие-то высокие цели… Зачем сразу носом в землю? Война – это тоже жизнь, а жизнь порой меня очаровывает… и сразу же всякий раз разочаровывает, конечно…

На жизненных разочарованиях Телксиепии Эрато опять погрузилась в свои тяжкие размышления о незавидном положении, в котором она оказалась. И все, главное, зернышко к зернышку! Ведь все делала расчетливо, умно, дальновидно! А в результате своими же руками… И как теперь ей обыграть Холодца, когда на кону ее собственная душа, если с такой очевидностью выясняется, что как раз играть она совершенно не умеет?..

Она очнулась от цоканья каблуков гостьи, направившейся к двери. Потоптавшись в дверном проеме на своих красных туфлях, сирена обернулась к ней с грустной улыбкой, таявшей на губах, и добила ее окончательно доверительным шепотом: «Ты меня, конечно, прости великодушно, но если Холодец спросит, я ему сразу скажу, что часы Сфейно теперь у тебя. Я слышу, когда золотой песок сыпется. Поэтому поторопись по возможности…»

6. Окипета

В том же преддверье толпой теснятся тени чудовищ:

Сциллы двувидные тут и кентавров стада обитают,

Тут Бриарей сторукий живёт, и дракон из Лернейской

Топи шипит, и Химера огнём врагов устрашает,

Гарпии стаей вокруг великанов трехтелых летают…

Вергилий, «Энеида»

Из рук старика, застывшего на пороге кабинета, чуть не выпала заварочная чашка, от которой по коридору стелился шлейф тонкого запаха цейлонского чая с бергамотом. В его курульском кресле, украшенном медузиными головками по подлокотникам, небрежно постукивая перламутровым ногтем по ореховой столешнице, затянутой зеленым сукном, сидел молодой человек в белой тоге, обнажавшей его красивые руки с широкими браслетами.

– Какую отличную мебель делали раньше, верно? – спросил он старика. – Если не ошибаюсь, стол немецкой работы, ореховый массив, а фурнитура – испанская бронза. Великолепно!

Незваный гость встал и прошелся по кабинету, долго рассматривая старинный дрессуар, с закрепленными в дверцах шкафчиков прямоугольными вставками расписного стекла, где тушью и золотом были нанесены античные мотивы.

– Самое начало ХIХ века, – обернулся он к продолжавшему стоять с чашкой в руках старику. – А я уже начал забывать, насколько это было прекрасно! У вас и столики-треножники, ониксовые вазы, прорези в спинках дивана в виде лиры… чудесно!

– В-вы… кто? – с усилием выдавил старик.

Молодой человек посмотрел на него с нескрываемым недоумением. Вся обстановка кабинета в строгом и изящном стиле античного модерна как нельзя лучше соответствовала его облику, в отличие от старика с чашкой он оживлял все эти старинные вещи, словно в этот создававшийся долгими годами интерьер вернулся настоящий хозяин. Старик же, напротив, смотрелся несколько странно на фоне мебели, явно знававшей другие времена и будто ждавшей их возвращения. Ели один беглый взгляд на собранные предметы оставлял глубокое эстетическое впечатление на всю жизнь, то сам хозяин производил странное впечатление. На его лицо можно было смотреть часами, пытаться запомнить каждую черточку, чтобы отвернувшись, тут же забыть навсегда. Казалось, стоило ему присесть на банкетку с золочеными ножками в виде лиры, то он немедленно сольется с ее шелковой обивкой.

– Ах, оставьте эти церемонии! Вы давно ждали меня! – с легким раздражением бросил хозяину молодой человек. – Проходите, угостите меня чаем. Ведь вы ждали моего прихода с тех самых пор, когда поняли, что за коллекцию собирает ваш отец.

Помните, как в детстве вам хотелось вместе с ним пойти на обыски и аресты, чтобы уж точно не пропустить ни одну эту чудесную вещицу? Молодость, романтика! Признайтесь, тогда бы вы встретили меня более гостеприимно?

– В молодости с легкостью веришь в несбыточное, так многого хочется, – тяжело вздыхая, сказал старик, устраиваясь на канапе у окна. – Потом понимаешь, какое опустошение могут приносить исполненные желания, а от каждой встречи ждешь очередного разочарования…

– Да, но от этих вещей вы не отказались, хотя лучше других знаете, что означают эти змейки, орлиные когти и медвежьи лапы, – рассмеялся гость. – Только вот передать это все будет некому. Опять разнесет эти вещи по разным рукам… пока кто-то вновь не решит собрать их вместе.

– Мне это нужно для работы, чтобы постоянно ощущать некие флюиды, чтобы сразу погрузиться в атмосферу античности, – пояснил старик, глядя, как гость бесцеремонно взял со стола увеличенную фотографию ликийского барельефа. – А этот барельеф интересен тем, что гарпия изображается не с обычными орлиными лапами, а с медвежьими.

Гарпия с медвежьими лапами на фотографии сжимала тщедушное тело ребенка. Молодой человек перевел взгляд с фотографии на медвежьи лапы серванта с античной майоликой.

– Уверен, что мебельщик никогда не видел ликийских памятников Ксантоса и рельефных фризов мавзолея «Харпие», изображающих край мёртвых, а вот пропорции взят те же самые, – с недоумением сказал он. – Только древними ликийцами гарпии изображались не по преданиям, а именно такими, какими они их видели. Обычно гарпий видят лишь обреченные. Ксантос был единственным городом, где жители дважды за свою длинную историю совершали массовое самоубийство, чтобы избежать владычества гарпий.

– Так это в память об этом на западе города был выполнен мавзолей, на котором была изображена гарпия… Они действительно ее видели, когда она кружила над городом, – догадался старик. – Никто раньше не понимал смысл барельефа, считая, что гарпии похищают не только души взрослых, но и крадут детей. Ведь здесь гарпия в когтях она сжимает душу ребенка.

– Люди воспринимали это изображение слишком прямолинейно. Изображение, скорее, аллегорическое, ведь жители Ксантоса сами умертвили собственных детей, чтобы те не достались гарпиям. Человеческое восприятие в большинстве случаев не назовешь утонченным, – задумчиво произнес молодой человек. – Здесь довольно точно изображена реальная Окипета, наша «быстрая», и у нее действительно медвежьи лапы, от которых и пошло смешное выражение «медведь на ухо наступил», где подразумевается именно ее лапа и ничья больше. В ее задачу входит контроль над младшими музами, чтобы не дать им возможность раскрыться, чтобы их творчество было понятно немногим… вот как истинный смысл этого барельефа.

– Но сейчас этот барельеф находится в Британском музее, мало кто его не видел, – будто в оправдание сказал старик.

– Мало кто? Но тех, кто понимает, о чем речь, действительно мало! – воскликнул гость. – И знаете, почему? Потому что мне не нравится, когда таких становится слишком много! А еще мне не нравится, когда кто-то делает вид, будто не понимает, о чем идет речь. У вас ведь имеется и камея – точная уменьшенное изображение этого барельефа.

Старик вздрогнул и опустил голову. Молодой человек широко улыбнулся, глядя на его посеревшее лицо.

– Как повторяется история! И вот уже жители другого осажденного города решают погибнуть, но не сдать свой город врагу. А ваш отец в этом холодном умиравшем городе искал эту камею, понимая, что она позволяет видеть… Вы не могли бы ее показать мне? Хотелось бы взглянуть на нее еще раз.

– Ее… у меня нет, – выдавил из себя хозяин.

– Жаль, – не стал настаивать гость. – Я хорошо помню эту сцену! Темная холодная каморка при кухне огромной вымершей коммунальной квартиры… Ваш милый папа подошел к умиравшей на топчане старушке, державшей камею в счет оплаты тому, кто найдет ее, а потом найдет в себе силы, чтобы отнести ее к общей яме. Больше у старухи ничего не было, камея была всем, что осталось от ее жизни. Ваш папа поступил благородно, он вынул камею из слабых старушечьих пальцев и вложил в нее пайку блокадного хлеба. Она ему была не нужна, он ужинал в Смольном.

– Не думаю, что вы правы, – осторожно возразил старик. – Отец сказал, что… нашел случайно. Там ведь были бомбежки, разрушения…

– Вы, смертные, так наивны, считая, будто за вами никто не наблюдает, когда вы не видите никого рядом, – оборвал его гость. – Вам дают в безраздельное владение самую непостижимую тайну, самую большую драгоценность, которую вы так и не научились ценить. И вы считаете, что никому вокруг неинтересно, как вы ею распорядитесь. А это… интересно многим!

– Вы имеете в виду… камею? – нерешительно поинтересовался старик.

– Не совсем. Хотя и ее тоже. Как вы считает, отдать за бесценную камею корку хлеба, зная, что старуха уже ничего не сможет никому рассказать – это погубить или спасти свою душу? Это лишить надежды умирающую или, напротив, ее дать? Как вы понимаете, все ответы будут неоднозначны. Впрочем, давайте к делу, вы же знаете, ради чего я вас потревожил.

В гостиной внезапно хлопнуло окно и ветер шевельнул гардины из тяжелого шелка. Старик с тревогой посмотрел на молодого человека, невозмутимо рассматривавшего старинные книги в шкафу с выдвижными ящичкам бюро для письма. В гостиной послышались тяжелые быстрые шаги, и старик со страхом посмотрел на входную дверь, где возникла странная фигура женщины-полуптицы с мощными медвежьими лапами. Ее бледное лицо необычайной красоты, увенчанное царственным венцом, выражало крайнее презрение.

– А, вот и она! – радостно распахнул ей руки навстречу мужчина. – Наша красавица Окипета, быстрая и беспощадная, лишающая каждую душу вредного и ненужного качества – сочувствия, сопереживания. Обычно люди не дают воли этому чувству, считая, что без него будут счастливее. А это чувство – единственное, что дает возможность понимать красоту мира и настоящее искусство. Без него и возникает та самая глухота ко всему прекрасному, которая называется «медведь на ухо наступил». Но полюбуйтесь той, кто заслуженно носит эти медвежьи лапы!

– Он меня видит? – спросила гарпия резким неприятной тембровой окраски голосом. – Ты с ним уже все решил? Камея у него?

– Нет, пока еще не решил, куда торопиться? Тебе все надо быстро, – остановил ее молодой человек. – Он говорит, будто камеи у него нет, но ведь ты сама чувствуешь, что она здесь, но хорошо укрыта от посторонних глаз. Надо решить не с ним, а с… Царицей. Может, лучше оставить его хранить камею, чтобы она не попала в чужие руки?

– Поступай, как знаешь! – по-прежнему резко ответила Окипета. – Мне все равно! Но я должна иметь гарантии, что камея не попадет к младшим музам. У меня и так сейчас много проблем. На днях мне тот, кто нынче воплощает Мельпомену, предложил мне почитать репринтное издание преподобного Кобхема Бруера. Еще и зачитал при всех: «Он как гарпия, разумею под этим: тот, кто хочет поживиться на чужом; тот, кто без угрызений совести живет за чужой счет». И все вокруг притворно заахали: «Начало прошлого века, а будто из нашей жизни! Какой потрясающий реализм!» Но смысл этой сцены был бы понятен и младенцу, мне откровенно намекнули, что считают гарпией.

– Ну, они ведь не смогут доказать это в суде, – легкомысленно перебил ее молодой человек. – Однако, с какой стати начали издавать эти книги?

Он резко повернулся к старику и спросил: «У вас вижу книги Райса Берроуза Эдгара, Джона Гуиллима, Аптона, Альдрованди, Конрада Геснера, Генри Пичема… всех предыдущих владельцев камеи, все они писали о гарпиях. Но мало кто собирал библиотеку только о них, без единой вещицы, где бы содержалось вдохновение другого рода. Мне даже нет нужды заглядывать в ваш Оксфордский словарь, чтобы увидеть, где там торчит закладка. Тоже на гарпиях, верно?»

– «Гарпия – хищное жадное существо, нападающее на людей и грабящее их», – процитировала на память Окипета. – Откуда в последнее время появилось столько репринтных изданий именно из вашей уникальной библиотеки? Второго такого собрания, насколько мне известно, нет.

– Я здесь ни при чем! – вскинулся старик. – Меня тоже удивило недавно в букинистическом отделе, как юноша смотрел «Теогонию» древнегреческого поэта Гесиода, упоминавшую вас и вашу сестру – «белокурую» Аэлло. Его в Древнем Риме не все читали! Тираж пять тысяч экземпляров, почти как у порнографических журналов. Еще подумал, с какой стати их на Гесиода потянуло? А этот мальчик еще прочитал вслух своей подружке именно про вас – «Окипета дружит с ветрами и птицами, и ее быстрые крылья возносят ее высоко над землей». И все вокруг прислушались, а два покупателя молча взяли книгу античной поэзии и пошли покупать!

– Это она так на всех действует, – вскинулась женщина-птица. – Только она может написать, как все вокруг взбесились и пошли читать «Теогонию» Гесиода, это в ее стиле. А сейчас она пишет и уже знает, что мы придем к нему! Я чувствую ее смешок! Ты должен был ей помешать!

– Я сделал все, что мог, – ответил гость, нахмурившись. – У нее, конечно, никогда не могло быть этой камеи, но она как-то ведь поняла, кто перед ней, раскрыв Аэлло. Кстати, где сейчас Аэлло?

– Она с Аэллопой, – неохотно призналась Окипета. – Аэллопа еще не летает? – озабоченно спросил он.