Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Ночь Седьмой тьмы

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Истерман Дэниел / Ночь Седьмой тьмы - Чтение (стр. 26)
Автор: Истерман Дэниел
Жанр: Ужасы и мистика

 

 


Только одно было по-другому. На стене позади стола висела большая картина. Ее не было в комнате в Бруклине. Стиль был реалистичным, но современным. Картина изображала сцену с гравюры в книге, которую читал Буржоли, сцену воскрешения из мертвых. Открытые могилы, разложившиеся тела, поднимающиеся из них, ужас на лицах восставших мертвецов. Картина имела два существенных отличия от оригинала: здесь все мертвецы были черными, не белыми. И те существа, которые лизали и обсасывали их плоть, вышли из глубоких колодцев, точно таких же как те, которые Рубен видел всего несколько минут назад. Внизу на раме можно было прочесть название: «La Nuit des Septieme Tenebres» -«Ночь Седьмой Тьмы».

– Пожалуйста, не волнуйтесь, лейтенант. То, что вы видите, – не галлюцинация.

Голос раздался из глубины комнаты. От сгустка бесформенных теней отделилась фигура и вышла на середину. Рубен почувствовал, как волосы зашевелились у него на затылке. Смит.

Рубен напрягся. Он почувствовал холодный ствол револьвера, упершегося ему в висок: Лубер не был намерен рисковать. Смит небрежно вытянул руку, приподнял прядь высохших белых волос Буржоли и пропустил их сквозь пальцы, почти играя.

– Согласитесь, это было немалое достижение – перевезти его на такое расстояние в целости и сохранности. – Он уронил безжизненную прядь и взмахом руки указал на каждую стену по очереди. – Все это было разобрано, упаковано и переправлено сюда в течение всего нескольких дней. Затем вновь собрано в его собственном потайном кабинете, словно тот все эти годы ждал его возвращения.

– Зачем меня привезли сюда? – спросил Рубен. – Вы получили, что хотели. Я вам больше не нужен.

Смит улыбнулся:

– Пожалуйста, садитесь, лейтенант. Мы теперь можем считаться старыми знакомыми и вполне обойдемся без ненужных церемоний.

Лубер взял Рубена за локоть и подвел его к стулу. Смит взял второй стул и сел напротив него. Беллегард и Лубер стояли на некотором расстоянии, внимательно наблюдая за ними.

Смит опустил руку и поднял к себе на колени большой кожаный дипломат. Он вынул из него два больших желтых конверта. Откинувшись на спинку кресла, он снова улыбнулся. Это была не теплая улыбка, скорее оскал хищника, готовящегося растерзать самую значительную жертву в своей жизни.

– Вы, как я понимаю, любите фотографии, – сказал он. – Искусство наблюдения и искажения. Или, возможно, такова природа любого искусства. И науки тоже, если уж быть до конца честными. Но фотография имеет особое свойство. Она позволяет нам запечатлеть мгновение навсегда. Лицо, место. Как насекомое в янтаре. Картина изображает множество мгновений, но поистине мгновенна только фотография. Эта улыбка, этот нахмуренный лоб, этот неблагоразумный взгляд, это признание в любви или в ненависти.

Смит поколебался, потом вытащил из одного конверта толстую пачку фотографий.

– Фотографии имеют что-то родственное со смертью, – продолжал он. – Когда мы умираем, мы продолжаем жить в них, улыбаясь, хмурясь, печально глядя на фотографа, которого мы любим или ненавидим, на наше собственное отражение в безучастных линзах объектива.

Он поднял одну фотографию в руке, достаточно близко, чтобы Рубен мог ее видеть, фотографию Салли Пил. Затем, не произнеся ни слова, он уронил ее на пол. Поднял другую фотографию. На ней тоже была Салли, но не такая, какой Рубен ее помнил: изрешеченная пулями, забрызганная кровью, с выражением удивления на неподвижном лице. Потом крупный план. Смит по-прежнему молчал.

Рубен смотрел, как он одну за другой берет фотографии из пачки, сначала живых, потом мертвых: Сазерленд Крессуэлл, его жена и дети, Эмерик Йенсен, Хастингс Донован и его дети, все, кто присутствовал на встрече в Вашингтоне. Смит называл Рубену имена тех, кто был ему незнаком. Потом еще одна серия фотографий.

Улыбающийся Дэнни, Дэнни на столе в морге; отец Рубена на старой фотографии, молодой, только что приехавший в Америку, отец Рубена неузнаваемый, залитый кровью; мать Рубена живая, мать Рубена мертвая; Рик Хаммел в профессорской мантии, Рик Хаммел там, где Рубен впервые увидел его – только что обнаруженная жертва нового преступления; Свен Линдстрем в ярком солнечном свете, Свен Линдстрем под водой, такой, каким Рубен видел его в последний раз; и, напоследок, Девора на их свадьбе, а следом за ней фотография ее могилы.

Смит ронял каждую очередную фотографию на пол – кладбище жесткой, глянцевой бумаги. Рубен вспомнил расчлененные фотографии, которые он нашел в своей квартире, те, которые Анжелина разорвала и изрезала на кусочки, – его собственная галерея живых и мертвых.

– Я надеюсь, вы смотрите внимательно, лейтенант, – прошептал Смит. – Это не урок по искусству фотографии. Я хочу, чтобы вы запомнили все эти лица.

Он собрал фотографии вместе, выровнял их края и опять убрал в конверт. Потом помолчал и улыбнулся. Из второго конверта он извлек единственную фотографию и положил ее Рубену на колено.

Давита сидела на стуле, глядя в объектив красными глазами. Рядом с ней сидел Смит, без всякого выражения на лице. Рубен подался вперед, чтобы броситься на него, но Лубер никуда не делся – ствол его револьвера больно уперся в его шею.

– Не волнуйтесь, – произнес Смит. – Она в полной безопасности. Никто не сделал ей ничего плохого. Никто не причинит ей никакого вреда. При том условии, конечно, что вы сделаете правильный выбор. В противном же случае... – Он достал еще одну фотографию из второго конверта. Рубен поначалу не мог разобрать, что на ней изображено. Потом он понял, и кровь застыла у него в жилах. Совершенно черный квадрат, его непроницаемую черноту нарушал только рисунок из белых точек, девятнадцати белых точек, расположенных концентрическими кругами, как созвездие крошечных звезд. Долгое время Рубен сидел, впившись неподвижным взглядом в черноту на фотографии. Он знал, что колодец подготовлен не для него, а для Давиты.

– Почему? – спросил он. – Почему я? Почему Давита?

Смит пожал плечами:

– А почему нет? Жизнь не балует нас объяснениями. Для меня достаточно того, что вы здесь и я могу вас использовать. Если вы мне поможете, ваша дочь проведет остаток своей жизни, наслаждаясь солнышком. Это целиком зависит от вас.

– Что вы хотите, чтобы я сделал? – спросил Рубен. Его голос ничего не выражал, ни даже ненависти, ни даже отвращения. Ничего.

– Я хочу, чтобы вы убили одного человека, – ответил Смит.

Рубен перестал дышать. Он почувствовал дикую боль в голове и подступающую к горлу тошноту.

– Кого? – спросил он. – Кого я должен убить?

– Президента, – ответил Форбс. – Президента Гаити.

* * *

Она сидит в столбе солнечного света. Он падает по косой через тонированное стекло высокого окна, он теплый и дрожащий, живой от плавающих в нем пылинок, и он безукоризненно лежит на ее коже, как ванильное мороженое.

Много-много лет назад ее отец постоянно покупал ей мороженое. Максу было семнадцать, когда он застал их: Анжелина ела мороженое, дрожа, с полузакрытыми глазами и выражением отчаяния на лице, рука ее отца до половины спряталась под ее мягкой желтой юбкой.

За отцом пришли на следующий день, люди в военной форме, люди, вооруженные револьверами, с глазами, тяжелыми как свинец. Она знала, что это Макс навел их, и думала, что он рассказал им про это, про то, что ее отец делал с ней, и что отца забрали именно по этой причине. Но позже, много позже, она узнала правду. Правду о том, что он им действительно рассказал. И почему. Только после того как Рик открыл ей глаза, она поняла, каким образом Макс построил свою собственную карьеру на этом простом предательстве своего отца. Из гнева. И возмущения. И злобы. И жадности. И ревности.

Солнечный свет был настоящим. Косым, тонированным и очень реальным. Макс послал ее в свой дом высоко в горах Кенскоффа. Она ждала его возвращения. Ей было страшно.

Ревность. Больше всего остального это была ревность. Макс хотел ее для себя. Непонятно почему, но ей казалось, что она всегда знала это, всегда немного хотела, чтобы это было так. Макс теперь был могуществен. И станет еще могущественнее. Его предательство принесло желанные плоды.

Она держала на коленях некий предмет. Золотой круг, плоский диск чеканного и гравированного золота, тщательно отремонтированный. Крошечные скобы, которые скрепляли половинки вместе, были почти незаметны. Диск выглядел так, словно его никогда не ломали. Она провела по нему пальцем, еще раз и еще, наслаждаясь его твердостью, его ценностью, его могуществом. Свет в слепом обожании танцевал на его поверхности.

Il у avail une fois...В давние времена жил да был... Она улыбнулась. В давние времена стоял в лесу город. Она снова улыбнулась. Старая сказка, которую отец рассказывал ей до того, как Маке отправил его в тюрьму. Она была теперь ее единственным утешением. Улыбка пропала с ее лица. Скоро произойдет что-то ужасное.

Тали-Ниангара стал воспоминанием, руинами в сердце огромных и неизведанных тропических джунглей, Кости его царей давным-давно истлели и обратились в прах в своих саркофагах из слоновой кости. Но символ их могущества был вознесен со Дня моря. Боги ожидали второго рождения.

Анжелина поднесла диск к свету. Она вспомнила историю об Аладдине и его волшебной лампе, о джине, который возникал из глубины сосуда по первому зову, о магии, которую можно было выпустить на свободу простым потиранием медного бока. Теперь магия больше не нужна. Пусть другие верят в волшебство, в древних богов. Со своим золотым кругом, она знала, что может достичь всего этого и много большего.

Анжелина подняла глаза. Часы показывали половину пятого. Макс был на пути домой.

72

В соборе дурно пахло. Под слоями отвердевшего воска и благовоний витали следы более старого, густого запаха, как гниющая плоть, скрытая под не тронутой разложением кожей какого-нибудь давно умершего святого. Церковь не была древней – самые старые ее части были построены в конце девятнадцатого века, – но она приобрела патину древности. Налет чего-то более древнего, чем ее безразличные иконы, более древнего, чем витражные стекла, более древнего, чем само христианство, налет чего-то первобытного лежал на ее камнях. Высоко в одной из двух башен собора вызванивал одинокий колокол; он звонил по мертвым – ровная, скорбная нота, посылаемая раз за разом в пустое небо.

Внизу уменьшенные фигурки священников и их прислужников торопливо двигались по трансепту, готовя сцену для свершения обрядов. Открытый гроб был уже установлен на козлах и покоился, драпированный гаитянским флагом, среди красных и белых цветов.

Священники вышли в то утро к генералу Валрису, встретив его у ворот собора и окропив святой водой его останки под пение Si iniquitateи, в качестве рефрена, De profundis.Предшествуя гробу, они вошли в церковь под звуки Exultabunt Domineв исполнении хора мальчиков. Рубен наблюдал, одинокий и скрытый от всех, как они поставили гроб перед высоким алтарем и зажгли вокруг него свечи.

Дута Хупера похоронили ночью в безsvянной могиле. Джин Хупер погрузили на первый же самолет, который покинул Гаити после отмены комендантского часа. Государственный департамент опубликовал заявление, в котором отрицалась причастность Хупера к американскому заговору против президента Цицерона и осуждалась его казнь. Никто не обратил на это никакого внимания. Сегодняшние похороны должны были стать главным событием, средоточием скорби нации. Или, по крайней мере, провозглашением победы. Комендантский час был отменен, угроза переворота миновала. Как будто.

На высоте двенадцати метров от заставленного стульями нефа Рубен сидел, прижавшись к стене под верхним рядом окон, пестуя мигрень как лекарство от сна. Он находился там с предыдущей ночи, тайком ото всех проведенный внутрь через боковой вход двумя любимыми телохранителями Валриса. Ночь тянулась медленно, наполненная мелкими, бессмысленными звуками пустой церкви и чуть слышным шепотом его собственного дыхания. Его единственным товарищем был маленький красный огонек, горевший на алтаре. С рассветом и он погас.

Наверное, он мог бы убежать, но какой в этом был бы смысл? И куда ем убежать? Если его не будет здесь в полдень, чтобы застрелить президента Цицерона, Смит приведет свою чудовищную машину в действие. Рубен ни на мгновение не усомнился в его способности выполнить свою угрозу.

Рубену не понадобилось много времени, чтобы сообразить, чего добивались Смит и Беллегард. Они подставили его вместе с Хупером для доказательства существования заговора ЦРУ против Цицерона. Присутствие Хупера в стране было чисто случайным, но его ссора с Валрисом сыграла им на руку. Сегодня Рубен убьет президента. Через считанные минуты после этого его обнаружат и схватят, мертвого или живого, вероятнее всего мертвого.

Будет установлена его связь с убийством Валриса, обнародован тот факт, что он работал в АНКД. Пресса всего мира узнает о раскрытии американского заговора. Без сомнения, будут найдены другие заговорщики. Найдены и арестованы. И расстреляны. Через несколько дней Смит и Беллегард будут наблюдать, как власть падает в их подставленные руки, словно тяжелый, спелый плод манго с дерева.

Рубен уже собрал и проверил свое оружие, полуавтоматическую снайперскую винтовку PSG1 Н & К. Убийство должно было выглядеть тщательно спланированным и хорошо подготовленным. PSG1 имела съемный ствол и регулируемый приклад, была снабжена телескопическим прицелом 6 х 42 фирмы «Хенсольдт Вецлер», регулировавшимся на дальность от 100 до 600 метров, и устанавливалась на хорошо сбалансированной треноге, прикрепленной к передней части. Тот факт, что он никогда не стрелял из такого оружия, что он ни в каком смысле не мог считаться подготовленным убийцей, не имел, разумеется, ни малейшего значения. Он не должен промахнуться. Смит подробно рассказал ему о последствиях такого шага. И о его бессмысленности. Колодец был упомянут для чисто психологического эффекта – они с той же легкостью могли пристрелить Давиту.

Рубен посмотрел на часы. Похороны должны были начаться через пятнадцать минут. Уже начали появляться первые гости. Важные персоны, разумеется, прибудут позже, президент – последним из всех. Рубен закрыл глаза от резкой боли в голове, потом опять поудобнее привалился спиной к стене.

Когда время придет, он будет скрыт высоким каменным балконом, одним из нескольких, которые протянулись здесь, наверху, на всю длину. Его позиция находилась почти над самой серединой нефа, позволяя ему держать под прицелом весь алтарь, у подножия ступеней к которому был помещен гроб с телом. В ходе церемонии президент возложит цветы на гроб и поднимается на кафедру, чтобы зачитать обращение к собравшимся и к прессе. Это и будет знаком, по которому Рубен нажмет на спусковой крючок.

Собор понемногу заполнялся. Зажгли свечи, по проходам поплыл запах благовоний, луч света проник внутрь через окно западного трансепта, упав почти с театральной точностью на ложе живых цветов, умиравших вокруг мертвого генерала.

Первыми прибывала всякая мелочь: государственные служащие, местные торговцы, представители неуклонно таявшей иностранной общины Гаити, друзья семьи. За ними появились близкие родственники, некоторые из них плакали, другие хранили странное молчание. И наконец настала очередь людей значительных. Сначала тех, кто рангом пониже: директор Национального банка, президент торговой палаты Гаити, начальник полиции, ректор Гаитянского университета, несколько судей, адвокаты, редакторы газет.

И вот creme de la creme[42]: два генерала, комендант президентской гвардии, адмирал-ан-шеф крошечного гаитянского флота, представители оставшегося дипкорпуса, папский нунций, члены богатейших семей страны, министры кабинета.

В процессии возникла пауза. Люди рассаживались по местам. Рубен почувствовал, что на лбу у него выступил пот. Его мутило. Мутило от боли и от ожидания. Он не был убийцей, но независимо от того, выстрелит он или нет, он сегодня станет причиной чьей-то смерти. Ему хотелось встать и закричать, но это было бы лишь сигналом к смерти Давиты.

Вошел епископ Порт-о-Пренса. Голос объявил о прибытии президента. Собрание поднялось на ноги с шарканьем и приглушенными покашливаниями. Президент медленно прошел по центральному проходу, сопровождаемый по бокам гвардейцами в парадных мундирах. Он был в черном и повязал на рукав черную бархатную ленту. Рубен напряженно всматривался в него сквозь ажурную каменную решетку, стараясь хорошенько разглядеть человека, которого он должен был убить.

Позади Цицерона, в парадном мундире, говорившем о солидном повышении в звании, шел Макс Беллегард. Рядом с ним шла не его жена и не его мать, а его сестра Анжелина, одетая во все черное, в трауре, как в тот день, когда Рубен впервые увидел ее.

* * *

Колокол остановился как-то сразу, словно замороженный. Мягко, нежно эхо его последней ноты, дрожа, растаяло в редком воздухе. На улицах все движение было остановлено с восьми часов. Тишина упала на столицу, как хищная птица с небес, зловещая, тяжелокрылая.

Внутри собора тонко зазвенел крошечный колокольчик, чистый и резкий на фоне сдавленных всхлипываний. Не все пришли сюда просто посмотреть или выразить почтение. Священники в траурных облачениях начали заупокойную мессу, их лица, увенчанные клубами благовоний, были сама торжественность и печаль.

Она опустилась на скамью в первом ряду подле своего брата, среди генералов и дипломатов. Он видел, что она встревожена. Каждые несколько секунд ее голова поворачивалась то в одну сторону, то в другую. Она искала его, знала, что он еще жив? Он увидел, как Макс наклонился к ней и что-то прошептал на ухо. Он почувствовал лед в жилах. Что же ему делать? Никто не готовил его для этого.

Месса шла своим чередом, знакомые каденции на незнакомом языке, таинства смерти, разворачивавшиеся перед всеми на смеси французского и латыни. Это была не первая заупокойная месса в жизни Рубена. Каждый год с тех пор, как он поступил в полицейский колледж, он по меньшей мере дважды приходил на похороны своих товарищей, убитых при исполнении обязанностей. Очень многие из них были ирландцами, итальянцами, поляками. Он знал заупокойную мессу едва не лучше каддиша. Он вдруг с удивлением почувствовал, что беззвучно плачет, плачет потому, что не прочитал каддиш над отцом и матерью. У него не было братьев, это был его долг. А если Давита умрет?

Он откинулся назад и ждал, не сводя глаз с церемонии внизу. Голоса поднимались и падали, фигуры священников двигались среди курящихся благовоний в такт неземным ритмам, как действующие лица в чьем-то чужом сне. Черные лица, чернью руки, черные голоса, заключенные в жесты чуждой веры. «Должны быть танцы, – подумал он, – должен быть рокот барабанов. Бог не должен быть таким далеким его сын – таким бесплотным, их явления людям – такими скупыми и такими обыденными».

Но в конце концов месса завершилась. Епископ свершил обряд отпущения грехов, священники разошлись. В соборе стало тихо. Люди ждали. У алтаря, физически не измененное, тело Валриса неподвижно лежало в отяжелевшем от цветов гробу – немое свидетельство жестокости мира снаружи.

Рубен увидел, как Цицерон встал и один направился к ступеням алтаря. Президент казался усталым, маленький, не любимый народом человек с печальными глазами. Он повернулся лицом к собравшимся и, как Рубену показалось, долго стоял молча. Кто-то кашлянул. Кто-то прочистил горло. Цицерон заговорил: простые слова на креольском, панегирик человеку, которого он не любил. Рубен не понимал ни слова. Это не имело никакого значения.

Рубен прицелился Цицерону в голову, миллиметр над переносицей. Он находился под углом к президенту, но это едва ли было существенно – с такого расстояния одного хорошего выстрела будет достаточно. Сделать это было легко. Он подумал о Дэнни, о своем отце, матери, о Деворе, о всех своих мертвых и почти мертвых. Он подумал о Давите. Подумал о черном колодце. Он тихо закрыл глаза и забормотал первые слова каддиша: «Да возвеличится великое имя Его и святится в мире, который создал Он по воле своей». Он открыл глаза и снова прицелился. Кто был для него этот Цицерон? Рубен положил винтовку. Это было невозможно. Он не убийца.

Секунду спустя прозвучал громкий выстрел.

73

Вслед за выстрелом наступила тишина, она так вибрировала от напряжения, словно мир вдруг разом остановил свое вращение. Затем собор взорвался сотнями голосов, приглушенных поначалу, но быстро набравших силу и ставших неразличимыми. Поднялась толчея. Рубен посмотрел вниз, в глубь собора. Цицерон лежал, раскинув руки на ступенях, как изломанная кукла. Он не шевелился. Никто не подходил к нему. Рубен не сомневался, что он мертв.

Президента сопровождал в церкви круг телохранителей. Повсюду люди в мягких костюмах и униформе размахивали пистолетами, прочесывая взглядом толпы, шаря глазами по всему собору в поисках места, откуда был произведен смертельный выстрел.

Выстрел прозвучал с галереи напротив. Рубен встал и посмотрел в ту сторону. Убийца был хорошо виден – темное лицо за отсветом полированного металла. Лубер. Он опустил свою винтовку, повернулся и посмотрел через открытое пространство на Рубена. Их взгляды встретились. Лубер поднял винтовку и прицелился в Рубена. Нажал на курок. Ничего не произошло. Патрон уткнулся.

Рубен не колебался. Он схватил свою винтовку и вскинул ее к плечу. Не целясь, не раздумывая, он выстрелил три раза подряд – визг металла среди камня. Одна пуля ударилась в каменный балкон напротив, две другие попали в цель. Лубера отбросило назад от края, его винтовка полетела вниз и клацнула о пол нефа.

К этому моменту большинство собравшихся уже выбрались из собора на улицу, только охрана президента и несколько высокопоставленных лиц остались стоять в трансепте, образовав тесную кучку. Некоторые из охранников пытались увести оставшихся министров и дипломатов с места, которое явно было в зоне огня. На каменных лестницах, которые вели с обеих сторон нефа, раздался топот ног. Рубен отбросил винтовку и выпрямился. Он положил руки на голову. Может быть, они не будут стрелять, если увидят, что он не вооружен.

Макс появился на верхней ступеньке один, без оружия. Он знал, чего ждать.

– Все в порядке, лейтенант, – сказал он. – Со мной вы будете в безопасности.

Рубен вышел из тени. Он чувствовал запах ладана. Звук выстрелов все еще не утих у него в голове.

– Что происходит? – спросил он. – Мне за вами всеми не угнаться. Вы прыгаете от одной смерти к другой, как дети, пробующие конфеты.

– Я теперь президент, – ответил Макс. – Я распоряжаюсь всем. Со мной вы в безопасности. Пойдемте вниз. Анжелина ждет вас.

– С ней все в порядке?

Макс странно посмотрел на него:

– Почему же ей не быть в порядке? Анжелина всегда была в порядке со мной!

Рубен спросил себя, что он хотел этим сказать.

Они спустились вниз. Макс – первый, с брошенной винтовкой Рубена под мышкой, Рубен следовал за ним, как агнец. Он начал понимать. Лестница вела к трансепту. Свет упал ему под ноги, густой, как сироп. Впереди него стоял гроб, похожий на непонятно откуда взявшуюся здесь карнавальную баржу, гротескный и лишний.

Толпа поредела. По ступеням с другой стороны нефа два офицера безопасности стаскивали вниз тело убийцы президента. Третий нес его винтовку. Он подал ее Максу, который обменял ее на ту, что взял у Рубена.

Анжелина стояла рядом с телом президента. Поправка, экс-президента. Президентом теперь был Макс.

Рядом с Анжелиной стоял высокий мужчина в темном костюме-тройке. Смит. Или Уоррен Форбс. Его имя едва ли имело какое-то значение. Волосы Смита были тщательно расчесаны, он надел на указательный палец правой руки тонкое серебряное кольцо.

– Почему, Анжелина? – спросил Рубен.

Она ничего не ответила. Казалось, она пребывала в состоянии шока. Или безразличия. Она что-то держала в руке. Большой диск, диск из золота. Он выглядел одновременно и знакомым, и незнакомым.

Анжелина шагнула к Максу. Протянула ему сверкающий круг, древний знак царей Тали-Ниангары. С этим кругом Макс станет больше чем президентом. Он будет основателем династии. Он принял диск у нее из рук и поднял его к свету. Металл заблестел золото, более древнее, чем сияние Христа. Он обвел взглядом собор, как победитель в захваченном у чужого народа храме.

– Он принадлежит Максу, – заговорила Анжелина. – Один из жрецов, которые приплыли на Гаити на «Галлифаксе»,был сыном царя. Он был нашим предком. Макс является правителем по праву рождения. Царь вернулся. Сегодня настала Ночь Седьмой Тьмы.

И в тот же миг Рубен понял, кто написал ту картину, которую он видел в комнате в подземелье Маленькой Ривьеры. «Вернувшись на Гаити, я писала каждый день». Что еще она написала?

Анжелина улыбнулась мягкой улыбкой, Рубен еще ни разу не видел такой на ее лице. Как стану королем, ты станешь королевой...Затем, совершенно без тени смущения, она повернулась и перенесла свою улыбку на Рубена. Он безучастно смотрел на нее. Он любил ее когда-то, он все еще хотел ее. Макс был ее братом, он не мог ревновать к се брату.

Она молча подошла к нему, спокойная, уверенная, улыбающаяся. Подошла и обвила руками, крепко прижавшись к нему всем телом, коснувшись губами щеки.

– Быстро, – прошептала она. – В кармане моего плаща. Левый карман. Скорее!

Он погладил ее спину, потом его рука скользнула к карману легкого плаща, который она накинула поверх траурного платья. Она сжала его еще сильнее. Его пальцы сомкнулись на рукоятке маленького пистолета.

– Скорее, Рубен. – Ее дыхание обжигало ему ухо, голос торопил его.

Он посмотрел через ее плечо. Смит стоял от них всего в нескольких шагах, он смотрел, ничего не подозревая. Рубен выхватил пистолет из кармана плаща, поднял его и дважды выстрелил. Обе пули ударили высокого американца в грудь. Он взвыл от неожиданной боли. Рубен вспомнил своего отца и выстрелил еще два раза. Она держала его, пока он стрелял, изо всех сил прижимая к себе. Смит покачнулся, на рубашке проступили пятна крови. Рубен вспомнил свою мать и выстрелил еще раз. Никто не пытался вмешаться.

Никто не бросился на него. Смит упал лицом вперед его грудь была разнесена в клочья. На полу он закричал от ярости. И пополз вперед. Рубен выстрелил снова, целясь в голову. Пуля угодила в основание шеи. Анжелина обнимала его, шепча: «Довольно, Рубен довольно».

Вкуса он не чувствовал. Ни сладости. Ни меда. Значит, все обман: месть была ничем. Она забрала у него пистолет. Пистолет был маленький. Полная обойма, которую в него вставили, вмещала семь пуль. Рубен выпустил шесть. Анжелина обняла его и крепко поцеловала в губы, затем снова отстранилась.

Она приставила пистолет к его голове.

– Я люблю тебя, Рубен, – сказала она. – Больше, чем своего отца, больше, чем Макса. Ты ведь понимаешь, не так ли?

– Нет, – произнес он. Он сказал это всем, но прежде всего ей, прежде всего Дэнни, прежде всего своим родителям, прежде всего самому себе. – Нет, – повторил он.

Это было все, что ему осталось сказать.

Она нагнулась вперед и поцеловала его очень горячо, самым горячим поцелуем в мире. Прижавшись губами к его губам, она нажала на курок. Это было горячее, чем поцелуй. Ее глаза были открыты. Широко открыты и совершенно, совершенно пусты.

Примечания

1

Вудхаус Пелем Гренвилл (1881 – 1975) – американский писатель и юморист, родившийся в Англии.

2

Маленькой мамочкой (фр.).

3

Негром (фр. искаж.).

4

Белого (фр.).

5

Огурца зомби (фр.).

6

Метадон – наркотик, несколько сильнее морфия, применяется в медицинской практике как болеутоляющее.

7

Мэрфи – типичное ирландское имя.

8

Торговые книги (фр.).

9

Гроссбухи (фр.).

10

Японское национальное блюдо из риса и сырой рыбы, подается холодным.

11

Спи благоухающим, Филиус (фр.).

12

Человек, не гнушающийся ничем для достижения своей цели (идиш).

13

Добрый вечер, Анжелина. Все в порядке? (фр.).

14

Ричард умер (фр.).

15

Цветных людей (фр.).

16

Поход смерти (фр.).

17

Черная (идиш).

18

Гурд – денежная единица Гаити.

19

Дело очень странное и пугающее (фр.).

20

Кто знает? (фр.)

21

Жена моего коллеги (фр.).

22

Со мной (фр.).

23

Вы с этим американцем? (фр.)

24

Травнику (фр.).

25

Маленькие грузовики подъемностью до 1,5 тонны (фр.).

26

Плакаты (фр.).

27

Указы, постановления, уведомления, полицейские инструкции. (фр.).

28


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21, 22, 23, 24, 25, 26, 27