Глава 1

Лил и Макс

Именно родители, сами того не подозревая, предрешили мою карьеру. Они выросли в Польше: Лил – в Островце, Макс – в Освенциме, ныне печально известном как Аушвиц, – в ту пору это был небольшой городок, где мой дед, набожный еврей, слыл мудрецом. У него было семь сыновей и пять дочерей, но его семью разбросали по свету Первая мировая война и погромы: толпы головорезов врывались к евреям, выносили мебель и домашнюю утварь, избивали хозяев и поджигали их дома.

Отца Макса и его старшего брата Луи забрали в армию, и Макс, которому было 13, перебрался в Краков, где жили его бабушка и дедушка. В 17 лет с визой, полученной в Вене, он отправился в Палестину (в то время это была часть Османской империи, которая после Первой мировой войны отошла к Великобритании).

Евреи, которые поселились на территории будущего Государства Израиль, трудились в поте лица, стараясь сделать эту пустынную землю пригодной для жизни, и Максу, как и его юным товарищам, пришлось нелегко. Днем он помогал сажать эвкалиптовые деревья, чтобы осушить болота и топи и превратить их в поля, пригодные для земледелия, а по ночам отражал нападения мародерствующих бандитов. Он стал строителем, а позднее одним из основателей Дгании, первого израильского кибуца, который сегодня превратился в достаточно крупный населенный пункт. У нас сохранилась фотография тех лет, где он снят вместе с друзьями. По лицам этих ребят, почти мальчишек, и их манере держаться видно, что они преисполнены решимости добиться поставленной цели и совершить невозможное: создать на пустом месте новую страну.

Тем временем старший брат моей матери Макс Годфри решил эмигрировать: он стал одним из первых польских евреев, уехавших в Канаду. Он устроился работать на корабль в счет уплаты за дорогу и в конце концов оказался в Торонто.

На новом месте дядя Макс вскоре избавился от иммигрантских манер и идишского акцента. Он превратился в учтивого и светского коммивояжера, обаятельного и уверенного в себе. Появляясь в новом обществе, он сразу производил впечатление на окружающих.

Я восхищался дядей Максом и считал, что мы очень похожи. И хотя я был куда менее дерзким, гены Годфри сослужили мне добрую службу. Макс был тверд и решителен, делая успехи, он мало-помалу помог перебраться в Канаду всем членам своей семьи. Среди них был и брат моего отца Луи Шарп, муж сестры Макса.

Поддерживая связь с младшим братом, Луи расхваливал его Годфри, который в то время подыскивал подходящую партию для своей младшей сестры Лил. В результате Годфри дал Луи денег, чтобы мой отец мог перебраться из Израиля в Торонто.

Луи занимался штукатурными работами, а поскольку в Израиле мой отец научился штукатурить, они стали партнерами. Видя трудолюбие моего отца, Макс Годфри решил, что он станет хорошим мужем для его сестры. «Лил – милая девушка, – сказал он отцу. – Она тебе понравится. Нужно помочь ей перебраться сюда, чтобы вы могли пожениться». В то время браки в еврейских семьях нередко устраивались подобным образом, и, когда отец согласился, Годфри привез в Канаду свою сестру.

Высокая и стройная, моя мать в свои шестнадцать лет была чрезвычайно привлекательна. Она не получила образования, но отличалась решимостью и острым умом. Она не собиралась выходить замуж за первого встречного. У Макса, который боготворил ее с той минуты, когда они познакомились, было несколько соперников, и один их был весьма состоятелен. Но Лил нравился живой энергичный Макс с его мягкими манерами, и 12 июня 1927 года они поженились. Мне рассказывали, что во время медового месяца Макс уходил на работу не раньше девяти.

Отец и Луи оставались партнерами недолго. Мать считала, что Луи использует отца, и говорила об этом как всегда убедительно и напористо, не деликатничая и не прибегая к полунамекам. Приходя домой, я часто слышал их ожесточенные споры. Но они всегда заканчивались одинаково. Мама говорила: «Ладно, ладно, Луи! Приходи к нам на ужин в пятницу да прихвати Розу с детишками». Несмотря на разногласия, родственные отношения были превыше всего.

Луи занялся строительством жилых домов и постепенно разбогател. Отец продолжал работать штукатуром в одиночку, зарабатывая десять долларов в неделю, – чтобы последовать примеру Луи, ему не хватало знаний, опыта и умения бегло говорить по-английски. Но он учился, наблюдая за рабочими других специальностей – каменщиками, плотниками, электриками, водопроводчиками. Он совершенствовал свой английский, читая газеты и слушая, как говорят люди.

Сначала мои родители жили в районе Уорд недалеко от центра Торонто. Здесь они сменили несколько адресов: с Брансуик-авеню, где родился я, они переехали на Евклид-стрит, потом на Кроуфорд-стрит, Клинтон-стрит и Мэйджор-стрит. Пока они жили в Уорде, моя мать родила четверых детей: Эдит в 1927 году, Беатрис в 1929 году, меня в 1931 году и Нэнси в 1933 году.

Сегодня Торонто – крупнейший город Канады, ее главный экономический центр, но в двадцатые, тридцатые и сороковые годы он был всего лишь пятым по величине. Правила жизни в нашем квартале диктовала религия, и по субботам любая коммерческая деятельность прекращалась – все кинотеатры, игровые площадки и концертные залы были закрыты. В прочие дни уличные торговцы покупали и продавали старье и развозили овощи и фрукты. Хлеб, молоко и лед доставляла лошадь с повозкой, и за тележкой развозчика льда бежали дети, подхватывая осколки льда. Лошади пили воду из темно-зеленых чугунных поилок, которые красовались на главных улицах города, а за развозчиком льда следовал уборщик улиц, который подбирал дымящийся лошадиный навоз.

Уорд был сердцем еврейского квартала Торонто. При этом здесь было шесть церквей, а 72 процента жителей были протестантами, которые поглядывали на евреев не слишком доброжелательно.

За домами нашей и соседней улиц тянулась узкая дорожка, заваленная угольным шлаком из печей, которые топили углем. Эта дорожка служила мне и другим еврейским детям площадкой для игр, и именно здесь мы нередко отбивались от нападений нееврейских детей, швыряя в них куски шлака. В ту пору я еще не понимал, что это не нормальные игры, но война с теми, кого воспитали в ненависти к евреям. Антисемитизм цвел таким пышным цветом, что кое-кто из моих товарищей менял свои имена, предпочитая англизированные варианты. Я тоже задумывался об этом, но потом решил, что это не для меня.

Однажды когда мы играли на улице, мне расшибли лоб каменно-твердым куском шлака. Я с плачем побежал домой, по щеке текла кровь (на лбу у меня сих пор остался небольшой шрам). Бросив на меня быстрый взгляд, мать ударила меня по лицу, она сразу поняла, что моя рана не слишком серьезна. «Посмотри, во что ты превратил свою рубашку!» – закричала она. Потом она умыла мне лицо, заклеила рассеченный лоб лейкопластырем и отправила меня обратно на улицу.

Вот такой была моя мать, – строгая и добрая, чуткая и практичная, она всегда руководствовалась здравым смыслом, всегда знала, что нужно делать. Теперь такой подход к воспитанию называют «суровой любовью». Если она просила кого-то из детей что-нибудь сделать, это всегда было нужно для семьи, а не для нее лично. Она была напрочь лишена тщеславия и суетности. С возрастом она располнела, но не утратила грациозности. По словам Розали, она не шла, но скользила, как парусник, разрезающий волны.

Наша мать, несомненно, была главой семьи, и во всем, что касалось бизнеса, общественной жизни и семейных дел, ее слово было законом. Дома мы, дети, беспрекословно слушались ее. Но за стенами дома мы были независимы с самых юных лет. Я помню, как шел один в детский сад, пытаясь понять, как туда добраться. Моим родителям и в голову не приходило отводить меня туда или забирать оттуда. У них не только не было на это времени, они считали, что мы должны быть самостоятельными, такими же, как были в детстве они сами.

Хотя я был единственным сыном, меня ничем не выделяли среди сестер. Мне кажется, моя мама считала, что женщины более умелы и талантливы, чем мужчины, потому что в Островце ее мать сама управляла семейной угольной компанией, в то время как отец изучал Тору. Сама она по праву продолжала эту матриархальную традицию, будучи исключительно умелым, расторопным и ответственным человеком.

У нас дома не было детских книжек, чтобы родители могли читать нам сказки на ночь, а если бы они и были, ни отец, ни мать не имели такой возможности. В детстве мы учились жить, наблюдая за поступками своих родителей и на улице, что было типично для иммигрантов тех лет.

В 1937 году мои родители покинули Уорд и перебрались в новый, более приятный район в северной части города, чтобы купить там землю и построить дом. Но отец занялся бизнесом в очень неудачное время: в Америке начиналась Великая депрессия. Нередко ему приходилось соглашаться на любую работу. Однажды произошел случай, который я не забуду никогда. Копая котлован под фундамент с помощью лошади и плуга, он сломал плечо. Но, превозмогая боль, продолжал работу, пока не довел дело до конца.

В скором времени он решил, что приобрел достаточный опыт, чтобы стать подрядчиком штукатурных работ. Однако его английский по-прежнему оставлял желать лучшего. Выполняя первый заказ, он не сумел разобраться в чертежах. Он не понял, что на них изображена лишь половина здания, а другая половина, как было написано в пояснениях, была ее точной копией, – в то время это было общепринятой практикой. В результате цена, которую он назначил за свою работу, оказалась в два раза ниже реальной, и заказчик с радостью принял его предложение.

Он понял свою ошибку, лишь когда взялся за дело. Он мог бы забрать инструменты и уйти, предоставив заканчивать работу кому-нибудь другому. Но он взял на себя обязательство и считал делом чести сдержать слово. Оштукатурил здание целиком, как всегда работая на совесть, а потом несколько лет трудился не покладая рук, чтобы расплатиться с долгами, в которые влез из-за случившегося. Я узнал об этом много позднее, но для меня это стало бесценным уроком деловой этики, который я усвоил на всю жизнь.

Перебравшись из еврейского квартала в северный Торонто, наша семья по-прежнему едва сводила концы с концами, и я помню, как вместе с новыми друзьями мы решили в складчину купить модель самолета и каждый из нас должен был внести в общую копилку пять центов. Когда я рассказал матери, для чего мне нужны эти деньги, она сказала: «Нечего тратить пять центов на всякую ерунду». Я был страшно расстроен и возмущен, но потом понял, что у нее попросту не было лишних денег. Режим жесткой экономии не действовал только по пятницам, когда моя мать своими руками с помощью одной-единственной духовки готовила субботнюю трапезу, на которой с годами присутствовало все больше людей, – 20, 30, а иногда и 50 друзей и родственников.

Во всех остальных случаях она была чрезвычайно бережливой. Насколько я помню, пока старшая из моих сестер не вышла замуж, – а это произошло, когда мне было 16, – у меня не было собственной комнаты. А поскольку я рос вместе с тремя сестрами, порой мне приходилось донашивать достаточно странные вещи.

Кроме того, я помню, как, строя дома, отец собирал обрезки досок в три-четыре дюйма, которые оставались после настила полов и обшивки стен и потолков, и после школы я приходил к нему на работу с небольшой тележкой, сгружал на нее эти отходы и отвозил их домой, чтобы топить кухонную плиту.

Однажды по дороге домой меня остановил какой-то человек и сказал: «Я дам тебе за эти обрезки пять центов».

Пять центов в то время были для меня целым состоянием, и я подумал, что могу вернуться и взять еще дерева, и продал то, что у меня было. Но когда я вернулся, оказалось, что отходов больше нет. «Почему ты не сделал то, что тебе было сказано? – спросил отец. – Как мама сегодня вечером будет готовить еду? Как мы обогреем дом?»

От стыда я был готов провалиться сквозь землю, уж лучше бы он просто отшлепал меня. Но отец никогда не бил меня. Это было не в его характере.

Такова была моя первая коммерческая сделка. Она дала мне очень важный урок: никогда не думай, что тебе дозволено все.

Когда дети стали достаточно взрослыми, чтобы заботиться о самих себе и помогать по дому, мать полностью взяла бизнес в свои руки. Отец покупал участок земли, строил на нем дом, а мать продавала либо построенный дом, либо тот, в котором жили мы, после чего мы перебирались в новый. Теперь мне кажется, что мы только и делали, что переезжали. Отец брал в аренду автоприцеп, мы грузили на него наши скудные пожитки, и через несколько часов уже обустраивались на новом месте.

Однажды нам сделали предложение, от которого, по мнению матери, было невозможно отказаться: кто-то хотел купить наш дом, хотя отец еще не закончил строить новый. Тогда мама позвонила своей сестре Саре. «Мы поживем какое-то время у вас», – сказала она. Мы перебрались к тете Саре и в течение полугода жили под одной крышей с семьей, которая состояла из шести человек и собаки. Нас тоже было шестеро, но, хотя в доме было только три спальни и всего одна ванная, тетя Сара ни разу не пожаловалась на тесноту.

Пока я учился в школе, мы переезжали раз 15, не меньше. Это означало, что нам то и дело приходилось менять школы (как всегда, своими силами). Родители доверяли нам подобные вещи, не сомневаясь, что мы справимся с этой задачей, и я считаю, что именно это сделало нас независимыми и самостоятельными в очень раннем возрасте.

Продав несколько домов, наши родители решили, что теперь могут позволить себе снять на лето недорогой коттедж. Однако подыскать ничего подходящего не удавалось. «Нам нужен коттедж», – сказала мама, а ее слово было в нашей семье законом.

«Хорошо, – сказал отец, – я построю его сам».

Он купил лесистый участок земли в Кристалл-Бич, на пустынной улице рядом с болотом. И в субботу утром чуть свет он, я и четверо рабочих выехали из дома, прихватив с собой строительные инструменты, на старой машине, которую отец до сих пор использовал для строительства и прочих нужд, и отправились за добрую сотню миль.

Шлепая на себе комаров, мы работали весь день до темноты. Ночь мы провели в меблированных комнатах неподалеку (четверо рабочих устроились на ночлег в одном номере) и в воскресенье вновь работали с рассвета до заката. Прошло шесть таких уик-эндов, и отец, который все это время продолжал выполнять свою текущую работу, презентовал маме коттедж.

Я был еще подростком, когда строительство стало важной частью моей жизни. Во время летних каникул я нередко вставал с рассветом и отправлялся туда, где работал мой отец, и, если позволяла погода, работал до темноты. Копал канавы, подносил рабочим кирпичи и штукатурку и помогал водителям разгружать машины со стройматериалами, вместе с ними таская бетонные блоки весом по 30–40 килограммов и тяжелые контейнеры с кирпичами. Это был нелегкий труд, но я изо всех сил старался не отставать от отцовских рабочих, сильных и выносливых людей. Конечно, мне было далеко до них, но я понимал, что, когда я работаю с ними наравне, меня начинают уважать, а это было так же важно для меня, как и все, чему я учился.

Когда я подрос, я стал укладывать кирпичи и прокладывать дренажные трубы, возводить бетонные стены и монтировать проводку. Я пытался подражать плотникам, которые, забивая гвоздь, наживляют его первым ударом, а потом ловко загоняют в дерево. Не все получалось у меня с первого раза, но я внимательно наблюдал, как работают другие, с ранних лет знакомясь со строительством, и это неизменно доставляло мне удовольствие.

Отец тоже учил меня тому, что умел сам, и надо сказать, что его подход к обучению был весьма своеобразным. Однажды он поручил мне сделать две ступеньки для дома – изготовить деревянную опалубку, в которую предстояло залить бетонную смесь. Наблюдая за моей работой, он не проронил ни слова, и я понял свою ошибку, лишь когда залил бетон: нижняя ступенька оказалась слишком большой, а верхняя – слишком маленькой. Отец протянул мне кувалду и сказал всего одну фразу: «Разбей их и в следующий раз сделай как надо». Если бы он сказал заранее: «Семь раз отмерь, один раз отрежь», – он сэкономил бы время и деньги. Но он избрал другой метод, и я усвоил этот урок навсегда.

Иногда по вечерам вместе с компанией друзей я заглядывал на строительную площадку. В то время ее не обносили забором, и, чтобы позабавиться и пощекотать себе нервы, по стойкам и перекладинам я забирался на крышу. Однажды я оступился и соскользнул вниз и лишь по счастливой случайности успел ухватиться за свес крыши. Если бы я не сумел спрыгнуть внутрь дома, я бы полетел в глубокую канаву и, без сомнения, переломал бы себе руки и ноги. Порой вспоминая травмы, которые я получал в детстве и юности, – ноготь, сорванный стамеской, большой палец, сломанный дверью машины, ушибы во время игры в футбол и хоккей, – я радуюсь, что мне удалось уцелеть.

Подростком я иногда проводил лето в коттедже, подрабатывая в самых разных местах. Я устанавливал кегли в боулинге. Я хорошо играл в подковы и иногда выигрывал несколько долларов, играя на деньги. Однажды летом я устроился в киоск на пляже, где готовил картофель фри. Я работал в темной задней комнате, куда мне через окно совали огромные мешки с картошкой. Сначала я укладывал картофель в барабан, где он очищался от кожуры, потом промывал его водой и нарезал с помощью специальной машины. В тот год, вернувшись домой после каникул, я был куда бледнее, чем до начала лета.

Хотя у нас был летний коттедж, мы по-прежнему с трудом сводили концы с концами. Мы не могли позволить себе купить грузовик для перевозки вещей, и у нас была только легковая машина. Она регулярно ломалась, а с рычага переключения передач слетела рукоятка, и голый металлический стержень впивался в руку, оставляя глубокую вмятину. Когда мне было пятнадцать, я взял отцовскую машину, чтобы сдать экзамен и получить права. Взглянув на нее, инспектор озадаченно спросил:

– Это и есть машина, на которой ты собираешься ездить?

– Да, на ней, – ответил я.

– Сынок, – сказал он мне с нескрываемым сочувствием, – если ты в состоянии привести в движение эту колымагу, ты получишь права.

И он не ошибся.

С самых ранних лет моя жизнь была связана со спортом. Зимой мы играли в хоккей, на замерзших прудах. Тогда мы могли только мечтать о таком снаряжении, которое есть у нынешних мальчишек. Мы мастерили щитки на голень из старых журналов и обозначали ворота камнями.

В двенадцать лет мне понадобились коньки, чтобы пройти отбор в хоккейную команду Peewees, которая пользовалась огромным успехом среди моих сверстников. Когда я попросил отца купить мне коньки, он сказал:

– Возьми коньки своей сестры.

– Но это белые коньки для фигурного катания, – запротестовал я. – Мне нужны черные хоккейные коньки.

– Мы покрасим коньки твоей сестры в черный цвет, – сказал он мне, и мама отнесла их к сапожнику.

Оказалось, что, если покрасить белые коньки в черный цвет, у них появляется странный синеватый оттенок. И хотя в этих коньках я чувствовал себя не в своей тарелке, меня взяли в команду. Думаю, отчасти это произошло потому, что тренеру стало жаль меня. Вероятно, он решил, что, если я так сильно хочу играть, из меня наверняка выйдет толк.

Мои родители никогда не отвозили меня на каток или игровую площадку, как делают большинство родителей сегодня; они пришли посмотреть, как я играю, всего один раз, и мне пришлось упрашивать их сделать это.

Это был хоккейный плей-офф, который было необходимо выиграть. Я отлично помню эту игру. После силового приема я перекувырнулся в воздухе и упал навзничь прямо перед тем местом, где сидели мои родители. Я поднял глаза и увидел, что они смотрят на меня с недоумением, словно спрашивая: «И это игра, в которую ты любишь играть?» Едва ли они понимали, насколько серьезным было такое падение, хотя, возможно, мама и догадывалась об этом. Ей не раз приходилось отвозить меня в больницу со сломанными ребрами после футбольных матчей.

Родители никогда не спрашивали меня, как дела или чем я занимаюсь.

Причина этого заключалась не только в том, что они были всецело поглощены работой, – в их семьях не было принято следить за тем, как дети проводят свой досуг. Мой отец никогда и никуда не возил своих детей. Он никогда не брал меня на рыбалку или искупаться, хотя именно он научил меня плавать. Он посадил меня и сестер в лодку, отплыл от берега, бросил нас за борт и сказал: «Плывите».

Я помню лишь один день, который я целиком провел вместе с отцом. Это произошло после моей бар-мицвы, когда я произнес речь, которую написал для меня рабби. Дело было во время войны, и речь, посвященная павшим героям, получилась очень трогательной. Маме захотелось, чтобы мы записали ее, и она велела отцу отвести меня в студию звукозаписи в центре города. Ей так нравилась эта речь, что она включала запись каждому, кто соглашался слушать. В конце концов запись так износилась, что никто кроме мамы, которая знала ее наизусть, не мог разобрать слова.

Когда мы вышли из студии, отец спросил меня:

– Ну, чем бы ты хотел заняться сейчас?

– Пойти в кино, – ответил я, и мы отправились в кино.

Это было так необычно, что я до сих пор помню фильм, который мы смотрели: это был «Мышьяк и старые кружева» с Кэри Грантом в главной роли. Таков был первый и единственный день, который я провел вместе со своим отцом.

Будучи подростком, я учился в разных школах и всегда делал успехи в спорте: играл в хоккей, футбол, баскетбол и занимался легкой атлетикой. Я пользовался популярностью среди товарищей, но учился из рук вон плохо. Ходил в школу, чтобы приятно провести время. Лишь на последнем курсе Политехнической школы Райерсона, которая теперь стала университетом, я взялся за учебу по-настоящему.

Я поступил туда, чтобы изучать архитектуру, предмет, тесно связанный со строительством, которому решил посвятить свою жизнь. На первом курсе я активно занимался всеми игровыми видами спорта и получил звание спортсмена года. Однако на последнем курсе, продолжая увлекаться спортом, я неожиданно обнаружил, что в учебе есть своя прелесть, и был награжден серебряной медалью за успехи в учебе. Позднее знания, приобретенные в школе, сослужили мне добрую службу.

Хотя мы беспрекословно выполняли распоряжения матери по части домашних дел, а отец был верующим человеком (он читал Библию, изучал Тору и вел жизнь, которая соответствовала его убеждениям, впрочем, не требуя от матери соблюдать кашрут), ни отец, ни мать никогда не заставляли нас, детей, думать или поступать так, как они. Они никогда не сидели с нами, как мы со своими детьми, давая наставления по части секса, любви или успеха.

Они не читали нам нотаций и не говорили, как следует поступать, они учили нас личным примером и рассчитывали, что мы не обманем их ожиданий. Я считаю, что именно это вселило в нас уверенность в своих силах и позволило усвоить ценности, которые мы пронесли через всю жизнь.

Глава 2

Max Sharp & Son

Окончив в двадцать один год Школу Райерсона, я занялся строительством вместе с отцом, тем самым удвоив размеры его компании. Обычно сыну трудно работать под началом отца, но у нас все было наоборот. Поскольку я закончил колледж, где изучал черчение и архитектуру, отец решил передать бразды правления компанией Max Sharp & Son в мои руки.

Моими подчиненными были иммигранты из Италии – плотник Вито Пизано и подсобный рабочий Чиро Рапакьетти. Оба плохо говорили по-английски, но, понаблюдав за их работой, я понял, что на них можно положиться, и решил, что со временем сделаю их бригадирами. Я так доверял им, что каждое утро, составив список работ, которые предстояло сделать в течение дня, я сразу вычеркивал то, что было поручено им. Я не сомневался, что все это будет выполнено, а если нет, на то будут веские причины, которые сразу станут известны мне.

Вито и Чиро стали моими первыми постоянными работниками, мы наняли их осенью в тот же год, когда приступил к работе я сам. Осень выдалась дождливой, и в непогоду работа на большинстве строительных площадок прекращалась, а работников вроде Чиро отправляли по домам. Как-то раз он возвращался домой на автобусе и, проезжая мимо нашей стройплощадки, увидел, что мы работаем несмотря на дождь. Спустя несколько дней он пришел к нам и попросил взять его на работу. Я нанял его, и с тех пор ни Чиро, ни Вито не пропустили ни одного рабочего дня.

Вито проработал у меня 40 лет, до самого ухода на пенсию, а Чиро умер от рака в 1980-е годы. Незадолго до его кончины я зашел в больницу проведать его, и Чиро, глубоко религиозный человек, сказал мне одну вещь, которую я никогда не забуду. «Мистер Шарп, – промолвил он с заговорщическим видом, – я убежден, что вас послал мне Господь». Лишь тогда я по-настоящему понял, как он относился к своей работе. И он, и Вито трудились в поте лица и сумели накопить денег, чтобы отправить своих детей учиться в колледж и купить им жилье, когда те обзавелись семьями.

Мы с отцом не сидели без дела: у Max Sharp & Son не было отбоя от заказчиков, и работы у нас хватало. Канадские солдаты возвращались с войны, а благодаря иммиграции в Торонто как грибы после дождя появлялись новые кварталы – итальянцы, китайцы, португальцы, немцы, украинцы. Делаясь все более многонациональным, Торонто к тому же быстро превращался в финансовый центр.

Поначалу отец строил частные дома, но теперь мы переключились на многоквартирные жилые здания. Строительство первого из них – это был Роузлоун-Корт на углу Батерст-стрит и Роузлоун-авеню – финансировал Макс Таненбаум, человек, который приехал в Канаду, не имея за душой ничего, кроме деловой хватки, и разбогател на удачных инвестициях в различные предприятия. Он ссужал нам необходимые средства, отец строил здания, возвращал Максу деньги, а прибыли они делили пополам. Такая возможность появилась у нас потому, что отец и Макс доверяли друг другу.

Имея не слишком обширный опыт и будучи неискушенным в массе практических вопросов, я вынужден был браться за строительство объектов, с которыми никогда не имел дело раньше. В ту пору технологии и организация труда были достаточно примитивными по сравнению с реалиями сегодняшнего дня. Теперь у строительных компаний есть хорошо кондиционируемые офисы для секретарей, бухгалтеров, инженеров и архитекторов, которые разрабатывают такие подробные планы, что, если собрать их вместе, получится кипа в полметра высотой. Мне же приходилось быть мастером на все руки, я трудился в одиночку в небольшой хибарке, где в передней части был обустроен крохотный отдел сбыта, а в задней – рабочий кабинет размером в восемь квадратных метров. Я находился либо там, либо на стройплощадке, где не только руководил рабочими, но и выполнял вместе с ними самую разную работу, хотя далеко не всегда владел необходимыми навыками.

Роузлоун-Корт, мой первый многоквартирный дом, стал для меня чрезвычайно полезным опытом. Надо сказать, что не последнюю роль в моей карьере играло везение. В ту пору биотуалеты еще не вошли в обиход: вы просто копали яму и сооружали уборную, а когда здание подрастало, переносили ее на другое место. Но однажды я поставил туалет слишком близко к строящемуся дому и большой бетонный блок упал сверху прямо на его крышу, когда внутри был человек. Бедняга со спущенными штанами пулей вылетел из хлипкого сооружения, которое разлетелось в щепки, – наверное, его спас сам Господь, поскольку бетонная глыба пролетела в полуметре от головы.

Моим вторым многоквартирным домом стал Нордвью-Террас, где прожили остаток своих дней мои родители. Помню, как однажды в знойный уик-энд я занимался разметкой фундамента, чтобы на следующей неделе приступить к строительству. Я работал в одиночку, используя теодолит. Глубина траншеи была шесть метров. Я находил угол, спускался вниз по лестнице, забивал два колышка, соединял их поперечиной, затем вылезал из ямы и видел, что промахнулся и должен начинать все сначала. Это было глупой и бессмысленной тратой времени, но я думал, что сэкономлю на этом деньги. Лишь позднее я понял, что подобное недопустимо. Чтобы избежать беды в дальнейшем, нужно пригласить топографа, который позаботится о том, чтобы при разметке не было неточностей и отклонений.

Участок для строительства Нордвью-Террас примыкал к зданию, стоящему по соседству, и я решил, что для укрепления стен траншеи нам понадобятся стальной шпунт и деревянные доски. Однако я не знал, что по мере углубления траншеи следует укреплять шпунт распорками.

Когда земляные работы были почти закончены, внезапно разразилась сильнейшая буря. Мы продолжали работать под дождем, рабочий день подходил к концу, и вдруг я заметил, что конструкция, которой была укреплена траншея, пришла в движение. Казалось, стена траншеи вот-вот обрушится.

Перепугавшись не на шутку, я позвонил Максу Таненбауму, который финансировал строительство. Максу принадлежала компания York Steel, и я – не без трепета, поскольку он был не только умен, но и весьма суров, – сказал: «Мистер Таненбаум, у нас беда. Вы должны немедленно прислать сюда сварщиков и распорки. Если мы не укрепим шпунт, вся работа пойдет насмарку».

Потом я позвонил главе компании, которая поставляла нам бетон. «У нас авария, – сказал я. – Мы не можем прекратить работу, и нам очень важно, чтобы вы оставались открыты».

И он, и Макс пошли нам навстречу. Под проливным дождем, который продолжался несколько часов, мы укрепили шпунт, работая в поте лица, чтобы спасти то, что успели сделать. Если бы это не удалось, вряд ли сейчас вы держали бы в руках эту книгу.

Как глава компании Max Sharp & Son я отвечал не только за строительство, но и решал вопросы аренды, финансирования и сбыта. Однажды – мне был тогда 21 год – прямо в рабочей одежде и резиновых сапогах я отправился в Банк Торонто, ныне TD Canada Trust, где у отца был открыт счет. Мне нужно было получить ссуду, и для начала я рассказал управляющему филиалом Теду Хеммансу, как мы выбирали землю, которая теперь стоила гораздо больше, чем мы за нее уплатили.

– Я мог бы просто продать эту землю и получить неплохую прибыль, – сказал я. – Но я не хочу продавать ее. Я хочу строить на ней. И я хочу, чтобы вы выделили мне ссуду под строительство. Вы можете сказать, что у нас нет средств, но это не так. Мой капитал – это прирост стоимости участка земли. Если бы я пришел к вам, когда мы впервые увидели этот участок, и предложил вам эту сумму в качестве обеспечения, уверен, вы бы не отказали мне. Проверить, насколько он подорожал, несложно.

Он согласился предоставить мне ссуду и сказал:

– Мне кажется, вам пора снять резиновые сапоги, отложить кирку и лопату и взяться за бумагу и карандаш.

Я не сразу понял, что он имел в виду. Глубинный смысл его слов был таков: «У тебя хорошая деловая хватка. Воспользуйся этим, вместо того чтобы класть кирпичи».

Тогда я не понял этого, но вскоре последовал его совету.

Глава 3

Розали

Бoльшую часть времени я отдавал работе в Max Sharp & Son, но это не мешало мне играть в хоккей и баскетбол по вечерам и вести довольно бурную ночную жизнь: я ходил с девушками в кино и на танцы, развлекался, пил, играл в азартные игры, иногда до самого утра. А потом я познакомился с Розали.

Вместе со всей семьей я отправился на свадьбу моего двоюродного брата Леонарда Годфри, сына дяди Макса, с помощью которого перебралась в Канаду значительная часть наших родственников. Там во время свадебного ужина я заметил среди подружек невесты хорошенькую юную леди. После ужина я подошел к ней, представился и пригласил ее на танец. Потом я попросил у нее телефон. Она дала его не раздумывая. Позднее я узнал, что она сказала своей лучшей подруге Мерл Шейн, что встретила «мужчину своей мечты», но была уверена, что не дождется моего звонка.

Должно быть, несколько дней после нашего знакомства она думала, что оказалась права, поскольку всю следующую неделю я работал с рассвета до заката и уходил со стройплощадки таким усталым, что мечтал лишь об одном – отдохнуть. Но через неделю я позвонил ей и пригласил в кино.

Она согласилась, и мы пошли на комедию «Берегись, моряк» с Джерри Люьисом. Но едва на экране появились первые кадры, я уронил голову на руки и заснул, проспав весь фильм до конца. Я проснулся в ужасе, думая, что теперь Розали обидится или рассердится и нашему столь интригующему роману придет конец.

Но ничуть не бывало, оказалось, что я произвел на нее самое лучшее впечатление и она осталась в восторге от нашего первого свидания. В ту пору ей было 17, и ее предыдущие ухажеры были, по ее словам, настоящими занудами, которых не интересовало ничего, кроме учебы. Ее тянуло ко мне, а меня – к ней, несмотря на то что мы были совсем не похожи друг на друга; впрочем, возможно, именно поэтому нам было так хорошо вдвоем, хотя тогда мы еще не понимали этого.

Мы были людьми одного круга, но наша жизнь в детстве и юности различалась, как небо и земля. Мои родители никогда не спрашивали, чем я занимался вне дома, тогда как отец Розали Джозеф Уайз (некогда он возглавлял Wise’s Dry Goods, теперь же вышел на пенсию и жил на доходы от своих магазинов и квартир) был невероятно строг со своей единственной дочерью. Он не разрешал ей пользоваться губной помадой, выходить из дома без чулок и носить туфли на высоком каблуке. Он рассчитывал, что она выйдет замуж за человека с положением, врача или адвоката, и уж конечно, не за работягу в резиновых сапогах.

Я начал встречаться с Розали, хотя продолжал флиртовать и с другими девушками. Наши отношения были не по душе ее отцу, и, когда один из его приятелей сказал ему, что видел меня в баре с какой-то сомнительной девицей, он запретил Розали встречаться со мной.

Несмотря на это она приняла мое очередное приглашение и на следующий день пришла повидаться со мной на стройплощадке Нордвью-Террас.

– Извини, Иззи, – промолвила она, – я не сказала тебе, что папа запретил мне встречаться с тобой, а теперь он выгнал меня из дома.

– Давай пойдем и поговорим с ним, – сказал я и прямо в резиновых сапогах отправился вместе с Розали к ней домой.

Дверь нам открыла жена Джозефа Уайза, а сам он сидел на диване и читал газету. Я спокойно рассказал ему о наших отношениях, не пытаясь спорить или доказывать свою правоту, и увидел, что его отношение к происходящему постепенно меняется.

Розали была потрясена. «Отец переменился у меня на глазах, – сказала она мне позднее, – всегда такой уверенный в своей правоте, он превратился в послушное дитя. Я увидела, что ты отвечаешь за происходящее, и с этой минуты была готова пойти за тобой на край света».

Мы с Розали продолжали встречаться еще два года, все лучше узнавая друг друга. Родители не дарили ей ни кукол, ни других игрушек, и с детства она целыми днями пропадала в публичной библиотеке. Она обожала рыться в книгах, выбирая, какую возьмет почитать домой. Иногда она проглатывала целую книгу за день, она читала по дороге в школу и возвращаясь домой после уроков, за едой и до поздней ночи. Я не слишком увлекался чтением, и ее способность воскресить в памяти почти все, что она прочла, изумляла меня. Розали обладала редким даром: она была не только умна, но подходила к любому делу творчески. Она считала, что я преувеличиваю ее таланты, но ее школьные оценки подтверждали мои мысли. В двенадцатом классе она решила, что на следующий год[1] пойдет на немецкий и латынь. Чтобы наверстать упущенное – три года латыни и два немецкого, – она занималась в обеденный перерыв и без дополнительных языковых занятий блестяще сдала экзамены за двенадцатый класс.

Мы перенимали друг у друга мелочи, которые сближают людей. Розали научила меня любить китайскую еду и фильмы с субтитрами. Я научил ее кататься на лыжах и регулярно заниматься спортом.

Когда я впервые привел Розали к себе домой, я еще не сделал ей предложения. Я просто сказал маме, что хочу познакомить ее со своей девушкой. Но как только я представил их друг другу, мама заключила Розали в свои объятья, прижала к груди и сказала: «Добро пожаловать в семью». Моя мать действовала, полагаясь на интуицию, и обычно оказывалась права.

Сама Розали не верила, что нашим отношениям суждено длиться долго, и для ее опасений были самые серьезные основания. Я был достаточно легкомысленным и продолжал жить одним днем. Впрочем, позднее она призналась, что была влюблена в меня и, сколько бы это ни тянулось, не рассталась бы со мной по доброй воле.

Розали было почти 19, а мне 24, и я все еще жил с родителями, когда я сделал ей предложение. Осенью родители Розали устроили традиционную свадьбу с праздничным ужином и танцами, пригласив 500 человек гостей, хотя Розали сказала, что, если бы мы поженились в здании городской мэрии, это было бы куда более романтично.

Во время медового месяца мы поехали на девять дней в свадебное путешествие. Мы побывали в Нью-Йорке, в Майами и на Кубе – там мы решили отправиться на автобусную экскурсию по ночным клубам. В El Trocadero нас усадили рядом с престарелым полковником и его женой. Наш столик был далеко от сцены, где танцевали полуобнаженные девушки, и я решил заглянуть в казино.

Я сказал Розали: «Я сейчас вернусь» – и оставил ее беседовать с полковником, который к тому же оказался абсолютно глухим.

В казино я проиграл 300 долларов, большую часть средств, отложенных на медовый месяц. Но Розали, которая в течение часа кричала что-то на ухо старику-полковнику, и бровью не повела. «Что сделано, то сделано, – сказала она. – Переживем».

Проведя несколько дней в Верадеро-Бич, где мы были предоставлены сами себе в полупустом отеле, поскольку курортный сезон закончился, мы вернулись домой в новую квартиру с одной спальней, которую мой отец в свое время построил на Эглинтон-авеню. Она оказалась не только пустой, но и до крайности запущенной. Наша обувь оставляла следы на грязном кухонном полу, который, по-видимому, не мыли с тех пор, как съехали последние жильцы. Рабочие столы на кухне были покрыты жирным налетом, а в спальне не было ничего, кроме матраса и остова кровати, которые стояли у стены, упакованные в оберточную бумагу.

Розали немедленно взялась за дело, и через месяц наша квартира выглядела, как картинка из журнала House Beautiful. Вскоре мы пригласили обе наши семьи на субботнюю трапезу. Розали не умела готовить, но того, что на идиш называют хуцпа, у нее было предостаточно. Изучив первый том поваренной книги Gourmet Cookbook, она запланировала грандиозное меню из блюд французской кухни вроде тех, что подают в ресторанах, удостоенных трех звезд Мишлен. В четыре часа в пятницу она поняла, что успела сделать лишь половину запланированного, и сократила число кушаний до четырех. Поскольку дело было в Хэллоуин, она украсила стол оранжево-черным желе, приготовленным в специальных формочках, и фонарем из тыквы со свечой внутри, отделанным черной гофрированной бумагой. Посреди ужина тыква взорвалась, и языки пламени взметнулись до потолка. После этого с потолка еще несколько дней сыпались частички копоти, похожие на крохотных плодовых мушек.

Наша квартира была мала для пары, которая планировала иметь детей, и вскоре мы перебрались в жилище попросторнее в одиннадцатиэтажном доме на Батерст-стрит, который построила наша компания. Розали увлеченно занялась оформлением интерьера и даже снесла перегородку у входа. Теперь прямо от входной двери была видна большая комната Г-образной формы и квартира стала казаться еще просторнее.

Переделав нашу квартиру по своему вкусу (а Розали была весьма творческой личностью, что впоследствии позволило нам стать партнерами не только в браке), она стала уговаривать меня завести ребенка. И хотя мы договорились повременить с этим до тех пор, пока не узнаем друг друга поближе, в конце концов я сдался. Через четыре с половиной года у нас было четверо детей, все мальчики.

С появлением детей нам стало значительно труднее жить на имеющийся доход. Но Розали, которую не баловали в юности, оказалась весьма рачительной хозяйкой и умела виртуозно экономить деньги. Она не только сама обустраивала дом и шила себе одежду, но и была необыкновенно бережливой, делая покупки. Вместо того чтобы заказывать молоко с доставкой, она брала детей и шла в магазин, где покупала разливное молоко, тем самым получая около литра бесплатно. Лишь через пять лет мы смогли впервые позволить себе поехать в отпуск: три дня мы наслаждались солнцем и великолепными пейзажами на Ниагарском водопаде в отеле Midtown Motor Inn – тогда он поразил нас своей роскошью. Впрочем, раз в год мы отправлялись на Канадскую национальную выставку в Торонто, весьма популярную, но недорогую всемирную ярмарку, чтобы отметить годовщину свадьбы.

Трое детей, двое еще в пеленках, и квартира, в которой было всего две спальни, – в такой ситуации нам не просто не хватало денег, у нас не оставалось ни одной свободной минуты. Мне всегда недоставало знаний, рассудительности и времени, чтобы стать хорошим отцом. Я работал с утра до ночи, шесть, а то и семь дней в неделю, и поэтому, хотя и не без угрызений совести, я полностью переложил воспитание детей и заботы о доме на плечи Розали.

Розали никогда не жаловалась и не пыталась изменить меня, хотя однажды она оставила мне записку, столь пронзительную и лаконичную, что я до сих пор храню ее в записной книжке: «Трудоголики часто лишают себя близости с другими людьми. Им некогда развлекаться. Но если одна из сторон поглощена собой, взаимоотношения хиреют. Дом – это место, где можно подурачиться и отдохнуть».

Вряд ли я изменился мгновенно, хотя, несомненно, это произошло впоследствии. Я научился, приходя домой, забывать о своих проблемах и наслаждаться жизнью. С тех пор как у нас родился первенец, Розали считала меня хорошим отцом, потому что перед уходом на работу я непременно менял сыну памперс. Эти минуты всегда поднимали мне настроение: каждый раз с утра я предвкушал, как открою дверь и увижу малыша, который стоит в кроватке, не обращая внимания на описанный памперс, и светится от счастья, зная, что сейчас увидит меня.

Постепенно жизнь вошла в привычную колею: к семи утра я приходил на работу, а в семь вечера возвращался домой. Мы не позволяли себе никаких излишеств вроде отпусков или гольф-клуба. Моей жизнью была работа.

Глава 4

Новый проект

Даже во время медового месяца работа не выходила у меня из головы. В нашу брачную ночь я забронировал нам номер в отеле аэропорта Торонто. Я слышал, что это неплохое место, и мне хотелось увидеть его своими глазами. Мы рассчитывали на роскошь, но ею здесь и не пахло. В номере было тесно и шумно, мы хорошо слышали, как приходят и уходят другие люди. Среди ночи Розали разбудила меня.

– В номере кто-то есть, – сказала она.

– Не говори глупости, – ответил я.

– Я говорю тебе, – повторила она, – в ванной кто-то есть.

Я встал и пошел в ванную. Там никого не было, но были видны следы пребывания другого человека: оказалось, что на два номера в отеле была одна ванная.

Это было не вполне обычное начало для медового месяца, хотя потом мы вспоминали эту историю со смехом. Тогда я подумал: если подобное заведение зарабатывает огромные деньги, не так уж сложно построить отель, который будет куда более прибыльным. А поскольку все остальные отели, в которых мы останавливались во время свадебного путешествия, считались лучшими из лучших, я без конца снимал на кинокамеру их внешний вид, вестибюли и внутренние дворы.

Этот интерес был вызван работой, которую я получил в том году. Мой друг Джек Гульд и его жена решили продать свой бизнес и открыть мотель. Джек хотел поручить его строительство мне. Это был обычный маленький мотель на берегу озера – офис, камера хранения и два крыла по семь номеров в каждом – на пересечении 27-й магистрали и Куин Элизабет-роуд близ южного Торонто.

Я подумал, что будущим клиентам будет не так-то просто обнаружить мотель.

– Джек, – сказал я, – из этого ничего не выйдет, если люди не будут знать, как сюда добраться.

– Все будет нормально, – ответил он. – Я изучил этот вопрос. Мне не нужны твои советы. Просто построй для меня мотель.

– Тогда позволь мне предложить тебе одну вещь, – сказал я. – Почему бы тебе не сделать его в два раза длиннее. Для начала просто стены, без отделки и разводки труб, это обойдется недорого. Но тогда на крыше можно будет разместить большую вывеску – MOTEL 27, – и люди смогут без труда найти вас.

Предложенная цена показалась ему разумной

– Хорошо, – сказал он. – Я согласен.

Дела у мотеля пошли так успешно, что вскоре после открытия он попросил закончить остальные номера. И я подумал: если все сложилось так удачно даже в таком месте, наверняка в центре города это получится ничуть не хуже. Чем больше я об этом думал, тем больше меня увлекала эта идея.

Я продолжал строить частные и многоквартирные дома, но в свободное время начал прощупывать почву, интересуясь, как отнесутся к идее построить отель те, кто финансировал наши проекты.

Первым делом я позвонил Сесилу Форсайту, который возглавлял страховую компанию Great-West Life в Торонто, чтобы проверить, какой отклик встретит моя идея. Сесил поддерживал нашу компанию, финансируя строительство двух многоквартирных домов, и при этом, как и я, страстно любил спорт: в молодости он был отличным футболистом и хорошо играл в гольф. Он искренне симпатизировал мне, но мое предложение не вызвало у него энтузиазма.

Одним пальцем я отпечатал на машинке бизнес-план с прогнозом прибылей и убытков по мотелю на сотню номеров. С ним я отправился к своему лучшему другу Уолли Коэну и спросил, готов ли он вложить средства в подобное предприятие. Родители Уолли умерли молодыми, оставив ему и его сестрам значительное состояние.

«Извини, Иззи, – сказал он. – Все мои деньги помещены в трастовый фонд, и управляющий вряд ли согласится вкладывать средства в дело, которое кажется ему бесперспективным».

Разумеется, я не обошел своим вниманием и Макса Таненбаума, который финансировал всех и каждого. «Ты сошел с ума, – сказал тот. – Ты ничего не знаешь о гостиничном бизнесе. А я знаю и не стану связываться с ним ни за какие коврижки».

Я подыскал подходящий участок на углу Эглинтон-авеню и Янг-стрит и вновь отправился к Сесилу Форсайту. И вновь он сказал, что я не понимаю, что делаю. Так продолжалось около трех лет. Я заглядывал к нему каждые несколько месяцев и говорил: «Сесил, у меня новая идея. Думаю, она должна дать результаты. Как вы считаете?» И он терпеливо объяснял мне, почему он придерживается иного мнения. Наши отношения чем-то напоминали отношения отца с сыном. Но однажды его терпение лопнуло.

– Перестань донимать меня, – сказал он. – Не возвращайся, пока не решишь вопрос о финансировании. Я дам тебе 50 процентов, если ты сумеешь найти еще 50.

– Обещаете? – спросил я.

– Если ты раздобудешь другую половину – да.

Думаю, он был твердо уверен, что мне никогда не найти эти деньги.

Я наметил несколько участков для будущего строительства, но ни один из них не устраивал меня полностью. Когда у меня выдавалось свободное время, я обсуждал идею открытия мотеля с разными людьми, главным образом с Эдмундом Кридом и Мюрреем Коффлером. Эдмунд Крид, сын Джека Крида, которому принадлежал магазин модной одежды Creeds, был мужем моей сестры Эдит, а Мюррей Коффлер, фармацевт, отец которого умер, оставив ему аптеку, был лучшим другом Эдди. Теперь Мюррей владел уже двумя аптеками, и его бизнес продолжал расширяться. Я построил для Мюррея квартиру для сдачи внаем над одной из аптек, и с тех пор и он, и Эдди стали живо интересоваться возможностями вложить средства в недвижимость. А поскольку все мы жили по соседству, мы часто собирались и обсуждали строительство мотеля.

Разумеется, никто из нас не разбирался в гостиничном бизнесе и не мог оценить перспективы открытия мотеля в центре города. Однажды Мюррей прочел в журнале Time о человеке по имени Майк Робинсон: он управлял процветающей сетью мотелей, один из которых находился в центре Финикса. Я написал ему письмо, и Робинсон пригласил нас к себе. Вдвоем с Мюрреем полетели в Финикс.

Мы отобедали с Робинсоном у бассейна во внутреннем дворе его мотеля. Это было двухэтажное здание, и окна всех номеров выходили в залитый солнцем двор. Здесь царили блаженные тишина и покой, хотя мотель был расположен в не самом престижном городском квартале по соседству с шумным автобусным парком. Идея создать подобный оазис во внутреннем дворе, не тратя целое состояние на земельный участок, захватила мое воображение, и, когда Майк порекомендовал нам слетать в Лос-Анджелес и поговорить с человеком по имени Эл Парвен, который знал гостиничный бизнес как свои пять пальцев, мы последовали его совету.

Парвен собирался ехать в Лас-Вегас. «Едем со мной, – сказал он, – я вам кое-что покажу».

В Лас-Вегасе он показал нам отель для завсегдатаев казино и игорных домов. Побывав в нем, я сделал для себя важный вывод: ландшафтная планировка повышает в цене малоэтажное здание, которое мы собирались построить.

Во время этой поездки мы узнали нечто и о самом Лас-Вегасе. Подростком я иногда подрабатывал азартными играми. Имея кое-какой опыт по этой части, я предложил Мюррею: «Давай сыграем в кости. У меня есть система. Ты делаешь ставку, доллар или два, и, если ты проиграешь, ее нужно удвоить. Если у тебя достаточно денег, в конечном итоге ты выиграешь. После этого ты начинаешь по новой. Смотри».

Он понаблюдал, как я заработал немного денег, потом еще немного. И тогда я сказал: «Мюррей, давай не будем тратить время попусту, играя вместе. Ты играй за этим столом, а я пойду за тот».

Вскоре мы заработали 2 или 3 тысячи долларов и решили, что не остановимся на этом. Мы позвонили домой и сказали женам, что немного задержимся.

Вскоре к нам подошел какой-то парень и тихо сказал: «Вам лучше уйти, вас могут прихватить» – и исчез.

Мы не обратили на него внимания и продолжали играть, удваивая ставки. Не прошло и десяти минут, как стало ясно, что нам пора домой. Мы разорились вчистую.

Вернувшись в Торонто, где мне вновь пришлось работать с рассвета до заката, я продолжал безуспешные поиски подходящего места для отеля. В конце концов я обратился за поддержкой к одному из своих друзей, брокеру по недвижимости Эндрю Чепею, беженцу из Будапешта. Я познакомился с Эндрю, весьма колоритной личностью, когда тот пришел ко мне с новой для Канады идеей – заняться созданием жилищных товариществ, которые стали предшественниками кондоминиумов, – и в 1957 году мы построили первое такое здание на Авеню-роуд. Оценивая стоимость земельных участков в Торонто, Эндрю был по-европейски дальновиден, что позволяло ему успешно опережать своих конкурентов, и он подыскал для нас отличный участок на Джарвис-стрит в центре города. Это место понравилось и мне, и Эдди, и Мюррею. Но почти все, с кем мы говорили, реагировали одинаково: «Как вы додумались до такого? Построить мотель на Джарвис-стрит! Люди будут думать, что это ночлежка!» На рубеже веков Джарвис-стрит славилась роскошными особняками, которые принадлежали таким семьям, как Массей и Сигрэм. Однако эта пора остались далеко позади, со временем район стал приходить в упадок, и теперь здесь было полно бандитов и бродяг, а в дешевых гостиницах торговали наркотиками и предлагали проституток. Но я твердо верил, что моя идея – мотель с внутренним двором – принесет плоды, и не сомневался, что земля в центре такого быстро растущего города, как Торонто, будет дорожать.

Основной проблемой по-прежнему была нехватка денег. Мюррей, Эдди и мой отец согласились вложить по 90 000 долларов каждый. Bank of Nova Scotia выделил мне ссуду в размере 125 000 долларов под гарантии компании Creeds, которая была одним из крупнейших клиентов банка. Я уговорил поставщиков и субподрядчиков подождать с получением части денег до открытия отеля и договорился с компанией Simpson о поставках мебели и оборудования по соглашению об аренде с выкупом в течение семи лет.

После этого я вновь отправился к Сесилу Форсайту.

– Когда мы разговаривали в последний раз, – сказал я, – вы обещали, что дадите 50 процентов средств на строительство мотеля, если у меня будут другие 50.

И я рассказал ему, как раздобыл остальные 50 процентов.

– Но я имел в виду нечто совсем другое, – запротестовал он. – Речь шла не о ссудах. Я говорил о том, что ты должен привлечь собственные средства. Реальные деньги. Ты же взял деньги в долг.

– И все же это не отменяет ваше обещание. Я нашел 50 процентов. Вы сказали, что, если я выполню это условие, вы дадите мне денег.

Он пристально поглядел на меня.

– Хорошо, – сказал он. – Посмотрим, справишься ли ты.

Это решение во многом определило мою дальнейшую карьеру. Теперь – к худу ли, к добру ли – мне предстояло стать хозяином отеля.

Отелю требовалось название, и кто-то предложил Thunderbird – «Буревестник». Но когда мы проверили его, оказалось, что оно уже занято. Подыскивая запоминающееся название, мы листали телефонные книги. Потом Эдди вспомнил, что в свое время останавливался в отличном мюнхенском отеле Vier Jahrzeiten, – в переводе «Четыре времени года» – Four Seasons. Это звучало очень неплохо. Таков был размах наших маркетинговых исследований при поиске названия.

В 1960 году мы втроем отправились на ежегодную выставку New York Hotel Show в поисках новых идей. Мы бродили по выставке, изучали брошюры и буклеты, собирали информацию и расспрашивали людей.

Одним из участников выставки был Том Ли, известный американский дизайнер интерьера, который сидел перед рекламным стендом «Комната завтрашнего дня». Стенд представлял собой довольно любопытное зрелище. Выразив свое восхищение работой Тома, мы рассказали, что планируем открыть отель в Торонто, и спросили, не хочет ли он заняться оформлением его интерьеров.

Я показал ему наши эскизы. Он взглянул на них и сказал, что с удовольствием возьмется за эту работу. Так Том стал нашим дизайнером интерьера.

Наше внимание привлек и еще один рекламный стенд, там была представлена спальня, оформленная Эллиотом Фреем. У стены стояла двуспальная кровать, а перпендикулярно к ней что-то вроде кушетки. Между ними находился угловой стол, – он превращался в изголовье кушетки, если вы немного отодвигали ее. Когда вы входили в такую комнату, она напоминала гостиную. Это было свежая идея, и мы решили взять ее на вооружение.

Мы побывали на лекции о гостиничном бизнесе, которую прочел Фред Мино, генеральный директор известной консалтинговой фирмы Horwath and Horwath, и обсудили наши планы по созданию мотеля с еще одним консультантом, Стивом Бренером. К сожалению, у нас не было средств, чтобы оплачивать работу консультантов, но я решил, что эти контакты могут пригодиться в будущем, если в конце концов у меня появится свой отель. В целом время, проведенное на New York Hotel Show, было потрачено с пользой.

Теперь наш проект был на таком этапе, когда нам требовался архитектор. Мой друг Питер Дикинсон оказался в это время в Канаде. Он был одним из лучших в стране архитекторов, но его услуги были слишком дороги для нас.

Я отправился к нему и сказал: «Питер, я собираюсь строить мотель. Но мне не нужен архитектурный проект, который обычно заказывают твои клиенты. Мне не нужны технические условия. Мне не нужен надзор за ходом строительства. Мне нужно одно – проектная документация, которая позволит получить разрешение на строительство».

В то время под началом Дикинсона работало немало толковых молодых людей. Одним из лучших был Питер Уэбб. «Пусть на тебя поработает Питер, – сказал он. – Это обойдется тебе не слишком дорого».

Я рассказал Питеру Уэббу о внутреннем дворе, который так понравился нам в Финиксе, и он разработал для нас проектный план, который был прост, оригинален и продуман до мелочей. Одним словом, это было настоящее сокровище. Я считаю, что работа Питера стоила куда больше, чем взял с нас Дикинсон.

Что касается ландшафтной планировки, я помнил то, о чем подумал в Лас-Вегасе: при амортизации здания ландшафтная архитектура дорожает, маскируя приметы его старения. Мы учли это обстоятельство, работая над проектом. Однако нам приходилось считаться с канадским климатом, и я сказал нашему ландшафтному архитектору Остину Флойду: «Нам нужно придумать что-то интересное на зиму».

Во всех номерах мотеля по проекту были балконы, выходящие во двор. Немного поразмыслив, Флойд пришел ко мне и сказал: «На Рождество мы установим на каждом балконе елку с лампочками, которые будут освещать внутренний двор. Когда праздники закончатся, мы поставим эти елки во дворе перед столовой и соорудим там нечто вроде снежной крепости, которую зальем водой». Так мы и сделали. Это выглядело очень эффектно. Остин виртуозно воплощал в жизнь наши замыслы, создавая атмосферу, которая впоследствии помогла отелю добиться успеха.

Вскоре мы начали подыскивать управляющего. Я отправился в Westbury Hotel, ныне Courtyard Marriott, чтобы поговорить с Джо Стэнбери, генеральным менеджером лучшего на тот момент отеля Торонто. Я рассказал ему о нашем проекте и спросил, нет ли у него на примете кого-нибудь подходящего для управления небольшим мотелем.

«У меня есть тот, кто вам нужен, – сказал он. – Иэн Манро. Он шотландец, приехал из Англии повидаться с братом и хочет остаться. Пока ему пришлось устроиться на первую попавшуюся работу».

Иэна взяли на работу в маленький отель в центре Торонто, не лучшее место для бывшего генерального менеджера, в послужном списке которого были самые фешенебельные отели Англии и Treetops Hotel в Кении, где останавливалась королева Великобритании. У него были все необходимые дипломы и рекомендации, а наше предложение оказалось как нельзя кстати для него. Это было еще одним удачным стечением обстоятельств.

Иэн был крупным, довольно молодым человеком с приятной внешностью и, судя по внушительным размерам его талии, любил вкусно поесть. Он был общительным, жизнерадостным и знал об отелях все, чего не знали мы. Когда мы познакомились, на нем были брюки в полоску, которые выглядели очень официально. На первый раз я не сказал об этом ничего, но, когда он поступил к нам на работу, я предупредил его:

– У меня есть только одно условие. Никогда не появляйтесь в мотеле в брюках в полоску. Просто носите костюм.

– Чем вам не угодили мои брюки? – спросил он. – Они смотрятся вполне прилично.

– Не в таком отеле, как наш, – ответил я. – Нам нужно качество, а не формальности.

Он согласился, хотя позднее, когда я предложил, чтобы наши носильщики работали в трикотажных джемперах, что подчеркнуло бы неформальную атмосферу, он твердо сказал: «Так мы зайдем слишком далеко!»

Иэн, как и я, не хотел, чтобы наш отель выглядел претенциозным, и мы решили, что нашим ориентиром будет непринужденная элегантность. И хотя мы старались не допускать повышения издержек, располагая достаточно скромными средствами, Иэн сумел создать в нашем отеле атмосферу доброжелательности и благополучия, неизменно демонстрируя высокий профессионализм. Это ощущалось и в том, как он встречал каждого гостя, как бы тот ни был одет, и в том, как он нанимал персонал и учил своих подчиненных быть приветливыми и расторопными. Поэтому, когда люди говорили мне: «Ты не знаешь гостиничного бизнеса» – я отвечал: «В этом нет необходимости. У меня работает тот, кто в нем разбирается».

Мы очень сдружились с Иэном. Все, что я узнал об управлении отелем, я узнал от него, хотя, экономя каждый доллар, я создавал массу помех для его работы. К примеру, я не мог понять, почему его секретарь не может одновременно выполнять обязанности телефонного оператора.

– Она все равно сидит на телефоне, – сказал я. – Почему она не может при необходимости принимать сообщения? Зачем нам второй человек?

– Прошу вас, – промолвил он, окидывая взглядом свой крохотный кабинет. – Оставьте мне хотя бы секретаря.

Мы с Иэном часто сидели здесь и беседовали, обсуждая идеи, которые могли при минимуме затрат сделать наш отель непохожим на другие. Коммерческая реклама была нам не по карману, и мы сделали ставку на кухню, рассчитывая, что, побывав в нашем обеденном зале, люди будут рассказывать о нем друзьям и знакомым, привлекая новых клиентов. В конечном итоге мы решили, что будем подавать лишь одно блюдо – ростбиф, но это будет лучший ростбиф в городе, а традиционное меню останется только в кафе. Изучив обстановку с помощью Эдди Крида, который тоже любил поесть, мы нашли в Чикаго компанию, которая продавала превосходную говядину (скот специально откармливали кукурузой).

Присматриваясь к тому, что происходит в разных отелях, я обнаружил, что в большинстве из них полотенца были такими тонкими, что вы могли хорошенько вытереться, лишь использовав две или три штуки. Мы оставляли в номерах большие банные полотенца и плотные хлопчатобумажные полотенца для рук. В отеле нашего уровня подобное было в новинку, и здесь мы оказались одними из первых.

Поскольку я рос вместе с сестрами, я изучил кое-какие женские привычки. Я знал, что они не любят мыть волосы мылом и, отправляясь в поездку, берут с собой маленькую бутылочку шампуня. Поэтому во всех номерах мы оставляли шампунь. И это тоже было нововведением. Сегодня вы не найдете ни одного отеля в мире, где в ванной нет шампуня.

Наш отель должен был вот-вот открыться, когда Мюррей, который знал толк в рекламных акциях, предложил: «Давайте устроим благотворительное мероприятие в пользу Симфонического оркестра и оперы Торонто. Когда я был Нью-Йорке, там устроили потрясающую выставку под открытым небом, куда пришли тысячи людей. У нас в Торонто сотни художников, которым негде выставить свои работы. Давайте уберем машины с автостоянки, чтобы они могли развесить там свои картины».

Мы договорились с владельцем автосалона через дорогу, который позволил нашим гостям припарковать машины на его территории, и несколько сотен художников выставили свои произведения на нашей автостоянке. Жители Торонто не видели ничего подобного, и выставка пользовалась огромным успехом. Мы устраивали ее в течение восьми лет, и каждый раз от желающих посетить ее не было отбоя. Теперь такие выставки проводятся перед зданием городского совета. Со временем они стали крупнейшими экспозициями под открытым небом в Северной Америке.

Свою лепту в кампанию, развернутую Мюрреем, внес и Эдди. Для этого он взял список клиентов магазина Creeds, который включал значительную часть социальной элиты Торонто, и пригласил их на открытие отеля. Это обеспечило нам рекламную поддержку со стороны Зены Черри, которая вела светскую хронику в Toronto Telegram, и множества именитых горожан, явившихся на церемонию открытия, что пошло на пользу не только симфоническому оркестру, опере и художникам, но и нам самим.

Отель открылся в 1961 году, и мы сделали все, чтобы это событие получило широкий резонанс, но вскоре у нас появилась еще одна возможность для рекламы. Прямо напротив нас, на другой стороне улицы, находился центральный офис Канадской радиовещательной корпорации – Canadian Broadcasting Corporation, или CBC, который сотрудники этой компании почему-то называли «Кремль». Один из ее штатных сотрудников, Элвуд Гловер, вел популярную ежедневную получасовую программу под названием «Встреча за ланчем» (Luncheon Date). Он был приятелем Мюррея, и тот предложил ему проводить беседы с гостями в нашем обеденном зале, что обеспечило бы ему реакцию и аплодисменты живой аудитории. Эта идея понравилась радиожурналисту и руководству CBC, и Гловер начал вести свои передачи, расположившись за угловым столиком в ресторане отеля, где стали появляться звезды шоу-бизнеса из Канады, США и Европы.

Программа Гловера становилась все лучше и лучше и со временем превратилась в часовое телевизионное шоу, которое одновременно транслировалось по радио. Мы выделили для него место в вестибюле, где обустроили нечто вроде кабаре, поставив сцену и столики. Ежегодно в течение тринадцати лет в программах Гловера участвовало около 2000 человек, среди которых были знаменитости театра и кино, эстрады и оперы.

Гловер был не единственным, кто явился к нам с другой стороны улицы. Сотрудники и гости CBC с удовольствием заходили к нам посидеть после рабочего дня. Вскоре после открытия отеля произошел довольно странный случай. Из здания CBC вышла молодая женщина, которая пересекла улицу и прошествовала к бассейну, где было довольно людно. Она сняла одежду и, оставшись абсолютно голой, прыгнула в воду и проплыла бассейн во всю длину туда и обратно. После этого она взяла свою одежду, пересекла внутренний двор, вышла в вестибюль – с ее тела стекали капли воды – и исчезла на другой стороне улицы.

В газете появился заголовок: «Нагая и пропавшая» (The Naked and the Fled) – аллюзия на название книги Нормана Мейлера «Нагие и мертвые» (The Naked and the Dead). Никто так и не узнал, кем была эта женщина. Наверное, ближе всех к истине были те, кто решил, что это молодая актриса, восходящая звезда. Этот случай стал для нас отличной рекламой, и несколько дней те, кто заходил к нам поужинать, зорко следили за происходящим, надеясь, что спектакль повторится.

Таким образом, наш подход к маркетингу оказался эффективнее самой дорогой рекламы. Благодаря CBC Four Seasons не только быстро завоевал широкую популярность, но и стал приносить прибыль, которая превзошла все ожидания. Начало деятельности маленькой, никому не известной компании оказалось на удивление успешным.

Глава 5

Мюррей, Эдди и Иззи

Наш второй отель был еще большей авантюрой, чем первый. Я продолжал вкладывать средства в дело, о котором, в сущности, не имел представления, ведь моим основным занятием по-прежнему было строительство жилых домов. Но еще до того, как Four Seasons стал приносить неплохую прибыль, я начал присматривать место для нового отеля.

Мюррей, Эдди и я по-прежнему собирались вместе, обсуждая идеи, связанные с отелями, но уже не так часто, как раньше. Мюррей планировал создать сеть аптек, а Эдди вплотную занялся семейным бизнесом – розничной торговлей дорогой одеждой.

Как-то раз, когда Мюррей ехал на север в новую аптеку, которую он открыл в Дон-Миллз, он увидел на углу Лесли и Эглинтон-авеню свободный участок земли с табличкой:

Он немедленно развернулся, что стоило ему штрафа за нарушение правил, и помчался назад, чтобы сообщить об этом Эдди и мне. Мы поехали туда, побродили по участку и осмотрелись: 16 акров земли, – поле и лес – по соседству с парком. На участке был небольшой холм – отличное место для отеля. Впрочем, у него были и свои недостатки: рядом пролегали железнодорожные пути, а значит, здесь грохотали поезда, а через дорогу была мусорная свалка. Единственным зданием поблизости был офис IBM.

Я отметил эти недостатки, но видел и достоинства участка, и внутренний голос подсказывал мне, что здесь нас ждет успех. Мне нравилась эта земля.

Понравилась она и Мюррею, однако Эдди не впечатлился.

– Если мы думаем о Торонто, – сказал он, – то это настоящая глушь.

– Ничего подобного, – возразил Мюррей. – Это географический центр метрополии. В радиусе пяти миль свыше тысячи предприятий. Это место не зря называют Золотой милей. Сейчас здесь тихо и безлюдно, но здесь будет кипеть жизнь.

Эдди был по-прежнему настроен скептически, и на то были свои причины. На несколько миль вокруг было пусто. Мюррей, несомненно, сильно приукрасил ситуацию, хотя то, что он говорил, вполне могло позднее оказаться правдой. И все же я интуитивно чувствовал, что этот участок просто находка, и, когда Мюррей заявил, что он знает сына Дж. Дж. Фицгиббона из компании Famous Players, который продает эту землю, я сказал ему: «Тогда действуй. Поинтересуйся, можем ли мы купить ее».

Оказалось, что Фицгиббон приобрел эту землю, чтобы построить в Торонто телевизионную станцию, но не сумел получить лицензию и был готов уступить участок нам.

Эдди по-прежнему сомневался, стоит ли овчинка выделки. «Давайте проведем маркетинговое исследование, – сказал он. – Проверим, как пойдут дела у отеля, расположенного в таком месте». И мы заказали такое исследование, вывод из которого был однозначным: надо браться за дело.

Теперь я мечтал об отеле нового типа: курорт в городской черте на 200 номеров с бассейном и внутренним двором, окруженный парком. Однако у большинства тех, с кем я говорил об этом, мои планы не вызывали особого воодушевления: они считали мою затею бесперспективной, поскольку отель будет расположен слишком далеко от города.

Я отвез на участок Розали, чтобы узнать ее мнение, которое я всегда ценил. Она, как обычно, поддержала меня. Лишь много позднее Розали призналась мне, что, когда она увидела вереницу грузовиков, тянущихся к мусорной свалке, офис IBM, который одиноко маячил неподалеку, и грохочущие поезда за участком, внутренне она приготовилась к тому, что вскоре мы лишимся своего первого дома, а ей придется устроиться на работу. Поскольку у нее на руках было трое маленьких детей и она была беременна четвертым, эта перспектива показалась ей не слишком привлекательной.

Несмотря на скептицизм Эдди, я решил не отказываться от своей затеи. С моей точки зрения, у меня была лишь одна проблема, хотя и весьма серьезная. Как построить отель на двести номеров при полном отсутствии денег?

Это не было преувеличением. Мои заработки едва покрывали растущие расходы нашей семьи. У Мюррея и Эдди не осталось свободных средств, которые они могли вложить в дело. А заимодавцы вроде Макса Таненбаума дали ясно понять, что не желают и слышать о гостиничном бизнесе. Чтобы построить отель, мне требовалась ссуда не на 70 процентов, как обычно, а на все 100. К тому же теперь задача раздобыть эти деньги целиком и полностью ложилась на мои плечи. Мюррей и Эдди не представляли, сколько потребуется средств. Они знали, что мы можем получить ипотечный кредит и банковскую ссуду, как делали раньше, и предполагали, что это покроет наши расходы в полном объеме. Они понятия не имели, с каким дефицитом средств мы столкнемся, если дела у отеля пойдут не лучшим образом (а ведь в этом случае размеры убытков были бы таковы, что я оказался бы в долгах до конца своих дней).

Я отправился в Bank of Nova Scotia и поговорил с сотрудником, который в свое время выдавал нам ссуду на Four Seasons. Он выслушал мою просьбу и покачал головой. «Это не в моей компетенции, – сказал он. – Речь идет о слишком крупной сумме. Вам придется обратиться в головной офис».

Он организовал для меня встречу с Клиффом Эшем, заместителем генерального управляющего банком, и в назначенный день я отправился к нему. Его офис имел весьма внушительные размеры: он был куда просторнее, чем все то, что я видел до сих пор.

Не тратя времени попусту, он сразу перешел к делу.

– Зачем вы пришли? Сколько вы хотите?

– Вы позволите мне рассказать о нашем проекте поподробнее? – спросил я.

– Я знаю, что вы разбираетесь в том, что делаете, – сказал он. – Чем я могу вам помочь?

Я не привык к подобному обращению и все же рассказал немного о предыстории моей затеи: что я уже сделал и что планировал делать.

– Сесил Форсайт из Great-West Life даст нам часть средств, а если дело пойдет на лад, добавит еще. Поэтому сейчас нам нужно, – произнеся эти слова, я почувствовал, что у меня перехватило дыхание, – 600 000 долларов.

Это был эквивалент 4 миллионов долларов на сегодняшний день.

Он не спросил, почему я уверен, что Great-West Life согласится вложить в проект часть своих средств. Он не поинтересовался объемами моих кредитных резервов. Тогда как, впрочем, и сейчас в Bank of Nova Scotia смотрели прежде всего на человека, и лишь потом – на балансовые отчеты. Он просто сказал:

– Хорошо.

– И это все? – спросил я.

– Это все, – подтвердил он.

Практически так же отнеслись к делу Сесил Форсайт, ипотечная компания и мои рабочие. Никто из них не сомневался, что я сумею воплотить свои планы в жизнь. Все они верили в меня.

Я поделился идеей отеля-курорта с Питером Дикинсоном, и он вновь поручил работу над моим проектом Питеру Уэббу. Уэбб спроектировал здание Y-образной формы – три этажа, двести номеров. Но с архитектурной точки зрения оно показалось мне невыразительным.

Я вновь позвонил Дикинсону и обнаружил его в больнице. Оказалось, что недавно он узнал, что у него рак, но до сих пор молчал об этом.

Я выразил ему свое сочувствие, а потом сказал, что проект Уэбба никуда не годится. «Люди будут приезжать сюда отдохнуть. Нам нужно что-то привлекательное. Нечто столь необычное, чтобы жители Торонто и соседних городов были готовы ради этого отправиться в Норт-Йорк. Кроме того, нам нужна возможность расширяться, ведь у нас 16 акров земли, на которой можно строить в будущем».

Питер знал, что я не потяну его расценки. Тем не менее он сказал: «Дайте мне время подумать». Мы были друзьями, и он просто пошел мне навстречу.

Когда Питер опять пригласил меня к себе в больницу, он открыл альбом для эскизов и показал то, что позднее превратится в отель Inn on the Park: два длинных крыла, острые выступы, напоминающие нос корабля, и шестиэтажный центральный корпус. Здание выглядело великолепно, свежо и современно.

– Это не моя идея, – сказал он. – Это придумал Фрэнк Ллойд Райт. Все построено на углах в 60 и 30 градусов. Вы сказали, что, вероятно, отель придется расширять. Эти углы дадут вам такую возможность.

– Питер, – промолвил я. – Это потрясающе.

Когда я увидел Питера Дикинсона вновь, рак уже успел сделать свое дело. Было горько видеть, как этот еще недавно крепкий и рослый человек, которому не было и 40, умирает на пике своей карьеры.

Питер Уэбб, которому он поручил доработать свою идею, сказал мне, что не может закончить проект, поскольку фирма прогорела и прекращает свою деятельность.

– Нет, Питер, – сказал я. – Не бросай это.

– О чем вы? – спросил он. – Теперь мне придется искать работу.

– Но почему бы тебе и твоим товарищам не взять дело в свои руки? Ведь вы архитекторы.

– Но у меня нет офиса, Иззи.

– Так возьми его в аренду.

И Питер Уэбб, Борис Зерафа и Рене Менкес организовали свою собственную фирму. Они сняли офис на втором этаже, смастерили импровизированные чертежные столы, уложив двери на строительные козлы, и продолжили работу над проектом нашего отеля, за что я еженедельно выплачивал им зарплату. Эти деньги помогли им преодолеть первые трудности.

К тому времени я и сам испытывал немалые трудности. Нам не хватало около миллиона долларов на строительные работы, и я начал сомневаться, что сумею убедить Сесила Форсайта увеличить наш кредит на такую огромную сумму. Но он был моей единственной надеждой, и я отправился к нему. И поскольку доходы от Four Seasons оказались выше ожидаемых, он согласился увеличить размер ссуды.

Строя наш первый отель, я думал прежде всего о наших клиентах. Чего им хочется больше всего? У меня почти не было опыта в гостиничном бизнесе, но я знал, чего хочется большинству людей – тишины в номере, крепкого сна ночью и бодрящего душа по утрам.

Решающую роль играло отсутствие шума. Помня об этом, я сделал то же самое, что и в своем первом отеле, – позаботился о том, чтобы трубы в комнатах не касались бетонных стен, а в стенах не было сквозных розеток: это позволяло обеспечить гостям тишину и покой.

Я опробовал матрасы из вспененного материала, которые только-только появились на рынке, нашел их довольно удобными и положил их во всех номерах. Я понимал, что получить удовольствие от душа можно лишь при хорошем напоре воды и удачной душевой лейке. Я пересмотрел все, что было в продаже, и нашел надежные самоочищающиеся лейки Sloan Act-O-Matic.

В проекте Уэбба, Зерафы и Менкеса были воплощены все мои мечты. Он в точности соответствовал эскизу Питера Дикинсона: шестиэтажное здание в центре, а по бокам два двухэтажных крыла оригинальной формы, обрамляющих внутренний двор с большим плавательным бассейном, отдельным бассейном для ныряния, двумя теннисными кортами, цветниками и променадом, который зимой можно было залить водой, превратив в каток. Кроме того, на территории отеля было несколько бесплатных автостоянок.

Здание отеля притягивало взгляд: натуральное дерево, камень и стекло, размашистые горизонтальные линии, контрастирующие фактуры. Оно выглядело одновременно сдержанным и роскошным, эффектным и умиротворяющим. Кроме того, проект позволял пристраивать новые номера, не нанося ущерба дизайну или ландшафту.

Это был первый заказ, выполненный компанией, известной ныне как WZMH Group, которая стала одной из ведущих архитектурных фирм Канады и имеет офисы в Далласе, Бостоне, Денвере и Нью-Йорке. В числе ее работ здания, отмеченные наградами в Голландии, Франции и Китае. Я до сих пор привлекаю ее сотрудников к реализации наших проектов.

Готовясь к открытию нового отеля, я попросил Иэна Манро подыскать другого управляющего для Four Seasons, а самому взять в свои руки бразды правления новым отелем, который мы решили назвать Inn on the Park. Я знал, что Иэн сумеет создать здесь непринужденную и в то же время изысканную атмосферу, к которой мы всегда стремились.

И вновь мы задумались о том, что позволит нам обойти конкурентов. Муниципалитет согласился перенести свалку в другое место, и теперь отель окружала живописная парковая зона. Мы выдавали напрокат велосипеды и карты окрестностей для любителей пеших походов.

Мы обсудили вопрос о курении, поскольку табачный дым нередко досаждает некурящим. «Мы могли бы выделить несколько этажей для некурящих и тем самым создать для гостей дополнительные удобства», – предложил я. Так мы и сделали, и это положило начало подобной практике во всемирном масштабе.

Мюррей, Эдди и я знали человека по имени Ллойд Персиваль, инструктора по физической подготовке в школе Don Mills Collegiate. Первопроходец по натуре, Ллойд был весьма заметной фигурой в канадском спорте. Работая тренером по легкой атлетике, он взрастил больше чемпионов, чем кто-либо другой в истории Канады. За пять лет он подготовил двух чемпионов мира, двух чемпионов Америки и 37 чемпионов Канады. Он создал популярную радиопередачу Sports College на радио CBC, которая привлекла к занятиям физкультурой и спортом около миллиона человек. Он получил звание «Мистер Фитнес», писал статьи и брошюры и неустанно пропагандировал новаторские идеи – аэробику, диеты на базе учета калорий, тренировку мышечных чувств и изометрические упражнения. Он настолько опередил свое время, что правительственные чиновники, которые занимались вопросами здравоохранения, спрашивали у него совета.

Каждое утро я занимался физическими упражнениями, чтобы поддерживать себя в форме, и знал тех, кто хотел бы присоединиться ко мне, и мы спросили Ллойда, не согласится ли он поработать в фитнес-клубе отеля. Поначалу он колебался, но в марте 1963 года на церемонии открытия отеля объявил, что в Inn on the Park начнет работать первый в мире Институт фитнеса. «Гости отеля, местные жители и предприниматели, – сказал он репортерам, – смогут поддерживать себя в хорошей физической форме, занимаясь по индивидуальным программам, разработанным на основе последних научных достижений».

Персиваль создал нам отличную рекламу на несколько лет. Однако, резко критикуя тренеров, работавших по старинке, он нажил немало врагов, которые в 1966 году обвинили его в том, что он дает спортсменам запрещенные препараты. После разбирательства дела региональное подразделение Канадского объединения спортсменов-непрофессионалов (Amateur Athletes Union) в Центральной Онтарио приняло решение о том, что Персиваль вправе вести тренерскую работу. Однако предъявленные обвинения не были сняты, и подразделение обратилось за поддержкой к президенту AAU, но тот отклонил жалобу. Тогда Персиваль возбудил иск против регистрационного комитета в верховном суде Онтарио, обвинив его членов в распространении клеветнической информации.

В статье «Спортсмены и лекарственные препараты: Ллойд Персиваль против Крозерса, 1966 год» (Athletes and Pills: Lloyd Percival and the Crothers Controversy of 1966) Джон Смарт писал, что сведения об исходе этого дела неоднозначны. В конечном итоге дело было урегулировано без судебного разбирательства на основании ряда свидетельских показаний. По-видимому, договаривающиеся стороны обязались не разглашать условия урегулирования. Большинство комментаторов предполагали, что Персиваль был реабилитирован. Мне было очень жаль его, но все, что я мог сделать, – это выразить ему свое сочувствие. Когда ты слишком сильно опережаешь свое время, твой путь тернист, и нужно иметь твердый характер, чтобы справиться с этим.

Перебравшись в Inn on the Park, Ллойд любил повторять, что наш тренажерный зал – единственный в Канаде, где ковролином покрыта вся площадь пола, и называл меня «мой щедрый лендлорд». Его теория фитнеса представлялась мне весьма убедительной: Ллойд уделял основное внимание не наращиванию силы и скорости, а координации движений, он считал, что все тело должно работать, как винтовая пружина. Меня он записал на программу круговой тренировки. Первый круг, который включал около десятка упражнений, надо было выполнять в максимальном темпе. Научившись выполнять их за шесть с половиной минут, что было для меня пределом, я перешел ко второму кругу, который занимал чуть менее десяти минут, а затем к третьему, на который у меня уходило как минимум 19 минут. Этот метод помог мне достичь пика физической подготовки и даже теперь позволяет оценить, в какой я форме.

Еще одно упражнение состояло в том, чтобы быстро взбираться и спускаться по перфорированной стене с утяжелителями на талии, подтягиваясь одной рукой, – упражнение, которое требует одновременно силы и координации, что соответствует принципам работы человеческого тела.

У Ллойда был своеобразный взгляд на традиционные методы лечения. Он считал, что сломанную руку или ногу не следует помещать в гипс, поскольку из-за этого атрофируются мускулы. Однажды, сломав лодыжку во время катания на лыжах в Европе, я не позволил доктору наложить гипс и последовал совету Ллойда, ограничившись повязкой на месте перелома. «Используйте ногу в меру своих сил, – сказал Ллойд. – Человеческий организм защищает себя с помощью болевого порога». И он оказался прав. Моя лодыжка зажила в точном соответствии с его прогнозами.

От него я услышал еще одну любопытную вещь. Он считал, что тот, кто всю жизнь поддерживает себя в физической и интеллектуальной форме, никогда не утратит полового влечения. Разве можно дать лучший совет тридцатидвухлетнему мужчине, который всегда загружен делами? Теперь я могу подтвердить на личном опыте: он знал, о чем говорит.

Сегодня взгляды Персиваля распространены повсеместно. Никому и в голову не приходит планировать создание отеля, где нет фитнес-центра или оздоровительного клуба. Но благодаря Ллойду Персивалю, который позднее умер от рака легких из-за курения, отель Inn on the Park стал первым, и это было еще одним новым словом в гостиничном бизнесе.

Поскольку свободная продажа крепких спиртных напитков была запрещена, мы построили большую пивную, которую позднее сменил дансинг, где можно было выпить и потанцевать под музыкальные записи: эту идею Эдди позаимствовал во Франции. Это был еще одно крупное достижение (я имею в виду число желающих потанцевать, а не потраченные ими средства).

Наш отель занимался ресторанным обслуживанием отдыхающих, но запрет на продажу алкоголя не позволял нам подавать коктейли, что ощутимо снижало нашу рентабельность. Однако Фред Айзен, муж моей сестры Беатрис и партнер Max Sharp & Son, имел связи в муниципалитете и сумел вместе со своими коллегами организовать референдум, который положил конец запрету на продажу спиртных напитков в Норт-Йорке.

Хотя дансинг пользовался огромной популярностью, он практически не приносил прибыли, и мы решили закрыть его. Вместо него в том же помещении был открыт клуб Cafe de l’Auberge, где можно было поужинать и потанцевать. По совету Эдди Крида мы пригласили группу, исполняющую латиноамериканскую музыку – в ту пору она превратилась в повальное увлечение, – и стали подавать лучшую еду в городе. Вскоре Cafe приобрело широкую известность: сюда приходило поужинать и потанцевать так много людей, что столики иногда заказывали за пару месяцев.

Когда население стало активно перебираться в пригороды, в Норт-Йорке началось массовое строительство жилых домов. Здесь оживилась торговля, а организаторам деловых встреч нравился расположенный по соседству фешенебельный отель, расположенный вдали от городской суеты. Жители Торонто и соседних городов, в основном Буффало и Детройта, были рады, что неподалеку появилось место для отдыха, и рядом с Inn on the Park все чаще останавливались туристические автобусы. Когда один из ресторанов Йорквилла был назван Inn on the Parking Lot, я понял, что мы вошли в моду.

Отель добился такого успеха, что Сесил Форсайт, который финансировал наши проекты, поздравил меня, судя по всему, абсолютно не сомневаясь, что в дальнейшем мы будем брать новые и новые вершины, не зная спадов и разочарований. Однако на деле это оказалось весьма далеко от истины.

Глава 6

Лондон

Начался 1963 год. Теперь, когда наша компания имела в своем распоряжении два преуспевающих отеля, мы с Розали решили отправиться в грандиозное путешествие и провести месяц в Европе. В сущности, это был наш первый настоящий отпуск спустя восемь лет после медового месяца. Мы запланировали обычный маршрут: Лондон, Париж, Рим и, конечно, Израиль: ведь мы евреи, и в этой стране у нас было много родственников. Нам очень хотелось увидеть своими глазами отели, которые славились на весь мир, но наш бюджет был ограничен, и мы решили, что будем чередовать фешенебельные отели с самыми дешевыми гостиницами, не связываясь с теми, которые представляют собой нечто среднее.

В Лондоне мы остановились в Dorchester, который превзошел все мои ожидания, поразив меня до глубины души. В Париже мы решили шикануть и взяли номер в отеле George V, который до такой степени впечатлил нас роскошью и высочайшим уровнем сервиса, что там мы почти не спали, чтобы не тратить зря драгоценное время.

Побывав в Италии и Израиле, мы вернулись в Торонто. Я работал в своем новом маленьком офисе в Inn on the Park, когда ко мне заглянул мой знакомый, англичанин из Лондона, который тоже занимался строительством. Я рассказал ему, что недавно вернулся из Лондона, и поделился впечатлениями от Dorchester.

– Этот отель – сама элегантность, – заметил я.

– Любопытно, – сказал он. – Этот отель принадлежит моей компании.

Он пояснил, что работает в Robert McAlpine Company, которой принадлежит крупная строительная фирма и множество объектов недвижимости.

Я удивился такому совпадению и полушутя сказал, что, когда его руководству вздумается построить отель, который превзойдет Dorchester, я готов взяться за эту работу. Бросив эту фразу, я тут же забыл о ней. Однако мой собеседник, по-видимому, воспринял ее всерьез, поскольку через несколько недель он позвонил мне и сказал:

– Мистер Шарп, мое начальство заинтересовалось вашим предложением построить отель. Около десяти лет мы работаем над одним проектом в Лондоне, но пока нам не удалось сдвинуть дело с мертвой точки. Если вы заинтересованы…

Я не верил своим ушам. Впрочем, возможно, на него произвел впечатление Inn on the Park.

– Ну конечно, – ответил я. – Я с радостью прилечу в Лондон, чтобы обсудить это.

И я отправился в Лондон.

Там представители компании объяснили мне, что у них есть участок земли в центре города, на котором они хотят построить отель на 320 номеров средней ценовой категории.

– Я готов сотрудничать с вами, – сказал я. – Но я хочу построить отель класса люкс, что-то вроде Dorchester.

– В Лондоне слишком много отелей такого уровня, – сказали они. – Здесь есть Connaught, Claridge’s, Ritz, Savoy и Grosvenor House. Даже если мы сумеем построить нечто столь же грандиозное, едва ли такой отель будет приносить прибыль.

Мы расстались друзьями, но не пришли к решению по поводу строительства, и я опять выбросил эту историю из головы.

Несколько месяцев спустя мне позвонил из-за границы человек по имени Джеральд Гловер. С приятным британским акцентом он сказал, что работает в компании McAlpine, и спросил, не хочу ли я приехать в Лондон, чтобы поговорить с ним.

– Да, сэр, – сказал я, – я приеду.

Думаю, что голос выдавал мои чувства – а я уже сгорал от нетерпения.

Мы договорились о встрече, и, вылетев вечером, из-за разницы во времени я прибыл в Лондон рано утром.

Мы встретились за ланчем в здании клуба, построенном в XVIII веке. Просторное помещение было обшито деревянными панелями. Гловер оказался осанистым, элегантно одетым джентльменом лет 60 с безукоризненными манерами. Ланч длился два часа, после чего мы продолжили беседу у него в офисе.

Гловер был адвокатом и имел частную практику. Но как я узнал позднее, он был доверенным лицом McAlpine, вел от имени компании переговоры о коммерческих сделках и осуществлял надзор за многими объектами недвижимости из ее обширных активов. Он оказался умным и обаятельным человеком, хотя меня несколько обескураживало то обстоятельство, что, судя по всему, ему было интереснее поближе познакомиться со мной, чем обсуждать деловые вопросы. На следующий день я улетел домой, а наши переговоры между тем не продвинулись ни на шаг.

В течение следующих четырех лет я неоднократно летал в Лондон, но этот сценарий повторялся вновь и вновь, и, вернувшись в Торонто, я каждый раз говорил Мюррею и Эдди, что, похоже, нам не удастся прийти к чему-то определенному: McAlpine попросту не хотела принимать решение. Но поскольку мне ни разу не сказали «нет», я продолжал летать в Лондон, и каждый раз, когда Гловер звонил мне, я отвечал: «Мы по-прежнему готовы к сотрудничеству».

Камнем преткновения в ходе переговоров оставался вопрос о том, какой отель мы намерены строить. На одной из встреч с Гловером я объяснил, почему фешенебельный отель имеет хорошие перспективы:

– Когда сегодня утром я ехал по городу, на улицах было полно народу. Толпы людей растекались во всех направлениях. За один день в Лондон приезжает больше людей, чем в Торонто за целый год. Что хочет увидеть американец, отправляясь в Европу? Лондон, Париж, Рим. Сегодня Лондон – это один из самых удивительных городов мира, что-то вроде Нью-Йорка в сороковые годы. Теперь, когда деловая активность возобновляется, люди, и в первую очередь крупные предприниматели, станут путешествовать еще больше, а значит, число тех, кто привык останавливаться в пятизвездочных отелях, будет расти.

И я вновь предложил Гловеру построить роскошный отель на 230 номеров вместо отеля среднего уровня на 320 номеров, который хотела строить McAlpine.

– При существующей конкуренции нам придется нелегко, – сказал Гловер, – мои клиенты не пойдут на такой риск.

– Я убежден, что здесь нет ни малейшего риска, – сказал я, – и готов платить за аренду 230 номеров столько же, сколько ваша компания рассчитывает получать от 320.

Но по-видимому, мои доводы были бессмысленны, поскольку все исследования, проведенные экспертами и консультантами компании, говорили о том, что Лондону не нужен еще один фешенебельный отель. И я вновь улетел домой ни с чем.

Вскоре Гловер позвонил вновь:

– Я хочу, чтобы вы приехали и отобедали со мной и моими друзьями.

– Вы предлагаете мне пересечь океан ради того, чтобы пообедать? – удивился я, хотя именно этим я занимался уже несколько лет.

– Прежде чем наши отношения перейдут в деловую плоскость, мне бы хотелось познакомить вас со своими друзьями.

– Вашими друзьями? – переспросил я.

– Да. С герцогом Вестминстерским и его советниками.

– Я приеду, – сказал я.

В назначенное время я прибыл в Лондон, взволнованный предстоящей встречей. Ровно в 11.45 меня забрали из отеля и отвезли в частный клуб. Здесь собралось 18 человек. Были поданы коктейли, а затем ланч, во время которого этикет, судя по всему, не позволял обсуждать деловые вопросы, чтобы бизнес не мешал пищеварению.

После еды все удобно устроились в креслах, чтобы насладиться портвейном и сигарами. После довольно длительной паузы один из советников герцога повернулся ко мне и сказал:

– Мистер Шарп, я знаю, что вы приглашены сюда в качестве нашего гостя. Но поскольку всем нам очень интересно, что происходит в Канаде, не могли бы вы поделиться с нами своими взглядами на текущие события.

Он предложил обсудить одну из трех тем – канадского премьер-министра Пьера Трюдо, канадское правительство или ряд сложных экономических вопросов.

Я был ошарашен. Будучи не готовым к тому, что меня попросят высказаться на подобные темы, я внезапно оказался в центре внимания. А поскольку не слишком интересовался политикой, мне пришлось выпутываться из ситуации, призвав на помощь всю свою находчивость: я старался скорее уйти от темы, чем раскрыть ее. Позднее, попытавшись вспомнить, о чем я говорил, я обнаружил, что это начисто стерлось у меня из памяти.

Но я помнил, что сказал Гловеру, когда мы возвращались в отель:

– Джеральд, – теперь мы называли друг друга по имени, – почему вы поставили меня в неловкое положение, не предупредив, о чем пойдет речь? Неужели вы не понимаете, что я мог опозорить вас? Это ваши друзья, и, хотя я едва ли увижу их вновь, вы собираетесь заниматься со мной бизнесом, а значит, это могло отразиться и на вашей репутации.

– Мой дорогой мальчик, – сказал Джеральд, который с недавних пор обращался ко мне именно так, – предупреждать о подобных вещах не принято, – и, тепло улыбнувшись, добавил: – Я ничуть не сомневался, что мне не придется тебя стыдиться. И я могу лишь гордиться тем, как ты держался сегодня.

Эта поездка явно отличалась от прочих, но, как и они, не дала осязаемых результатов. Гловер продолжал звонить мне и приглашать к себе в гости, и я принимал его приглашения, думая о том, покрою ли я когда-нибудь свои расходы.

Это продолжалось еще полгода или больше, но, по моим ощущениям, ничего не изменилось, кроме наших отношений с Гловером. Теперь они были похожи на мои отношения с Сесилом Форсайтом – что-то вроде дружеской связи между отцом и сыном, которую я очень ценил, поскольку Джеральд был умным и обаятельным человеком.

Но однажды он позвонил и обратился ко мне с весьма необычной просьбой. «Мой дорогой мальчик, мы будем очень рады, если ты приедешь к нам вместе с женой. Мы хотели бы познакомиться с ней».

И мы с Розали полетели в Лондон. Я был рад, что она со мной. Это не только скрашивало мне поездку. С ней я чувствовал себя куда увереннее, поскольку моя жена чрезвычайно интересный человек. Она без труда удерживает в памяти массу информации, почерпнутой из книг и от других людей, а ее творческий подход ко всему на свете не перестает восхищать меня. Но на тот момент главным для меня было то, что она умеет великолепно вести беседу, и сидеть с ней за одним столом – одно удовольствие.

На сей раз мы были приглашены на званый ужин в дом Джеральда Гловера, где присутствовало около десятка британских бизнесменов. Стол был сервирован по высшему разряду: три ножа, три вилки, три ложки – до сих пор нам не приходилось сталкиваться с подобными формальностями. Однако мы, хотя и не без труда, выдержали это испытание и, надеюсь, наделали при этом не слишком много ошибок, а присутствие Розали и ее беседа с моими сотрапезниками сделали атмосферу за столом куда более непринужденной.

После ужина мы перешли в гостиную, где, как обычно, всем предложили портвейн и сигары.

– Сигару, мистер Шарп?

– Нет, спасибо, – ответил я.

– Миссис Шарп?

– Да, благодарю, – сказала Розали и взяла сигару.

Я взглянул на нее вытаращенными глазами. Она никогда не курила, даже сигареты. Почему, когда на карту была поставлена самая важная сделка в моей жизни, она совершила такую оплошность?

Разумеется, никто в комнате и глазом не моргнул: англичане неизменно учтивы, что бы ни происходило вокруг. Но мои надежды пройти этот экзамен испарились, когда Розали протянула свою сигару официанту, чтобы тот обрезал ее. Но когда он хотел помочь ей прикурить, она убрала ее к себе в сумочку со словами: «Нет, спасибо, пожалуй, я приберегу ее на потом».

Все в комнате расхохотались, даже я, хотя я смеялся скорее от облегчения, нежели оценив забавную ситуацию. Розали же просто была сама собой, и весьма практичные англичане оценили ее естественность и умение превратить происходящее в шутку.

Этот эпизод завершил четыре года моих полетов в Лондон. Все мои встречи с Гловером служили одной-единственной цели, которая имела мало общего с обсуждаемым проектом. В McAlpine хотели получить исчерпывающее представление о человеке, с которым они имеют дело, прежде чем устанавливать деловые отношения на длительный срок.

Вскоре мы заключили сделку. Компания McAlpine согласилась на строительство отеля на 230 номеров лишь потому, что я обязался компенсировать прибыль, которую приносили бы дополнительные 90 номеров. Они по-прежнему считали, что я не понимаю, что делаю. Они называли меня «сумасшедшим канадцем» и говорили, что я разорюсь.

Я поддерживал связь с Фредом Мино, генеральным директором консалтинговой фирмы Horwath and Horwath, с которым Эдди, Мюррей и я познакомились на выставке в Нью-Йорке. Его компания специализировалась на гостиничном бизнесе, и я попросил Фреда провести для нас маркетинговое исследование.

Это исследование тоже показало, что я ошибаюсь. Его результаты говорили о том, что пять пятизвездочных отелей Лондона не оставляют места для еще одного, тем более никому не известного.

И все же это не переубедило меня. Я помнил, как все, кто мало-мальски разбирался в этом вопросе в Торонто, прочили нашим отелям разорение. А теперь мы собирались строить не на городской окраине, а в центре Лондона, на Парк-лейн и Пикадилли, рядом с великолепным парком, – лучшего места нельзя было и придумать. Лондон рос, экономика бурно развивалась, люди все больше путешествовали, и я не видел причин, по которым пятизвездочный отель в таком месте должен был потерпеть неудачу.

При этом я рассчитывал, что значительную часть наших клиентов будут составлять бизнесмены и туристы из Северной Америки, и не сомневался, что знаю их вкусы и склонности лучше, чем владельцы лондонских отелей. Поэтому мы подписали договор об аренде за 210 тысяч фунтов в год на 84 года, условия которого должны были пересматриваться раз в 21 год. Кроме того, я попросил представителей McAlpine, чтобы мне позволили привлечь к работе над проектом собственного архитектора.

Они согласились, и я позвонил Питеру Уэббу, который прислал мне Робина Кларка. Длинноволосый, с серьгами в ушах, Робин выглядел форменным бунтовщиком, но он был блестящим проектировщиком, и немолодой архитектор McAlpine Майкл Розенауэр, очень разумный и чуткий человек, без труда сработался с ним, и они вместе создали превосходный проект отеля с внушительной парадной лестницей и просторными номерами с балконами. Здание было эффектным и в то же время функциональным.

Я работал с ними в течение двух лет, обсуждая любое внесение изменений с McAlpine, поскольку старался экономить каждый доллар. А поскольку я изучал строительное дело с азов и умел работать не только головой, но и руками, я старался не допускать внесения изменений, которые привели бы к ненужным расходам.

При этом оказалось, что планы здания не включают систему кондиционирования воздуха.

– Она вам не понадобится, – сказали мне. – Ну разве что пару раз в году летом.

– Нам обязательно нужны кондиционеры, – сказал я. – Клиенты из Северной Америки привыкли к ним.

Это было дорогостоящее дополнение, но, с моей точки зрения, абсолютно необходимое. Я считал, что главное условие успеха – оправдывать ожидания клиентов.

Учет таких затрат вел Крис Уоллис. Он возглавлял подразделение McAlpine, которое составляло сметы на строительные работы, поэтому любое изменение обсуждалось с Крисом. Когда я хотел заменить обычные входные двери на двери-вертушки, чтобы зимой холодный воздух не просачивался внутрь, я спросил у него, сколько это будет стоить.

Крис просмотрел чертежи и назвал цену.

– Это слишком дорого, – сказал я. – Забудьте. Оставим все как есть.

Я знал, что, если мы поставим обычные двери, вход будет выглядеть ничуть не хуже, и в отличие от ситуации с кондиционерами это решение не угрожало тем, что мы обманем ожидания клиентов.

Оформлять интерьеры отеля я опять поручил Тому Ли. И вновь Том проделал потрясающую работу. Он увлекался историей и создал на втором этаже полдюжины тематических номеров люкс, в том числе номер Наполеона Бонапарта в красно-синей гамме, украшенный живописными полотнами, номер адмирала Нельсона в георгианском стиле с портретом его возлюбленной Эммы леди Гамильтон и номер лорда Гамильтона в стиле эпохи Второй французской империи.

Мебель в остальных номерах была принципиально новой. Напротив кровати стоял туалетный столик с зеркалом, а рядом с ним – шкаф с выдвижными ящиками и отсеком для телевизора. Позднее такие тумбы-шкафы, где выключенный телевизор можно было закрыть специальными дверцами, появились в большинстве отелей, однако с появлением ЖК-телевизоров с плоским экраном они стали менее актуальны. У нашей мебели была и еще одна отличительная особенность: это была дорогая мебель в классическом стиле, которой обставляют жилые дома. И хотя мы не рассчитывали на ее долговечность, в лондонском отеле она прослужила 38 лет. Сейчас этот отель закрылся на реконструкцию.

Я считаю, что для фешенебельного отеля нет ничего важнее удобной кровати. Поездки бывают очень утомительными, особенно для американцев, которые летят в Лондон ночным рейсом. Они почти не спят в самолете и обычно прилетают смертельно уставшими. В номерах нашего первого отеля мы положили матрасы из вспененного материала, лучшее, что было на тот момент, однако я продолжал поиски самого удобного матраса на свете, и время от времени мне присылали образцы новинок для оценки. В конце концов я нашел подходящие кровати в Германии, и мы закупили их для нашего лондонского отеля. Мы были первой компанией, которая придавала такое значение кроватям, и с тех пор многие сети отелей последовали нашему примеру.

Кровати, которые мы выбрали, стоили недешево, и это потребовало от нас дополнительных расходов, помимо списка тех, что представил мне Крис Уоллис после утверждения всех внесенных в проект изменений. Заглянув в этот список, я увидел, что он включает и дверь-вертушку.

– Что это? – спросил я. – Мы не меняли входную дверь. Вы хотите, чтобы я все же изменил ее и включили ее цену в счет?

– Да, – сказал Крис, – но вы должны понять, что это наше решение.

Изложив свои доводы, он фактически заставил меня поверить, что я сам решил поменять двери и должен заплатить за это. Даже ошибаясь, Крис излагал свою точку зрения так убедительно, что вы скорее усомнились бы в себе самом, нежели в его правоте.

Мы окончательно обговорили список, еще раз обсудив затраты на каждое изменение. Теперь итоговая сумма составляла 700 тысяч фунтов (13 миллионов долларов по курсу сегодняшнего дня). За вопросы финансирования отвечал Гловер.

– Каким образом ты раздобудешь средства? – спросил он, зная, что у меня нет таких денег.

– Чтобы договориться о финансировании, мне нужно время, – сказал я. – Вы дадите мне полгода?

Я понятия не имел, откуда взять такую огромную сумму.

– Я могу немного помочь тебе, – сказал Гловер. – Если я внесу изменения в договор об аренде, который мы подписали, и его условия будут пересматриваться не раз в 21 год, а раз в 14 лет, это позволит тебе сэкономить изрядную сумму денег. Впрочем, я не советую тебе идти на это. Для тебя это будет не слишком выгодной сделкой.

Я обдумал его предложение.

– Возможно, это не самые выгодные для меня условия, – сказал я, – но если это позволит снизить сумму, которую я вам должен, я приму их.

– Хорошо, – сказал он. – Ты просил дать тебе полгода. Я даю тебе год. Постарайся не остаться у меня в долгу.

Я надеялся, что мне это удастся.

Официальное открытие лондонского отеля Inn on the Park в январе 1970 года стало благотворительным мероприятием в пользу Красного Креста, организации, к которой компания McAlpine питала самые теплые чувства. Дата церемонии была назначена заранее, но, когда до открытия оставалось совсем немного, я заметил, что широкая балка, разделяющая двухэтажное окно, визуально разбивает надвое нашу парадную лестницу, главное украшение отеля. Я позвал архитектора и сказал:

– Эта горизонтальная балка приходится прямо на середину лестницы. Она отлично смотрится снаружи, но такое окно мешает оценить красоту лестницы.

– На самом деле эта балка не так уж важна, – ответил он.

– Тогда давайте уберем ее, – предложил я.

И хотя рабочие уже собрались устанавливать окно, я приказал им демонтировать балку.

Представитель McAlpine, который отвечал за строительство здания, пришел в ужас:

– Вы сошли с ума? Вы торопите нас подготовить здание к открытию, а сами вносите такие изменения!

– Это не помешает нам открыть отель в срок, – сказал я, и мы вытащили балку.

Это не затормозило процесс строительства, но дело все равно подвигалось медленно. Я отправился к главе компании, первому лицу в McAlpine.

– Лорд Эдвин, – сказал я, – вы назначили дату открытия отеля и пригласили на церемонию Ее королевское высочество принцессу Александру. Приглашения разосланы. Но если строительство будет продолжаться теми же темпами, что и сейчас, мы не уложимся в назначенный срок. Все мы окажемся в очень неловком положении.

– Не волнуйтесь об этом, – сказал он. – Готовьтесь к открытию. Если, чтобы закончить вовремя, вам понадобится тысяча человек, я пришлю их. Отель откроется в назначенный день.

Он сдержал свое слово и прислал нам тысячу человек, чтобы мы могли закончить работу. Помощников было так много, что в день открытия к зданию отеля было попросту не пробиться из-за скопления грузовиков и рабочих, которые сновали вокруг. Это был настоящий сумасшедший дом.

Церемония открытия должна была начаться в шесть часов. После полудня я собрал всех, кто отвечал за работу, и сказал:

– После четырех я попрошу вас уйти. Здесь не должно быть людей в строительных касках.

К назначенному времени они закончили свои дела и ушли. Мы украсили вестибюль цветами и включили музыку. В шесть часов прибыла принцесса Александра со своей свитой и гостями, и в вестибюле, сияющем полированным ореховым деревом и дорогим мрамором, началась торжественная церемония. У McAlpine были возможности сделать наше открытие заметным событием.

Теперь было важно, как к нам отнесутся потенциальные клиенты. Надзор за всеми тремя отелями осуществлял Иэн Манро. Он знал не только вкусы жителей Лондона, но и предпочтения американцев и обучал сотрудников отеля удовлетворять таких клиентов, которые привыкли к роскоши без формальностей и обслуживанию без классовых различий. И хотя ни в одном из пятизвездочных отелей Лондона не подавали еду после 10 вечера, Иэн позаботился о том, чтобы наши гости могли утолить голод в любое время дня и ночи. Кроме того, они могли в любой момент почистить обувь или отутюжить одежду. Внимательный и заботливый персонал отеля был всегда готов удовлетворить запросы самых взыскательных клиентов.

В первый же год наш отель получил звание «Европейский отель года». За первые десять лет работы он завоевал этот титул дважды и получил ряд других наград – подобным до сих пор не мог похвастаться ни один отель. Его заполняемость всегда была самой высокой в городе, и он до сих пор остается одним из самых популярных отелей Лондона.

Вскоре после открытия отеля Крис Уоллис спросил меня, могу ли я взять его на работу.

– К сожалению, нет, – ответил я. – Ваша компания – мой партнер.

– Я ухожу из McAlpine и собираюсь эмигрировать в Канаду.

Крис работал в McAlpine давно, и его перспективы в компании были самыми радужными: ему была обеспечена должность в высшем руководстве.

– Почему вы уезжаете?

– Потому что эта компания распланировала всю мою жизнь. Они уже знают, что я буду делать в 35, в 40, в 45. Так заведено в Великобритании.

– Я считаю, что вы чрезвычайно одаренный человек, Крис. Я уверен, что вы легко найдете работу. Но я не могу взять вас к себе. Я связан с вашей компанией партнерскими отношениями.

Крис действительно эмигрировал в Канаду, и позднее я нашел ему работу у архитектора Джона Б. Паркина.

Успех в Лондоне позволил мне вернуть долг Гловеру, который стал моим надежным другом. Когда у нас с Розали появлялось свободное время в Англии, мы навещали его и его жену Сью в Лондоне или ехали в их загородное имение в Пайтчли. Сэр Джеральд напоминал местного сквайра, а его дом походил на величественный феодальный замок. Однажды, стоя у входа в дом, я посмотрел на газон, покрытый густой сочной травой, и спросил:

– Как вам удается поддерживать газон в таком идеальном состоянии?

– Мой дорогой мальчик, это несложно, – ответил он. – Достаточно еженедельно подстригать траву на протяжении 300 лет.

Джеральд и Сью тоже приезжали к нам в Торонто. Однажды мы взяли их на вечеринку, которую устроили у себя на ферме Мюррей и Марвелл Коффлер. Там Гловер был шокирован, увидев, как люди едят кукурузные початки.

– В Англии, – сказал он, – кукурузу используют только как корм для лошадей.

Внешне Гловер был настоящей пародией на дородного, немного высокомерного англичанина: брюки, натянутые почти до груди, и сильнейший британский акцент, из-за которого порой было трудно различать слова. Но он сыграл в моей жизни огромную роль, и его общество всегда доставляло мне величайшее наслаждение.

Через несколько лет после открытия отеля в Лондоне я спросил его:

– Джеральд, как вы могли доверить мне столь важный проект, зная, что, если дело сорвется, я не смогу выполнить свои обязательства?

– Мой дорогой мальчик, – сказал он, – с годами ты начинаешь разбираться в людях. Ты начинаешь верить в них и доверять им.

Главным в наших отношениях был не бизнес как таковой. Их основой было доверие. Я всегда придавал этому большое значение, однако не слишком часто задумывался об этом. Но с тех пор при заключении любой сделки я в первую очередь вспоминал о вере в людей и доверии к ним.

Глава 7

ITT Sheraton

Чтобы завоевать доверие McAlpine с помощью Гловера, мне понадобилось четыре года, и еще два года ушло на то, чтобы построить отель в Лондоне. Большую часть этого времени я активно занимался еще одним проектом, который теперь кажется мне почти безумным. Я до сих пор не понимаю, как у меня хватило духу замахнуться на строительство в Торонто отеля, который был в пять раз больше нашего отеля в Лондоне.

В 1965 году в Торонто было построено новое здание муниципалитета по проекту финского архитектора Вильо Ревела. Его решение было столь оригинальным, что затмило 500 других работ, представленных на конкурс. Городские власти экспроприировали обширный земельный участок по соседству, где ранее находился китайский квартал, и объявили тендер для желающих построить на этом месте отель, который должен был составить единый архитектурный ансамбль с новым зданием муниципалитета.

Этот отель должен был стать одним из крупнейших в мире, и я не знаю, почему решил, что справлюсь с этой задачей. Для реализации такого проекта у меня не было ни опыта, ни средств.

Тендер на строительство был международным, предложения были разосланы на семи языках. Участие в этом конкурсе было достаточно дерзким шагом, и все же я попросил архитектора Джона Б. Паркина разработать эскизный проект и подготовить презентацию. По его замыслу, отель должен был состоять из двух корпусов – тридцатиэтажного здания для участников съездов и конференций и семиэтажного для состоятельных клиентов, главным образом крупных предпринимателей. Корпуса имели единый вестибюль, а общее число номеров составляло 1600. Кроме того, план предусматривал просторный внутренний двор с бассейнами и садом. Но хотя наш проект вызвал всеобщее восхищение, нам не удалось выиграть конкурс, что было неудивительно.

Однако оказалось, что победитель конкурса не в состоянии найти нужные средства, и у меня вновь появился шанс на победу, при этом у меня тоже не было средств, а надежда раздобыть деньги у тех, кто оказывал мне финансовую поддержку ранее, была весьма призрачной. Все попытки найти того, кто согласится финансировать строительство, оказывались безрезультатными. По моей просьбе Сесил Форсайт собрал группу потенциальных инвесторов и банкиров, чтобы они могли взглянуть на макет нашего отеля, представленный в помещении Inn on the Park. Приглашенные явились на встречу, с интересом осмотрели макет, выразили свое восхищение, выслушали мою речь, однако ни один из них не согласился вложить средства в строительство отеля или выделить мне ссуду.

– Оставь это, Иззи, – сказал Сесил. – Ты хочешь прыгнуть выше головы. Это не твоя весовая категория.

Я понимал, что он прав, но не желал смириться с этим. Однажды вечером, размявшись в тренажерном зале Inn on the Park, я блаженствовал в сауне, и там мой взгляд упал на старый журнал Time с фотографией Гарольда Дженина на обложке.

В то время Дженин, один из крупнейших авторитетов в сфере бизнеса, возглавлял ITT, огромный конгломерат, в состав которого входило около полусотни различных компаний. Я с любопытством пробежал статью глазами. Там было написано, что Дженин планирует заняться гостиничным бизнесом. После неудачной попытки купить сеть отелей Holiday Inn он намеревался приобрести Sheraton Hotel Company.

Я позвонил в ITT, и мне ответил кто-то из рядовых сотрудников.

– Если Time пишет правду и вы планируете приобрести Sheraton, – сказал я, – я могу обеспечить ITT возможность построить крупнейший отель в сети Sheraton.

Я обрисовал ситуацию в Торонто и сказал, что мы получили право на реализацию проекта, но нам не под силу построить отель стоимостью в 100 миллионов. Не заинтересует ли Дженина такая возможность?

Мой собеседник соединил меня с кем-то из менеджеров, и тот сказал:

– Ваше предложение заинтересовало нас. Приезжайте, мы все обсудим.

Я вылетел в Нью-Йорк. Здание ITT с бесчисленными офисами выглядело весьма внушительно. Я представился кому-то из рядовых сотрудников, после чего меня проводили к Клоду Феннигеру, который представлял высшее руководство. Он сказал, что постарается устроить мне встречу с человеком, отвечающим за отели.

Через некоторое время я вернулся в штаб-квартиру ITT, чтобы изложить свое предложение Говарду Миллеру, другому топ-менеджеру; он отвечал за компанию Avis, которая занималась прокатом автомобилей, и ряд других предприятий, а теперь еще и за гостиничный бизнес.

– Мне кажется, это неплохая идея, – сказал он. – Сейчас мы как раз занимаемся покупкой Sheraton. Обсудите это с представителями Sheraton в Бостоне. Они будут управлять этими отелями под моим руководством. Узнайте, интересует ли их это.

И вместе с Мюрреем и Эдди я отправился в Бостон, чтобы встретиться с главным финансовым директором Sheraton Диком Бунайзером и группой опытных руководителей, отлично разбирающихся в гостиничном бизнесе.

– Кто вы, друзья? – спросил Бунайзер.

– Я владелец аптекарского магазина, – сказал Мюррей.

– Я торговец мехами, – сказал Эдди.

– Я строитель, – сказал я.

По его лицу пробежала тень сомнения. Я добавил:

– Но кроме этого, мы занимаемся и гостиничным бизнесом. Вот то, что мы сделали на сегодняшний день.

Я показал ему рекламные проспекты Inn on the Park и Four Seasons Motor Hotel, назвал кое-какие показатели работы наших отелей, рассказал об отношениях с конкурентами, о нашей концепции и о том, как сделать новый отель флагманом сети Sheraton.

Бунайзер обернулся к своим коллегам, которые слушали нашу беседу, и сказал:

– Если вы добились таких показателей, речь идет о чрезвычайно успешной компании.

На первом этапе наше знакомство с представителями Sheraton ограничилось этой встречей, на которой мы чувствовали себя немного неловко. Наши отношения продолжились лишь после того, как вопросы финансирования были улажены.

Теперь мне предстояло убедить представителей ITT в перспективности сделки. Группа из десяти руководителей прибыла в Торонто на частном самолете. Взяв напрокат два лимузина, мы встретили их в аэропорту и через весь город повезли на север в Four Seasons Motor Hotel, по дороге показывая дома, которые строила наша компания. Отель не только выглядел весьма привлекательно, но и был полон гостей, и визит прошел чрезвычайно удачно.

Затем мы продемонстрировали представителям ITT Inn on the Park, макет будущего отеля и эскизы его интерьеров, созданные Томом Ли. Судя по всему, проект и наши отели произвели на наших гостей должное впечатление, поскольку вскоре меня вновь пригласили в Нью-Йорк, чтобы обсудить сделку.

Вместе с Полом Генри, нашим адвокатом, я вылетел в Нью-Йорк на переговоры с ITT. Нас было всего двое, тогда как другую сторону представляли адвокаты и руководители ITT, лучшие юристы Нью-Йорка и люди с гарвардскими дипломами MBA.

Переговоры затянулись за полночь: ITT вводила в бой одну группу экспертов за другой. А лицом к лицу с лучшими специалистами одной из крупнейших и самых богатых компаний в мире сидел я, без денег и с весьма скромным опытом.