- Ты не сможешь, Сэлли, - попробовал возразить Оуэн. - Я должен сам.
      Она, бледная, но все такая же спокойная, решительно отвела его руки и приложила раскаленное железо к ране. Оуэн выгнулся всем своим огромным телом, но даже не застонал. Сэлли с трудом оторвала железо от дымящегося мяса, смазала рану салом, перевязала. Джон, которого била дрожь, следил за ее ловкими сильными руками, за ее склоненным над отцом крупным и свежим лицом. Невольно он подумал, что мать растерялась бы, не смогла бы сделать того, что сделала мачеха. И с этого дня Сэлли завоевала его уважение.
      6. ВОЙНА
      Однажды жители долины заметили, что их соседи-индейцы чем-то сильно взволнованы. Когда Джон зашел в хижину Джонатана, он сидел у стола, мурлыча какую-то песню, и чистил свой старый карабин.
      - Что случилось? - спросил его мальчик.
      - Мои братья поднялись по ту сторону границы, - ответил Джонатан.
      Это означало, что американцы снова обманули индейцев, посулив им новый договор о свободе племен и неприкосновенности границ, но не выполнили этих обещаний. Теперь война, видимо, завязывалась не на шутку. Все взрослые индейцы ушли из селения, и Две Луны сказал Джону, что их ведет сам "Пророк".
      "Пророком" индейцы племени шауни называли одного из братьев Текумсе. Вождь племени Текумсе хотел образовать великий индейский союз из воинов всех племен. По его замыслу, воины должны были созвать индейский конгресс, который распоряжался бы всеми индейскими землями. Текумсе начал переговоры об этом с губернатором Индианы Гаррисоном. Однако Гаррисон поступил с индейцами так же, как всегда поступали с ними все "бледнолицые братья".
      Когда Текумсе явился для переговоров в Винсенн, резиденцию губернатора, Гаррисон приказал заманить индейцев в помещение и арестовать всю делегацию. Текумсе, почуяв недоброе, предложил вести совещание на открытом воздухе, в саду. Индейцы и американские офицеры уселись на траве. Статный, мускулистый и великолепный в своем расшитом плаще и перьях, Текумсе изложил требования племен. Но тут из-за деревьев выросли солдаты и окружили безоружных индейцев. Губернатор сам руководил избиением "дикарей".
      Текумсе удалось ускользнуть, и предательство Гаррисона подняло против американских поселений все северо-западные индейские племена. Решительное сражение произошло на берегах реки Типпекану в ноябре 1811 года.
      Больше тысячи индейцев сражалось с восемьюстами хорошо вооруженных и обученных солдат, которыми командовал Гаррисон. "Пророк" сам вел своих соплеменников в бой. Он громко пел воинственные песни, и индейцы верили, что он заговаривает их от пуль. Они дрались как одержимые. Долгое время исход сражения был гадателен. Победили белые, и Гаррисон разгромил и сжег дотла селение "Пророка". Индейцы обратились за помощью к Англии. Англия была в это время занята войной с Францией, и США, воспользовавшись удобным моментом, объявили ей войну.
      Началась кампания 1812 года, неудачная для Америки и приведшая даже к разорению и сожжению столицы Союза - Вашингтона.
      Война эта не была вовсе "войной из-за рыбных ловель", как писали потом в американских учебниках, а продолжением борьбы США за независимость и освобождение из-под английской опеки. Кроме того, США стремились захватить Канаду, принадлежавшую Англии.
      Отец Оуэна Брауна - дед Джона - был борцом отряда коннектикутских добровольцев и умер, сражаясь с англичанами. Память об этом хранилась в семье, и когда мимо дома Браунов начали двигаться отряды оборванной милиции, среди которой, рядом с молодежью, шагали старики, Оуэн Браун сказал:
      - Надо помочь своим. Многие уже ушли, пойду и я. Говорят, на севере, у наших, мало продовольствия. Мы со здешними ребятами решили подогнать им туда скот. Конечно, если будет нужно, придется и подраться.
      Он взял свою винтовку, сказал, что хлеба хватит семье на всю зиму, что он надеется на Джона, поцеловал жену и ушел.
      И началась страшная, с невиданными морозами зима. На долю Джона приходилась самая тяжелая работа: Леви был слаб, ни к чему не приспособлен, он все сильнее кашлял, все чаще сидел у камина с книгой. Подрос и окреп Сэмюэль, вместе с Джоном он рубил и валил деревья, но и он часто уставал и, кроме того, ленился и отлынивал от работы. Мачеха управлялась с хозяйством дома, и, когда иззябший, промерзший до костей Джон возвращался, она освобождала ему лучшее место у огня и давала еду, как настоящему хозяину в доме. Она тоже уважала этого мальчика, но про себя жалела, что он никогда не видел детства и не знал детских радостей.
      Вьюги заметали дороги и тропинки к дому. Становилось все труднее добывать топливо. С каждым днем все беспокойней делалась Энн, все сильнее кашлял Леви. Скудными стали трапезы. Сэлли старалась изо всех сил, чтобы поддержать жизнь семьи, но видела, что девушка, порученная ей, тает. Энн умерла в середине зимы, и они с трудом выкопали ей могилу на холме, рядом с матерью.
      Потом началась эпидемия лихорадки. Заболевали взрослые и дети, много соседей умерло. Сэлли настороженно следила за детьми: она не сумела сберечь Энн до прихода Оуэна, сумеет ли она сохранить остальных? И Джон видел, что она с тревогой провожает глазами его и Сэмюэля каждый раз, как они уходят из дому.
      И вдруг заболела сама Сэлли. Она лежала в жару. Дети видели, что она борется со смертью. В бреду ее мучили несделанные домашние дела, и она беспрерывно двигала руками, будто что-то прибирала или стряпала. Несколько дней казалось, что Сэлли умирает, но ее сильный организм победил. К тому же в ней была такая неистребимая воля к жизни!
      И вот она встала, но была слаба, как первая травка. Теперь Сэлли во всем зависела от Джона, от его заботы, распорядительности, внимания. Он был единственным кормильцем в доме, к нему обращалась она со всеми просьбами. И эта ее зависимость от мальчика сразу породила между ними какие-то новые отношения. Он приносил ей молоко и свежие яйца, она штопала его носки и чинила оленью куртку, и он принимал ее заботы очень серьезно и спокойно. Не было и помина прежней враждебности, Джон чувствовал к мачехе даже какую-то теплоту и привязанность.
      Осенью вернулся отец. Он был сильно ранен в голову и хромал. Война еще не кончилась, но Оуэну Брауну не хотелось больше бороться за то, во что он не верил. Поэтому, когда истек срок его службы, он попросился домой. Он нашел дом в порядке, урожай был убран, Сэлли здорова. Джон с гордостью докладывал ему о домашних делах, и отец с удовольствием увидел возникшую между его женой и сыном дружбу.
      - Ты теперь стал совсем взрослый, - сказал он Джону. - Я вижу, ты можешь во всем заменить меня. Ребята решили отправить еще скота нашим солдатам. Теперь я останусь дома, а ты пойдешь вместо меня.
      Так Джон Браун отправился на войну.
      7. КЛЯТВА АННИБАЛА
      Как все мальчики его возраста, Джон Браун мечтал воевать. Отец послал его гуртовщиком с полком, отправившимся к месту военных действий. Это поручение сразу ставило Джона в непосредственную близость к войне. Правда, его стадо находилось в самом конце обоза, но все же и здесь пахло порохом, и он мог сколько угодно болтать с солдатами.
      Конский навоз, солдатская ругань, застревающие в грязи пушки, вытоптанные поля, опустошенные фермы - о, какой страшной и будничной стороной повернулась к Джону война!
      Такая война не вызывала в нем ничего, кроме отвращения. На его глазах расстреляли нескольких безоружных индейцев. На тряских телегах провозили раненых. Среди солдат свирепствовала тифозная горячка. Дух их слабо поддерживался порциями виски и только что сочиненным гимном о знамени, усеянном звездами. Толковали, что английские корабли захватили весь американский флот.
      На границе, у Ниагары, происходили кровавые бои. Англия отправила в Канаду несколько лучших отрядов Веллингтона. Американские солдаты ругали правительство и разбегались по домам.
      "Мальчик из Коннектикута" гнал свое стадо и внимательно слушал, о чем говорили окружающие.
      Как-то раз проезжий капитан на почтовой станции подарил ему книжку. Это была первая книжка в его жизни, не считая Ветхого завета. Он прочел ее залпом на бивуаке, задыхаясь от волнения, негодуя на солдат, которые орали у него над ухом, требуя от кашеваров обычной порции овсянки. Книга рассказывала о жизни великого карфагенского полководца Аннибала. Отец взял девятилетнего Аннибала на войну. Отправляясь в поход, он заставил мальчика дать перед алтарем клятву, что всю свою жизнь он, Аннибал, будет непримиримым врагом Рима. С тех пор жизнь Аннибала была посвещена выполнению этой клятвы. Он учился бегать, стрелять, управлять колесницей все с единственной целью сделать себя пригодным для войны с римлянами.
      Когда Джон кончил читать книгу, его захватил такой мощный поток новых чувств и мыслей, что в этом потоке навсегда потонул прежний маленький фермер, любивший белок и коров. Кипучий мир, мир героических подвигов, открылся перед ним.
      Как вспышка молнии, появилась перед Джоном на мгновение великолепная и далекая жизнь древних героев. Но Аннибал был таким же мальчиком, как и он, Джон, даже моложе Джона. Клятва Аннибала не давала ему покоя. Сейчас тоже шла война, и американский мальчик мог бы поклясться в непримиримой ненависти к англичанам. Но, к удивлению Джона, Англия не вызывала в нем враждебных чувств, а пленные солдаты-англичане, которых он видел, скорее даже нравились ему: у них был забавный говор, и они ловко свистели на самодельных свистульках.
      Джон Браун завернул книжку в старый шейный платок, спрятал ее за пазуху и занял свое место в обозе рядом с фуражирами и коровами. Спутники не заметили в нем перемены. Он был одет в те же оленьи штаны и высокие сапоги с отворотами, у него были такие же неподвижные и внимательные глаза под широкими бровями, и он так же, как всегда, молчал и слушал, что говорится кругом. Но они не подозревали, что "мальчик из Коннектикута" исчез навсегда и что теперь с ними едет на неказистой лошаденке сам юный Аннибал!
      Американский эскадрон продвигался все дальше на юг. Теперь на пути у него было мало ферм и мелких крестьянских хозяйств. По обеим сторонам дороги тянулись обширные табачные и маисовые поля. Сотни негров работали на полях. Табак, маис, негры - все это принадлежало богатым плантаторам. Иногда эскадрон останавливался на ночлег вблизи плантаторского дома, и тогда неизменно прибегали посыльные-негры покорнейше просить джентльменов пожаловать к хозяину. Разумеется, приглашение относилось только к офицерам. Но однажды посланные явились за Джоном. Плантатор хотел спросить у гуртовщика что-то о коровах, выписанных из Огайо.
      Мальчик с любопытством переступил порог помещичьего дома, построенного в староанглийском вкусе, с большим холлом и открытой площадкой, где висели гамаки. Джентльмены были навеселе. В густом табачном тумане плавали красные физиономии полковника и двух младших лейтенантов. Мундиры были расстегнуты, сабли составлены в угол. Негры-слуги подавали лимоны, сахар.
      В кресле, положив на стол огромные ноги в желтых сапогах, полулежал хозяин.
      - Вам следует выпить, молодой мастер, - сказал он Джону, - война требует жертв.
      Мальчик отказался, и хозяин недовольно сморщил нос.
      - Помяните мое слово, этот парень будет методистским проповедником.
      Джон потихоньку дотронулся до книги, лежавшей у него в кармане. "Аннибал" был всегда с ним. Офицеры смеялись, глядя на его решительный вид и сжатые губы.
      Тут произошло нечто такое, что навсегда решило судьбу Джона Брауна. На первый взгляд незначительный эпизод. Маленький негр-слуга оступился и пролил зеленый ликер на новый жилет полковника.
      Негр был приблизительно одних лет с Джоном. Его не бранили, на него даже не закричали: это считалось неприличным. Хозяин просто взял хлыст с железным наконечником и несколько раз ударил негра по голове. В комнате было совсем тихо. Офицеры рассеянно глядели по сторонам, полковник оттирал салфеткой пятно на жилете. Свист хлыста, впивающегося в человеческое тело, мычащий от боли мальчик - это было все.
      Джон с силой вырвал у хозяина хлыст. Плантатор и "мальчик из Коннектикута" смерили друг друга взглядами. Оба тяжело дышали. Потом старший отвел глаза.
      - Я же говорил: мальчишка хочет быть проповедником, - сказал он с принужденным смехом.
      В тот же вечер, стоя на опушке леса под шумящим кленом, Джон поклялся быть непримиримым врагом рабовладельцев и посвятить всю свою жизнь борьбе против рабства.
      Луна, одиночество, шелест трав настраивали романтически воображение мальчика. Он хотел бы разрезать себе руку, чтобы кровью скрепить свою клятву, но вспомнил, что взрослые клянутся на библии. Тогда, положив правую руку на книгу "Жизнь Аннибала", он громко произнес свой обет.
      В августе 1814 года пять тысяч англичан под командой генерала Росса высадились в устье реки Потомак. Они обратили в бегство корпус американской милиции и вошли в Вашингтон. Столица Соединенных Штатов, существовавшая всего четырнадцать лет, запылала. Англичане подожгли Белый дом, Капитолий - славу и гордость молодой республики. На море американцы потеряли два лучших фрегата и, в свою очередь, захватили несколько английских военных судов.
      Через три месяца был заключен мир. По этому миру обе стороны возвращали друг другу все завоеванное. Причины, которыми была вызвана война, обходили молчанием. С индейскими племенами на северо-западе был также заключен договор. Индейцы отказывались от двух третей своих земель и обязывались поселиться в резервации, то есть специально отведенной для них территории.
      В резервациях были установлены особые законы для индейцев. Все индейцы были обязаны сдать имеющееся у них оружие, их обложили тяжелыми податями и пресекли всякие их попытки на самоуправление. Резервации наводнили ловкие и пронырливые миссионеры, которые с помощью "огненной воды", то есть водки, успешно обращали "дикарей" в "истинную" веру.
      8. ДАЙАНТ
      Война была окончена.
      Солдаты возвращались домой. Возвратился домой и Джон Браун. Отец и мачеха едва узнали своего сына в этом худом загорелом подростке, от которого пахло конским потом и дешевым табаком. Вся семья с изумлением слушала его рассказы о походе. Он говорил кратко и точно, употребляя новые, по-видимому, книжные слова. Простому фермеру из Огайо льстило, что у него такой сын. Он приглашал соседей послушать и подивиться мальчику. Джон по-новому зачесывал волосы, каждое утро он просил горячей воды для мытья и морщился, если при нем говорили непристойности: слишком много наслушался он их в эскадроне.
      - Ты должен стать священником, - сказал Джону отец.
      Это было самое лучшее, что мог придумать для сына простой дубильщик кожи. Его фантазия не простиралась дальше заведения преподобного Мозеса, где учились сыновья самых богатых в округе фермеров. Джону было все равно: все его сверстники-индейцы давно ушли из долины, он чувствовал себя одиноким и чужим в этих местах, где все после войны казалось ему каким-то ненастоящим.
      В осенний день в заведении преподобного Мозеса появился новичок высокий, слегка сутулый юноша в длинном сюртуке и белой косынке на шее.
      Мозес преподавал богословие и катехизис фермерским наследникам в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. В классе сидели здоровенные парни, привыкшие копать землю и объезжать лошадей. Скрепя сердце они выслушивали заповеди блаженства, а затем мчались в салун залить священную жажду вином. После псалмов им было просто необходимо прочистить глотку застольной песней. Но звание священника было выгодным и почетным, и они мужественно смиряли себя на занятиях.
      Новичок не понравился им. Он не ходил с ними в винный погребок, не пел песен и не волочился за служанками. Вместе с тем он не был и тем, что они называли "ханжой" и "постником". Занятия, по-видимому, мало интересовали Брауна. Он сидел, пристально глядя перед собой, отвечал с некоторой запинкой, как будто ему надо было сделать усилие, чтобы вспомнить то, о чем только что говорилось.
      Молодые люди искоса поглядывали на Брауна. Новичок был чистоплотен до щеголеватости, его сапоги блестели, он чистил их куском замши, которую выделал сам в дубильне отца. Рядом с плохо вымытыми юношами в грубых фланелевых рубашках он выглядел франтом. Но, когда они пробовали звать его с собой на танцульки, Браун отказывался.
      - Мне больно смотреть ему в глаза, - говорил маленький Спид, первый забулдыга и весельчак, - у этого малого глаза, как сверло.
      И ученики преподобного Мозеса почти не удивились, когда спустя полгода на утренней перекличке выяснилось, что Джона Брауна нет и что он навсегда ушел из школы.
      Дома он сказал отцу, что священное писание он изучил, но что его больше интересует дубление кож. Оуэну Брауну было жаль расстаться с мечтой об ученом сыне, кроме того, церковные проповеди приносили верный доход. Он хотел настоять на своем, но почему-то, поглядев на суровое лицо сына, ничего не сказал.
      На берегу реки, неподалеку от дубильни Оуэна Брауна, была заброшенная хижина. Тут поселился Джон вместе с Леви. Обоим юношам хотелось самостоятельной жизни, обоих тяжело давил патриархальный семейный уклад. Им нравилось по утрам, прямо с постели бежать к реке и плескаться в ледяной воде, самим стряпать себе еду, придумывать фантастические кушанья из бобов, яиц, молока и сахара. Впрочем, они содержали свою хижину в безукоризненной чистоте, и Леви, который был теперь значительно здоровей, уверял, что ни одна женщина не побрезгует поселиться в таком доме.
      Маленькое кустарное дело процветало. Кожи Брауна шли в Кливленд и в Питтсбург, и Оуэн Браун начинал думать, что, не сделавшись священником, сын его поступил в общем правильно.
      Позади дома в дубильных чанах мокли кожи. Джон сам пересыпал их дубовой корой и заливал водой. Он лучше всех умел очищать шкуры от шерсти и обрабатывать сырье. Теперь руки его постоянно были желтыми, платье и волосы пропитались острым запахом кожи. Но Джон не обращал на это никакого внимания, и, когда Леви говорил, что девушки не станут любить его, потому что от него пахнет кожей, он только усмехался в ответ.
      Ему исполнилось двадцать лет. Черты его лица окончательно определились: под большим лбом глубоко сидели светлые холодные глаза, рот был постоянно сжат. Он по-прежнему мало говорил и редко смеялся. Леви, бесхитростный парень, с некоторой робостью взирал на своего названого брата. Брат не интересовался девушками, и Леви не мог понять его.
      Однажды только он увидел Джона взволнованным и разгоряченным. Это было в ту ночь, когда беглый негр из Виргинии постучался к ним в дом. Джон сам спрятал беглеца в амбаре и всю ночь караулил возле хижины. Негр был молодой и весь трясся, уверяя, что за ним гонятся. Каждый шорох казался ему подозрительным. Когда в темноте послышался лошадиный топот, беглец чуть не умер от страха, а Джон схватил карабин и сказал Леви, что намерен биться за негра до последнего издыхания. У него горели глаза, дрожал голос, и Леви не узнал своего всегда сдержанного брата.
      После оказалось, что мимо дома гнали стадо и никакой погони не было. Джон выпустил негра из амбара, запряг лошадь и сам повез беглеца к надежным людям на озеро Эри. А там уж негра переправили в безопасное место, и Джон, делясь с Леви своей радостью, сделался вдруг красноречив и многословен.
      Молодым людям пекла хлеб соседка Ласк. Она приносила теплые булки, и с ней часто приходила дочь, маленькая бледная девушка с непомерно большими глазами. У девушки был свежий, высокий голос; она охотно пела священные гимны и псалмы. По вечерам, пока мать разговаривала с Леви об урожае и ценах на хлеб, она сидела с Джоном на крыльце и пела ему. Юноша слушал чистый, звенящий звук ее голоса и смотрел на поднятое к луне бледное маленькое лицо. Любил ли он ее? Вероятно, он и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Во всяком случае, когда он сообщил Леви, что Дайант переезжает к ним в дом, он был убежден, что женится по любви.
      Маленькая девушка, сделавшись женой Брауна, не стала ни хозяйкой в доме, ни помощницей в деле. Не такая жена нужна была дубильщику или фермеру. По целым дням Дайант с безразличным видом сидела у порога. По временам она куда-то исчезала, и родные не могли найти ее. Однажды Джон увидел ее в лесу. Дайант стояла на коленях и громко молилась. Лицо ее морщилось, как у плачущего ребенка, и она кулаками била себя в грудь. Джон ужаснулся: ханжа или помешанная - это было одинаково скверно.
      Он надеялся, что первый ребенок вылечит жену от ее причуд. Но появился Джон-младший - их первенец, за ним Джезон, Оуэн, Фредерик, Рут, а жена все продолжала служить молебны в лесу и петь по ночам псалмы.
      Джон махнул на нее рукой: от нее было мало пользы в доме. Он сам выхаживал детей, когда они заболевали, и сам укачивал их, когда им нужно было спать. В этом высоком, костистом и холодном на вид человеке хранился огромный запас нежности, и он щедро тратил ее на детей.
      От детей в доме стало тесно. Джон пристроил несколько комнат, но и этого оказалось недостаточно. К тому же уменьшился заработок Брауна. Дубление переставало быть прибыльным делом: в больших городах появились кожевенные фабрики, которые выделывали кожи быстрее и лучше маленькой кустарной дубильни. Кроме того, в городах людям, по слухам, жилось легче, они быстрее наживали деньги.
      Совсем недавно был изобретен паровоз. Железнодорожная горячка охватила страну. Как в начале столетия все предприимчивые люди занимались морской торговлей, так в тридцатых годах все устремились на строительство железных дорог. Рельсы, шпалы, кирки, лопаты - все стало предметом спекуляции. Ходили слухи о баснословных барышах, получаемых железнодорожными компаниями. Слухи эти смущали покой мирных фермеров Огайо. Многие из них поместили свои сбережения в строительство дорог и надеялись получить немалую прибыль.
      Мать Дайант приходила рассказывать об этом и норовила попасть в те часы, когда зять был дома. Джону становилось не по себе: вдова Ласк сверлила его маленькими злыми глазами и презрительно фыркала каждый раз, когда он заговаривал. Зять был ни к чему не способным увальнем, он не мог даже приодеть жену, а дети его вынуждены бегать босиком.
      Дайант пела псалмы и, казалось, ничего не слышала из того, что говорила мать. Однако она сама предложила Джону переехать в Крофорд селение близ Ричмонда, где у нее были родственники. Ричмонд становился большим городом, и там легче было искать заработок.
      Весной 1828 года семья Джона Брауна трогается в путь. Родители и дети едут на одном из первых американских поездов, описание которых нам оставил Диккенс:
      "Здесь нет вагонов первого и второго класса, но зато существуют вагоны для мужчин и для женщин. А так как белые никогда не ездят с черными, то есть еще вагоны для негров - род длинных неуклюжих сундуков.
      Тряски, шума и стен много, окон мало. Вагоны похожи на омнибусы: в них помещается от тридцати до пятидесяти человек. Места крест-накрест, и сидят на них по двое.
      Среди вагона - печь, которую топят докрасна каменным углем, так что от жары в вагонах стоит туман. Много газет в руках, но их мало читают. Каждый говорит с кем хочет - знакомым и незнакомым. Говорят преимущественно о политике, о банках и о хлопке. Люди тихие избегают говорить о политике, так как новые выборы президента будут через три с половиной года, а партийные страсти горячи уже и теперь.
      Полотно железной дороги очень узко. Поезд останавливается среди лесов, куда так же трудно забраться, как и выбраться оттуда, пересекает шоссейные дороги, на которых нет ни застав, ни полисменов - ничего, кроме деревянной арки, на которой написано: "Когда раздается звонок, берегись локомотива".
      Ремесленники заняты своей работой, многие из жителей высовываются из окон и дверей, мальчики играют в коршунов, мужчины курят, женщины болтают, дети кричат, свиньи роются в песке, испуганные лошади ржут и бросаются к самым рельсам - и вот дракон рвется вперед, разбрасывая кругом ливень искр от своего дровяного топлива, гремит, шумит, завывает и трепещет, пока, наконец, измученное жаждой чудовище не остановится, чтобы напиться, народ столпится вокруг, и вы опять свободно дышите".
      Крофорд встретил новых поселенцев не слишком приветливо. Родственники Дайант и сами перебивались случайными заработками. Джону Брауну с трудом удалось получить место почтмейстера. Семья поселилась в большом холодном доме. Младшие дети часто болели. После цветущей долины Огайо природа здесь выглядела жалкой и недоразвитой: низкорослые дубы, чахлые смоковницы, выступающие из земли белые уступы скал, похожие на оскаленные зубы. Джону не нравились новые места. Но здесь жили негры, и это обстоятельство сразу поглотило все его внимание, заставило позабыть о неудобствах собственного быта.
      9. ЧЕРНЫЕ И БЕЛЫЕ
      Священник сделал Брауну отеческое внушение: все прихожане возмущены, его поступки непонятны и непростительны. В прошлое воскресенье во время богослужения он привел в церковь целую кучу негров, между тем, как неграм полагается оставаться на паперти. Пусть он не говорит, что в этот день была лютая стужа, - в конце концов церковь существует не для цветных... Кроме того, ходит слух, что он собирается организовать для черных школу. Священник предупреждает мистера Брауна: это может плохо кончиться. Жители Крофорда не потерпят, чтобы оскорбляли их чувства.
      Браун вышел от священника, упрямо закусив губу. Его отчитали, как мальчишку! Нет, он не даст запугать себя, пусть хоть весь город, весь штат подымется против него!
      После того воскресенья, когда Браун привел в церковь нескольких полузамерзших негров погреться, Крофорд превратился для него в осиное гнездо. С почтмейстером не здоровались, в почтовую контору не собирались, как обычно, потолковать о местных новостях. Когда Дайант приходила в лавку - ее считали жертвой мужа, на нее смотрели с жалостью. Матери крикливо сзывали детей, если они начинали играть с детьми Брауна. Эти Брауны могут внушить детям какие-нибудь опасные мысли. Подальше, подальше от этого дома! Говорят, там у них с неграми здороваются за руку и сажают с собой за стол! Говорят, что почтмейстер по вечерам читает неграм газету. Говорят, он заставил жену учить грамоте целый десяток черномазых! Бедная миссис Браун, такая набожная и кроткая.
      В действительности все было еще хуже, чем предполагали жители Крофорда.
      Браун взял в дом двух маленьких негров на воспитание. Он хотел бы открыть большую школу для взрослых черных, но на школу не было денег, а просить у местных богатеев было бесполезно. К тому же закон запрещал обучать грамоте невольников.
      Когда он думал об этом, вся кровь в нем закипала. Он приучал себя сдерживаться, но каждый раз срывался: то отказывался пожать руку заведомому работорговцу, то дерзко отвечал богатому плантатору, то на людях говорил что-нибудь желчное и едкое об этой трижды проклятой системе рабства.
      В Америке существовало уже два миллиона негров-невольников, и с каждым днем это число увеличивалось.
      Виргиния, Каролина, Джорджия с жадностью расхватывали живой товар. Это было "черное золото" штатов: без рабов плантации были бы обречены на гибель.
      Научные деятели разрабатывали вопрос о наилучшем использовании силы раба. Было установлено, что работа негра приносит выгоду только в течении десяти лет, поэтому от невольников, перешедших за определенный возраст, спешили избавиться. Больных и старых негров попросту выгоняли или сбывали за бесценок с плантаций, из здоровых торопились выжать все силы. Положение негров ужасало путешественников по Америке.
      "Цветные рабочие плантаций, - пишет Вильям Диксон, - в глазах своих владельцев, особенно владелиц, не были людьми, это был не более как рабочий скот, имевший только те права, какие принадлежат лошадям и коровам, - право получать скудное пропитание и помещение за работу. Во многих из этих штатов цветные не смели учиться читать и писать, не могли вступать в брак и быть верными мужем и женой: они не имели власти над собственными детьми и не могли приобретать в собственность ни коров, ни свиней, вообще никаких животных; им не позволялось ни покупать, ни продавать, ни нанимать за себя на работу других, ни носить фамилию. Употребляя выражение главного судьи Тэни, можно сказать, что негры не имеют таких прав, которые белые были бы обязаны уважать; другими словами, они не имеют вовсе никаких прав".
      Каждый день почтмейстер из Крофорда читал в газетах объявления о беглых неграх: "Сбежал негр. Имя - Самбо. Рост 6 ф. 15 д., на правой щеке - свежевыжженная буква "У". Доставить за вознаграждение на плантацию Уильсона".
      Север охотно торговал рабами, но отказывался от рабовладения: на фабриках и в мелких землевладениях держать негров было невыгодно. Но как не воспользоваться таким удобным случаем?! Как не порисоваться милосердием и свободомыслием! Север цитировал евангелие и библию, и выходило, что христианское учение строго осуждает рабство. И северные штаты, один за другим, отменяли рабовладение.
      Но Юг не рисковал говорить возвышенные слова: христианские тексты обошлись бы слишком дорого плантаторам. Здесь старались отыскать в евангелии и библии такие цитаты, которые оправдывали бы рабство. Искали и находили. В руках помещиков-южан были власть и деньги. Они покупали проповедников и журналистов, которые доказывали, что рабовладение необходимо для цивилизации и прогресса. Они подкупали полицию и судебных чиновников, которые оправдывали их в случае убийства негра. С ними заодно была церковь, обучавшая негров христианскому смирению, с ними были купцы, контрабандисты, работорговцы. Это была грозная, а главное, всеми признанная и узаконенная сила.
      В Крофорде существовал мост, принадлежавший старой вздорной леди. На мосту красовалось объявление: "За быструю езду - штраф: белые - пять долларов, черные - пятнадцать ударов палкой". Объявление принималось всеми как нечто вполне законное.
      В Крофорде же существовал "калабуз" - длинное темное здание, куда хозяева отправляли сечь провинившихся невольников. Мимо окон почтмейстера часто проносили носилки с наказанными жертвами. Браун не отводил от них глаз, как это делали лицемеры, наоборот, он жадно смотрел на засеченных негров: он питал свою растущую ненависть.