- Может. Но есть еще и Она.
      - Этого я и боюсь. Смогут ли они еще раз потерять друг друга?
      - Время меняет не только миры, но и сердца. Те, кто вернулся, вернулись иными. Он это знает, она еще нет...
      ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
      ANGUS IN HERBA
      <Букв. "Змея в траве" (лат.) - скрытая, но смертельная опасность.>
      Позже, друзья, позже,
      Кончим навек с болью,
      Пой же, труба, пой же,
      Пой и зови к бою.
      А. Галич
      2895 год от В.И.
      11-й день месяца Дракона
      ОБИТЕЛЬ СВ. ЭРАСТИ ГИДАЛСКОГО
      Случилось немыслимое! Настоятель обители Святого Великомученика Эрасти забыл молитву. И не какую-нибудь, а для обитателей гидалского монастыря самую важную. Ту, с которой вот уже шесть сотен лет иноки каждый вечер обращались к небесному покровителю. Конечно, владыка был немолод: с тех пор, как после смерти Никодима иеромонах Иоанн по завещанию усопшего и с согласия братии получил Вечноцветущий Посох, пустыня двадцать пять раз видела весну. Уже не первый год Иоанна по ночам мучили боли в сердце, случалось, проклятый шарк <Шарк - горячий ветер, дующий несколько дней.> укладывал его в постель на кварту, а то и на две, но памятью своей настоятель гордился по праву, а тут - такая беда! К счастью, до вечерней службы оставалось больше оры, и владыка поспешно уединился, дабы перечесть молитву и попросить Святого Эрасти сохранить ему память, пока он не передаст Посох, а с ним и власть своему преемнику, которого он никак не мог найти.
      Старинный, переплетенный в тисненую кожу молитвенник, принадлежавший еще основателю монастыря святому Иоахиммиусу, сам открылся на нужном месте. Иоанн, дальнозорко откинувшись назад, вгляделся в четкие строки, и ему показалось, что он сходит с ума. Молитва исчезла, на пожелтевшей бумаге было начертано нечто совсем иное. Дрожа от волнения, держатель Вечноцветущего Посоха читал непонятные и пугающие слова...
      "Ты, кто отдал жизнь свою Церкви Единой и Единственной, как отдает ручей воды свои реке, а река - океану, ты, кто зрит лишь раскаленный песок, хотя мог созерцать цветущие розы, ты, кто возносит молитвы Творцу нашему и мне, Его смиренному слуге, хотя мог шептать женщинам слова любви и поучать детей своих, слушай меня. Пришла пора отрешиться от неба и взглянуть на землю, ибо любовь к ближним угодна Творцу, создавшему сей мир и любящему его. Знай же, что пришло время служения вашего Тарре и что подвиг во имя ее в глазах небесных равен подвигу во имя Творца нашего.
      Вы в пустыне своей в целости сохранили чистоту Церкви нашей Единой и Единственной, укрывшись от соблазнов и укрыв то, что должно явиться миру во время оно. Знай, что близится время сие, время подвига вашего, и вашими делами спасен будет мир сей или же погублен бездействием вашим. Знай, что вы должны вручить владыке земному Меч и Посох, вернуть Свет - Свету, а Тьму - Тьме и изгнать из Церкви не праведных, как изгоняет хозяин скотов, буде те заходят в незапертый дом и возлегают там, ибо недостойный пастырь в храме в глазах господних то же, что свинья в палатах в глазах человеческих.
      Укрепись же сердцем, сын мой, и укрепи следующих за тобой, ибо грядут страшные времена. Не дели людей ни по вере их, ниже по лицу их, ниже по обычаям их - но сзывай почитающих долг свой превыше жизни своей и любовь к другим превыше благополучия своего. Не суди поднявших меч на Зло - но суди ушедших в заросли, когда рядом режут невинного. Не слушай клянущихся именем Творца нашего, если нет печати Его в сердцах их, но помогай тем, в ком горит любовь великая ко всему сущему, какие бы одежды ни носили они. В сердце своем обрети знание, что есть Зло и что есть Добро. Слушай сердца своего и иди вперед. Арде!"
      - Арде! - прошептал потрясенный клирик, благоговейно закрыв книгу. Теперь оставалось как-то донести это до братии и, главное, понять, с чего начинать. Иоанн, как и его предшественники, вместе с Вечноцветущим Посохом получил и Напутствие Иоахиммиуса, остающееся тайной для остальных монахов. Настоятель знал, что рано или поздно пробьет час, когда гидалским отшельникам придется покинуть пустыню и вернуть в мир укрытые в монастыре реликвии, но владыка не думал, что это выпадет на его долю, хотя Никодим и предупреждал.
      Иоанн попробовал молиться, но знакомые с ранней юности слова не успокаивали. Клирик вновь и вновь возвращался к возникшим из ничего буквам, накрепко впечатавшимся в душу. Нужно действовать, но как?! Отправиться в Арцию? Всем или ему одному? Явно или тайно? К кому? К Архипастырю? К кому-то из светских владык? Что есть Меч, а что Посох? Как бороться с недостойными пастырями, как их узнать? Тысячи вопросов тяжким молотом били по немолодому, больному сердцу. Иоанн, не колеблясь, выполнит свой долг, какими бы земными горестями и тяготами это ему ни грозило, - но в чем он, этот долг?
      В дверь робко постучали. Настоятель хотел было отослать пришедшего, но передумал, поняв, что за оставшиеся до вечерней службы пол-оры ничего не решит. Клирик встал и отпер дверь. На пороге стоял худенький молодой инок с ласковыми глазами.
      - Что тебе, сыне?
      - Отче, - юноша был не на шутку взволнован, - мне было видение...
      - Видение? - Если Николай до сего дня и выделялся среди монахов, то болезненностью и какой-то запредельной даже для инока кротостью и незлобием, но никак не склонностью к видениям. - Расскажи мне все без утайки.
      - Ты знаешь, владыко, что Творцу было угодно сделать меня обузой для братии и я не всегда могу исполнять положенное.
      - В том нет твоей вины. Что ты видел?
      - Я сегодня работал вместе со старцами на поварне, и внезапно мне стало плохо. Такое со мной бывало, и брат Трифон и брат Емилиан уложили меня на скамью и пошли за братом Никандром. Не знаю, что со мной было, отче, но, клянусь вечным спасением, это не было сном. Мне почудилось, что я стою в храме и возношу молитву Святому Эрасти - и вдруг открывается дверь и входит тот язычник, которого мы приняли к себе. Я спрашиваю его, что ему нужно и не хочет ли он, наконец, принять нашу веру, а он мне отвечает, что можно служить Добру, будучи разной веры, и Злу, будучи одной. И тут я слышу голос, идущий словно бы и из глубин, и с небес, и изнутри меня самого. Я понимаю, что с нами - со мной и с атэвом говорит... Отче, прости мне кощунственные слова, не со зла это и не из гордыни...
      - Кто с тобой говорил, сыне?
      - Святой Эрасти... - инок наклонил голову.
      - Что он тебе сказал? - подался вперед Иоанн.
      - Что мы избраны, отче... На моих глазах Святой облекся плотью и вышел из оклада иконы. Он коснулся меня, и я понял, что превращен в посох, он коснулся атэва, и тот стал мечом. А потом Эрасти поднялся в воздух. Странным образом я видел все это со стороны.
      Мы летели над желтой пустыней, над морем, над зеленой цветущей землей, которую начинал закрывать туман. Он сгущался все сильнее. Сверху по-прежнему сияло солнце, небо было синим и безоблачным, но внизу лежала серая мгла, и солнце было бессильно пред нею. Мы летели, пока не увидели холм, со всех сторон окруженный туманом, и на вершине его стоял человек в алом. Я не успел рассмотреть его лица, но заметил, что он горбат. Туман поднимался все выше и выше, готовясь поглотить стоящего на холме. И тут Эрасти опустился к нему и передал ему меч и посох... И я очнулся. Надо мной стоял брат Никандр. Отче, что это было?
      - Хвала тебе, Заступник, - благоговейно произнес Иоанн, поднимая глаза на икону, - теперь я знаю, что мне делать.
      2895 год от В.И.
      11-й день месяца Дракона
      АРЦИЯ. МУНТ
      Армия шла через Мунт. От ратушной площади к Мясным воротам. Королевская гвардия, рыцари со своими сигурантами, наемники, обозы. Ржали и закидывали головы кони, скрипели телеги, смеялись и пели солдаты. Поход обещал быть не таким уж и тяжелым, но у Дариоло, смотревшей из окна роскошного особняка Бэрротов, сжималось сердце. Впрочем, смотреть вслед уходящим на войну всегда грустно, особенно женщине. Даро видела, как ехали герольды, заставляя торговцев и просто прохожих убираться с дороги, затем показались конные музыканты и первый королевский полк, синие плащи украшало изображение волка, кони ступали слаженно по четыре в ряд, блестели на солнце шлемы, топорщились копья, прыгали и кричали мальчишки... Прошла первая, головная сотня, и Даро увидела Александра, перед которым ехали два сигноносца: юный Жанно ре Фло с нежностью сжимал волчье знамя, а племянник Сезара Мальвани королевскую орифламму с серебряными нарциссами.
      Король, по своему обыкновению, был без шлема, и летний ветер играл темными волосами. Когда Александр сидел на коне, увечье его было почти незаметным, поэтому он любил ездить верхом, и в этом искусстве потягаться с младшим Тагэре могли немногие. Белый черногривый жеребец - подарок калифа Усмана - гордо нес своего седока. Артур утверждал, что Садан умнее многих людей, и Даро готова была этому поверить - конь обожал хозяина и, кажется, понимал его раньше, чем тот успевал тронуть поводья.
      Дариоло не отрываясь смотрела на всадника с королевской цепью на груди, медленно ехавшего мимо ее дома. Святая Циала, как же она его любила, а принесла ему только боль... С их последней встречи наедине прошло три года, а она помнит все, каждое слово, прикосновение, взгляд. Если б только она могла сказать правду, но правда, сказанная слишком поздно, страшнее лжи. Ей придется молчать и, сжав зубы, терпеть красавца-мужа, зависть придворных прелестниц и презрение брата, который, в отличие от Александра, не простил и не простит.
      Рафаэль ехал рядом с другом, и Даро прекрасно видела его. Стройный, ясноглазый, порывистый маркиз Гаэтано был предметом тайных и явных воздыханий множества знатных девиц и дам, но не спешил связать с кем-то свою судьбу. Друг короля, он не искал для себя никаких выгод и сам не понял, как стал любимцем и нобилей, и армии, и простолюдинов. Впрочем, после стаи Вилльо окружение Александра казалось сборищем аскетов, занятых чем угодно, но не объеданием собственной страны. Их любили, Даро вновь убедилась в этом, глядя, как горожане радостно напутствуют уходящих, но мирийке почему-то было страшно.
      Дрожа, дочь герцога Энрике смотрела в спину двум самым дорогим для нее людям, которые и не думали взглянуть на ее окна. Или все-таки думали? Она видела, как Александр повернулся к Рито и что-то сказал, брат ответил, и Дариоло показалось, что он пытается успокоить короля. Хотя что может с ними случиться? Поход как поход, младший из Тагэре видел и не такое, - так почему же сейчас у нее сжимается сердце? Пьер Тартю не соперник Александру, один раз он уже получил по носу, и сейчас его, без сомнения, ждет то же самое. Трус и ничтожество, он бы и не полез, если б не нужно было отрабатывать ифранские деньги. Арция любит своего Александра, ей не нужен никто другой...
      Сандер и Рито давно скрылись из глаз, дарнийцы тоже прошли, и теперь внизу горланили разухабистую песню фронтерские то ли наемники, то ли данники, но Даро их не замечала. Она все еще видела тех двоих, которые для нее были дороже жизни и которые даже не глянули в ее сторону.
      2895 год от В.И.
      11-й день месяца Дракона
      ЭР-АТЭВ. ЭР-ГИДАЛ
      Яфе смотрел на небо, но даже небо нельзя рассматривать бесконечно. Жизнь была пустой и страшной в своей пустоте. Воины Наджеда караулили под стенами, но второй сын покойного калифа, не колеблясь, решился бы на побег, если бы не боязнь навлечь гнев брата на спасших его хансирских калксов <Калкс - дервиш.>. Нельзя платить за добро злом! Эту нехитрую истину Яфе усвоил еще в детстве и терпел вынужденное заточение, находя слабое утешение, упражняясь с саблей и конем и совершенствуясь в языке хансиров. Принц понимал, что зрелище бешено мчавшегося по кругу атэва вызывает в сердцах его спасителей смятение, но что еще оставалось в этой жизни? Третий год он был заперт в гидалской обители. Выхода не было, даже смерть и та его оттолкнула.
      Если б истинная вера не почитала самоубийство трусостью, Яфе давно бы покончил с такой жизнью, но тот, кто позволил судьбе покорить себя, не достоин поцелуев райских серебрянокосых дев и обречен до конца времен питаться падалью и удовлетворять свои желания с самками шакала. И потому принц из рода Майхубитов вставал с рассветом и до одури наматывал круги вокруг внутренней стены, или посылал Дженнаха через натянутые веревки, или срубал на полном скаку специально расставленные вешки. Но конь, в отличие от хозяина, нуждался в отдыхе, и, когда солнце начинало палить особенно нещадно, Яфе возвращался в обитель и набрасывался на хансирские книги лишь бы хоть чем-нибудь себя занять. Вот и сегодня он одолевал жизнеописание странной и неприятной женщины. Хансиры же, да прояснит Баадук их разум, сочли уместным считать безумную святой и позволили ей править их церковью.
      Яфе никогда не вникал в догматы собственной веры, но, занявшись по воле судьбы верой хансиров, пришел к выводу, что она путана, неумна и нелепа. История же равноапостольной Циалы казалась молодому атэву самой глупой из всего, что он прочел до сих пор. Яфе собрался отнести увесистый том в библиотеку и, благо дневная жара отступала, вернуться к Дженнаху, но не успел. Главный калкс призвал его к себе, и принц, в чьей душе подняла голову безумная надежда на избавление, поспешил на зов.
      Старший хансир, седой, с отечным лицом, сидел за столом. Рядом застыл, опустив голову, какой-то молодой инок. Яфе до сих пор большинство монахов казались похожими друг на друга, как две пустынные ящерицы. Он узнавал тех, кто его лечил и с кем он так или иначе имел дело, но в целом насельники обители для него сливались в нечто невразумительное в неприличных воину женских балахонах. Не узнал он и этого худенького юношу с лихорадочно блестевшими глазами. Яфе в знак приветствия сложил руки на груди и наклонил голову.
      - Ты звал меня, я пришел.
      - Садись... - хансир явно замялся, не зная, как к нему обратиться, наш гость. Разговор будет долгим.
      - Я сяду. - Атэв опустился на корточки у стены.
      - Мы должны попросить тебя об услуге, но, согласившись, ты подвергнешь себя опасности.
      - Я готов. - Он с трудом не выказал своей радости: неужели его попросят покинуть обитель?! Даже если его попробуют передать брату его отца - еще неизвестно, чья возьмет. Он или вырвется - или умрет, как мужчина.
      - Я готов, - повторил Яфе.
      - Знаешь ли ты о нашей вере, гость?
      - Я читаю ваши книги. Многое мне непонятно, но я знаю, что вы думаете о том, что утекло.
      - Это хорошо, - старший явно волновался и не знал, с чего начать, очень хорошо, что ты пытаешься понять. Ты помнишь, почему калиф Майхуб позволил нам построить обитель?
      - В день, когда я взял первую женщину, мой отец, да будет он счастлив любовью звездных дев, рассказал мне о клятве Льва и Волка и о том, что вы храните великие Знания, которые в Год Беды укажут путь.
      - Яфе, сын Усмана, - голос хансира дрогнул, - Год Беды скоро наступит.
      - Во имя меча Баадука, - Яфе вскочил, - может ли быть такое?!
      - Может. Нам явлены неопровержимые доказательства, что грядет битва Добра и Зла. Мы не вправе тебя ни о чем просить, но мне было откровение свыше, что я должен вручить меч и посох одному из земных владык. Я был слишком скуден умом, чтобы понять сказанное. И тогда Святой Эрасти послал видение иноку Николаю. В том видении Николай предстал Посохом, а ты Мечом, и вы пришли на помощь горбуну в красном одеянии Волингов.
      Сейчас Арцией правит последний потомок Рене Арроя. Его имя Александр Тагэре, и он горбат. Согласен ли ты вместе с братом Николаем отправиться на помощь королю Александру? Мы можем тебя лишь просить...
      Согласен ли он?! Вырваться из заточения, мчаться в бой, исполнить древнюю клятву, стать тем, к кому обращалось завещание великого Майхуба?!
      Яфе коснулся глаз ладонью:
      - Да будут мои зрачки цветами, на которые ступят твои ноги. Я стану мечом для рожденного горбатым! И да не развяжется завязанное.
      2895 год от В.И.
      Вечер 9-го дня месяца Собаки
      АРЦИЯ. ГРАЗА
      То, что доносили о войсках Тартю, не внушало никаких опасений и именно поэтому ужасно не нравилось Луи Трюэлю. Мирно почивший прошлой осенью граф Обен научил старшего внука многому. В том числе и тому, что трус должен быть трусом, дурак дураком, ханжа ханжой. Если жабы начинают летать, рыбы разговаривать, а зайцы рычать на волков - ничего хорошего это не предвещает. А тут еще на Александра, как назло, накатил очередной приступ апатии. После смерти маленького Эдмона и ненамного пережившей единственного сына Жаклин такое случалось, но перед битвой, даже если эта битва с Пьером Тартю, вождь должен быть вождем, а не святым Эпоминондом <Св. Эпоминонд известен тем, что родился слепым и в четырнадцать лет удалился в пещеру, ни разу ее не покинув до самой смерти Святой питался лишь растительной пищей, которую ему приносил сначала брат, а потом - племянник и его сын, он не совершил ни единого греха, но не уставал молить Творца о прощении.>.
      Тонкая паутинка коснулась щеки, Луи механически провел рукой по лицу: надо же, он и не заметил, как наступила осень, еще один год на исходе, так и вся жизнь пройдет... Сквозь привычный шум лагеря послышался звонкий тоскливый клич. Журавли прощались с Арцией, четкий клин медленно плыл по синему предвечернему небу. Весной они вернутся, те, кто выживет... Так, и его понесло, видимо, умствования Александра оказались заразными. Луи Трюэль спешился и, бросив поводья оруженосцу, направился к королевской палатке.
      - Через пару кварт они будут у нас, - Рафаэль Кэрна тоже шел к Александру, но задержался и, задрав голову, провожал длинношеих птиц, отдохнут немного, а потом дальше, через Пролив... Я раньше любил их встречать... Проклятый, десять лет прошло... Надо же!
      - Ты так и не вернешься?
      - Пока отец жив, не вернусь, а потом придется, хотя бы на время... Герцог хочет передать корону брату. Я согласен, куда мне без вас, я теперь совсем арциец. Мирия мне маловата, да и не смогу я с синяками и капустницами ужиться, а гнать их от нас поздно... Правильно твой дед говорил, воюй хоть с Проклятым, хоть с Творцом, только не с клириками.
      - Тогда тебе вовсе незачем назад тащиться. Напиши, и хватит.
      - Нельзя, у каждой жабы свой хвост. Антонио не станет законным герцогом, пока я не отрекусь в его пользу в главном храме Кер-Эрасти. Причем сначала придется честь по чести принять корону, так как отрекаться может только миропомазанный государь. Бред, конечно, но ничем не лучше вашей привычки обходить женщин или атэвской, где все зависит от предсмертного желания калифа... Так что, если меня здесь не прикончат, хочешь не хочешь поеду в Мирию.
      - А с какой стати тебя должны прикончить?
      - А я откуда знаю, - пожал плечами Рито, - муторно как-то...
      - Жабий хвост! И тебе тоже?!
      - Наверное, от Александра заразился, он что-то совсем поплыл...
      - Да я не про него, а про себя. Вроде бы все в порядке, все на месте, я двадцать раз проверял, а все равно!
      - А вот это мне уже не нравится. Мне вообще многое не нравится.
      - Например?
      - Сандер мне не нравится, - махнул рукой мириец, - сил нет на него смотреть...
      - Мне самому нет сил на себя смотреть, - они и не заметили, как король откинул шелковый полог и присоединился к ним.
      - Проклятый тебя побери, Сандер, - откликнулся Рито с нервным смешком, - подкрался, как кошка!
      - Ну, извини, - король виновато улыбнулся, - мне что-то на небо поглядеть захотелось.
      - Жабий хвост! - скрипнул зубами Луи. - И что это на нас всех нашло?! Когда мы схватились с Раулем, такого не было!
      - Стареете, наверное, - предположил Рито.
      - Скорее не привыкли, чтоб удача сама в руки плыла, всегда с бою брали, а тут... Неуютно как-то.
      - Именно, что неуютно, - Александр рассеянно оглядел золотистые деревья, дальний овраг, шелк небес, прошитый еще одной улетающей стаей, зачем мы все это делаем, уму непостижимо.
      - Что "все"? - не понял Рафаэль.
      - Все, - повторил Александр Тагэре, не отрывая взгляда от журавлей, какое дело этим птицам и этим деревьям, кто победит? Мы будем убивать, нас будут убивать, а зачем? Никому это не нужно. Поль был прав, когда женился и уехал в провинцию, - а мы? Пройдет год или два, "паучата" <Намек на наследников ифранского короля Жозефа, прозванного Пауком, старого врага Арции.> опять дадут Пьеру деньги, опять найдутся люди, которые за эти деньги придут сюда, чтобы их убили, и при этом убьют кого-то из тех, кто готов умереть, чтобы здесь не было ни Эмраза, ни того, кто его притащит. И опять будет осень и бессмысленная кровь.
      - Хватит, - внезапно вспылил Луи Трюэль, - оставь эту фантасмагорию при себе! Мы здесь, потому что к нам заявились с оружием. Тартю - трус и ничтожество, но за ним стоят те, кому мы - кость в горле. Каштанам, может, и наплевать, кто будет под ними ездить, а мне - нет. И если кто-то за ифранские ауры готов рискнуть головой, я ему эту голову сверну. Их никто не звал сюда, Александр, и прекрати забивать себе и нам голову всякой ерундой!
      - Ты прав, - король походил на только что проснувшегося человека, - ты все проверил?
      - Все, и не по одному разу. Сандер, трусость Тартю равняется скупости его хозяев. Я не понимаю, как он решился полезть на нас с такими силами, но мои разведчики прочесали всю округу. Похоже, у Эмраза и вправду только те войска, которые мы видим.
      - Вспомни, - Рафаэль отбросил падающую на лоб вороную прядь, - вас у Мелового было еще меньше, и две трети были наемниками или почти наемниками.
      - Я помню, - кивнул Трюэль, - но Рауль и Тартю то же, что медведь и крыса. За Эмразом воинских талантов отродясь не числилось, а Сандер уже тогда мог с покойным Анри Мальвани потягаться. Жабий хвост, проедусь-ка я, пожалуй, еще раз до Гразы и обратно... Не желаете составить мне компанию?
      Александр молча покачал головой, Кэрна пожал плечами и остался с другом.
      - Рито, - Тагэре рассеянно провожал глазами удаляющегося всадника, тебе не кажется, что Сезар был бы лучшим королем, чем я? В конце концов, Мальвани мало чем уступают Волингам...
      - Хорошо, Сезар тебя не слышит, он бы тебе сейчас такое сказал...
      - Знаю, просто ты не представляешь, как я устал от короны, от этого украшения, - король коснулся изуродованного плеча, - от необходимости все время улыбаться и делать вид, что я знаю, как надо поступить в любом случае.
      - Но ты действительно знаешь.
      - Не уверен. Раньше - да. Раньше у меня многое получалось, но тогда в этом был какой-то смысл. Был жив Эдмон, я был должен...
      - Ты и сейчас должен. Арции и самому себе. Проклятый! Ты когда-нибудь прекратишь себя грызть? А если не прекратишь, подожди хотя бы до завтра.
      - Не волнуйся, - Тагэре натянуто засмеялся, - завтра все будет как надо. Я сяду на Садана, надену корону, возьму меч и так далее. Мы победим, возможно, даже захватим Пьера...
      - А потом ты его отпустишь или отдашь на поруки отчиму... Право, ты уже становишься смешным с этим своим милосердием!
      - По-твоему, лучше поступить, как... как...
      - Как Филипп с Жоффруа? Это другое. У тебя нет постыдной тайны, которую ты хочешь скрыть. Да у тебя и врагов-то собственных нет, все или враги Арции, или те, кого ты приобрел, служа брату.
      - Нет тайны, говоришь? От тебя, возможно, и нет. Но что я скажу Шарло и Катрин, когда они спросят, кто их мать? Элеонора хочет, чтоб я женился на ее дочери. Ради Филиппа я должен, а не могу! Понимаешь, не могу!
      - И не надо, - Рафаэль сочувственно посмотрел на Александра. - Младшая Элеонора - дура! Если у нее и есть что стоящее, то грудь - так у Онорины не хуже. А ты жить с дурой не сможешь. Шарло все поймет, это уже сейчас видно, а что до женитьбы, так время терпит. Я тоже не женат, и ничего.
      - Ты не король... Ой, извини.
      - А чего извиняться? Я из Мирии ушел навсегда, быть карманным герцогом при церковных крысах - не по мне! А что до того, что тебе нужны законные наследники, то сын Жоффруа - славный мальчишка, да и ты пока умирать не собираешься. Может быть...
      - Да в том-то и дело, что ничего быть не может. Бедная Жаклин схватилась за меня, как утопающий за терновый куст, а что я ей, кроме своей неземной красоты, мог дать? Я был рад-радешенек, когда медикус прописал ей воздержание.
      - Жаклин ты дал жизнь и свободу. Вряд ли после всего, что с ней и всеми ре Фло случилось, она могла надеяться хоть на что-то. Если бы не ты...
      - Если бы не я, ее отец был бы жив!
      - Проклятый! - возопил Рафаэль. - Еще немного, и ты себя обвинишь в Грехе Первом и Грехе Последнем, о которых нам ханжи талдычат! Неужели моя дура сестра вкупе с Элеонорой Вилльо так заморочили тебе голову, что ты стал бояться жить? Когда до тебя дойдет, что ты ни перед кем не виноват и никому ничего не должен, это перед тобой все в долгу, как в шелку!
      - Ладно, Рито, - махнул рукой король, - давай проедемся по следам Луи. Все лучше, чем такой разговор...
      2895 год от В.И.
      Вечер 9-го дня месяца Собаки
      ЧЕРНЫЙ СУР
      - Вот оно! - Рене Аррой указал рукой на груду серых камней. В нескольких шагах от развалин буйствовали джунгли, но роскошная тропическая жизнь словно бы остановилась на границе невидимого круга, за которым не росло ни травинки.
      - Ждите меня здесь, - Рене обернулся к своим спутникам - могучему черному жеребцу и сидящему на его спине эльфу.
      - Я пойду с тобой, - Клэр легко спрыгнул на землю, несмотря на протестующее фырканье Гиба.
      - Нет. Это место проклято и отмечено печатью даже не Зла, а чего-то совершенно чужого. Лианы и те это понимают, так что эльфу там делать нечего. Я - другое дело, да и вряд ли я найду что-то, кроме тени.
      - Если б там была только тень, - покачал головой Клэр, - джунгли бы захватили холм.
      - Ты можешь чувствовать деревья. Что они помнят?
      - Сейчас. - Тонкое лицо рыцаря Осени стало отсутствующим, серебристые глаза широко раскрылись, глядя в никуда. Рене и Гиб молча ждали. Ветер всколыхнул густую, тяжелую листву, на землю упало несколько капель то ли росы, то ли сока, дохнуло приторным ароматом цветов. Клэр поднял голову.
      - Деревьям отвратительно это место, вот и все, что я могу сказать. Эти леса не знают осени, но этот холм для них - средоточие того, что в наших краях зовут зимой.
      - Зима, смерть, небытие... - задумчиво повторил Рене, - я видел их, и видел близко. Но мы пришли сюда не за этим.
      - Мы? - попробовал улыбнуться Клэр. - Мы с Романом решили, что нужно разыскать храм из легенды Майхуба, но нам задуманное оказалось не по силам.
      - Потому что вы живы.
      - Ты тоже жив, Рене, - возразил Клэр, - ведь жизнь - это любовь, память и воля. Ты вернулся и этим все доказал.
      - Вернулся, это так... О, смотри!
      Это было животное размером с небольшого арцийского кабана, оно и походило на кабана, если бы того разрисовали черно-белыми пятнами, а рыло вытянули в небольшой хоботок. "Кабанчик" сломя голову удирал от хищника, сзади была смерть, впереди - развалины, в которые беглец и бросился. Вслед за ним из-под покрова леса выскочила огромная пятнистая кошка, но на границе травы остановилась, коротко рявкнула и гордо удалилась в джунгли. Ужас и отвращение, внушаемые этим местом, оказались сильнее голода, но слабее страха смерти.
      - Подождем, - предложил эльф. Рене кивнул, Гиб ударил копытом о землю, что в данном случае означало согласие. Наступила тишина, нарушаемая лишь шорохом ветвей и гудением насекомых.
      2895 год от В.И.
      Утро 10-го дня месяца Собаки
      АРЦИЯ. ГРАЗА
      Александр Тагэре не мытьем, так катаньем избегал предписанных этикетом церемоний. Особенно невыносимы были толпы придворных, собачьими глазами созерцавших, как Их Величество одеваются или кушают. Король понимал, что минимум принятых в Благодатных землях обычаев соблюдать нужно, но привыкший к тяжести доспехов, откровенным дружеским словам и дыму походных костров воин с трудом мирился с дворцовыми порядками и нарушал их елико возможно. Все еще стесняясь своего плеча, Сандер предпочитал одеваться в одиночестве, а в качестве кости, брошенной блюстителям этикета, по утрам приглашал к себе кого-то из "волчат". Александр как-то умудрился пронести юношескую дружбу сквозь огонь, воду и медные трубы. Возможно, потому, что "волчата" признали первенство Последнего из Тагэре задолго до коронации, а лизоблюдство было им так же противно, как и их королю.
      Наедине с друзьями Его Величество превращался в Сандера, и это устраивало всех. Вот с теми, кого он недолюбливал, Александр Тагэре был неизменно вежлив и холоден; впрочем, шансов помочь королю затянуть пряжки доспехов или наскоро вместе с ним сжевать походный завтрак у них не было. Александр всегда старался избавляться от их общества, но на сей раз ему не повезло. В поход против бывшего виконта Эмразского, старанием ифранских "паучат" превращенного из "кошачьего отродья" <"Кошачье отродье", "кошкин сын" и т.д. - презрительные клички незаконнорожденных и их потомков. Связано с тем, что гербы (сигны) бастардов, даже признанных и получивших привилегии, отмечались отпечатком кошачьей лапы.> в наследника Лумэнов, пришлось взять с собой фронтерских наемников и, самое гнусное, Стэнье-Рогге.
      Граф Селестин в своих предательствах докатился до того, что выступил против собственного пасынка, хотя его никто об этом не просил. Александру было противно, но отказать в этом удовольствии услужливому нобилю, за которого ходатайствовала бланкиссима Шарлотта, было нельзя. Положение на границе с Ифраной тревожило, все шло к тому, что Эмразом жертвовали, чтобы заставить Арцию перебросить войска от Табита к Гразе и, воспользовавшись этим, вторгнуться в Оргонду. В пользу этого говорили и очередные выходки фронтерского господаря и эскотских разбойников. Тагэре не сомневался, что и Тодору, и новому эскотскому королю Ноэлю, и его северным подданным заплатили ифранским золотом. Ничего серьезного в этих набегах не было, но они исключали участие в походе против Тартю войск из Эльты и Эстре. Впрочем, это было не так уж и страшно, Александр не сомневался, что тысячи гвардейцев, "волчат" с их сигурантами и дарнийских наемников для ифранско-лумэновского претендента на арцийский престол более чем достаточно.
      То, что против четырех или пяти тысяч Тартю он выведет две с половиной, Тагэре не смущало.