Глава десятая

Он не спал. Он лежал в постели и сквозь незашторенные окна смотрел, как по небу медленно плывут звезды, изредка слышал крики маленьких коричневых сов, охотившихся в зарослях вереска и в темной полосе подстриженных тисов вокруг теннисного корта. Мыслей не было — он оставался все в том же духовном и телесном оцепенении, которое и не хотел прерывать. Пока не нужно было ни думать, ни действовать. А вскоре придется. Теперь он убедился в том, о чем раньше лишь подозревал. И не испытывал ни удивления, ни гнева, ни печали.

Он лежал, глядя, как бледнеет, наливается ясным перламутровым светом ночное небо; потом встал, надел старые брюки, свитер и вышел из номера. Дежурный за столом у двери взглянул на него заспанными глазами и кивнул.

Садясь в машину, он понял: когда он вернется, то вернется к самому себе и к тому, что обязан сделать. Он знал, так и будет, а потому не спешил.

Он вывел машину на дорогу, миновал ферму и выехал к воротам, ведущим в густой лес над горным прудом. Светало, легкокрылые воробьи стайками порхали над самой землей, летели в поля кормиться. Лесной голубь величественно поднялся с сосны, захлопал крыльями и воспарил в утреннем восходящем потоке.

Гримстер машинально открыл капот, вынул болотные сапоги и начал собирать удочку. Это была старая снасть из магазина Харди. Добротная, ухоженная. При известной сноровке на нее можно было выловить на перекате двадцатифунтового лосося. Гримстер шел через лес по опавшим листьям, сосновым иглам, по скользкому мху прямо к реке, которая быстро мелела, отчего вода приобретала прозрачный янтарный цвет, — мушкой теперь придется играть, проводя ею поперек реки или пуская по течению. Тропинка обрывалась у самой заводи. Здесь Гримстер перешел реку, едва не набрав воды в сапоги, потом двинулся вверх по течению сквозь густую, отяжелевшую от росы траву ярдах в пяти от воды. Навстречу пролетел зимородок, охладил пылающую грудку в брызгах водопада, которым кончалась заводь. По правую руку от Гримстера, за полями, скрывалась в тумане железнодорожная насыпь. Проходя мимо старой рыбачьей хижины, Джон заметил, как заиграла в первых солнечных лучах окропленная росой паутина под крышей. Он уже пришел в себя, оцепенение сменялось ощущением нового дня, но обретенные чувства не принесли ни боли, ни удовольствия. Он просто пытался убить время, ждал подходящее для решительных действий время.

Охотившаяся у горловины заводи цапля поднялась и, лениво взмахивая крыльями, полетела через реку в долину, ее серое тело быстро скрылось в сером тумане. Гримстер встал на ее место, потоптался немного, чувствуя, как холод просачивается сквозь резину сапог, затем наблюдал, как река вливается в заводь, как ее течение замирает, а бурные воды, извиваясь, смешиваются со стоячими. На другом берегу под огромными дубами гранитные скалы заросли папоротником и мхом, на нем тяжелыми каплями оседал утренний туман. Гримстер знал — внизу, в холодной глубине ходит рыба. Вынув из кармана потертую жестяную коробку, он выбрал мушку. Это был маленький «Дасти Миллер» с серебристым тельцем, его Гримстер смастерил сам. Утренний ветерок крепчал, поверхность заводи начала рябить. Гримстер знал заводь и в половодье, и в засуху. Во время рыбалки он видел не только взбаламученную воду — он чувствовал и устланную галькой впадину, и ребристый обломок скалы, и валун на каменистом дне. Он уже был во власти рыбалки, и это занятие наполнило жизнь смыслом, радость вселилась в душу, когда он закинул удочку и оглядел извивы лески. Едва мушка погрузилась, он осторожно вывел ее на поверхность и придержал, пока она не оказалась на мели, где клевало чаще. Он смотрел на воду, на леску, туда, где должен был находиться крючок. Мгновенно впитывал все происходящее вокруг, подмечал каждую мелочь; державшие удочку пальцы как будто пронзал электрический ток.

Гримстер стоял как раз посреди заводи, когда и заметил Гаррисона. Тот вышел из-за хижины, его тяжелые шаги ясно различались в неумолчном шуме воды. Гримстер бросил на него быстрый взгляд. Гаррисон был уже на берегу в трех футах над ним. Старый грязный плащ, блестящие от воды резиновые сапоги и поношенная твидовая шляпа с загнутыми кверху полями. Лицо красное и опухшее, на широком тяжелом подбородке — двухдневная щетина. В левой руке он держал сигарету, а в правой — пистолет. Гримстер заметил все это и снова обратил взгляд на воду, машинально повел удочкой, заставил мушку плыть против слабенького течения в завопи.

— Доброе утро, — произнес Гаррисон.

Гримстер кивнул в ответ, не обернувшись.

Гаррисон не спускал с него глаз; когда Гримстер делал шаг вниз по течению, чтобы вновь закинуть удочку, он шел следом. Гримстер не боялся Гаррисона и почти не обращал на него внимания, хотя понимал: тот пришел убить его. Он был уверен — Гаррисон не сможет его убить. Сегодня, во всяком случае.

— Что у тебя за наживка? — спросил Гаррисон.

Только тогда Гримстер заговорил:

— «Дасти Миллер».

Гаррисон затянулся, потом смял окурок и выбросил в воду.

— Был бы я сентиментальным, — продолжал он, оглядевшись, — я бы назвал это подходящим местом в подходящее время для смерти. Твоей смерти. А я надеюсь умереть в постели. От апоплексического удара, вызванного оргазмом.

Гримстер почувствовал, как улыбка тронула его губы. Гаррисон, несший ему смерть, возрождал в нем жизнь.

— Как ты узнал, что я буду здесь?

Гаррисон усмехнулся:

— Рано или поздно ты должен был оказаться на этом месте. Я прихожу сюда уже третий день.

— И каждый раз с пистолетом? — Гримстер трижды закинул удочку в одно и то же место, лишь увеличивая длину лески.

— Да, с пистолетом. Приказ, ничего не поделаешь.

— Чего же ты от меня хочешь?

— Какая разница? Неужели тебя не оставляет любопытство даже сейчас, за несколько минут до смерти?

— Вон как заговорил! Что-то, извини, не своим голосом.

— Раннее утро сделало мою речь напыщенной, Джонни. Извини.

Не из страха, не из желания выиграть время, но потому, что тепло жизни возвращалось к нему, и потому, что он не мог объяснить поведение Гаррисона, а давно уже привык находить причины всему и мог для этого даже притвориться слабым, Гримстер с наигранной искренностью сказал: — Сейчас я готов заключить с тобой сделку.

— Вальда?

Гримстер снова кивнул, не оборачиваясь. У крючка вода вдруг забурлила, потом успокоилась. Рыба подошла к наживке совсем близко. Он пустил мушку полукругом по течению, придержал и немного поиграл ею, надеясь или вернуть ту рыбу, или привлечь новую.

— Боюсь, ты опоздал, — произнес печально Гаррисон и добавил другим тоном: — Чуть не клюнуло. Вчера, когда я стоял тут, рыбы плескались дюжинами.

Гримстер подтянул леску и вновь закинул удочку. В последнюю секунду привычно дернул удилище на себя, чтобы леска не вытянулась до конца и мушка плавно, как живая, поплыла бы вниз по течению, а не противостояла напору воды.

— Значит, ты пришел меня убить?

— Помимо всего прочего, да.

Гримстер понял: большего от Гаррисона не дождешься. Но все-таки, как мало он ни сказал, кое за что уже можно ухватиться.

— Тогда не мешкай, — спокойно сказал Гримстер.

Он размышлял, хватит ли у Гаррисона мужества сделать это. Ведь они близки, как братья, а брат не может убить брата, не оправдав сначала свой грех, не объяснив его другому. Так и случилось.

— С удовольствием подожду, когда ты вытащишь эту рыбу, — отозвался Гаррисон. — Всему свое время.

Гримстер подметил, что леска вытягивается и мушка погружается. Не было ни резкого удара, ни сильного натяжения. Он опустил удилище, пытаясь ослабить леску, и заметил, что она не провисла — значит, там, на глубине трех-четырех футов, наживку легонько ухватил лосось. Джон вновь вытравил леску, чтобы течением мушку снесло прямо в пасть рыбине. Через несколько секунд он дернет удилище в сторону, и крючок, если еще не вошел, обязательно вонзится в ее плоть. Вероятно, и Гаррисон следит теперь за леской. В подтверждение его мыслей Гаррисон, которого Гримстер видел краем глаза где-то слева, сказал:

— Одна есть, Джонни. Подсекай, я подожду. Пусть она станет моим прощальным подарком. Я должен тебе гораздо больше, но могу позволить только это.

Твердо держа в руках удилище, Гримстер нарочно повел его наискось и сразу почувствовал, как упирается рыба. Выбрав лишнюю леску, он понял, что крючок сидит глубоко. На мгновение лосось замер.

Позади раздался голос Гаррисона:

— Вытаскивай его, Джонни. Это мой прощальный подарок. Судьба не может без театральных эффектов.

Лосось неожиданно рванулся вверх, леска ослабла в пальцах Гримстера, удилище распрямилось, но прогнулось вновь, когда он немного подтянул леску. Достигнув поверхности, рыба выпрыгнула из воды. На фоне мрачных затененных скал она показалась ослепительно серебристой. Рыбина боком шлепнулась в воду, подняв тучу брызг. Гримстер держал леску в натяжении, постоянно подматывая ее левой рукой, а сам пятился к берегу. Лосось выпрыгнул еще дважды и ушел на дно, устав от борьбы.

Перейдя на крошечную отмель у поросшего травой берега, Гримстер придержал рыбину. Потом пошел в воду, собираясь подхватить улов снизу, все время поддерживая леску в натяжении, чтобы лосось не ушел на перекат.

Гаррисон оказался выше по течению и немного позади. Леска теперь тянула лосося в сторону, отчего он переплыл стрежень и вновь пошел против течения. Гаррисон сказал:

— Приличный улов. Фунтов на пятнадцать. Не мешкай, Джонни, вытаскивай скорей. У меня мало времени.

На миг Гримстеру захотелось отпустить леску и дать рыбе выйти из воды, чтобы самому последовать за нею на перекат. Гаррисон сдержит обещание, преподнесет свой прощальный подарок. Гримстеру останется только войти в реку и добраться до дальнего берега. Удастся ему остаться в живых или нет — пятьдесят на пятьдесят. Между тем Гримстер шел вверх по течению, удочка сгибалась под тяжестью рыбы. Наконец он вновь выбрался на крошечную отмель.

Вдруг лосось развернулся и ринулся назад, получив свободу от ослабевшей на мгновение лески. Не успел Гримстер ее смотать, как рыбина рванулась поперек заводи. Избыток лески был выбран мгновенно, и она со свистом начала сматываться с катушки. Доплыв до дальних скал, лосось выпрыгнул очень высоко, поэтому Гримстер немного наклонил удилище, чтобы оно не сломалось. Через несколько секунд он понял, что рыба сдалась. Гримстер наматывал леску — лосось не сопротивлялся.

Стоя рядом, Гаррисон сказал:

— Наконец-то. Но не расслабляйся. Он хитрый малый.

Гримстер подтянул рыбу. Дважды она пыталась уйти, но Гримстер знал: если крючок выдержит, деваться ей некуда, и эта мысль согревала его. Он был жив, сознавал свое превосходство, жалел Гаррисона и колебался только в одном: убить его или отпустить. Ему не раз приходилось убивать, выполняя приказ, так что совесть его не замучит. Но теперь, когда тепло в душе требовало настоящего убийства, Гримстер понимал: придется подождать и посмотреть, распространяется ли храднокровно принятое вчера решение на Гаррисона, который уже убил бы его, если бы эта ленивая, скучающая рыбина не ухватилась за намокшего «Дасти Миллера».

В двенадцати футах от Гримстера лосось вышел из глубины и перевернулся от изнеможения. Гримстер шагнул в воду и поднял его, взмахнув удочкой. Лосось повис на леске в футе под водой — испещренная черными точками широкая спина, серебристые бока, мушка в зубастой пасти, крючок под челюстью. Гримстер вытянул рыбину на мель, она снова попыталась вырваться и чуть не выскочила на берег сама.

Сверху донесся голос Гаррисона:

— Отличная работа, Джонни. Что может быть лучше такого славного конца?

Зажав избыток лески в левой руке петлями, чтобы успеть опустить их, если рыба наберется сил и захочет уйти, Гримстер отступил на шаг и носком правого сапога вытолкнул лосося на песок. Ни сетки, ни подсеки у него не было, он схватил рыбу за хвост, поднял ее, изгибающуюся, и показал Гаррисону.

Тот стоял в ярде от Гримстера на невысоком берегу, за его спиной виднелась рыбачья хижина. Около нее находился сундук, на нем — бутылка из-под виски, сама хижина была сделана из старого вагона — всякая мелочь, касающаяся Гаррисона и окружавшей его обстановки, врезалась Гримстеру в память. Впервые за все утро он заговорил с ним по-настоящему, не обращая внимания на пистолет, нацеленный в лоб:

— Не угадал. Он весит не больше десяти фунтов. Недавно в реке, но морской слизи уже не видно. Помнишь твой первый улов и нашу драку?

Гаррисон кивнул и опустил правую руку на полдюйма вниз и немного в сторону, чтобы рыбина не помешала выстрелить, и Джон понял: его вот-вот убьют… но тут же уверился, что не умрет… не теперь… Тогда он резко распрямил согнутую в локте правую руку, бросил тяжеленную рыбину в Гаррисона, из левой руки тотчас выпустил и удочку, и леску.

Гаррисон выстрелил, когда лосось, казалось, завис, сверкая в воздухе. Гримстер ощутил сквознячок от пролетевшей у щеки пули — она, как потом выяснилось, прошила рыбину насквозь: вошла у спинного плавника, ударилась о позвоночник и отклонилась на полдюйма. Это и спасло Гримстера. Когда Гаррисон собрался выстрелить снова, лосось попал ему в грудь. Толстяк попятился и промахнулся.

Гримстер вспрыгнул на берег, выбил пистолет из руки падающего Гаррисона. Когда толстяк перевернулся, чтобы встать, Гримстер пнул его прямо в отвислое брюхо. Упавший на траву лосось вдруг затрепетал всем телом, выгнулся, замер… Только чуть подергивал хвостовым плавником.

Гримстер поднял пистолет. Ему было тепло и радостно, он вновь духовно раскрепостился. Наконец-то Вальда умерла и для него самого. Оставалось только похоронить ее и разделить имущество. Впервые за многие годы он обрел независимость, перестал быть призраком в мире людей.

Гримстер поднял пистолет. Гаррисон застонал и медленно сел. Растерянно нащупал слетевшую шляпу и водрузил ее на место. Сплюнул, крякнул, шумно вздохнул и наконец буркнул:

— Черт…

Гримстер навел на него пистолет и приказал:

— Встань и повернись ко мне спиной.

Медленно, послушно Гаррисон выполнил приказ. Гримстер подошел, ткнул его пистолетом в спину и обыскал: ощупал карманы, похлопал ладонью по теплым под плащом бокам. Потом, не отходя ни на шаг и не отрывая от спины пистолет, велел:

— Теперь сделай мне еще одно одолжение: объясни, почему тебе приказали меня убить?

Все еще задыхаясь, Гаррисон взмолился:

— Ты же понимаешь, я не могу, Джонни.

— Если не скажешь, я тебя убью, и концы в воду.

— Тогда убивай. Ведь я же тебя убил бы, — произнес Гаррисон с вызовом, а потом, когда бравада уступила место искренности и осознанию происшедшего, сказал:

— Черт, если бы ты ударил меня чуть пониже, ты бы оборвал все мои связи с женщинами.

— Помимо всего прочего, — добавил Гримстер.

— Нет, Джонни. Дело не в тебе и даже не во мне. Хочешь убить меня — валяй! Я дал тебе поймать рыбу. Может, разрешишь мне закурить?

Гримстер отступил, Гаррисон не спеша повернулся и полез в карман за сигаретами и спичками. Закурив, взглянул на лосося — во время схватки крючок вырвался из его тела, — а потом на удочку, лежавшую поодаль, и сказал:

— Классная штука. Такие в порядочных семьях передаются от отца к сыну. Значит, Вальду все-таки убили?

— Ты же всегда это знал.

— Догадывался, не более. Но ты только что получил доказательства. Так зачем же мне бояться тебя? — Гаррисон пожал плечами и переступил с ноги на ногу. — Я бы тебя убил, но ты-то хочешь уничтожить другого. Для него одного ты бережешь пулю. Не для меня. Ты настоящий убийца, Джонни, но у тебя сентиментальная привязанность к порядку. По-твоему, начинать надо сверху, так? А я в самом конце списка.

Гаррисон повернулся и пошел прочь, пробрался по кустам боярышника у хижины, прошагал по высокой полевой траве, не признавая тропок, оставляя за собой полоску примятых стеблей. И Гримстер отпустил его. Он глядел, как Гаррисон подошел к железнодорожной насыпи, перелез через белые ворота, вечно закрытые, чтобы не подпустить скот к полотну, и наконец исчез за дальним склоном. Ничто не шевельнулось у Гримстера в душе. Ни к Гаррисону, ни к тем, кто подослал его. Он повернулся, бросил пистолет в воду и стал собирать снасти. Потом продел свернутый носовой платок сквозь жабры лосося, чтобы легче было нести, и зашагал через лес к машине.

Усевшись за руль, он снял с пальца перстень. Никто, даже Гаррисон, не пошел бы на убийство просто так. Гаррисон хотел прикончить его, чтобы снять что-то с трупа. Что?

Гримстер стал внимательно разглядывать перстень.

Копплстоун вышел к завтраку с крошечным порезом на подбородке — единственным свидетельством вчерашней попойки. За столом сидел один Гримстер. Анджела Пилч и Лили редко спускались в столовую по утрам, предпочитая завтракать у себя. Кранстон еще не выходил из своего кабинета.