Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Неполадки в русском доме

ModernLib.Net / Политика / Кара-Мурза Сергей Георгиевич, Телегин Сергей Анатольевич / Неполадки в русском доме - Чтение (стр. 4)
Авторы: Кара-Мурза Сергей Георгиевич,
Телегин Сергей Анатольевич
Жанр: Политика

 

 


Но это, конечно, неважно — антисоветская интеллигенция, независимо от личной внутренней мотивации каждого, приняла вполне определенную философскую антропологию, представление о сущности человека и его правах. В этой философии «низшие чины» человечества как бы вообще не существуют. Во всяком случае, их самые простые, фундаментальные жизненные потребности ставятся несравненно ниже права элиты на духовный комфорт — а уж о пище или жилье элиты и речи нет. Ах, нас заставили жить в коммунальных квартирах!

Сам же Пришвин подметил эту установку еще до революции. Он писал о Мережковском: «Я никогда не забуду одного его спора с социал-демократическим рабочим. В ответ на поставленный ему вопрос о необходимости в человеке сознания своего собственного бессмертия рабочий говорил:

— Накормите меня.

Тогда Мережковский, возмущенный грубостью ответа, вдруг неистово закричал:

— Падаль, падаль!

Это была, конечно, чисто философская «падаль», то есть то, что падает, умирает, а рабочий принял за настоящую, ругательскую — и пошло, пошло».

Так вот, наши философы-демократы горазды рассуждать о бессмертии души, но им претит разговор о хлебе насущном, о самом простом и прозаическом голоде людей:

И жгут им слух мольбы о хлебе

И красный смех чужих знамен!

Трудно назвать какое-либо выступление наших интеллигентов, хоть демократов, хоть патриотов, где они сказали бы доброе слово в адрес военного коммунизма и продразверстки. Странно еще, что они стеснялись открыто проклинать карточную систему времен Отечественной войны. Голод для них — нечто абстрактное и как бы невозможное. Почитали бы статью «Голод в России» в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона 1913 г. (т. 14). С какой ненавистью пишут и демократы, и патриоты о коллективизации — а ведь именно колхозно-совхозная система смогла устранить причины регулярных массовых неурожаев и голода в пореформенной России. Сравните рацион питания крестьян в 1913 г. и, скажем, в 70-е годы. Ведь, слава Богу, регулярное изучение семейных бюджетов налажено в России с конца XIX века, данные имеются. Не прочтут — не важен для них рацион питания крестьян.

Сейчас колхозы и совхозы разрушили, и 50% продовольствия РФ покупает за рубежом, так что если бы не пробуренные в СССР скважины и не построенные тогда нефте— и газопроводы, сегодня опять в стране был бы массовый смертельный голод. Почему же для патриотов неважно, что в 1928 г. пришлось ввести карточки в городах? Почему неважно, что в деревне начался голод среди бедноты, так что на почве голода были и смерти, и самоубийства? Почитайте сводки с мест июля 1928 г., они есть в архивах. Потому, что голодала беднота, а ее голод «белая кость» всегда легко переносила. И сейчас легко терпит. Подумать только — продолжают проклинать колхозы даже через десять лет после их разгона, хотя очевидно, что этот разгон стал катастрофой сельского хозяйства!

Завершая это отступление, я скажу, что ненависть к тому, что сделала советская власть в сфере культуры для крестьян, «кухаркиных детей», таджиков и т.д., постоянное третирование «красных» студентов и новой интеллигенции как «образованцев» есть, на мой взгляд, проявление низкого мещанского комплекса неполноценности — комплекса в той же мере антидемократического, как и антиаристократического. Из этого комплекса и исходит, как сказал Георгий Свиридов в своих «записках» 1979 года, «сознание своей избранности, самодовольное, сытое презрение к более низкому и к более высокому социальным слоям, непомерное честолюбие и ужасающий душевный холод и злоба. Безбожие и органически с ним связанное бездушие».

Это «сытое презрение» оказалось сцеплено с интеллигентским сознанием, потому-то сословные притязания возродились даже в среде интеллигентов, вышедших из семей рабочих и крестьян. Падки они оказались на лесть, а уж соблазнители постарались. К отделению от «массы» и рецидиву сословного сознания интеллигенцию подталкивал поток пошлых похвал в ее адрес, который заполнил страницы и эфир во время перестройки. Академик Д.С.Лихачев, получив титул «совести нации 3-го ранга», льстит интеллектуалам:

«Естественно, их роль в обществе можно определить как ведущую. Это соответствует месту интеллигенции, которое она должна по праву занимать. Испокон веков на Руси интеллигенция была эталоном нравственности, духовности, культуры» (там же, с. 228).

Какая пошлая чушь! Какие «испокон веков», какая Русь? Интеллигенция как культурный тип появилась в XIX веке, как продукт разложения сословного общества. И никогда она не была «эталоном нравственности», ибо ее главной отличительной чертой была больная совесть и нравственные метания. Разве могут метания и непрерывная «смена вех» быть эталоном? Чему может научиться юноша у Родиона Раскольникова или чеховского Иванова?


Культурный смысл революционной апокалиптики

Давайте теперь взглянем на взаимодействие аристократической и народной культуры с другой стороны. И демократы, и многие патриоты говорят о снижении после революции уровня именно первой, «утонченной» культуры — ах, какие образованные были раньше академики, какие тонкие были гимназистки! Да, эта культура пошла на спад, и вовсе не только от материальных невзгод и притеснения ее носителей в условиях революции и гражданской войны. Видеть в этих невзгодах причину увядания Вишневого сада и спада этой культуры, начавшихся, кстати, задолго до Октября 1917 г. — такое же принижение проблемы, как видеть причину нынешнего кризиса в нехватке денег. Причина спада была четко выражена В.Брюсовым:

И вас, кто меня уничтожит,

Встречаю приветственным гимном.

Почему В.Розанов писал, что монархическую Россию убила русская литература? Потому, что литература разбудила духовные (в глубине своей религиозные) искания в самой толще народа. В этом и отличие высокой русской культуры от западной. Русская культура, не будучи культурой классовой, несла свое Слово каждому человеку и каждому народу России (точнее, всего света). Это видно уже у Пушкина. К концу XIX века старая русская культура передала свой огонь новой силе, а сама стала увядать, приветствуя эту силу. За Блоком, Толстым и Чеховым пришли Есенин с Маяковским и Платонов с Шолоховым.

А на траектории сословной («аристократической») культуры остались Гиппиус, Северянин, Цветаева — с вкраплениями Бунина и Набокова. Они не обращались к каждому человеку и тем более к каждому народу, это была камерная музыка. Конечно, и камерная музыка есть культурная ценность, но давайте хотя бы зафиксируем тот факт, что Д.С.Лихачев с сонмом антисоветской демократической интеллигенции не просто признавал эту ценность, он при этом отрицал весь растущий ствол народной культуры — на том основании, что она не имела внешних атрибутов культуры камерной.

А на какой духовной почве выросли Есенин с Маяковским и Платонов с Шолоховым? Именно на почве мечты о Земле и Воле, о Граде Китеже — на той почве, из которой выросла русская революция. И только на этой духовной траектории видело последнее поколение старой культуры будущность России — прекрасно понимая, какой катастрофой для их сословия станет эта неизбежная революция.

Поют, поют в земле святые корни,

Но первой жатвы не увидишь ты.

Поразительно, что это понимали и поэт крупной буржуазии Брюсов, и поэт крестьянства Есенин, но не понимают нынешние «буржуазные демократы» и «патриоты-почвенники». Не видят, и стараются выкорчевать остатки этих святых корней, которые оказались не по зубам Горбачеву с Ельциным.

По отношению к советскому строю и ко всему советскому проекту наш нынешний культурный слой (возможно, даже в большинстве) совершил, на мой взгляд, огромную историческую нечуткость и несправедливость. Дело тут не в политике, а в чем-то более глубоком, оттого и кризис у нас пока что безвыходный. И нечуткость эта — не только к советскому строю, но и к тем светочам нашей культуры, которые этот строй художественно, чувством осмыслили. Ныне живущая интеллигенция не проявила интереса и воли, чтобы понять суть советского строя через слово культуры, она увлеклась вторичными, а часто всего лишь политическими вопросами.

Г.Свиридов писал в своих «Записках»: «Художник различает свет, как бы ни был мал иной раз источник, и возглашает этот свет. Чем ни более он стихийно одарен, тем интенсивней он возглашает о том, что видит этот свет, эту вспышку, протуберанец. Пример тому — великие русские поэты: Горький, Блок, Есенин, Маяковский, видевшие в Революции свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен». А мы именно перестали слышать великих русских поэтов и отбросили «свет надежды, источник глубоких и благотворных для мира перемен».

Поразительно и то, что оба антисоветских течения, будучи антиподами в отношении к модернизации (модернизаторы-демократы и консерваторы-почвенники), соединились в поддержке того регрессивного пафоса перестройки и реформы, который, если бы хватило сил у реформаторов, означал бы просто ликвидацию России как страны, народа и культуры. Наглядный пример такого соединения — совместная атака в конце 80-х годов на Энергетическую программу СССР. Видимо, коррумпированная номенклатура и теневики инспирировали эту атаку из геополитических и корыстных целей (развал СССР по заказу Запада и расхищение огромных средств, ассигнованных на эту программу), но демократические и патриотические интеллигенты, создавшие культурное прикрытие для этой диверсии, были искренни. Эта искренняя ненависть к программе, очевидно необходимой для развития (и даже для сохранения) страны, для нас важна как явление культуры. Она — симптом глубокого духовного кризиса нашей интеллигенции в целом.

Регрессивному отрицанию советского культурного проекта придало силу именно это соединение демократов и патриотов. Ведь главное в культурном строительстве русской революции состояло в том, что оно достигло почти невозможного — вписало идею развития и производные от нее модернизационные программы в «контекст традиционного сознания». В России это удалось сделать в гораздо большей степени, нежели в Японии и Китае, где американизация и обуржуазивание традиционного мироощущения заходит все дальше. Историк А.В.Голубев пишет: «Объективным итогом революции явилось то, что все общество или по крайней мере его социально активная часть приняли ценности развития и исторической динамики. Заметно выросла, хотя не сразу, культурная гомогенность общества. С одной стороны, были ликвидированы целые социальные категории, причем наиболее вестернизированные. С другой, — в историческую динамику включились десятки миллионов людей, вырвавшихся из традиционной культуры. Это был качественный скачок огромной важности».13

Как же смогла революция соединить идею развития с традиционализмом? Именно в результате того, что высокая русская культура, вобравшая в себя и универсализм Православия, и универсализм Просвещения, вошла в «симфоническое» взаимодействие с традиционной мечтой о Земле и Воле — с общинным крестьянским коммунизмом. Это и породило совершенно необычный в истории культуры тип — русского рабочего начала ХХ века. Сохраняя космическое чувство крестьянина и его идущее от Православия эсхатологическое восприятие времени, рабочий внес в общинный идеал равенства и справедливости вектор реального действия, реального построения на нашей земле материальных оснований для Царства справедливости.

Тот русский рабочий, ядро революции, был прежде всего культурным типом, в котором Православие и Просвещение, слитые в нашей классической культуре, соединились с идеалом действия, направленного на земное воплощение мечты о равенстве и справедливости. Против этого культурного типа, его тлеющего еще в нас огня и призывают в мечтах «Пиночета» с «русским Франко» Ясин с Бондаренко. Одни мечтают уничтожить православную общинную ипостась этого культурного типа, другие — содержащийся в нем импульс Просвещения и развития.

Уникальность этого культурного типа, который возненавидели оба крыла нашей антисоветской интеллигенции, была очевидна виднейшим мыслителям первой половины ХХ века (назову хотя бы Антонио Грамши, который считал русского рабочего явлением космического масштаба, как бы собравшим в себе и выразившем в революции мечту о справедливости трудящихся всех народов мира в ее развитии за три века).

Когда читаешь выступления наших интеллигентов, отвергающих советский культурный проект, иногда приходишь в замешательство: неужели они не видят масштаба и величия того импульса, который дал русской культуре этот революционный рабочий первой половины ХХ века? Ну ладно гайдары и хакамады — им мешают «их слишком сытые тела», но почему нашим почвенникам противен «керженский дух» и «игуменский окрик в декретах»? Не могу поверить, чтобы они отрекались от этого сознательно, что-то застило им глаза. Почему им противен русский космизм, звучащий в советской поэзии и песнях? За деревьями политических схваток не видят леса…

Революционное движение русского рабочего и стоявшего за ним общинного крестьянина было движением религиозным, «православной Реформацией» России. Отсюда и «святые корни», питавшие целый век, с 80-х годов XIX века, зарождающуюся, а потом и зрелую советскую культуру. Хороший обзор развития этого процесса дан А.С.Балакиревым14, но ведь этот процесс широко освещен и в литературе, и в воспоминаниях виднейших представителей интеллигенции революционного времени (например, М.М.Пришвина).

А.С.Балакирев говорит об «атмосфере напряженных духовно-религиозных исканий в рабочей среде», которая отражена в исторических источниках того времени. Он пишет: «Агитаторы-революционеры, стремясь к скорейшей организации экономических и политических выступлений, старались избегать бесед на религиозные темы, как отвлекающих от сути дела, но участники кружков снова и снова поднимали эти вопросы. „Сознательные“ рабочие, ссылаясь на собственный опыт, доказывали, что без решения вопроса о религии организовать рабочее движение не удастся. Наибольшим успехом пользовались те пропагандисты, которые шли навстречу этим запросам. Самым ярким примером того, в каком направлении толкали они мысль интеллигенции, является творчество А.А.Богданова».

Сам А.А.Богданов не раз писал, что идеи его тектологии явились ответом на вопросы рабочих об устройстве мироздания, когда он был пропагандистом в тульских рабочих кружках (кстати, рабочие сами его нашли и привлекли к этой работе). Он отмечал, что рабочие поразили его «стихийным стремлением к монистическому мировоззрению» — к представлению о единстве мира и возможности устроить его разумно и справедливо.15

Здесь — духовные основания того рывка в развитии, который совершила Россия в ее советском облике и который самым наглядным образом проявился во время Отечественной войны. И это движение духа от общинного Православия через революционный взрыв к идее разумного планомерного действия по преобразованию мира в направлении всеобщего братства отложилось как священное предание в коллективной памяти. Профанация и очернение этого предания, произведенные авторитетными и любимыми представителями творческой интеллигенции, нанесли разрушительный удар по самосознанию русских. Питающий культуру огонь «революционной апокалиптики» стихал и при бережном отношении мог бы стать долговременной движущей силой развития — но пришли солженицыны с лихачевыми и стали его заплевывать. А за ними две очереди с плевками помельче.

В то же время «духовные авторитеты» подрубили важный корень, питавший художественное чувство массы людей, которое держало творцов нашей культуры. Это чувство, поднявшее на поверхность силу «подспудного мужицкого стиха», было самым тесным образом связано с революцией, с ожиданием избавления. Исследователь русского космизма как большого культурно-философского явления С.Г.Семенова пишет: «Никогда, пожалуй, в истории литературы не было такого широчайшего, поистине низового поэтического движения, объединенного общими темами, устремлениями, интонациями… Революция в стихах и статьях пролетарских (и не только пролетарских) поэтов… воспринималась не просто как обычная социальная революция, а как грандиозный катаклизм, начало „онтологического“ переворота, призванного пересоздать не только общество, но и жизнь человека в его натурально-природной основе. Убежденность в том, что Октябрьский переворот — катастрофический прерыв старого мира, выход „в новое небо и новую землю“, было всеобщим».16

К несчастью, патриотическая интеллигенция, вышедшая на политическую арену в 70-80-е годы, в своем мировоззрении оказалась несоизмерима с этим порывом и была затянута в фарватер антисоветского интеллигентского сознания как подчиненная сила.


* * *

При продолжении нынешнего хаоса в духовных установках культурная эрозия и уход в небытие грозят, на мой взгляд, именно антисоветскому патриотическому течению. Демократы последовательны, а значит, с ними можно или найти компромисс, или устроить какую-то разновидность апартеида. Но есть в духовном основании социальных и культурных проектов «запрещенные» комбинации постулатов и догм. Быть патриотом России и принимать мальтузианские идеи о делении рода человеческого на «сильных» и «слабых» — одно из таких запрещенных сочетаний. Удержаться на этой полке невозможно — неизбежен или перескок к Гайдару с Явлинским, или возврат к идеалам равенства и братства. Те, кто «пути не помнят своего», слова не получают, какими бы премиями их ни украшали.

Ноябрь 2002г.

Честь искусства выше денег (интервью с Виктором Розовым)

Виктор Сергеевич Розов (род. 1913) — виднейший русский и советский драматург. Автор большого числа широко известных, остро конфликтных пьес. Многие из них экранизированы (напр., фильм «Летят журавли»). Живет и работает в Москве.

— Сегодня, в России, мы переживаем тяжелый кризис. Как по-Вашему, до какой глубины этот кризис проникает в сознание и подсознание человека? Рушатся ли только идеологические структуры? Ставятся ли под сомнение социальные институты, привычный способ совместной жизни людей? Затрагиваются ли ценностные основания, наши культурные архетипы?

— Я думаю, что кризис культуры, как и всего общества, идет по всем уровням. Культура и искусство в этом кризисе мечутся, пытаются найти свое место. И лучшие их представители в этом урагане, который проносится над страной, пытаются удержаться на ногах и что-то спасти. Это и делает честь некоторым нашим художникам. Я видел некоторые только что поставленные спектакли — они хороши, несмотря на то, что происходит! Но в целом идет неслыханное разрушение нашей культуры. Сказать отечественной культуры — это даже мало. Я думаю, наша отечественная культура — общечеловеческая. Она, в своих лучших выражениях, питала весь мир. Я не беру только XIX век, русскую литературу, которая оказала важное влияние на мышление всех наций. Но и советская культура, несмотря на очень сложные условия ее взаимодействия с властью, не теряла связи с духовной основой той культуры, преемницей которой она была. А вот сейчас идет вторжение какой-то чуждой нам культуры.

— Разве взаимодействие культур может быть губительным?

— Полезно и необходимо, когда взаимодействует культура. А сегодня внедряется иное понимание смысла твоей собственной жизни. Важна ведь личность. Каждый сам себе хозяин, сам себя выстраивает. На него со всех сторон действует множество сил, но если в нем есть, скажем, божественное начало, и он его хранит, он неприступен соблазнам. А сейчас наносится удар именно по этому началу. После поражения СССР в холодной войне идет натиск псевдокультуры — чужого понимания чести, чужого понимания совести, разрушение тех опор, на которых держится в своей жизни человек как личность.

— Но многие идеологи реформаторов более или менее открыто проводят мысль, что русской культуры или, шире, российской цивилизации как самостоятельного явления не было. Что это — фантом. Что есть единая мировая цивилизация, и различия определяются лишь степенью отставания от ее авангарда — Запада. Каковы те ценностные основания нашего типа человека, которые, на ваш взгляд, и задавали ориентиры для нашей культуры?

— Возьмем хотя бы привычное обвинение русского человека в лени. Вот, я рос в деревне и помню, как после страды, убрав урожай, люди отдыхали. Я видел умиротворение, и так мне это нравилось — а кто-то видит лень. А люди не рвались заработать еще и еще. Понятие достойной жизни у них было связано с достатком. Подумайте, как много смысла в этом русском понятии: достаток! Человек должен искать не богатства, а достатка — того, что достаточно для жизни, а лишнего не надо. И у нас это сохранилось — вплоть до недавнего времени. А раньше это было общим у многих культур, и потому-то человечество с достоинством выдержало испытание бедностью. А вот испытание сытостью, похоже, выдержать труднее.

— То, что происходит в России, лидеры переворота определили как революцию. Все революции в истории, какие бы травмы они ни наносили обществу, вызывали оптимизм, мобилизацию духовных сил. Горький, Маяковский, даже Лев Толстой видели за революционным разрешением кризиса путь к обновлению. Даже Платонов, показывая страшную сторону революции, был полон антропологического оптимизма. Почему же у тех, кто воспринимался как «буревестники» перестройки — вспомним Петрушевскую, Каледина, Кабакова — столько пессимизма, так принижен человек? Таковы идеалы этой революции — или интеллигенция не уловила ее скрытых ценностей?

— Мне кажется, что это нельзя назвать пессимизмом. Вот, я хорошо знаю Петрушевскую. В театре она выражает то, что видит как художник. А другого она не видит — и это ее право, как художника. Как человек, она воспринимает мир в его целостности и сама — цельный человек, очень хороший человек. Но описывает она жизнь в локальном ракурсе, и пишет очень хорошо. И здесь — не пессимизм, а, скорее, страдание. Она страдает от того, что видит, как художник, сострадает своим героям. У нас и в начале века были те, кого обвиняли в пессимизме, декадентстве — Леонид Андреев, Сологуб. Так они видели мир. Художник не обязан объять, как Пушкин или даже Есенин, мир в его целостности.

Другое дело — почему эта наша либеральная революция, или контрреволюция, или переворот — не нашла своих буревестников, своих певцов? Вот в чем вопрос! Где песни этой революции? Уже десять лет нет никакой цензуры — где этот поток прекрасных, свежих произведений? Почему в недрах советского тоталитаризма созревали целые поколения оригинальных и сильных художников, и при первой же оттепели вырывались мощным и разнообразным потоком? Как будто их держали за пазухой: Евтушенко, Вознесенский, Ахмадулина, да тот же Солженицын. А сегодня… Может быть, смешно звучит, но меня радует, что нет певцов нынешнего времени. Это замечательно — нечего воспевать-то! Никаких идеалов! Общество, которое они пытаются создать — бессмысленное общество! Существуешь в нем, как заблудшая овца. Те, кто совершил этот переворот, не могут предложить никакого смысла существования. Что воспевать — богатство? Такого никогда не было — просмотрите всю мировую литературу. Кого ни копни, буржуа, как образ, всегда отрицательный персонаж. Мы недавно плыли по Волге на пароходе, была встреча деятелей культуры с предпринимателями. Так один крупный предприниматель жаловался — что это, мол, так ведется в России? Чуть человек завладел богатством, его выставляют в отрицательном свете! Но он ошибается, это не только в России, это во всей мировой литературе так. Это идет от Евангелия. Вот, Леонардо да Винчи поучает молодого художника: не торопись гнаться за деньгами, честь искусства выше чести денег!

Так что, интеллигенция ответила на перестройку своеобразно, но адекватно: ничем! Полным художественным бесплодием. Даже те, кто как идеологи ее прославляют, как художники этого сделать не могут.

— Но почему художественная интеллигенция, пусть даже отрицая старый, советский порядок, не пошла по пути развития ценностей русской культуры — ведь они давали возможность для критического осмысления. Почему свернули к либерализму в его самой пошлой, обветшавшей трактовке?

— Думаю, что поток западной антикультуры хлынул таким потоком, что снес их. Они барахтаются, не могут ничего понять и отделить зерен от плевел. Ведь они воспитаны и на образцах западной культуры, на Бальзаке и Флобере. То, что они сегодня получили, смяло их. Они не справились, их раздавило. Идет смещение понятий. Вот мелочь: любая культура разделяет такие категории, как любовь, эротика, секс и похабщина. А у нас сегодня ряд художников все это перемешивают, и образуется такое варево, что жрать невозможно. Все смешалось. Они ушли от тех путей, на которых искалось счастье в нашей культуре. Ищут в совсем другом месте, прельстились нелепыми, даже смешными химерами. Это и есть буквальный смысл выражения: человек сошел с ума! Ведь им нравится это новое государство, которое зовет их: «Обогащайтесь!» — и в то же время это им противно. Это я знаю абсолютно точно. Интеллигенция имеет расщепленное сознание. И эта раздвоенность не позволяет им что-то создать. Хотя, повторяю, речь не обо всех.

— А где сейчас те, кто устоял? Заняты рефлексией? Ушли в «чистое искусство»? Ищут путь вперед на тех же ценностных основаниях?

— Прежде всего, стараются собрать, сохранить и возродить уцелевшее. Я видел несколько прекрасных спектаклей. Театр им. Маяковского восстановил на своей сцене спектакль Эфроса «Наполеон» (поставленный ранее в Театре на Малой Бронной). С прелестной Ольгой Яковлевой в роли Жозефины. Это — прекрасное произведение. Фоменко поставил «Без вины виноватые» в театре им. Вахтангова с прекрасными актерами — очаровательная Борисова, Максакова, Яковлев. Это — произведение высокого искусства. А уж когда я достал билет в Большой театр на балет «Баядера» — восстановление постановки Петипа 1909 года — я вечер провел в раю. И я повторял про себя: «Это же существует!». Вопреки всему хаосу и мраку, который царит за стенами театра. Есть хранители! Так же, как наши подвижники — музейные работники. На таких пока все и держится.

— Но как объяснить беспрецедентное в истории явление — фактически предательство авторами их героев, отказ от трудов всей жизни? Чем же можно компенсировать такую потерю?

— Это можно было бы компенсировать только созданием равноценных, высоко художественных произведений. Но это невозможно. Они все воспитаны при советской власти, состоялись при ней как художники, стали знаменитыми. Им уже психологически, чуть ли не биологически невозможно уйти от этого. Не говоря уж о том, что у меня презрение вызывает человек, все получивший от советской власти, украшенный всеми возможными премиями и увешанный всеми возможными орденами, который сегодня отказывается от своего прошлого, в котором «он так ужасно жил». Какими бы великими деятелями культуры они ни были, я отношусь к этой их позиции с глубоким презрением.

— Но как же можно психологически понять эту позицию? Ведь они теряют все, что создали — ничего не получая взамен в будущем. Можно понять, когда так поступает голодный человек за чечевичную похлебку, но у них-то эта похлебка была.

— Для меня это загадка. Я просто не могу этого объяснить. Это надо их спросить. От них абсолютно не требовалось такого разрыва с прошлым. Какая-то внезапная полная утрата исторического чувства. Так оплевать всю свою прошлую жизнь! Видимо, испытали смятение. Творческие люди, они эмоциональны, импульсивны. Они постоянно находятся в противоречии со своей собственной жизнью. Не выдержали этой бури.

— Сегодня всем уже ясно, что рыночная утопия провалилась. Ее результат — лишь разрушение экономики и криминализация жизни. Рухнул и демократический миф — нас ведут к тоталитаризму, да еще самому тоскливому — тоталитаризму без большой идеи. Как видят свой выход художники?

— Это именно тупик, потому что тоталитаризма-то никто из художников не хочет.

— Но ведь из тупика надо выбираться. Даже предприниматели — одни готовятся отбыть на Запад. Те, кто особенно хищнически грабил в эти годы страну, даже собираются при этом сделать себе пластическую операцию, чтобы их не нашли и на Западе, есть такие.

— Неужели? Вот не знал.

— Да, есть. Но это все-таки поиск выхода. Но есть ли у жудожников, которые пошли с «реформаторами», какие-то планы творческого прорыва из тупика, куда-то вперед?

— Думаю, придется ждать, пока народится новая художественная интеллигенция. Та свое дело уже сделала. Сделала она много хорошего. Сегодня, в растерянности, она делает много нехорошего. Много нехорошего. Оставим ее в покое. Так она и запомнится в ее двойственности. А прорыва ее из тупика уже быть не может. Скажем честно: от них ждать уже ничего нельзя. Они уже состоялись: Ростропович, Майя Плисецкая, Эльдар Рязанов, Олег Ефремов, Олег Табаков, Михаил Александрович Ульянов. Все это были прекрасные деятели искусства. Мы от них получили много хорошего. Скажем же им спасибо, и пусть они ведут себя так, как им Бог на душу положит, как они считают нужным. Но ждать от них новых откровений нельзя. А осознать свое место в том процессе, который привел к катастрофе — это личное дело каждого, тут и совета никакого дать нельзя. И упрека никому я не могу бросить. И предположить ничего нельзя. Вот, сейчас возвращается в Россию Солженицын. С кем он будет — с народом или с этим правительством?

— Посмотрим.

— Да, посмотрим. А новая интеллигенция наверняка родится. Хотя сегодня указать пальцем и сказать «вот она!», нельзя.

1994г.

Язык, мера и логика

После окончания встречи мне удалось лично побеседовать с гостями. 

— Какие вы видите выходы из сложившейся ситуации как экономист? — начал я первый разговор с Николаем Шмелевым. 

— Мы достигли дна, и жизнь в России потихоньку налаживается. Президент Путин в экономике за два года не сделал ни одной ошибки. Ельцин их делал каждую неделю. Путин придерживает команду ленинградских либералов и не дает им идти путем ошибок. За полгода в страну пришло около 10 миллиардов долларов. 


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19, 20, 21