Глава 16

Элизабет аккуратно срезала розы, переходя от куста к кусту, она едва видела красные и желтые бутоны второго цветения, как не замечала и строго симметричную прелесть сада с прямоугольно выстриженной изгородью, который был одной из достопримечательностей округи. Мысли ее были далеко — они вызвали мягкую улыбку на губах и выражение легкой задумчивости на лице. Этим утром с почтой пришла открытка. Вначале Элизабет уставилась на нее с недоумением, увидев, что открытка совершенно чистая с обратной стороны. Открывая конверт, она даже не взглянула на адрес. И, только не найдя внутри ничего, кроме открытки-репродукции, принялась изучать конверт, а когда узнала почерк и подпись, нацарапанную в левом углу, почувствовала, как дрогнуло сердце. Значит, Ангус не забыл ее, но зачем, удивилась она на секунду, он прислал ей изображение известной картины Рубенса? Потом медленно, с необычным волнением, с которым человек постепенно проникает в тайный смысл того, что сперва кажется обычным, Элизабет начала понимать. Открытка была обыкновенной, хорошей, но дешевой репродукцией, из тех, что до войны можно было купить в любой католической церкви за рубежом. Картина называлась «Дева и святые», Элизабет знала, что она находится в одной из церквей в Антверпене. Это был для нее первый знак — Антверпен. Ангус сообщал, где он. Затем, глядя на картину с толстенькими веселыми ангелочками, молящимися женщинами и безупречным сочетанием цвета, она вспомнила разговор, который состоялся у них в прошлом.

Тогда Артур показывал Ангусу картинную галерею Эйвон-Хауса. Они остановились перед портретом Элизабет, выполненным одним из ведущих членов Королевской академии искусств в тот год, когда она вышла замуж. Это была неудачная работа, на портрете Элизабет выглядела холодной, равнодушной, гораздо старше своего возраста. Ангус смотрел на портрет несколько минут, затем неожиданно произнес:

— Я хотел бы увидеть вас рядом с картиной Рубенса, которая висит в церкви святого Иакова в Антверпене.

Элизабет вежливо улыбнулась на это замечание, не понимая, что он имеет в виду, и не желая выдать свое неведение. И только позже, гораздо позже Ангус заметил однажды вечером, обедая вместе с ними, что из всех художников он предпочитает Рубенса.

— Рубенс полон жизненной силы и энергии, — сказал он. — Сейчас модно считать его излишне роскошным, но я полагаю, что люди гораздо счастливее, здоровее и сильнее, когда их политики и художники выбирают бьющее через край изобилие.

Элизабет согласилась с ним, глубоко не вдаваясь в этот вопрос. Артур ответил как всегда в краткой и безразличной манере:

— Боюсь, что слабо разбираюсь в живописи. Знаю только, что страховка коллекции Эйвона обходится мне каждый год в кругленькую сумму.

В тот вечер за столом присутствовал еще кто-то. Сейчас, восстанавливая в памяти прошлые события, Элизабет никак не могла вспомнить, кто это был, но этот неизвестный, кем бы он ни был, задал вопрос:

— А какое, по вашему мнению, мистер Маклауд, лучшее произведение у Рубенса?

И Ангус ответил:

— Моя любимая картина — «Дева и святые». Всякий раз, как оказываюсь в Антверпене, я хожу смотреть на нее.

Элизабет долго разглядывала открытку, затем неожиданно поняла замечание, которое услышала от Ангуса в картинной галерее, и это открытие очень взволновало ее. Несомненно, существовало небольшое сходство между ней и центральной фигурой картины — Мадонной: волосы ее были зачесаны точно так же, а в глазах, смотрящих из-под полуприкрытых век на Святого Младенца, Элизабет увидела то, что проскальзывало на ее собственных фотографиях. Да, было сходство, и Ангус, должно быть, увидел его. Не по этой ли причине его потянуло к ней? Не могла ли картина, вызывавшая в нем такой глубокий интерес, создать в его воображении образ идеальной женщины? Ей захотелось поговорить с ним об этом. Как это мучительно — догадываться о столь многом и знать столь мало! Но Ангус прислал ей открытку, и уже одного этого было довольно. Впрочем, и эта радость была способна больно ранить, потому что стоило только взглянуть в газету, как ей сразу напоминали о жестоких боях под Антверпеном. Она представляла, как Ангус воодушевляет людей вокруг себя, придавая бойцам смелость и уверенность одним своим присутствием и творя чудеса даже на поле боя. И посреди всего этого он помнил о ней!

Элизабет вновь взглянула на конверт. Что чувствовал Ангус, когда выводил ее имя? Прислав весточку, он почти нарушил собственный запрет, по которому они не должны были переписываться. Наверное, он знал, как много это немое послание будет означать для нее, и отослал открытку по какой-то причине, которую она не совсем понимала. Быть может, у него было предчувствие несчастья и поэтому это последнее напоминание о нем? Как-то не похоже на Ангуса с его шотландской рассудительностью и трезвым взглядом на вещи. Нет, наверное, этот поступок был совершен под влиянием минуты, из желания, чтобы она проявила большую твердость характера, чем он. Как часто ее посещали те же чувства, и не было способа смягчить боль, потому что она не знала, где искать Ангуса! По крайней мере, теперь она хоть что-то знает о нем — он в Бельгии, на переднем крае, и он жив. Она должна быть благодарна и за это, и за весточку в виде открытки, которая ясно сказала, что он любит ее и бережно хранит в своем сердце.

Элизабет отвернулась от розового куста, и в эту же секунду за спиной раздался чей-то почтительный голос, заставивший ее перепугаться:

— Приехал мистер Аскью, миледи.

Элизабет резко повернулась, и длинный шип темно-красной розы, которую она держала в руке, глубоко вонзился в палец, так что выступила кровь.

— Как вы перепугали меня, Бейтс! — воскликнула она, обращаясь к дворецкому. — Я не слышала, что вы подошли.

— Простите, миледи, всему виной резиновые подошвы на ботинках.

— Да, конечно. Вы ни при чем. Я, наверное, замечталась. Элизабет поднесла кровоточащий палец ко рту.

— Меня попросила найти вас, миледи, старшая медсестра.

— Уже иду, Бейтс. Возьмите цветы, пожалуйста. Я займусь ими позже.

— Слушаюсь, миледи.

Элизабет вручила дворецкому корзинку и направилась к дому.

Джеймс Аскью, занявший место Ангуса в Эйвон-Хаусе, тоже был известный хирург. Элизабет помнила, как он когда-то приезжал сюда на сложную операцию руки. Больной, сапер, подорвался на мине-ловушке. Но что еще хуже, сразу после того, как ему частично оторвало руку, началась контратака, которая выбила войска союзников из отвоеванной деревни, и он попал в руки немцев. В плену раны обработали недостаточно тщательно, и к тому времени, как войска вновь его освободили, началась гангрена. Сапера отправили в Англию и прооперировали, но здоровье уже было подорвано, и больной вопреки всем надеждам не поправлялся. Ему попытались спасти хотя бы культю. Понадобилась другая операция, и мистер Аскью приехал специально для этого.

Элизабет знала, что он прошел прямо в палату, так как не встретила его у входа. Она нашла доктора в маленькой раздевалке, примыкающей к операционной. Они с минуту поговорили, затем, пока он мыл руки, Элизабет прошла в операционную, чтобы убедиться, что все в порядке. Две операционные сестры уже разложили весь инструмент.

— Жаль, мы не сумели избежать операции, — печально сказала Элизабет. — Я так надеялась, что несчастному капралу Патрику не придется еще раз оказаться на операционном столе.

— Я тоже, мэм, — сказала сестра Эванз. — Он держится таким молодцом. Если бы только не правая рука, — вздохнула она.

— Давайте надеяться на лучшее, — произнесла вторая медсестра. — Мы выложили наш «счастливый» скальпель.

— А это что такое? — поинтересовалась Элизабет. Сестры немного смутились.

— Наверное, нам не следовало бы верить в предрассудки, — ответила сестра Эванз, — но этим скальпелем всегда пользовался мистер Маклауд — вообще не мог без него обойтись. Входя в операционную, он первым делом убеждался, что скальпель на месте, через какое-то время и все мы стали суеверными. Ну, как бы там ни было, давайте надеяться, что он принесет счастье молодому Патрику.

— Покажите же мне его, — попросила Элизабет. Медсестра сняла крышку стерилизатора и вынула скальпель щипцами.

— Вот он, — сказала она. — Лично я второго такого никогда не видела, а вы, сестра Эванз?

Сестра Эванз покачала головой:

— Кажется, мистер Маклауд делал его на заказ. Элизабет смотрела на скальпель. Она представляла его

в руке Ангуса, уверенной и твердой руке с тонкими пальцами хирурга и квадратными ухоженными ногтями.

— Вы готовы? — послышался от двери голос старшей сестры.

— Да, готовы.

— Тогда пойду за пациентом.

Элизабет последовала за ней в палату. Капрал Патрик мирно спал после снотворного, принятого утром. Он выглядел очень молодым и очень беззащитным. На Элизабет нахлынула волна жалости. Тяжело было видеть этих молодых людей, таких храбрых и смелых и в то же время увечных, вынужденных на всю жизнь остаться калеками из-за людской дикости и дьявольских изобретений.

«Храни вас Бог», — хотелось ей сказать Патрику, когда того провезли мимо на каталке. Но она подумала, что удивит старшую сестру, проворную и деловую, и потому произнесла эти слова в своем сердце и молча стояла, пока его провозили мимо. Все любили молодого капрала. Когда Элизабет проходила по палатам, больные наперебой спрашивали ее:

— Как вы думаете, он выдержит? Нормально все перенесет?

— Я уверена в этом, — отвечала Элизабет.

В то же время она была не очень уверена. Мальчик — ведь ему не исполнилось еще и двадцати одного — многое пережил и был сильно ослаблен первой операцией. Им оставалось только молиться, чтобы вторая операция прошла успешно и не явилась слишком большим испытанием для организма. В конце концов, на его стороне была молодость.

Элизабет зашла в палаты, расположенные в Большой галерее, где после замужества она и Артур устраивали балы и приемы. Она живо представила себя в белом платье из тяжелого атласа, в котором венчалась. Вспомнила, как приветствовала гостей со всего графства, стоя рядом с Артуром. Как она тогда нервничала и в то же самое время радовалась, что все гости, такие приятные люди, готовы принять ее в свой круг! Тогда она получала даже какое-то удовлетворение, что замужем за Артуром. Далеко не сразу она начала понимать, как мало общего у нее с близкими друзьями мужа. Они все были такими старыми, степенными, с устоявшимися привычками, а молодые хоть и вежливо, но дали ей ясно понять, что не собираются с нею водиться или позволить ей стать одной из них.

«Сейчас это место стало более радостным», — внезапно подумала Элизабет и знала, что это так. Мужчины веселились и смеялись между собой, приветствовали ее улыбками и, казалось, были рады принять ее такой, какая она есть. Она была комендантом госпиталя, но ее звание значило для них так же мало, как и ее титул. Большинство больных обращались к ней «мисс» и даже не знали, как ее зовут.

— Как в саду, мисс? — поинтересовался теперь один из них.

— Довольно хорошо, если не обращать внимания на нестриженные лужайки. Нет топлива, — ответила Элизабет. — Поскорее поправляйтесь, сержант, и сами увидите.

— Надеюсь, скоро так и будет, — ответил сержант. — Я все думаю, как там мой собственный клочок земли. Жена пишет — ей пришлось выкопать почти все цветы и посадить овощи. Подумайте только, мисс, лук на том самом месте, где у меня рос дельфиниум. С чем только не приходится мириться во время войны!

Вспомнив, что сержанту ампутировали обе ноги, Элизабет согласилась.

— Немного погодя я принесу вам несколько роз, — пообещала она. — Я только что срезала их.

— Было бы хорошо, мисс. Есть что-то в цветах… — Он замолк. — В общем, они помогают.

— Я тоже так считаю, — тихо ответила Элизабет и зашагала дальше по проходу.

Она поговорила с больными, а затем вернулась и принялась ждать возле операционной. Ее беспокоил капрал Патрик, и она все время думала, как жаль, что здесь нет Ангуса. Мистер Аскыо был знающий и уверенный хирург, но Элизабет понимала, что ни медсестры, ни больные не верили в него так, как когда-то верили в Ангуса.

«Если Патрик умрет, — подумала она, — я всегда буду чувствовать в этом свою вину. Если бы не я, его оперировал бы Ангус».

Было глупо и ненормально думать такое, она понимала — и все же не могла иначе. В кармане ее серого форменного платья лежала открытка, полученная утром. Элизабет опустила руку в карман, чувствуя, что открытка стала для нее талисманом.

«Я становлюсь такой же суеверной, как и медсестры», — сказала она себе.

После этого, казалось, прошло не так много времени, прежде чем дверь операционной открылась и вывезли капрала Патрика. Элизабет почувствовала сильный, едкий запах эфира. Перед ней промелькнули фигуры в белых халатах и масках. Наконец Элизабет сумела задать вопрос:

— Как прошло?

Джеймс Аскью стянул с лица маску и пригладил волосы с немного самодовольным видом.

— Чрезвычайно хорошо, леди Эйвон, чрезвычайно! Должен сказать, я сам удивлен, что все оказалось не так плохо. Я в самом деле полагаю, что на этот раз мы добрались до самого корня зла. При тщательном уходе парень должен встать на ноги.

— О, я так рада, ужасно рада! — воскликнула Элизабет. Она прошла в операционную, где обе сестры улыбались с облегчением.

— Мистер Аскью превосходно со всем справился, леди Эйвон, — понизив голос сообщила ей сестра Эванз. — Прекрасная операция, жаль, что вы не видели.

— А как наш счастливый скальпель? — спросила Элизабет, чувствуя, что вопрос звучит по-детски, и все же не в силах удержаться.

— Первое, за что он взялся в операционной, — ответила сестра, ликуя как школьница. — Взгляните! — Она протянула миску с окровавленными инструментами. Не думая, Элизабет взяла в руки скальпель. — Не следует его трогать, леди Эйвон!

Но Элизабет смотрела на скальпель сияющими глазами.

— Мне кажется, будто сам мистер Маклауд принес удачу капралу Патрику, — сказала она, а затем от полноты сердца и оттого, что должна была с кем-то поделиться, добавила: — Сегодня утром я получила от него открытку. Он в Антверпене.

Обе сестры взволнованно закудахтали:

— О, как интересно! Что он пишет? Как у него дела?

— Кажется, им там сейчас нелегко, — ответила Элизабет. — Он почти ничего не сообщил, кроме того, где находится.

Да, он сообщил мало, но как много рассказала его открытка!

— Когда будете писать ему, напишите, что мы часто его вспоминаем, хорошо, мэм?

Это сказала маленькая, по-детски восторженная медсестра. Элизабет помнила, что она всегда боготворила Ангуса.

— Обязательно, — ответила Элизабет и вернула скальпель Ангуса на место. — Мне нужно идти — напоить мистера Аскью чаем и поздравить его.

— Он это заслужил, — кивнула сестра Эванз.

Элизабет спустилась вниз. Стол накрыли в ее собственной гостиной, и когда к ней присоединился хирург, он ел быстро и жадно — ему еще предстояло вернуться в Лондон на важную консультацию.

Только вечером Элизабет смогла заняться цветами и разнести их по палатам. Больные были рады ей, и, поговорив с ними немного, она пошла навестить капрала Патрика.