Мстители

Все утро мы сидим на крыльце – я, Лука, Мальколм, Диана и Мирский – и думаем, как нам убить папашу нашего друга Галилео. Галилео – самый лучший ученик в классе, и во время тестов он всем помогает, и к тому же он – один из нас. А мы – это шестерка верных, поэтому мы против того, чтобы Галилео забрали у матери и отправили жить к какому-то непонятному отцу.

– Который даже его не любит! – говорит Лука. – Вы знаете, что он сделал? Он отобрал у него телефон, чтобы Галилео не мог ни с кем созвониться.

– Влезем по пожарной лестнице, разобьем окно и, когда этот отец войдет, толкнем на него какой-нибудь шкаф! – говорит Мальколм.

Он смотрит на нас, и, как всегда, когда фантазирует, его кривые зубы выступают из-под верхней губы, которая из-за этого уже немного раздвоена.

Мальколм был первым, кто узнал новость, от которой мы пришли в ярость. Но Мальколм, при всех его достоинствах, увы, не Эйнштейн. И, как вы уже, наверное, могли заметить, воображение у него детское.

Другое дело Лука, на чьем крыльце мы и сидим. Он первый возражает Мальколму. Он это умеет, он очень тактичный человек, наш Лука.

– Если мы разобьем окно, – говорит он, ковыряя палкой землю, – то полиция поймет, что в доме кто-то был! К тому же откуда тебе известно, что у него есть шкаф?

– Придумай что-нибудь получше! – отвечает Мальколм.

Он обижен и не смотрит на Луку. Но, надо отдать Мальколму должное, он быстро справляется:

– Может быть, ты и прав. Тогда – план «Би»! Находим какого-нибудь трехлетку, сажаем за руль и сами садимся рядом. Когда этот отец подойдет к дому, мы выедем из-за поворота и – бац, прямо на него. Потом выскочим из машины и все!

От счастья, что придумал такое, он морщит нос.

– А что с трехлеткой будет? Ты подумал? – спрашивает Лука.

– Ничего с ним не будет, ему же только три года!

Хотя план с машиной нам кажется более продуктивным, чем со шкафом, но и в нем мы видим явные недостатки.

– Трехлетних тоже судят! – говорю я Мальколму, потому что сам видел по телевизору такой сюжет.

– Не может быть! Я не верю! – упрямится Мальколм.

– Джон прав, – заступается за меня Мирский. – Им дают условный срок, а потом, когда им исполняется восемнадцать лет, сажают в тюрьму и дают большой срок как уже взрослым.

Мальколм знает, что кто-кто, а Мирский не из тех людей, которые болтают лишь бы что. У него отец – адвокат, и он все знает про суды и всякое такое. Поэтому Мальколм замолкает. Но он еще уточнит, обещает ему Мирский торжественно.

– Не говори отцу про наши планы! – просит Лука. – Адвокаты и полиция всегда заодно!

Мирский разводит руками:

– Я не такой идиот! И вообще, ты не знаешь моего отца! Он ни за что не скажет полиции. Он полицию презирает за то, что у них, у девяноста девяти процентов, умственный коэффициент низкий.

– Какой низкий? – спрашиваю я.

– Ниже, чем у нас. Даже ниже, чем у брата Галилео.

Тут мы все вспоминаем, что у Галилео есть младший брат Рафаэль, и это нас озадачивает.

– И его тоже отдали отцу? – вспыхивает Диана.

Диана – единственная девочка в нашей шестерке, но мы ее терпим, потому что она занимается тейквондо и может ногой дать в голову даже самому здоровому в классе. Например, быку Браяну, который не отличается умом, зато довольно мощно дерется. Она это проделала однажды, и мы все были свидетелями, как этот Браян от ее удара перелетел через два ряда парт. Так что она имеет право голоса.

Мы смотрим на нее, но она снова молчит, и почему-то глаза у нее на мокром месте. У девчонок всегда так, даже у тейквондисток, они сначала должны поплакать.

– Я просто предлагаю отравить его к чертям собачьим, – говорит Мирский, и мы все смотрим на него с уважением и немного с ужасом. Вот это уже взрослый разговор! Мирский действительно старше нас почти на год, потому что родился в декабре и из-за этого не смог пойти в школу со своими ровесниками. У Мирского уже на зубах пластинки, которые он все время ощупывает языком. Он тоже хочет быть адвокатом, и ему нужна полноценная внешность.

– Я точно бы его отравил, – повторяет он, скалясь, и улыбка у него из-за этих пластинок дьявольская.

– Чем? – спрашиваем мы хором. – Крысиным ядом?

– Ни в коем случае, – отвечает Мирский и кривится от нашей наивности. – Ртутью!

– Ртутью! Где ты возьмешь столько ртути? – спрашиваю я. – В градуснике?

Мирский качает головой:

– В батарейках! Мы купим в аптеке десять штук и вытащим из них ртуть. Comprenez vous, les enfants?

Les enfants молчат.

– He понимаю, как ты потом эту ртуть подольешь ему, – честно отвечаю я.

Мирский, обводя нас спокойными глазами, вздыхает:

– Эх, мелюзга! Очень даже просто! Выясним, где его папаша обедает, и летом я устроюсь официантом в тот же ресторан. Каждый день я буду добавлять ему в еду по десять миллиграммов ртути. Никто ничего не заметит, потому что я буду это делать очень постепенно.

У Мирского очки, в которых я вижу наши уменьшенные отражения.

– Постепенно? – спрашиваю я. – Сколько же надо ждать?

– Недолго. Так отравили Наполеона.

– Вау! – говорим мы.

– Да, – отвечает Мирский, – я вам говорю, это – железная смерть!

Потом мы все смотрим на Диану, которая одна пока ничего не предложила. У Дианы, как у всех девчонок, глубокий эмоциональный мир, но мы знаем, что когда она его переборет, отцу Галилео не поздоровится. Девчонки коварны, а Диана еще и умна. У нее тоже умственный коэффициент зашкаливает. Как и у Галилео.

– Ну, ты что скажешь? – спрашивает меня Мирский.

В этот момент мать Луки мисс Романа выходит на крыльцо, и я ничего не успеваю ответить. Она несет в руках поднос с горячим шоколадом и бутылку пенящихся сливок. Она очень добрая, эта мисс Романа, и не жалеет нам ничего. Другие родители, включая моих и, конечно, Мирского, требуют, чтобы мы ели здоровую пищу. Но мисс Романа кладет в шоколадное молоко столько сахара, сколько мы хотим, и сливки она тоже не забирает. Она оставляет всю бутылку на крыльце, и мы по очереди кладем на шоколад большую шапку сливок. Моя – больше других. Я думаю, скребя голову, но всё почему-то не о том. Направление моих мыслей мне самому непонятно. Я думаю почему-то об этом неизвестном мне отце Галилео: что мы знаем про него?

– Тебе дать трубочку? – спрашивает меня мисс Романа, и я киваю, но продолжаю думать.

Все остальные тоже думают, кто о чем.

– Что это вы сегодня такие тихие? Может, замышляете чего? – спрашивает мисс Романа и смотрит на Луку.

Да, это именно то, о чем я говорил: женщины коварны и наблюдательны. Впрочем, надо ли этому удивляться? Мы и впрямь ведем себя необычно. В любой другой день мы бы уже карабкались на стену, которая отделяет дом Луки от соседнего дома, где живут какие-то муж с женой. Это очень высокая стена, сложенная из больших гладких плит. Их, наверное, навезли из каменоломни, где работает этот сосед.

Мысль о каменоломне дает мне идею помощнее той, что была у Мирского, и я наконец перестаю думать об отце Галилео.

Мисс Романа уходит кормить младшего брата Луки.

– Галилео даст ему снотворное, и, когда он заснет, мы положим его на самом краю каменоломни. Во сне человек хоть раз, да поворачивается на другой бок! – говорю я и демонстрирую им свою мысль. Для этого я кладу пену на край стакана и жду, пока она скатится в него. Потом я незаметно начинаю дуть на нее сбоку, но проклятая пена только колышется и не хочет падать в стакан. К тому же я еще не объяснил им, что означает моя демонстрация, поэтому они перестают обращать на меня внимание и опять начинают говорить о ртути и о том, как Мирскому устроиться в этот ресторан. Это правда, что Мирский выглядит взрослым, но не настолько, чтобы его туда взяли, думаю я, но ничего не говорю.

Диана поднимается с крыльца и одергивает шорты. Сзади на ногах у нее две красные полоски, следы от ступеньки, на которой она сидела. Она смотрит, как мы смотрим на ее ноги:

– Что? – говорит она.

Мальколм краснеет как рак:

– Ничего, – отвечает он, выставляя вперед свои зубы.

– Я вот что хотела бы выяснить, – с вызовом говорит Диана, и по лицу ее видно, что она еще не переборола свой эмоциональный мир. – Что она такое сделала, что Галилео должен жить с этим отцом?

Под «она» – мы сразу это понимаем – Диана подразумевает мать Галилео Терезу. Это резонный вопрос, но у нас нет ответа. Но, с другой стороны, нам безразлично, что сделала мать Галилео, потому что, что бы она ни сделала, мы все равно будем на ее стороне. Она всегда подбирает нас во дворе школы. У других родителей твердые принципы. Они постоянно твердят нам об обязанности учеников быть собранными и не опаздывать на школьный автобус. «Это – ваша проблема, и теперь добирайтесь сами!» – говорят они. А добираться самим– это значит потратить все наши сбережения на метро и автобусы. Но мать Галилео плевать хотела на принципы и на все, что думают другие родители и учителя. Она просто открывает все три двери, и мы залазим в ее черный вэн, где в жару работает кондиционер, и потом она развозит нас по домам. Так что Тереза, с нашей точки зрения, в полном порядке. К тому же эта Тереза – довольно красивая. У нее белые волосы, которые она оставляет распущенными. И она всегда носит белые платья и не плачет, как моя мать, когда Галилео приходит домой поздно.

– Не исключено, что она курит марихуану или употребляет какие-нибудь другие наркотики! – говорит Мирский. – Бывает, что отбирают детей у матерей, которые употребляют наркотики.

В этом смысле мы доверяем мнению Мирского, он от отца-адвоката слышал все эти вещи, а не просто высосал из пальца. Но, как я уже и сказал, нам все равно! Пусть даже она и наркоманка, это не имеет никакого значения, потому что мы на стороне Галилео и его брата. Она всегда с ними по выходным, они не должны тратить время на всякие дурацкие клубы, в которые наши скучные родители запихивают нас, чтобы мы повышали свой умственный коэффициент. Сегодня, слава Богу, праздник, и все эти клубы закрыты, и закрыта математическая школа, в которую я хожу по воскресеньям. Но у меня это – исключение, а у Галилео – это норма жизни! Так что пусть мать Галилео хоть трижды будет наркоманкой, а отец, наоборот, будет примерным отцом, мы будем его ненавидеть.

– Вряд ли она наркоманка, – говорит Лука, вспомнив что-то. – Нет, она сто процентов не наркоманка!

– Откуда ты знаешь? – спрашиваем мы.

Действительно, откуда у него вдруг появились такие сведения?

– Потому что ее бы уволили с работы!

– А где она работает? – спрашивает Диана.

Она наконец-то поборола свой эмоциональный мир, и глаза ее горят местью за Галилео.

– Она работает в компании, которая продает изометрическую технику.

– Ну? – спрашивает Мальколм.

Он, как я уже сказал, не Эйнштейн. До нас, впрочем, тоже еще не дошло, при чем здесь техника.

– Ее, когда она ездит за границу, проверяют на наркотики. И еще ее просто проверяют каждые два месяца! Галилео мне сам рассказывал!

– У них нет никакого права! – говорит Лука не слушая. – Все было в порядке, пока этот отец не стал жаловаться, что она настроила Галилео против него. Я точно знаю, почему он это делает.

– Почему? – спрашиваем мы.

– Потому что он хочет отомстить Галилео за то, что тот хакнул его компьютер!

Мы все задумываемся над этим новым байтом информации. Тут надо сказать, что мы все знаем главную гениальность Галилео, а именно, что Галилео – великий хакер. Он знал все про компьютеры задолго до нас. В третьем классе на уроке программирования он спросил учителя, когда мы будем проходить «джаву», и, когда мистер Хэнкс ответил, что мы не будем изучать ничего такого, Галилео сказал, что он тогда сам выучит. Потом Галилео научился строить веб-сайты, и в четвертом благодаря ему мы все имели веб-сайт, где могли делать очень мощные вещи.

– Так что можно сделать, чтобы связаться с ним? – спрашивает Лука.

Обращается он ко всем, а в основном к Мальколму. Но даже Мальколм, который дольше всех знает Галилео, не уверен, что это можно устроить. Он жует свою трубочку передними зубами, которые у него, в отличие от Мирского, останутся кривыми, потому что у его родителей нет денег. Диана начинает бить ногой в дерево у калитки. Она это делает не хуже Брюса Ли. Дерево уже немного качается, и тень от его веток пробегает по нашим лицам. И без Галилео это воскресенье – уже не воскресенье, а черт знает что… И Диана, хотя она и настоящий tom-boy и всегда первая придумывает что-нибудь по-настоящему смелое, тоже ведет себя странно, как обычная девчонка из класса – какая-нибудь Эмили или Лиса. С этими мы вообще не водимся.

Но я знаю, почему она сегодня такая эмоциональная и почему, вместо того чтобы думать о том, как убить отца Галилео, она бьет ногой по дереву. Это потому, что у нее самой дурацкий отец, который однажды, когда уже не жил с ними, залез в окно и угрожал матери ножом. Из-за него Диана и стала заниматься тейквондо, чтобы, когда он еще раз захочет залезть в окно, дать ему ногой в голову.

– Я знаю, кажется, как найти его адрес, – внезапно говорит Диана, когда мы меньше всего чего-то от нее ожидаем.

– Как?

Она объясняет нам, и мы поражаемся, что сами не додумались. А ведь всё тривиально: в компьютере, на школьном портале, где имеются все адреса и имейлы, есть и адрес отца Галилео.

Лука тут же бежит к компьютеру, а мы меж тем начинаем искать наши телефоны, чтобы звонить родителям, что задержимся.

– Что мне сказать? – спрашивает Мирский, у которого меньше всего получается врать спонтанно.

– Что мы идем в кино, – говорю я. – Это самое логичное. Надо, чтобы это был длинный фильм, как минимум на три часа. За это время мы успеем связаться с Галилео.

– А ты что не звонишь? – спрашивает Мальколм Диану.

– Я не могу сегодня, – говорит она.

Потом приходит Лука, и по его похоронному виду мы понимаем, что он ничего не нашел.

– Там только адрес матери, – вздыхает Лука, снова садясь на крыльцо и беря в руку палку.

Потом Мирский прячет телефон в карман и сообщает нам, что и он не может. Это нас изрядно удручает. Мирский, хоть и без воображения, но он – наш аналитик. И к тому же он физически очень силен. По воскресеньям соседи обычно отсутствуют, и мы у них берем бревна и доски для строительства нашего дома. Дом мы строим в лесу, неподалеку от озера.

Потом Мирский уходит, и Диана тоже, а мы залазим на кучу бревен. Сохранять равновесие на куче бревен трудно. Без Галилео это все не так интересно. И без Мирского тоже. Я не говорю уже про Диану, которая вообще может стоять на одной ноге.

Мы – я, Мальколм и Лука – возвращаемся на крыльцо, и к нам выходит младший брат Луки Зеен. Он уже поел и может гулять. В руке у него пакет с новым воздушным змеем, которого он хочет запустить прямо здесь, во дворе. Это глупо, потому что вокруг дома полно деревьев, и любому из нас понятно: первое, что змей сделает, это полетит прямо на дерево, где и останется.

– Подожди, – говорит Лука, – давай пойдем в другое место.

– В какое? – спрашивает Зеен, расчесывая пальцами бахрому змея, которого, сразу видно, ему не терпится запустить.

– Давай пойдем на холм в лесу!

Зеен, надо отдать ему должное, понимает, что Лука прав. Он хоть и младше нас, но имеет на редкость высокий умственный коэффициент. Почти такой же, как у брата Галилео, мы все его знаем. По дороге в парк я думаю об этих младших братьях, и мне становится жалко брата Галилео, у которого такая сложная теперь жизнь. Еще чуть-чуть, и я тоже расплачусь, как Диана. Но мне нельзя. Я против того, чтобы наши эмоции пробивались наружу. К тому же жизнь меня научила, что когда кого-то жалеешь, делаешь человеку только хуже, он может даже заболеть от твоей жалости. Поэтому я начинаю думать так бешено, что у меня начинает потеть голова. И вдруг меня осеняет.

– Стоп! Зеен учится с братом Галилео! – говорю я Луке.

Он смотрит на меня, и в глазах его начинают мигать лампочки. Не знаю, как он это делает. Он очень интересный, этот Лука.

– Эй, Зеен, – говорит он.

– Что? – спрашивает тот, не оборачиваясь.

– Подожди! Ты знаешь, где живет отец Рафы?

Продолжая идти впереди нас, Зеен говорит, что знает.

– Эй, Зеен, а ты не хочешь, чтобы мы встретились с Рафой и вместе запустили этого змея?

Это, надо отдать ему должное, Лука здорово придумал. У нас с Лукой всегда так, вместе мы находим выход из любого положения.

– Хочу, – говорит Зеен и наконец-то останавливается.

– Тогда скажи его адрес.

– Я не знаю, – говорит Зеен.

– Тьфу ты! Ты же сказал, что знаешь? – говорит Лука и смотрит на нас.

– Я знаю только зрительно, – говорит Зеен.

Мы подходим к нему и в три голоса начинаем его убеждать, чтобы он показал туда дорогу.

В ответ он говорит, что знает только, как туда проехать на машине.

– На машине! – кричим мы. – При чем здесь машина?

В этот момент нам, по правде говоря, хочется его убить.

– Ну ладно. А если на машине, то как? – спрашивает Лука, подмигивая нам.

– Надо выехать на хайвей, – говорит Зеен, размахивая змеем, как мечом, – доехать до развилки на аптеку, потом повернуть направо, потом будет мост, за ним еще Данкин Донате, и там надо снова направо. – Он продолжает говорить и говорит, пока мы не перестаем понимать.

У него на редкость мощная память, у этого семилетки.

– Ты думаешь, он будет дома? – останавливает его Лука, и Зеен пожимает плечами.

– Они могли уехать куда-нибудь, – сдается Мальколм.

– Лучше потерпеть до завтра, – соглашаюсь я.

Мы сидим на холме – я и Мальколм, – и настроение у нас как в болоте вода. В стороне Лука держит палку, и Зеен бежит по холму со змеем. Когда змей поднимается в воздух – а он это делает очень стремительно и красиво, – мы тоже встаем с травы.

– Ты будешь строить? – спрашиваю я Мальколма.

Он кивает. Потом я подзываю Луку:

– Будешь строить дом?

– А Зеен?

– А что Зеен?

– Его нельзя здесь оставлять одного, ему только семь лет.

Он прав: мы должны подождать, пока Зеен не наиграется со змеем, а потом уже вместе пойдем в лес.

– Из чего мы будем строить сегодня? – спрашивает Мальколм.

И Лука тоже смотрит на меня.

Действительно, когда нас только трое плюс Зеен, мы много не настроим.

– У меня есть две сигареты, – говорит Мальколм. – Хотите?

– Давай, – говорит Лука.

Мальколм достает две смятые сигареты, которые он прятал во внутреннем кармане куртки. Спички, разумеется, сразу гаснут, потому что на холме ветер. Мальколм показывает, как нужно зажигать спички под курткой. Он становится ко мне спиной, оттопыривает куртку, и я еще сбоку загораживаю его от ветра.

Лука курит свою сигарету, растопырив пальцы и выдувая из носа дым в две струи. Мальколм смотрит на него и начинает пускать кольца. Тут ему нет равных, он большой мастер в этом деле, и это хорошо, потому что жизнь у Мальколма, как я уже объяснил, не самая легкая. Оба его родителя работают в прачечной, и, поскольку они иммигранты, им платят мало.

– А пол и крышу мы тоже будем делать? – спрашивает Мальколм, затягиваясь так, что у него глаза наполняются слезами.

– Ну да, – говорю я.

Вообще-то идея с домом изначально принадлежала мне, поэтому с моим мнением считаются. Но сейчас им лень. Я это вижу, и мне тоже становится все равно. Докурив, мы снова сосредоточились на плане мести.

– Так что же мы придумаем для Галилео? – спрашивает Мальколм.

– Можно и не убивать этого отца! – говорю я вдруг.

Я сам не ожидал, что скажу такое, и теперь мне надо выпутываться.

– Не убивать? – возмущается Мальколм, и Лука тоже смотрит на меня с удивлением.

– Зачем его убивать? Пусть живет. Кто сказал, что он такой же негодяй, как отец Дианы?

Мальколм пожимает плечами:

– Мать Галилео сказала. И он сам мне говорил.

– Галилео не будет в обиде, если мы не убьем его отца, а только припугнем! – говорю я солидно. – К тому же если мы достроим дом, то Галилео сможет останавливаться в нем, когда отец ему надоест.

– Он же будет за ним шпионить!

– Не будет! – говорю я. – Он же будет на работе!

– Откуда ты знаешь?

– Оттуда, что теперь, когда у него Галилео и Рафа, ему надо много работать. И вообще, он ведь тоже был когда-то ребенком!

– Откуда ты знаешь?

– Все были когда-то детьми! – отвечаю я этим тугодумам.

Зуб мудрости

Практикант внимательно посмотрел на рентгеновский снимок и перевел взгляд на Ларика. Замшевые туфли нетерпеливо постучали по линолеумному полу:

– Ну так как? – спросил практикант, приглушая в радио классическую музыку.

Рука, державшая снимок, была худой, с мальчишески удлиненными фалангами, но на безымянном пальце уже сияло обручальное кольцо. Он хотел знать, готов ли Ларик удалить зуб сейчас или предпочитал прийти повторно. Ларик не был готов, но и приходить еще раз ему не хотелось. Он спросил у практиканта стакан воды и, пока пил, прокручивал в голове расписание. Дел было много, и он уж никак не ожидал, что еще и зуб нужно удалять.

– А это очень больно? – осторожно поинтересовался он.

– Он у вас дефектный, корни неглубокие!

– У моей мудрости корни неглубокие? Зачем я жил? – спросил Ларик.

Практикант вежливо улыбнулся, снова постучал туфлями по полу:

– Так как, будете удалять?

Объявление о бесплатном дантисте Ларик нашел в Интернете и сначала решил, что кто-то развлекается. Имя звучало неправдоподобно: Джон Пэйн. Сейчас он сидел у Джона Пэйна в кресле и ждал, чтобы практикант избавил его от еще одной ненужной заботы. В ожидании, пока наркоз подействует, Ларик снова прокрутил в голове сегодняшний день. В двенадцать у него было свидание с сыном, потом он должен был ехать в ремонтную мастерскую, в пять из Филадельфии приезжала Мелисса, и они бежали на концерт. Два с трудом добытых билета лежали в кармане брюк, идти не хотелось. «Как я устал, как я устал! – думал Ларик. – И зачем только я все время суечусь? Вот возьму и отдам этому симпатичному парню билеты. Он слушает классическую музыку, и Мелисса только обрадуется, что можно провести вечер спокойно!»

Практикант у него за спиной позвякивал инструментами, и Ларик прикрыл глаза. Он мог бы заснуть прямо сейчас, и даже белое солнце рефлектора ему не мешало. Ларик не отсыпался уже давно: из-за зуба, который его беспокоил ночами, и еще из-за сына. Его единственный двадцативосьмилетний отпрыск, плод его раннего брака, уже третий месяц находился в предварительном заключении, и Ларик не знал, нанимать частного адвоката или нет. «Нанимай! И пусть у него болит голова, а не у тебя!» – увещевала Мелисса по телефону. Ларик и сам понимал, что с платным адвокатом будет надежней, но сопротивлялся искушению. Нанять адвоката означало покориться обстоятельствам, не нанять – мучиться, что он чего-то для сына не сделал. Но он и так уже мучился. Не брать адвоката будет правильней, рассуждал Ларик. Пусть сын осознает, что так продолжаться не может. Нанять… Мысль Ларика, возвращаясь к началу, кусала себя за собственный хвост, и получался какой-то бесконечный круг вины.

Он очнулся от того, что практикант касался его лица холодной резиновой рукой:

– Откройте рот пошире! – сказал тот, и Ларик послушно открыл.

«Сейчас будет больно, – подумал он, – и это даже хорошо – пусть будет больно! Физическая боль заглушает моральные страдания!»

Может быть, Мелисса была права, говоря, что он был чуточку мазохистом. Взять хоть зубы, они болели всегда, а он ими не занимался. Началось все давно, когда он в пятом классе сломал передний. Подрался с соседским парнем. Тот обозвал его «жидком».

– А ты разве еврей? – удивилась еще Мелисса, когда он ей об этом рассказал.

– А что, разве не похож?

– Не очень, – ответила она и посмотрела не на нос, как это делали его подруги в России, а гораздо ниже. Он еще подумал тогда, что в Америке это нормально – встречаться с женщиной и не уведомлять ее о своем происхождении. В России он перед первым же свиданием предупреждал: «Фамилия у меня обманчивая».

Он отвлекся и не сразу понял, когда практикант спросил, не хочет ли он взглянуть.

– На что? – спросил Ларик.

Он нерешительно приоткрыл сначала один, потом другой глаз. Его зуб мудрости… Он походил на маленькое разоренное гнездо. «Вот молодец практикант! – подумал он и вспомнил про билеты. – Ну конечно, Мелисса только обрадуется!»

Практикант снова прибавил звук и стал убирать со стола. Липкая прядь волос выбилась у него из-под врачебной шапки. «Он себе вряд ли позволяет тратиться на концерты!» – жалостливо подумал Ларик и попросил у практиканта листок бумаги. «У меня два лишних билета на Прокофьева! Вы хотите?» – написал он и, положив билеты сверху, протянул все это практиканту. Тот прочитал послание и нахмурился. Две тонкие брови слетелись на переносице, как чайки на мосту.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом Ларик сообразил, что практикант мог его неправильно понять:

– С женой сходите! – промычал он здоровым углом рта и показал на кольцо.

Практикант бросился его благодарить, попытался отдать билеты обратно. Ларик и слушать не хотел. Он сдернул с вешалки плащ и быстро направился к выходу. Практикант провожал его удивленным взглядом. Про себя он думал: «Вот бывают же чудаки! И что я буду теперь делать с этими билетами, я и не женат, да и времени у меня нет!»

Рядом с Мелиссой прозвучал мужской голос:

– А что у тебя за мужчина говорит? – спросил Ларик ревниво.

Мелисса доотвечала кому-то и вернулась к нему:

– Что ты спросил?

– Ничего умного, – ответил Ларик. – Ты где?

– Я заправлялась. Что у тебя с дикцией?

Ларик потрогал щеку:

– Я только что удалил зуб. Ты едешь?

– Еду.

– Хотел тебя предупредить, что концерт сегодня отменяется, дома посидим! Ты рада? Тем более что Прокофьев!

Мелисса помолчала.

– Ты, по-моему, Прокофьева не любишь? – неуверенно спросил Ларик.

– Прокофьев – мой любимый композитор! – сказала Мелисса обиженно.

После этого она стала говорить свое обычное. Она устала от постоянной дерготни, ей нужен нормальный мужчина. Ларик слушал не перебивая: женщине надо дать выговориться. Пока она говорила, он искал свою машину. Ее нигде не было. Он проверил знаки и, к ужасу своему, убедился, что запарковал ее не там. Был уборочный день, он же в спешке поставил машину не с той стороны дороги.

– Можно я тебе перезвоню через десять минут? – спросил он во время небольшой паузы.

В ответ раздалось «ну перезвони», и трубка опустела. Надо было срочно как-то выбираться отсюда. Поездка обойдется в пол сотни, потом нужно будет ехать за машиной – еще сто пятьдесят. «Это ничего! – подумал он. – Я ведь на зубе сэкономил!»

Ветер гнал по лужам мелкую рябь, но уже было теплее, чем когда он выходил утром из дома.

Подъехало такси. Ларик сел и сказал адрес. Таксист был местный, он это сразу понял по акценту и обрадовался. Пожилые бостонские водители были спокойные, неразговорчивые люди – Ларик мог отдохнуть.