Глава вторая. РЕВАНШ

— «Электрик пайп компани», что я имею честь представлять, — начал инженер ван дер Ланге, когда Нелидов не сел за свой письменный стол, а опустился в мягкое кресло напротив гостя. Костя Куликов устроился рядом на стуле, — эта компания уполномочила меня приобрести лицензию на право использования сделанного господином Куликовым и его соавтором изобретения «Энергетическая труба». Я полагаю, что дальнейшая совместная советско-американская разработка плодотворной технической идеи родившейся в вашей стране, поможет грядущей революции в мировой энергетике.

Костя внимательно следил за выражением лица Викентия Петровича. Оно излучало гостеприимство и деловой интерес. Ни один мускул не дрогнул на нем при упоминании о лицензии А ведь он прекрасно понимал, что ни о какой лицензии пока и речи не могло идти при отсутствии не то что заграничных патентов, но даже авторского свидетельства в СССР. И только глаза его чуть-чуть скосились на Костю.

Костя решил, что Викентий Петрович мог бы быть неплохим шахматистом, так умея владеть собой.

Когда канадец изложил свое предложение, Нелидов расплылся в улыбке.

— Будущее человечества — в совместной деятельности передовых стран как в космосе, так и на Земле. Как известно, первые шаги в этом отношении принесли людям немало пользы. Мы ценим интерес вашей фирмы к новым идеям в области мировой энергетики. Перспектива энергетических труб — в их массовом применении в различных климатических зонах.

— О да! — отозвался канадец. — Потому наша компания и называется «Электрик пайп компани». Повсеместное сооружение энергетических труб потребует их соединения Всемирным Электрическим Кольцом высокого напряжения. Ясные дни в одном месте будут компенсировать непогоду в другом; лето в Северном полушарии — зиму в Южном. Надо стремиться к тому, чтобы суммарная мощность Электрического Кольца была бы более или менее постоянной, как неизменно солнечное излучение.

— Совместное решение таких грандиозных технических задач возможно лишь при дружбе и сотрудничестве различных стран, — с подчеркнутой значительностью заметил Нелидов.

— О да, — согласился ван дер Ланге. — Я уже научился немного мыслить так, как принято у вас в Советской России.

Великое Электрическое Кольцо, опоясывающее Земной шар, которое намерено соорудить наша компания, могло бы называться «Кольцом Дружбы всех народов». Не так ли?

— Очень правильная мысль, — подтвердил Викентий Петрович. — Ваша инициатива столь примечательна, что вы, надеюсь, не будете возражать, если я тотчас же сообщу о ней более высоким инстанциям. Не могли бы вы, господин ван дер Ланге, посидеть некоторое время с вашим давним знакомым — инженером Куликовым, побеседовать с ним, скажем, о шахматах, к которым у пас с ним общий интерес, пока я воспользуюсь преимуществами современной связи. Л видеосвязь у нас, к сожалению, в специальном кабинете. Bы уж извините меня.

— Конечно, конечно, господин Нелидов! Я буду рад общению с маэстро Куликовым. Надеюсь, у него есть кое-что новое в области шахматных этюдов.

— Я не прощаюсь и еще раз прошу извинить, — сказал Нелидов, степенно направляясь к двери.

Костя Куликов не знал, что намерен предпринять Викентий Петрович, но догадывался, какие силы могут быть пущены сейчас в ход. Предвидя это, он проводил Нелидова до двери и сунул ему конверт с последним письмом эксперта.

Костя вернулся в кабинет и подсел к гостю, который, почтительно встав, когда Нелидов поднялся, чтобы выйти, теперь с удовольствием опустился рядом с Костей уже не в кресло, а на стул:

— Вы не представляете себе, Константин Афанасьевич, как велико было впечатление, произведенное на меня вашей страной после моей первой поездки на родину моих предков. Мой отец очень интересовался всем, что я увидел в России. Он стал одним из директоров вновь созданной компании. Конечно, мы не могли обойтись без капиталов Соединенных Штатов Америки. Наши акции приобретены крупнейшими американскими компаниями, и в этом залог нашего преуспеяния. Однако мы сохраняем независимость. Я бы сказал, что это будет «умеренная независимость», — и он засмеялся.

— Вижу, вы немало поработали, Александр Максимович.

— Я суеверен, господин Куликов. И, поскольку наш бизнес начался, если позволено сказать, с вашего замечательного этюда, я и сейчас хотел бы освятить начало нового этапа нашей деловой деятельности знакомством с еще одним, я не сомневаюсь в том, превосходным произведением.

Костя понял, что ему надо выиграть некоторое, необходимое Викентию Петровичу, время. Он мысленно представил себе его за аппаратом прямой связи, к которому он пригласил если не эксперта Верейского, то, возможно, кого-нибудь из его руководителей. Нелидов достаточно разбирается в сути дела, чтобы опровергнуть нелепое возражение эксперта об «отсутствии новизны» с ссылкой на якобы имеющегося предшественника изобретения — предложение Гюнтера. Идея Гюнтера была схожа с Куликовской (об этом прекрасно знал и Костя). Гюнтер тоже высказал идею создания искусственного вертикального ветра в высокой трубе, используя его энергию в ветротурбинах. Но он не шел дальше того, чтобы приспосабливать подобные сооружения к рельефам местности, в частности предлагая, воспользоваться километровым уступом Сахары, граничащей с плоскогорьем, для сооружения огромной «ветровой энергоцентрали». Конструктивное решение у Кости и Вики, рассчитанное на повсеместное применение, было совершенно иным, чем у Гюнтера. А идея, как известно, не патентуется. Патентуются лишь конструкции — реальные выражения идей. Все это Викентий Петрович может объяснить руководителям Комитета по изобретениям и открытиям, от имени которого вел переписку эксперт Верейский. Ведь нельзя же допустить, чтобы вновь созданная заокеанская компания безвозмездно воспользовалась советской конструкцией, которая потом -что, увы, бывало уже не раз! — вернулась оы к нам из-за рубежа, как, например, изобретенная в СССР профессором Ощепковым радиолокация, конструктивное воплощение которой пришло к нам после Великой Отечественной войны из-за границы.

Думая обо всем этом, Костя показал Александру Максимовичу свои последний этюд, который должен сегодня появиться в шахматном отделе одной из центральных газет с посвящением С. Верейскому. Еще вчера по просьбе редактора этого отдела, всемирно известного гроссмейстера, он продиктовал позицию по телефону. Гроссмейстеру этюд очень понравился. Он решил тотчас же опубликовать его. Пусть это будет сюрпризом «черному эксперту» в дополнение к телефонному артиллерийскому обстрелу, который ведет сейчас из соседнего кабинета Нелидов.

Этюд с матом белой пешечкой на Ь6 понравился Александру Максимовичу не меньше, чем международному гроссмейстеру.

Канадец со вкусом несколько раз просмотрел на карманных шахматах Кости главный вариант, смакуя «посрамление грубой силы», когда черные ферзь и слон «послушно» занимали места по обе стороны своего короля, позволив тем слабой белой пешке заматовать его.

По сияющему, удовлетворенному лицу вернувшегося Нелидова, по его барственным жестам и самодовольному тону Костя понял, что десять минут его отсутствия сделали больше, чем месяцы упорного спора самого Кости с Верейским.

— Что ж, господин ван дер Ланге, — говорил Нелидов, усаживая вскочившего при его появлении гостя и занимая на этот раз место за своим письменным столом в знак новой фазы в их отношениях. — Ваше предложение, сделанное от имени новой Всемирной электротехнической компании, нами будет рассмотрено благожелательно. Со своей стороны мы не возражаем, чтобы экспериментальные строительства энергетических труб у нас в стране и у вас за океаном, если не будет против этого ваших возражений, велись бы параллельно с откровенным обменом информацией. Каждая из сторон, как мы понимаем, заинтересована в успешном преодолении всех могущих встретиться трудностей. Кстати, в соответствии с Женевским соглашением по патентному делу за нами остается право в течение года оформить патенты в ваших странах.

— Я очень рад, господин Нелидов, что вы сами предлагаете план, который я хотел представить вашему вниманию, — оживился канадец. — Надеюсь, финансовая сторона вопроса не расстроит наших с вами совместных усилий.

— Поверьте, это уже не моя компетенция, я буду занят лишь технической стороной. Финансовые вопросы вам предстоит решать с нашими специальными организациями, занятыми продажей лицензий.

— Я не сомневаюсь в успехе начинающегося дела, — заверил канадец. — Чтобы умножить капитал, надо сперва его вложить.

Получив адреса организаций, с которыми ему предстояло теперь иметь дело, канадец распрощался с радушными хозяевами, пообещав Косте позвонить ему вечером домой из шахматного клуба.

— Шахматисты — это масонское братство! — с виноватой улыбкой объяснил он Нелидову.

Нелидов задержал Костю у себя в кабинете.

— Можете передать своему соавтору, — официальным тоном сказал он, — что решение о выдаче вам двоим авторского свидетельства принято. Эксперту Верейскому указано на недопустимость проволочки и необоснованность его возражений. Словом, можете считать, что обещанный ему мат вы дали — и Викентий Петрович благодушно улыбнулся. — Тем Солее, — продолжал он, беря со стола сегодняшнюю газету, — что вы, Константин Афанасьевич, довели это до сведения широких шахматных кругов, — и он показал на последней газетной странице напечатанный этюд Кости с многозначительным посвящением С. Верейскому. Каждый понимающий шахматист разгадает скрытый смысл мата пешкой!

Сергей Александрович Верейский был вне себя от ярости.

Он не привык, чтобы его отчитывали, как провинившегося школьника. Он дорожил своей славой непогрешимого эксперта Комитета по изобретениям и открытиям. История с «энерготрубой Куликова и Кё» нанесла его самолюбию чувствительный удар.

А самолюбие было фундаментом его характера.

Инженер Верейский считался на редкость одаренным человеком. Он слыл не только даровитым инженером и грозой самодеятельных изобретателей, был не только прославленным шахматным мастером, подводным камнем для гроссмейстерских линкоров, но и всесторонне развитым, культурным человеком. Он неплохо писал рассказы о шахматистах, готовил в печать целый сборник, любил театр и даже поставил две свои пьесы о промышленном шпионаже за рубежом. Он свободно говорил по-английски и по-французски, изучал классиков мировой литературы в подлинниках и мог бы вести курс о них даже в вузе. Его способности читать с молниеносной быстротой мог бы позавидовать каждый. Верейскому было достаточно взглянуть на печатную страницу, чтобы она как бы отпечаталась в его мозгу. Он не воспроизводил написанное ни по слогам, ни по словам, даже ни по строчкам. Он читал страницами! Многие сомневались, что от такого чтения есть толк. И он любил держать пари с маловерами, заранее зная результат. Ему давали прочитать незнакомый текст, на который он бросал лишь беглый взгляд, а потом с поразительной точностью повторял его слово в слово, будто долго заучивал наизусть. Так он «наказывал» пораженных маловеров, подобно тому, как наказал когда-то Костю Куликова за шахматной доской. Выиграв пари, он строго требовал выплаты проигрыша.

Ему мало было посрамления противника, тот должен был раскошелиться.

Для Верейского это было одной из форм игры, которая всегда захватывала его, будь то шахматы, бега или преферанс.

Подшучивая над этой своей «слабостью», Верейский любил намекать на свое чуть ли не княжеское происхождение, виня во всем гены предков. С чувством внутреннего превосходства он не разуверял наивных людей, спрашивавших его, имеет ли город Верея отношение к родовым имениям его предков.

В любом кругу Сергей Александрович умел быть душой общества, особенно дамского. Его внешность, аристократические манеры, феноменальная начитанность производили очень выгодное впечатление. Но для того, чтобы понять его глубже, нужно было за всем внешним его блеском угадать стремление к самоутверждению. С детства он был предоставлен самому себе, мать с отцом разошлись, забросив сына. Он добивался в жизни всего сам. И потому, может быть, в нем выработалась некоторая враждебная отчужденность к людям, потенциальным своим противникам. И он жил, чтобы побеждать и в борьбе и в игре.

Внимание к себе как возможному эксперту по изобретениям инженер Верейский привлек своей нашумевшей статьей «Да и нет». Он писал, что слишком часто в самых различных областях людям, принимающим решения, выгоднее сказать «нет», чем «да».

Скажешь «да» — и взвалишь на себя ответственность принятия или признания чего-то нового. Не оправдается «признание», не окупится новшество в технике, не подтвердится научное открытие, не будут приняты публикой пьеса или литературное произведение — того, кто сказал «да», можно призвать к ответу. Другое дело сказать «нет». «На нет и суда нет!»

Если человек, отвергнувший новинку, окажется неправ, его пожурят, но к ответственности не притянут и, как правило, вообще не вспомнят. Так Сергей Александрович обрушился на безответственное «нет» всех перестраховщиков и ретроградов.

Он призывал к тому, чтобы отрицание было не менее обоснованным, чем принятие, не менее доказательным и убедительным, а главное, не менее ответственным. Ошибка человека, сказавшего «нет» и тем затормозившего прогресс, должна быть для «отрицателя» столь же неприятной, как и ошибка неправомерного признания заведомой нелепости. Полемика, вызванная статьей Верейского, привлекла внимание к ее автору. И скромный научный сотрудник одного из НИИ, более известный как шахматист, получил приглашение Комитета по изобретениям и открытиям занять место штатного эксперта.

На новом месте Верейский показал себя с неожиданной стороны. Он давал по преимуществу отрицательные заключения на любые заявки. Для него стало делом чести, престижа, наконец, болезненного его самолюбия так отвергать заявки, чтобы обезоружить заявителей. Он гордился тем, что у него больше обоснованных отказов, чем у кого-либо другого из экспертов.

Борьба с заявителями стала для него новой спортивной игрой, которую он обязан был выигрывать. И, как правило, это ему удавалось.

Поэтому сейчас, выйдя из кабинета с двойной обитой дверью.

Сергей Александрович чувствовал, как горят его уши и что у него есть сердце. Боль отдавала в левую руку.

И тут секретарша Лиза, тайно влюбленная, как и многие другие сотрудницы Комитета, в красавца Верейского, желая сделать приятное, протянула ему свежий выпуск газеты.

— Здесь о вас. То есть вам, — смущенно поправилась она. — Вам посвящается. — И вздохнула. — Как приятно быть таким известным!

Была Лизочка простоватой толстушечкой и внимания к себе Верейского никогда не привлекала. Он рассеянно взял из ее рук газету и увидел этюд К. Куликова — «Посвящается С. Верейскому»). «Белые начинают и выигрывают».

«Опять этот Куликов! Только что получил из-за него оскорбительное внушение.

Ему мало изобретать абракадабру, он еще и этюд посвящает наверняка с эффектным матом, чтобы оскорбить! Ладно, инженер Куликов! Ладно, мастер по композиции!

Если в споре об энергетической трубе с помощью давления сверху ваша взяла, то на шахматной доске торжествует лишь абсолютная истина!» И мастер Верейский решил во что бы то ни стало докопаться до этой абсолютной истины и опровергнуть посвященный ему этюд. И вместо оформления принятой заявки Куликова и Нелидовой он погрузился в глубины шахматной позиции.

С досадой снял он трубку трезвонившего телефона и довольно резко ответил обожавшей его жене, просившей прийти сегодня пораньше домой, что будет очень занят.

Мастер Верейский был превосходным шахматистом. Возможно, он мог бы стать гроссмейстером, будь у него покрепче нервы. Но сейчас, когда его не ограничивали часы и нервная обстановка турнира, все свои шахматные силы, удесятеренные злостью задетого самолюбия, он обрушил на этюд Куликова.

И результат не замедлил сказаться.

Оказывается, в позиции, получавшейся после первых ходов авторского решения: 1. ЛЬ7+ Кра6 2. Kpb8 Фh8+ 3. Крс7, нашлись скрытые возможности защиты у черных (29). Автор рассчитывал, что черные возьмут слоном на d5, после чего серия блестящих жертв белых приводит к мату одной пешкой. Но черным вовсе не обязательно бить на d5, они могут сыграть хитрее, просто жертвуя слона на е6-3…Се6!, и теперь авторский замысел не проходит, потому что после 4. а8Ф+ Ф : а8 5. ЛЬ6+ Кра7 6. Ь5 у черных есть спасительный шах ферзем на с8. Никакого мата черным нет! (30).

Сергей Александрович тотчас же нашел по телефону международного гроссмейстера, редактора шахматного отдела газеты, и с притворным огорчением сообщил ему:

— Мне очень жаль опровергать этюд, посвященный мне, но «Платон мне друг, но истина дороже!» Потому прошу вас известить читателей, что… — и он продиктовал свое опровержение.

Так он взял реванш за утреннее поражение.

— Учить вас надо, — сказал он невидимому противнику.

После этого ему пришлось заняться оформлением выдачи авторского свидетельства К. А. Куликову и В. В. Нелидовой («Не дочь ли это самого Нелидова, вмешавшегося в это дело?» — подумал он).

Кончив работу, он вспомнил о жене, ждавшей его сегодня пораньше с работы, и потянулся к телефону. Но позвонил он одной из своих поклонниц-шахматисток. Имел же он право показать свою сегодняшнюю находку той, которая поймет ее!

Об опровержении своего лучшего матового этюда Костя Куликов узнал в тот же день в шахматном клубе, где встретился с Александром Максимовичем.

К их столику подошла броско одетая яркая брюнетка. Она ожгла взглядом иностранца и попросила Костю отойти с нею на минутку к другому столику.

Там она показала ему опровержение его этюда, найденное мастером Верейским, чьей ученицей и была Зоя Крейцер, довольно сильная московская шахматистка.

Костя поблагодарил «злую черную вестницу», как он шутливо сказал, и мысленно обругал себя за спешку.

— Что-нибудь неприятное? — осведомился ван дер Ланге, когда Костя вернулся. — Эффектная дама огорчила вас?

— Ничего особенного. Впрочем, я не о ней, а о себе. Мы обменялись с тем же мастером Верейским ударами, как на ринге.

Последний удар остался за ним.

Ван дер Ланге бросил украдкой взгляд в сторону столика, куда отходил Костя, и сказал:

— Но ведь следующий ход ваш!

Глава третья. ДРУЗЬЯ-ПРОТИВНИКИ

«Милая моя Катя!

Как летит время! Досадно, что мы с тобой не держим слово и не пишем друг другу так часто, как решили после распределения. Но я постараюсь исправиться и во всяком случае рассказать тебе сейчас если не все, то самое главное. Ты поступай так же.

Что же у меня самое главное? Не знаю, с чего начать. Ты была на нашей свадьбе. Конечно, это и есть главное, но теперь я начинаю понимать, что главное у меня еще и мой Никитка.

Ты не представляешь, какой он крохотный, беспомощный, какие у него игрушечные ручки и ножки, какие милые складочки!

Он смотрит на меня своими круглыми, удивленными глазенками а я воображаю, что он что-то понимает. Когда-то он еще начнет понимать и кем станет?

Как только он родился, мама настояла, чтобы мы переехали с Костей и Никиткой в их новую квартиру. Папе дали четырехкомнатную, так что мы не очень уж стесним родителей. Кроме того, без нас троих большую квартиру трудно было оформить.

Но теперь все устроено. Папа доволен. Он ведь души во мне не чает! Мама же обожает малыша, не дает мне ничего делать. Теперь я даже не представляю, как бы могла обойтись без нее. Она следит, чтоб кормила строго по часам, не позволяет ребенка брать на руки, а с пеленками у нее целая конвейерная система — массовое производство: стирка, сушка, глажка. И священнодействие завертывания. Ну, а о купании я уже не говорю! Тут даже мужчины допускаются для подсобной работы: и отец, и дед. И от всех этих забот, как это ни странно, я получаю истинное наслаждение. Но ты скоро и сама это изведаешь. Я рада за тебя!

У мамы на все железные установки. Ты ведь ее знаешь. Она считает, что сделала из папы человека, а теперь мечтает и из меня «вылепить» крупного инженера. А потопу решила, что забота о ребенке не должна вытеснить у меня того, что она считает главным, ради чего я училась, окончила институт, даже стала изобретателем. Словом, как ни говори, а бабушки — это здорово! Ты выписывай к себе маму из Воронежа без разговоров.

Непременно!

Так я и воспитываю наших с Костей сына и дочь. Под дочерью я разумею наше с ним изобретение «труба до неба», о которой я тебе в Москве все уши прожужжала.

После заключения договора о совместной разработке и использовании нашего с Костей изобретения фирмой «Электрик пайп компании у нас в Москве была создана группа при одном из Московских научно-исследовательских институтов, куда меня п распределили. Кроме нас с Костей туда вошли и опытные дядьки-специалисты. Так что у нас не „детский сад“!

Предстояло разработать проект экспериментальной установки энерготрубы. Наш канадский знакомый Александр Максимович несколько раз приезжал в Москву.

Все-таки он хитер, себе на уме, бестия! Одно слово — «бизнесмен»! Избегает риска, и все мысли его — о выгоде, барыше и акционерах. Сначала договаривались делать две установки по одному проекту — в СССР и Америке. Но он неожиданно «переиграл». Желая угодить своим акционерам и сразу с гарантией выдать энергию из «ветровой трубы», он уклонился от принятого раньше совместного плана, сослался на новые указания своего отца (директора компании), стал настаивать на самостоятельной заокеанской установке в Скалистых горах. И строить там не поднимающуюся в небо мягкую трубу, как у нас задумано, а спускающуюся сверху по горному склону жесткую, использующую рельеф местности в каком-то там каньоне.

Я с пеной у рта возражала, готова была кусаться, доказывала, что это не даст того эффекта, как наша мягкая труба, поставленная в любом месте и уходящая в верхние холодные слои воздуха. В Скалистых горах не может быть такой разницы температур, потому что даже на высоте одного километра над трубой будет сказываться тепло нагретых солнцем горных склонов.

Чтобы подняться до зимней температуры, придется строить трубу более высокую, чем мы с Костей задумывали. Даже линии снегов может оказаться мало!

Я так отчаянно спорила, что наговорила Александру Максимовичу кучу резкостей. Костя потом сказал, что я теперь в полной мере раскрыла канадцу свой характер и он, пожалуй, будет Костю, бедненького, жалеть. Но, честное слово, не такой уж у меня плохой характер! Ты-то меня знаешь! Да и Косте жаловаться не на что. Одна только мама могла бы насчет меня чуть-чуть согласиться.

Пусть в этом вопросе строительства установки в Скалистых горах мы и повздорили, все же против канадца я ничего не могу сказать. Во всем остальном он мне даже нравится: воспитан, сдержан, умеет ухаживать за женщинами, и даже, представь, я жалела, что мы с тобой не на прежнем положении. Он бывал у нас дома, очаровал мою маму. У него деловые разговоры с Костей часто заканчивались за шахматной доской.

Кстати, ты мне не поверишь, но я решила постигнуть глубины этой мудрой игры. Теперь она мне по-настоящему полюбилась.

Я хотела сделать сюрприз Косте. Это стало моей единственной от него тайной. За время своего декретного отпуска я перечитала столько шахматных книг, перерешала столько шахматных задач и этюдов, что за одно это меня следовало бы причислить к лику шахматных святых. Но до сих пор я была в числе шахматных слепых. А теперь прозрела! И это замечательно, Катя! Я могла бы выиграть у папы, если бы не боялась раньше времени выдать себя. Однако мне всего этого было мало. Знаешь, что я сделала?

Пошла в ученицы к знаменитому шахматному мастеру и педагогу.

Верейскому! Да, да, к Верейскому, тому самому, который «душил» наше с Костей изобретение. Ты ведь слышала об этом дородном красавце, по которому сходят с ума дамы «разной масти и возраста», как он сам о них говорит. Он ведь любитель лошадей и тотализатора. Я его люто ненавидела, прозвала его «черным экспертом» и сочиняла ему письма, как запорожцы турецкому султану. Он «погорел» с нашей заявкой из-за затеянной им канители с упрямыми возражениями. Он и в шахматах был таким же, опровергнув со зла один из лучших Костиных этюдов.