Солнце стояло уже высоко, когда Коргоко подходил к своему дому. Он совершенно забыл про свои вчерашние тревоги и всецело отдался размышлениям о сегодняшнем разговоре с Бежией.
      В сущности говоря, Бежия – юноша стройный, красивый, широкоплечий. Он, конечно, мог покорить сердце его дочери. А если это так, то следует ли противиться, мешать их счастью? Он знает много случаев, когда такое упрямство отцов навлекало беду на дочерей, смолоду губило их жизнь.
      Но как же поступить отцу, болеющему сердцем за свою дочь, если избранник ее не достоин стать зятем такого человека, как Коргоко?
      Без конца раздумывал над всем этим Коргоко, и лицо его порою передергивалось – задача была слишком трудна, неразрешима.
      И все же Коргоко, упрямый старик, привыкший властвовать в своей семье, привыкший к беспрекословному исполнению своей воли, считал оскорбительным для себя непослушание дочери. Вот почему он неизменно приходил к одному и тому же заключению.
      Уже стоя на пороге своего дома, он решительно произнес вполголоса:
      – Сначала попробую повлиять на нее лаской, а если не выйдет, – тогда и к силе придется прибегнуть.
      И как только он принял это решение, лицо его вдруг стало суровым, брови сердито сдвинулись, губы сомкнулись, щеки ввалились еще глубже и благообразный, добродушный старик превратился в мрачного, безжалостного упрямца. Таким переступил он порог своего дома.
      Однако представьте себе его изумление, когда дома никого не оказалось.
      Сначала он растерянно огляделся в комнате, потом грозно окликнул дочь, думая, что она за переборкой. Молчание было ответом, он позвал еще раз. Снова никто не откликнулся. Вдруг суровое выражение его лица сменилось тревожным, сердце забилось сильнее и он снова позвал дочь. На этот раз голос его звучал ласково, озабоченно.
      – Куда же могла она пойти? – с тоской произнес он вслух, беспомощно обводя глазами комнату. – Должно быть, вышла нарвать к обеду зелени! – подбадривал он себя, но сердце замирало от тоски и мрачных предчувствий.
      Не зная, что думать и где искать Цицию, он опустился на стул у очага и стал ждать. Время шло, приближался час крестьянского обеда, а девушки все не было. Не могла же она бросить так надолго свою семью, свой дом!
      Вдруг одна внезапная мысль пронзила Коргоко.
      – Девка вероломная! – воскликнул он. – Так обидеть отца, причинить ему столько боли ради своего удовольствия!.. Если так, прикончу их обоих на месте! – Он вскочил, схватил прислоненное к стене ружье и выбежал во двор.
      Старик окончательно утвердился в мысли, что дочь его находится у Бежии, что тот скрыл ее от отца и соврал ему, будто Циция пошла собирать ягоды.
      Он в бешенстве кинулся к воротам и вдруг столкнулся в них с вооруженным человеком. Неизвестный, видимо, шел очень быстро, он вытирал шапкой пот, градом катившийся с его лица.
      – Слава богу, что я застал тебя, Коргоко! – воскликнул он.
      – Что случилось, Темурка?... Говори! – с нетерпением спросил старик.
      – Твою дочь похитили! – резко сказал пришедший.
      Старик был ошеломлен, это известие поразило его, как гром. Он долго молчал.
      – Значит, похитили!.. – тихо произнес он наконец.
      – Да!.. – коротко подтвердил Темурка. – Но что ж ты стоишь, надо спешить.
      – Ты прав, Темурка, ты прав!.. Надо спешить, – задумчиво повторил старик и вдруг весь загорелся, глаза сверкнули гневом. – И клянусь тебе, жизни своей не пощажу, а за позор этот отомщу обидчику! Рассказывай, кто обесчестил мою седину?

      Коргоко давно знал Темурку, слышал про его повадки. В Ларсском ущелье не было человека, более осведомленного обо всех темных делах. И Темурка извлекал немалую пользу из своей осведомленности. Старик хорошо понимал, что его привела сюда не жалость к старику-отцу, не чувство дружбы: только корысть и выгода двигали всеми поступками Темурки.
      – Говори, кто похитил мою дочь, и ты получишь от меня в вознаграждение, сколько сам потребуешь.
      – А сколько ты дашь мне за это? – прямо спросил Темурка.
      – Сколько ты хочешь?
      – За найденного коня дают десять красненьких, а это ведь дочь твоя?
      – Ну, и сколько же? – торопил отец.
      – Пятьдесят ягнят годовалых и пять баранов.
      – Бери хоть шестьдесят, только говори скорее!
      У Темурки даже в глазах потемнело от такой щедрости. Он почтительно вытянулся перед стариком и, оглядевшись по сторонам, нет ли лишнего уха, заговорил шопотом:
      – На рассвете кто-то постучался в мою калитку и громко меня позвал. Я спросил: «Кто там?», и мне ответили: «Это-я, Султи-Джохот!»
      – Султи-Джохот! Чеченец, прославленный храбростью? – удивился старик.
      – Да, это был Султи... Я вышел к нему. «Я привел к тебе лошадь, у казаков отбил. В Дзауг вести не советую, могут узнать, а в Тбилиси можешь продать с выгодой, – сказал он мне. – Но и ты должен оказать мне услугу, – продолжал он. – Теперь половодье, и я никак не могу найти брод, помоги переправиться через реку». Я не мог отказать гостю, спустился с ним к берегу реки и тут только узнал, что он везет твою дочь... Что мне было делать – гостю не откажешь; помог ему переправиться, а сам прямо оттуда, не заходя домой, кинулся к тебе... Хлеб-соль у тебя вкушал, а это что-нибудь да значит! – закончил свое сообщение Темурка.
      Старик молча слушал его. Ему сразу же стадо понятно, в какое трудное положение он поставлен. Султи-Джохот известен своей удалью и отвагой, к тому же он находится в своем краю, среди своих друзей, родни, ему все помогут, его не выдадут. Как с ним бороться одинокому старику? И вдруг его осенила мысль: кто, как не Бежия, поймет и разделит его горе?
      Коргоко вызвал к себе двух своих родственников, рассказал о случившейся беде, поручил им дом и хозяйство, а сам торопливо зашагал к своему пастбищу – к Бежии.

      Султи-Джохот, увозя похищенную девушку, достиг со своим спутником Ларсской долины, и тут они спешились в одном глухом, пустынном месте.
      Проезд по казенному тракту был опасен, уже светало, да и всюду стоял многочисленный караул. Путникам предстояло перейти реку вброд, миновать Джариахскую вершину и спуститься оттуда в Большую Чечню. А пока следовало соблюдать осторожность, – горцы уже достаточно хлебнули горя от казаков-караульных.
      Надо было или перевалить через высокий гребень, или проехать по нижней тропинке, вьющейся вдоль голого скалистого Дарьяльского отвеса и как бы нарочно проложенной для проезда одних только горцев.
      – Муртуз! – тихо окликнул товарища Султи.
      Тот понял. Передав Султи поводья своего коня и подобрав полы черкески, он бесшумно скользнул вниз.
      Некоторое время была полная тишина. Всадник и кони застыли на месте, как каменные изваяния. Потом послышался шорох гравия и, как из-под земли, появился Муртуз.
      – Пьяные! – коротко сказал он.
      – Пьют еще?
      – Пьют, но уже ничего не смыслят.
      – Как же нам итти?
      – Прямо давай!
      – С нами девушка... Не опасно ли?
      – Ничего, они не смогут нас преследовать.
      – Есть у них кони?
      – Нет.
      Султи верил своему преданному другу Муртузу.
      – Отдохнем немного и помянем бога!
      – Отдыхать некогда!
      – Ослабела совсем! – Султи указал на Цицию.
      – Там отдохнет в безопасности...
      Читателя удивит, почему казаки в ночном карауле были без оружия и коней. А дело обстояло так.
      Муртуз, покинув своих, осторожно подобрался поближе к костру. Он увидел странное зрелище.
      В стороне стояли распряженные арбы, груженные бурдюками с вином. Их, видимо, предупредительно задержали, чтобы не подвергать опасности ночного нападения. Благодарные аробщики поднесли казакам вина. Казакам понравилось вино, они попросили еще немного, потом еще, и так надоели крестьянам своими просьбами, что те в конце концов отказали. Блюстители мира и порядка сочли себя оскорбленными. Муртуз подошел как раз в ту минуту, когда между казаками и крестьянами началась изрядная потасовка. Разумеется, вооруженные казаки вскоре одолели аробщиков, и крестьянский старшина был тотчас же заперт в хлеву со связанными руками. Остальные сбились в кучу в сторонке и тоскливо глядели, как казаки, завладев бурдюками, сливают из них вино в ведра. Напившись до беспамятства, караульные повалились на землю вокруг костра и захрапели.
      Муртуз, улучив минуту, подкрался к сложенным в козлы ружьям, оттащил их подальше и раскидал в кустах. Потом вышел на поляну, где паслись кони под присмотром пьяного казака. Муртуз свалил его, связал по рукам и ногам и, приказав молчать, погнал коней вниз к реке и перегнал их на другой берег. И когда Султи-Джохот с Цицией и Муртуз проезжали мимо заставы, некоторые из пьяных казаков, чуть приподняв одурманенные головы, поглядели им вслед и снова свалились в угарном сне.

      Миновав самые опасные места, всадники заехали к Темурке, и тот, как мы знаем, переправил их вброд через реку. За свой труд он получил обещанного коня.
      Очутившись в безопасности, Султи и Муртуз развели костер и стали готовить ужин.
      Циция сидела поодаль, неподвижная, застывшая, как бы окаменевшая от горя. Она понимала, что помощи ей неоткуда ждать, что она навсегда разлучена со своим возлюбленным.
      Султи хотелось ее успокоить, приласкать, сказать ей о своей любви, но он стеснялся присутствия товарища и только молча попыхивал трубкой.
      Муртуз сидел у костра и с увлечением жарил шашлык на вертеле, показывая всем своим видом, что он всецело поглощен стряпней и ни на что не обращает внимания. Ему неловко было-без причины уйти от Султи и Циции, чтобы оставить их одних.
      – Вот и ужин готов! – с облегчением воскликнул Муртуз. Он достал из хурджинов хлеб, сыр, разложил еду на заранее разостланных широких листьях лопуха.
      Принялись ужинать. Муртуз ел с большим аппетитом... Зато товарищ его ни до чего не дотрагивался.
      – Поешь, друг, пользуйся случаем. Неизвестно ведь, когда и где нам еще это удастся...
      – Что-то не хочется, – отозвался Султи, с грустью поглядывая, на Цицию, которая отвернулась от пищи.
      Он с нетерпением ждал, когда Муртуз закончит ужинать» отойдет от них подальше.
      Муртуз наконец насытился, раскидал в разные стороны кости, остатки от шашлыка, и тяжело поднялся. Он вытер засаленные руки о бараний тулуп.
      – Пойду, коней посмотрю, – сказал он, – перегоню их на траву погуще...
      – Как знаешь! – проговорил Султи...
      Муртуз давно уже угнал лошадей за холм, а Султи все сидел, скованный какой-то неловкостью, и не знал, как начать разговор с Цицией.
      Взглянет он на Цицию, на ее похудевшее, измученное лицо, и сердце разрывается от жалости, кажется, отвез бы ее обратно домой, лишь бы увидеть отсвет радости в ее глазах.
      Девушка, уставшая от горьких мыслей и долгой езды, не смогла преодолеть утомления и, прислонившись к дереву, задремала.
      Султи не выдержал, опустился перед нею на колени, стал глядеть на нее.
      Циция спокойно дышала, чуть заметно вздрагивали ее нежно очерченные ноздри. Вдруг пленительная улыбка заиграла на ее губах, лицо порозовело. Должно быть, ей снился радостный сон. В это мгновение она была так прекрасна, что Султи потерял всякое самообладание. Непреодолимая сила влекла его к девушке и, сам не понимая, как это случилось, он приник к ее губам.
      Девушка очнулась. Она резко оттолкнула его от себя.
      – Что ты делаешь, бессовестный?
      – Люблю тебя! – ответил Султи по-грузински.
      Он неплохо знал этот язык.
      – Любишь и потому меня мучаешь? Так не поступает мужчина...
      – О, горе мне, – воскликнул Султи, – разве сам я не мучаюсь еще больше тебя?...
      – Больше меня? – горько улыбнулась девушка.
      – Ты счастливей меня. Ты можешь заставить меня сделать все, что пожелаешь... А я? Мне остается всю жизнь только мучиться...
      – Молчи!.. Этим меня не обманешь... Я – твоя пленница и нахожусь в твоей власти. Но знай, полюбить тебя ты меня не заставишь. Я ненавижу тебя!
      Султи побледнел от обиды, слезы выступили у него на глазах.
      – Ты обесчестил меня... – гневно продолжала Циция, – сделал посмешищем для людей. Почему ты меня похитил? – с горечью воскликнула она.
      – Потому, что люблю тебя так, как никто не полюбит... – дрожащим голосом, чуть слышно проговорил Султи.
      Сердце девушки смягчилось. Жалость охватила ее, тем более, что перед нею был юноша, прославленный храбростью, не раз отважно глядевший в глаза смерти.
      – Девушка, – продолжал Султи, – когда я впервые увидел тебя, я сказал себе: она так прекрасна, что должна стать моей. Но ты православная, и свататься к тебе я не мог. Вот я и похитил тебя. Надеялся, что ты сама полюбишь меня, и тогда вера не могла бы нас разлучить. Но вижу, что ошибся. Скажи, как мне теперь быть?
      Циция молчала, низко опустив голову. Только дрожание пальцев выдавало ее глубокое волнение. Жестоким ответом она могла привести юношу в еще большее отчаяние.
      – Скажи, скажи! – молил Султи. – Может быть, тебя смущает моя вера? – Султи сдвинул папаху и отер пот со лба. – Я переменю веру, если ты полюбишь меня...
      Циция подняла на него полные скорби глаза. Она сама страдала от сочувствия к юноше, но чем же могла она утешить его?
      – Что тебе ответить? Ничем не могу я тебе помочь... – сказала она.
      – Может, и этого мало?... – шептал в отчаянии Султи. – Что же мне делать? Может, мне броситься со скалы? Ты только скажи, что мне делать?
      Когда Цицию похитили, она сперва думала, что досталась разбойникам, что ее будут мучить, обесчестят ее. Все обернулось по-иному. Султи похитил ее, но когда она, беззащитная, слабая девушка, оказалась в его руках, этот юноша, одержимый страстью, пьяный от любви, был теперь всецело в ее власти и, как милости, просил у нее поддержки.
      Слишком неожиданной была эта перемена, чтобы она не могла подействовать на девушку, чтобы жалость к юноше не проникла в ее сердце. Но чем она могла помочь ему? Она любила Бежию, она думала только о нем, и ее цельная целомудренная натура не позволяла ей делить сердце надвое.
      – Султи! – вдруг воскликнула она. – Ты будешь братом мне, а я тебе сестрой!
      – О-ох! – простонал Султи, и голова его упала на грудь. – Не жалеешь ты меня!
      – Жалею, но... я люблю другого! – проговорила девушка.
      Наступило тягостное молчание, такое тягостное и томительное, словно каждый перестал дышать, сдерживая в груди биение своего сердца. Вдруг глубокий стон, похожий на рыдание, прервал это молчание. И Султи смахнул с глаз скупые слезы. Он встал, резко выпрямился, несколько раз провел рукой по лицу, словно отстраняя от себя горькие мысли.
      Потом он подошел к Циции и спросил тихо, спокойно, но с глубокой печалью в голосе:
      – Сестра моя, куда доставить тебя?
      Циция вскрикнула от неожиданности и бросилась на шею Султи. На мгновение юноша потерял рассудок, сильной рукой он притянул к себе девушку, хотел прильнуть к ее губам, но это было только одно мгновение. Он овладел собой: пошатнувшись, отстранил Цицию и поддержал ее рукой.
      – Скажи, скажи, сестра, куда тебя отвезти?

      Прошло полчаса. Циция и Султи успокоились, разговорились, и девушка ничего не утаила от своего побратима. Она рассказала ему, что ее возлюбленный беден, и потому отец не согласен на их брак, что жених собирался ее похитить, что они поклялись любить друг друга до конца своих дней.
      Пораздумав, решили эту ночь переждать здесь, на следующий день добраться до ближайшего села, там поместить Цицию, а Султи отправиться за Бежией, чтобы привезти его сюда. Сразу всем возвращаться было опасно: постовые в Дарьяльском ущелье после того, что случилось прошлой ночью, могли оказаться более настороженными и бдительными.
      День уже клонился к вечеру, когда из-за хребта холма появились лошади, а следом за ними – голова и плечи Муртуза. Он взвалил себе на спину огромную охапку свежего сена, – казалось, само сено движется по тропинке. Он еще издали увидел Цицию и Султи, сидящих под деревом и мирно беседующих.
      «Помирились! – подумал он и, решив: – Пусть еще немножко поворкуют наедине» – замедлил шаги. Но «влюбленные», не обращая внимания на его появление, продолжали мирно беседовать.
      «Эх, вот она, любовь! До чего доводит человека, – они даже не замечают меня», – подумал Муртуз, начиная терять терпение.
      Он стал покрикивать на лошадей, шумно их подгонять, посвистывать, швырять камни, будто лошади его не слушаются, а сам все поглядывал в сторону влюбленных. Те по-прежнему сидели друг против друга и беседовали, не обращая внимания на приближавшегося друга. Муртуз остановился поодаль, глядел па них с удивлением, не понимая, как мог Султи забыть обычаи предков. Наконец он двинулся прямо к ним.
      – Где ты столько травы нарезал? – спросил его Султи как ни в чем не бывало.
      – Внизу, в лощине, ночью будет прохладно, придется ее подстелить.
      Муртузу не хотелось признаваться, что он притащил сено для одной только Циции.
      – Сестра, – обратился Султи к Циции так громко, чтобы и Муртуз мог слышать его, – Муртуз для тебя нарезал травы, но стесняется в этом признаться.
      Муртуз оцепенел от неожиданности, изумленно вытаращил глаза и с силой сбросил свою ношу на землю.
      – Ослышался я, что ли? – тихо спросил он Султи.
      – Нет... Мы с нею побратались.
      Муртуз обернулся к Циции, протянул ей левую руку, правой снял с головы шапку и проговорил:
      – Султи – мой побратим, ты с ним побраталась... Отныне ты будешь и моей сестрой... Того, кто изменит клятве, да покинет господь в беде!
      И сам же закончил клятву словом «аминь».
      – Теперь располагай мною, как братом, приказывай мне! – воскликнул он.
      Девушка поблагодарила Муртуза, и все снова уселись вокруг костра.
      Солнце зашло, и ночной ветерок нагнал прохладу. Медленно, горделиво выплыла луна, щедро рассыпая свои ласковые лучи. Веселый птичий гомон сменился лаем шакалов и волчьим воем. Солнце зашло, – и стала неузнаваемой вся природа.
      В такую ночь влюбленное сердце жаждет ласки, мужчину влечет к отважным делам, но наши герои так устали от дневных волнений, что у них не оставалось сил даже для грусти.
      Один только Муртуз не забывал о том, что надо поужинать. Он постарался как можно пораньше приготовить вкусный ужин.
      Вскоре аромат жареного мяса разлился в чистом воздухе, дразня аппетит. Муртуз воздал должное шашлыку, он только никак не мог понять, почему его друзья не проявляют такого же интереса к жирным кускам баранины.
      После ужина Султи рассказал Муртузу о своем решении вернуть Цицию домой. Муртуз задумался.
      – И все-таки тебе нельзя итти туда, – сказал он наконец.
      – Почему нельзя?
      – Потому что за твою жизнь объявлена награда, а на белом свете немало низких людей.
      – Как же быть?
      – Я сам пойду.
      – Нет, Муртуз, так не годится, ты в таком же положении, как и я.
      – Что ты? Могу ли я равняться с тобой? Мне жизнь не дорога, цена мне одна что живому, что мертвому.
      И такая глубокая печаль отразилась на лице Муртуза, что все на время умолкли.
      Какие-то тягостные воспоминания, видимо, охватили его, но он быстро их отогнал, высоко вскинул голову и попытался развеять облако грусти, стал шутить, смеяться. Но Цицию и Султи не обманули его шутки: они чувствовали, какая острая боль все еще живет в сердце этого человека. Всякие слова утешения и сочувствия были тут бессильны, и они решили сделать вид, что ничего не замечают.
      Вскоре друзья легли спать. Циция устроилась на свежем сене, а мужчины завернулись в свои меховые бараньи тулупы и улеглись поодаль – прямо на земле.

      Жизнь наших двух героев вообще не располагала к душевному покою и безмятежности. А сегодняшний день был особенно богат событиями, и потому им не так-то легко было заснуть. Они молчали, и природа также затихла. Тишина нарушалась лишь мирным пофыркиванием лошадей да немолчным, убаюкивающим рокотом реки. Месяц медленно и важно катился по небу.
      Так протомились в полудремоте наши герои до самого утра. С рассветом они двинулись к Джариахским вершинам. Как орлиное гнездо, лепилась к склону одной из вершин деревня Арция, горделиво озирая со своей высоты змеящиеся тропинки и пенящиеся водопады.
      Перед деревней их встретила ватага мальчиков-подростков. У каждого торчал за поясом кинжал или пистолет. Завидя всадников, они еще издали принялись «угадывать», кто едет.
      – Анзор, должно быть, – кричал один.
      – Heт, это, верно, чербижневский Сослан!
      Так, радуясь гостям, – гости всегда приносят с собой праздник, – весело обгоняя друг друга, они подбежали почти вплотную к едущим.
      – Да это наш Султи! – воскликнул один юноша постарше. Все приветствовали гостя, высоко поднимая руки.
      – Здорово, борги, зодорово! – улыбался им Султи, – Джан-Чор дома?
      – Дома, как же, дома! Он гонит водку к нашему празднику!
      – Значит, мы поспели во-время! – пошутил Султи. – А даст он нам отведать своей водки?
      – Конечно, даст! Кому же, как не вам! – кричали мальчики.
      Они въехали в деревню. Мальчики уже успели сообщить Джан-Чору о прибытии к нему гостей, и у порога его дома собрались юноши – принять приезжих. Они помогли им сойти с коней.
      Узнав, что среди гостей есть женщина, навстречу вышли обитательницы дома и увели Цицию на женскую половину.
      Джан-Чор – высокий, седой, как лунь, старец, всеми любимый и чтимый в горах, приветствовал гостей.
      – Камин загудел в моем доме, а кровля поднялась выше, когда вы вступили на мой порог! – сказал он.
      – Дом Джан-Чора – надежное убежище для всех... Мы гордимся, что у нас такой хозяин, – сказали прибывшие.
      Старец обвел взглядом столпившихся домочадцев и соседей и крикнул им:
      – А ну-ка, ребятки! Готовьтесь принять гостей по достоинству!
      Младшие провели прибывших в помещение для гостей, приняли от них оружие, помогли им расстегнуть застежки на архалуках и чохах, взбили тахту и усадили на нее Султи и Муртуза. Рядом с ними сел только один Джан-Чор, остальные остались стоять вдоль стен, почтительно слушая и предупреждая каждое желание старшего в доме и гостей.
      Цицию взяли на свое попечение женщины и ненавязчиво, но любовно ухаживали за нею.
      Начался пир. За обедом последовал ужин, песни и пляски не прекращались целый день.
      На следующее утро, когда Джан-Чор пришел приветствовать гостей, Султи – правда, не во всех подробностях, – рассказал ему о своих приключениях. Он оказал только, что Циция – его названная сестра, и они похитили ее у отца, чтобы обвенчать с любимым человеком.
      – А теперь Муртуз едет за женихом! – закончил свой рассказ Султи.
      Мудрый и наблюдательный старец сразу все понял, понял, что Султи сам любит девушку и приносит свое чувство в жертву братскому долгу, но он ни единым словом не дал почувствовать юноше о своей догадке.
      После завтрака подали для Муртуза оседланного коня. У ворот стояло несколько юношей около своих коней, закинув поводья за луки седел. Они должны были сопровождать гостя до границы своего удела, – здесь хозяин отвечал за его благополучие.
      Лошади, как бы предвкушая веселую поездку, радостно пофыркивали, навострив уши. Всем своим видом они как будто говорили, что не осрамятся ни в каком состязании.
      Муртуз сел на коня. Ему подали ружье, он ловко закинул его за плечи и натянул поводья. Конь весь подобрался, сжался, каждый мускул напрягся у него под кожей. Глаза его загорелись, ноздри расширились. Всадник стегнул коня плетью, тот взвился на дыбы, сделал скачок, описал в воздухе дугу и стрелой понесся вперед.
      Всем, видимо, понравилось, как Муртуз тронул с места коня, они одобрительно гикнули, сопровождающие вскочили на своих коней и устремились следом за гостем.
      Чтобы раззадорить своего коня, каждый всадник заставлял его играть под собой, и это было прекрасное зрелище, полное жизни и юношеской отваги.
      Каждый всадник как бы сросся со своим конем и, выпрямившись в седле, покачивался в лад стройной поступи благородного животного. Кони то стремительно неслись вперед, то грудились все вместе, то вдруг поворачивали и скакали обратно. А всадники тем временем свешивались с седел, подхватывали на бегу мелкую придорожную гальку или откидывались назад через круп лошадей, свисая плечами до самой земли.
      Вот поскакал вперед какой-то юноша. Он намного опередил остальных. Тогда он вынул из газыря патрон и, свесившись с коня, положил его на дорогу. Следом за ним летел другой. Наклонившись вперед, он держал левую руку на прикладе ружья в чехле. Вдруг молнией сверкнуло в воздухе дуло ружья, – это он в мгновение ока извлек ружье из чехла. Всадник выпрямился, гикнул и на скаку несколько раз подбросил ружье. Видно было, что он и сам чувствует в эту минуту, как он молод, красив, ловок, силен и свободен...
      Приблизившись к месту, где лежал патрон, он слегка наклонился с коня, спокойно нацелился и спустил курок, – в воздух взлетели осколки патрона.
      Всадник выпрямился в седле, перекинул ружье через плечо. Потом тоже достал патрон и бросил его на дорогу – пускай, мол, следующий испытает верность своих глаз и рук! Повернув разгоряченную лошадь, он не спеша принялся чистить ружье.
      Выехал вперед другой всадник. Лошадь его сделала несколько сильных прыжков и поскакала мощно, гордо, как бы чувствуя ответственность за честь хозяина. За ним последовал третий, потом четвертый, и принялись состязаться в стрельбе горские юноши, которые с раннего детства приучены к джигитовке.
      Так, веселясь и развлекаясь, проводили хозяева Муртуза до самой переправы через Терек, и только здесь распрощались с ним.

      Уже спустились сумерки, когда Муртуз подъезжал к Дарьяльскому ущелью. Призвав на помощь бога, въехал он в теснину между двумя скалами, словно в раскрытую пасть дракона, поглотившего дорогу.
      Луна скользила за облаками, она как бы давала отдых своим глазам, уставшим глядеть на зло и неправду мира.
      Вскоре Муртуз услышал отдаленный конский топот. Он придержал лошадь, прислушался, слегка подавшись вперед и вытянув шею. Вдруг он выпрямился в седле.
      – Лошади подкованы русской подковой! Должно быть, казаки!.. – проговорил он.
      И тут же до его слуха донеслась песня: «Чибари, чибари, чибари!»
      Муртуз слегка тронул свою лошадь плетью и поскакал обратно в надежде, что благополучно достигнет Хдейского ущелья и там, укроется в лесах и скалах.
      Он скакал во весь опор. Видимо, казаки его не заметили, – он не слышал за собой погони.
      Муртуз проскакал узким ущельем; еще немного, и он будет в безопасности.
      Вдруг он услышал грозный окрик: