Два хрустальных башмачка Золушки очень похожи на убывающий и прибывающий серп. Потому и остается лишь один башмачок, ведь оба могут соединиться только в полной луне. Примечательно, что в инсценировке сказки волшебница заклинает мышей достать для Золушки "у луны из сундучка два хрустальных башмачка". Писатели, как и художники, часто обладают интуитивной фольклорной памятью.
      Многие звездные подсказки можно увидеть в палехской живописи, где все сказочные события происходят на черном лаковом фоне ночного неба. Важны не столько конкретные расшифровки, сколько само присутствие звездного кода в сказке. Это значительно расширяет перспективу сказочного пространства.
      Реалистическая достоверность сказки обретает космические крылья. Не зачеркивая и не принижая более позднюю реалистическую эстетику сказки, звездный код проступает сквозь поздние наслоения, раздвигая перспективу крестьянского двора до вселенских пределов.
      К счастью, здесь перед нами нет тяжкого выбора реставраторов, которые вынуждены, обнажая древний золотой фон иконы, уничтожать более темные поздние наслоения. В фольклорном слове все слои соединяются, и реставрация древнего смысла не уничтожает более поздние наслоения, не менее значительные. Здесь нет печальной дилеммы мифологической школы: не надо выбирать между мифом и реальностью, поскольку и то и другое обладает достаточной художественной достоверностью. Пылкое поэтическое воображение фольклорных авторов низводит небо на землю, а землю возвышает до неба. Абсурдно при этом считать, что звездный фон сказки противоречит ритуально-обрядовому или исторически-достоверному смыслу повествования: структура звездного неба отчетливо ощутима и в поэтике ритуала, и в самой исторической реальности. Небо - это космос, видимый глазом, воспринимаемый разумом и сердцем художника, а космос - тоже весьма значительная реальность.
      К сожалению, мифологическая школа, увлеченная солярным, то есть солнечным, культом, все многообразие звездных сюжетов свела к смене времен года, к заходу и восходу солнца. Объясняется это многими причинами. На первом месте скудность культурологических познаний в филологии XIX века. Просто не было известно, насколько богат древний мир астрономической символикой. Труды культурологов XX века открыли космогоничность всякой древней мифологии. Оказалось, что небесная символика пронизывает весь земной мир древнего человека. Млечный Путь - это и древо, и река, и столб от земли до неба. Луна обозначена самыми разными символами: лягушка, заяц, яйцо, зеркало, щит. Месяц: рыба, жеребенок, ягненок (агнец), козленок, утка, лодка, золотая (или хрустальная) туфелька. Что уж говорить о самих созвездиях, вызывающих своей необычной конфигурацией лавину фантастических образов, но при всем многообразии ясно проступает единый звездный остов небесной феерии.
      Он оказался поразительно устойчив в литературе. Звездная кристаллическая решетка, или, правильнее сказать, - матрица, отпечатана в глубине древнейших сюжетов.
      Одни и те же сюжеты повторяются ежегодно на небесном экране. Естественно предположить, что на земле эти же сюжеты разыгрывались в магических ритуалах, запечатлевались в мифе и сказке.
      Нельзя забывать о психологическом, внутреннем небе. Звезды отпечатываются в сознании и в сфере, которую нынче принято именовать "бессознательное" (этот термин сменил менее точный - "подсознание"). Роль подсознания в творчестве достаточно велика. Происходит взаимоузнавание. Небо всплывает из глубин бессознательного в процессе творчества.
      Вот как это происходит в реальности. Все помнят сюжет пушкинского "Ариона". Буря потопила челн, все пловцы погибли, и только певец Арион спасся, выплыл на берег и продолжает петь прежние песни о своих товарищах. Древние греки видели этот сюжет на небе. Есть созвездие корабля "Арго", на котором плыли аргонавты. Но в небе Северного полушария чаще видна лишь затонувшая корма. Зато Орион простирается по всему небу, в руках его трехзвездная лира (Пояс Ориона). Он поет о своих "погибших" - утонувших за горизонтом звездных спутниках. (Имеется в виду подсознательная цепь аналогий. Арион и Орион связаны сходством имен. Певец Арион мифологически родствен певцу Орфею. Возникает интуитивный ряд: Орион - Арион - Орфей).
      Помнил ли Пушкин звездную основу сюжета? Скорей всего - нет. Он просто знал миф об Орионе. Но объективно и миф об Орионе, и стихотворение Пушкина хранят в себе рисунок звездного неба. И если бы небо вдруг исчезло, забылись мифы, то по стихотворению можно было бы условно воссоздать его звездную структуру.
      Небесная матрица весьма устойчива, зато её семантика в культуре изменчива, как очертания облаков. Однако не так уж редки случаи, когда художник помнит и на сознательном уровне о звездном родстве своих героев. Так, Суриков воспроизвел рисунок звезд Большой Медведицы в картине "Утро стрелецкой казни". Это созвездие образуют свечи в руках стрельцов.
      Могло не остаться свидетельства Сурикова о том, что свечи в руках стрельцов воспроизводят рисунок Большой Медведицы, и тогда трудно было бы доказать, что не случайно именно таким образом расположены огненные язычки свечей. В доказательство пришлось бы вспомнить, что, по преданиям сибиряков. Большая Медведица - это колесница мертвых, уносящая на небо души умерших. На картине - казнь, и телега, везущая к плахе, как бы становится небесной повозкой - Большой Медведицей. Разумеется, и эти доказательства были бы косвенными, но, к : счастью, в данном случае свидетельство художника сохранилось.
      А вот помнил ли о звездах Шишкин, когда в популярной картине "Утро в сосновом лесу" расположил мишек в форме того же созвездия, - это неизвестно. Скорее всего, что очертание подсказано интуицией. Зато поистине сказочная популярность картины, возможно, во многом объясняется её звездным сюжетом. Он узнаваем и на сознательном, и на интуитивном уровне. Очертания Большой Медведицы известны всем.
      Ведь в картине Шишкина ожил весьма распространенный канонический сюжет. Древо и два животных по бокам - это Полярная звезда и две Медведицы. Раньше они были двумя оленихами (вспомним рогатую мать-олениху у Ч. Айтматова), затем стали медведями, а потом двумя конями.
      Мифологическая школа считала, что два коня - это солнце восходящее и солнце заходящее. Нет оснований отрицать такую символику. В том-то и дело, что основные ночные звездные символы легко перекодируются на дневные солнечные. Так и Стожары ночью могут быть пером Жар-птицы, а днем Жар-птица - солнце. Замечено, что Зарей именуется и солнце, восходящее и заходящее, и Венера - утренняя и вечерняя. Ночью солнце "замещается" Венерой. Потому и восходящее солнце - Заря, и Венера - Заря-заряница, красная девица. Ведь в сказках герои спускаются в подземное царство, входят в темный лес или проникают в хрустальную гору. Там они принимают другой, звездный облик.
      Игнорировать звездную символику привычных сюжетов сегодня уже немыслимо. Это обеднило бы духовный эстетический мир фольклора и древней литературы. Ныне появилась новая наука - астрономическая археология. Из глубин земли выкапывают небо. Каменные календари И карты звездного неба на территории Сибири существовали уже 30 000 лет назад. Символика основных планет, звезд и созвездий простирается в глубины тысячелетий. Рождается астрономическая фольклористика, положено начало астрономического литературоведения.
      Астрономы часто говорят, что созвездий в реальности не существует. Они - результат оптической проекции на землю далеко отстоящих друг от друга звезд. Но и сама по себе такая проекция нереальна без организующей роли человеческого глаза, мозга и сердца. Мы видим небо взором Гамлета: принц спрашивает придворного, на что похоже облако, и тот послушно повторяет, что облако похоже и на верблюда, и на слона.
      И все-таки, возвращаясь к совершенно конкретному - к очертаниям подвижного звездного неба в литературе, правомерно задать вопрос: а была бы литература другой, если бы другим было небо? Такой вариант отчасти "прокручен" самой природой. Небо Южного полушария по рисунку звезд отличается от Северного, есть мотивы в литературе, связанные только с южными созвездиями, но основные звездные сюжеты все те же. В том-то и дело, что небо не может в принципе быть другим. Луна, солнце, месяц, смена дня и ночи и времен года, восход и заход звезд, их движение вокруг условного "единого центра" - Полярной звезды или Южного Креста - запрограммированы самой природой и отражают важнейшие фундаментальные законы мироздания, видимые человеческим глазом. Небо оказалось как бы огненным дисплеем, обучающим человека бессмертию.
      Конфигурация созвездий условна. Это работа человеческого воображения, ибо звезды можно соединять друг с другом довольно произвольным образом. Однако в любом произволе есть четкая закономерность. Звезд много, но человек выделил те или иные созвездия, подчиняясь двум закономерностям: психологической, субъективной, и астрономической, объективной. Таким образом, звездное небо - это зримый творческий компромисс между двумя реальностями: субъективной, человеческой, и объективной, космической. Такое субъективно-объективное мерцание весьма характерно для всего художественного творчества, где самая пылкая фантазия служит объективной реальности художественного содержания, а сама реальность пробуждает художественную фантазию. Звездное небо эстетично по своей природе. Надо быть художником, чтобы его увидеть.
      Удивительно, что в литературоведении исписаны целые пуды бумаги об олицетворении природы и так ничтожно мало известно об олицетворении практически бесконечного многообразия звездного неба.
      Мы, сами того не подозревая, видим небо главами наших предков, поэтически упорядочивших звездный хаос, давших имена не только деревьям, птицам, зверям и травам, но и звездам.
      Никто не осмелится утверждать сегодня, что природа не влияла на автора сказки, что её законы чередования дня и ночи и времен года, характеры зверей, птиц, рыб, особенности растений никак не воздействовали на поэтику сказки. Почему же куда более фундаментальный распорядок зримого космоса до сих пор упоминается мельком? Композиция звездного неба, его пространственно-временной строй, чередование планет, звезд и созвездий, конечно, оказали весьма ощутимое влияние на весь художественный строй древнего фольклора, а через фольклор на всю мировую литературу.
      Если в природных олицетворениях человек по закону психологического параллелизма уподоблялся природе, то в олицетворении звездного неба он уподоблялся безграничному космосу. Природа ближе к человеку в пространстве, она ненамного моложе самого Homo Sapiens. Космос дальше, но он безграничен и в пространстве, и во времени. Не он ли в фольклоре именуется "тридевятым царством", "тридесятым государством"? Не до него ли надо добираться в железных башмаках, пока они не сносятся?
      Здесь крайне интересен момент перехода земного, горизонтального пути в космический, вертикальный. Герою надо миновать поле, лес, переправиться через реку и как-то незаметно оказаться на небе собеседником луны, звезд и солнца.
      Видимый космос отпечатывает свои огненные знаки в сознании человека с момента, когда он начинает видеть. Эстетика звездного неба столь грандиозна, что Кант уподобляет звездное небо над головой нравственным "скрижалям" человеческого сердца:
      "Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне" (И.Кант).
      Небесный сад А. Блока
      Если, спускаясь в глубину колодца, можно оттуда днем увидеть звездное небо, то - проникая в глубины блоковской символики, мы увидим древнейшую звездную книгу человечества.
      Там, где реставратор иконы, смывая поздние слои красок, увидит доску, на которой только рисунок древесных волокон, мы сквозь древнейший слой поэтической символики увидим небо и звездные символы, отпечатавшиеся в душе поэта. Там, где на иконе откроется доска, в поэзии Блока обнажится древнейший слой мировой культуры - откроются звездные письмена бездонного ночного неба, где огненными буквами звезд задолго до начала письменности были запечатлены древнейшие сказания и сюжеты всей мировой культуры. Эта книга всегда стояла перед глазами Блока. Ныне некоторые из этих символов тайного звездного языка волхвов и магов поддались расшифровке.
      Может возникнуть вопрос: актуальна ли сегодня для нас эта символика в разговоре о Блоке?
      Она актуальна прежде всего потому, что над нею много размышлял Александр Блок в период работы над своими главными произведениями. Она тем более актуальна, что размышления эти не остались по ту сторону художественного творчества. Они воплотились в глубочайших образах Блока, но, к сожалению, не были должным образом поняты современниками.
      В известной мере этому, как ни парадоксально, помешал символизм. Дело в том, что Блок часто обращался к звездным символам на трагикомическом уровне. Он явно высмеивает банальности, общие места, столь распространенные в теософско-мистических кругах Петербурга. Для нас, сегодняшних читателей, эти банальности носят подчас несколько иной смысловой оттенок, потому что мы порой не знаем этой символики.
      Символизм был не только литературно-философским течением. Внутри него существовала серьезная филологическая школа, открывающая древние слои мировой культуры. Блок, как Андрей Белый и Брюсов, был активнейшим участником этой филологической революции. Его статья "Поэзия заговоров и заклинаний" стала своего рода развернутой программой исследования фольклорной символики. Но всякая фольклорная символика в свое время была мистериальной. Фактически символисты реконструировали в своих исканиях древнейшие шумеро-вавилонские и славянские языческие мистерии. "Балаганчик" и "Незнакомка" стали пародией на бесплодные попытки оживить эти мистерии в современности на уровне быта. Но чтобы понять, в чем заключается пародия, надо знать подлинник.
      В пределах этой главы можно лишь вкратце изложить основной сюжет мистериального действа.
      В нем два действующих лица: звезда - невеста, блудница, смерть и месяц - небесный жених. Звезда носит множество имен, нам же она известна чаще всего под именем Венеры. Это имя она носила во времена последних дохристианских мистерий, под этим именем вошла в европейскую литературу.
      Двигаясь невысоко над линией горизонта, Венера соединяется со всеми планетами и Солнцем, что на языке звездных магов означало астральный брак. За это Венера получила на Востоке почетный и сомнительный титул звездной "блудницы" - богини любви. Месяц не соединяется с планетами, он непорочен, его встреча с Венерой на утреннем небосклоне возможна в момент его "умирания" (то есть в фазе последней четверти) - вспомним знакомый сюжет "Венера и Адонис".
      Таким образом, утреннее появление Венеры на небосклоне было моментом смерти месяца на небосводе. Вечерний восход Венеры на западе, наоборот, был связан с новолунием, то есть появлением (воскресением) месяца. Между блудницей Венерой и её непорочным женихом пролегал Млечный Путь - река мертвых; их разъединяла смерть.
      Эти сложные отношения слышны в протобиблейском эпосе шумеров, хеттов, вавилонян, и в новозаветных текстах есть отголоски этого сюжета.
      Еще у шумерских пастухов бытовали сказания о браке утренней звезды Инанны и пастуха-месяца Думузи. Месяц-пастух существует и в русском эпосе: "Поле не меряно, овцы не считаны, пастух рогат". Пастух - пастырь спаситель позднее, в дохристианскую эпоху, на Востоке превратился в Таммуза, умирающего и воскресающего бога. Сохранился плач Думузи, которого волокут на казнь, чтобы подвесить на крюке вместо Инанны, пока богиня будет вымаливать у богов спасение. На звездном языке это означало, что когда восходит Инанна - Иштар - Венера, заходит месяц, а когда восходит месяц, заходит Инанна - Иштар - Венера.
      Эта мистерия разыгрывалась во дворах древних храмов. Они, конечно, бытовали в древней пастушеской Галилее. Тайные отголоски отношений звезды и месяца слышатся в сюжетах о Христе и Магдалине, но, конечно, на другом, высоком духовном уровне.
      Пристальный интерес символистов к древнеегипетским текстам, к античной мифологии, к открытым в начале прошлого века шумеро-вавилонским текстам (первый перевод вышел на немецком языке в 1900 году), поиски общих корней мировой культуры в славянской мифологии были чрезвычайно близки Блоку: "Многие наши заговоры не национального происхождения... Общая родина их Вавилон и Ассирия". Стремление воскресить мистерию, противопоставить её духовной казенщине Победоносцева на первых порах было созвучно исканиям поэта. Однако "Незнакомку", "Балаганчик", "Соловьиный сад" он создает, уже достаточно разочаровавшись в книжных поисках истины. Он как бы противопоставляет заземленной бескрылости и бесплодному спиритизму мистерию искусства.
      Вернув мистерию в театр, Блок, как ни странно, был ближе к её первозданной театральной природе, чем самые благоговейные мистики, воздвигающие на обломках прогнивших ценностей пустые картонные теософские храмы.
      Это хорошо понял Мейерхольд, вдохнувший фольклорную смеховую стихию в блоковский "Балаганчик". Постановка очень не понравилась в традиционно-мистических символистских кругах и была с восторгом встречена Блоком. Однако, поняв, что Блок смеется над книжным безжизненным мистицизмом, многие не поняли трагикомической природы этого смеха. Ведь помимо того, что высмеивалось, было ещё и то, что должно пройти через испытание смехом, - вечная драма любви, смерти и воскресения, ставшая сюжетом двух пьес Блока.
      ...Звездное небо, казавшееся таким далеким жителю Петербурга, затянутое туманом, угольным смогом, фабричным дымом, и в нем - таинственная звезда, вечная туманная Незнакомка Блока. "Дыша духами и туманами", неся за собой "шлейф, забрызганный звездами", появляется она то в звездном водовороте, то в снежной маске, то в полумгле у трактирной стойки.
      Поэт в "Незнакомке" среди кабацкого шума напряженно всматривается в лица посетителей, ища среди них "ее" - единственную. И среди этого огня взоров, среди вихря взоров возникает внезапно, как бы расцветает под голубым снегом, одно лицо: прекрасный лик Незнакомки под темной вуалью. Вглядываясь в камею, Поэт прозревает знакомый облик Астарты звезды-блудницы.
      Не хвостатая ли это комета Галлея?
      Ее голубое звездное покрывало-шлейф похитил осаждавший Карфаген варвар, и флоберовская Саламбо выкупает его ценой своей девственности. Звездное покрывало и звездный шлейф Незнакомки Блока скрывают все тот же облик вечной женственности. С ней связаны темные мистериальные культы.
      Но сейчас, при самом начале действия, Поэт пристально всматривается в её лицо. Он ждет её нисхождения на землю. Такого нисхождения через определенные астрологические циклы времен ждали на Древнем Востоке волхвы, маги, звездочеты.
      У Блока Поэт знает, что рано или поздно, как в древних Мистериях, голубая звезда должна спуститься вниз. "Вечное возвращение. Снова Она объемлет шар земной. И снова мы подвластны Ее очарованию. Вот Она кружит свой процветающий жезл..."
      "Процветающий жезл" - это хвост кометы Галлея. Она Прорезала небо Петербурга во времена работы над пьесой.
      "Медленно, медленно начинают кружиться стены кабачка. Потолок наклоняется, один конец его протягивается вверх бесконечно... Все вертится, кажется, перевернется сейчас... Одну минуту кажется, что все стоит вверх ногами...
      Стены расступаются. Окончательно наклонившийся потолок открывает небо - зимнее, синее, холодное". Здесь мы видим уже знакомое по фольклору мистериальное "выворачивание". Суть его всегда заключалась в том, что узкое, ограниченное пространство вмещало внезапно всю вселенную. Так безгранично раздвигаются стены комнаты во время сатанинского бала в романе М. Булгакова "Мастер и Маргарита". В Апокалипсисе автор глотает в свернутом виде звездную книгу и внезапно оказывается внутри другого мира: "И увидел новую землю и новое небо".
      Новое небо, вошедшее внутрь кабачка, объемлет город, реку, мост и Звездочета, стоящего на мосту, ищущего в небе звезду. Ему дано увидеть ослепительное нисхождение этой звезды на землю:
      Восходит новая звезда.
      Всех ослепительней она.
      Недвижна темная вода,
      И в ней звезда отражена.
      Ах! падает, летит звезда...
      Лети сюда! сюда! сюда!
      Как и в древних мистериях, звезда спускается с небес, повинуясь заклинанию Поэта: "Синий снег. Кружится. Мягко падает. Синие очи. Густая вуаль. Медленно проходит Она. Небо открылось. Явись! Явись!"
      Небесный свод сходит на землю. На фоне плаща "светится луч, как будто он оперся на меч", - это Орион. Поэт, который "слишком долго в небо смотрел: оттого - голубые глаза и плащ", встречает голубую звезду, которая много столетий мерцала на его плаще. Их два звездных облика сходны, их диалог туманен, но понятен обоим:
      Протекали столетья, как сны.
      Долго ждал я тебя на земле.
      Незнакомка
      Протекали столетья, как миги,
      Я звездою в пространствах текла.
      Однако дальнейшее развитие событий должно выйти за пределы учтивого разговора. Звездная Незнакомка спускается на землю именно в человеческом облике. Вспомним ещё раз, что в вавилонском эпосе о Гильгамеше звездная блудница Шамхат (видимо, сохранившаяся в сказках под именем Шамаханской царицы) должна соблазнить и тем самым превратить в человека дикого пастуха Энкиду. Семь дней возлежит она с ним на земле, чтобы на седьмой день, утратив звериную силу, Энкиду стал человеком.
      Много тысячелетий спустя, встретив на земле цивилизованного поэта, Незнакомка-звезда не знает, о чем вести речь:
      Незнакомка
      Падучая дева-звезда
      Хочет земных речей.
      Но поэт отвечает:
      Только о тайнах знаю слова,
      Только торжественны речи мои.
      Незнакомка пытается разбудить в нем земные чувства, ведь она спустилась на землю не для того, чтобы попасть на небо.
      Незнакомка
      Ты видишь мой стройный стан?..
      (В голосе её просыпается земная страсть.)
      Ты хочешь меня обнять?..
      Ты можешь коснуться уст...
      Ты знаешь ли страсть?..
      Ты знаешь вино?
      Так вавилонская блудница Шамхат превращала Энкиду в человека, дав ему отведать хлеба и вина. Но поэт шепчет другие слова: "Звездный напиток слаще вина".
      Вот тут-то и появляется в сюжете древней мистерии вполне живой и вполне "животный" Господин. На все вопросы Незнакомки он отвечает весьма положительно.
      Незнакомка
      Ты хочешь любить меня
      Господин
      О, да! И очень не прочь.
      Здесь в самый иронический момент в мистерии возникают христианские мотивы. "Как имя твое?" - спрашивает Господин, и Незнакомка отвечает:
      Постой. Дай вспомнить.
      В небе, средь звезд,
      Не носила имени я...
      Но здесь, на синей земле,
      Мне нравится имя "Мария"...
      "Мария" - зови меня.
      В ужасе Звездочет: "Нет больше прекрасной звезды! Синяя бездна пуста!.. Пала Мария - звезда..."
      Кто эта падшая звезда Мария? Дело в том, что, пройдя сквозь множество превращений имен, звездная блудница в раннехристианской поэтике обрела имя "Мария", сохранив свою двойственную суть: непорочной девы Марии и блудницы Марии Магдалины. Превращение это весьма существенно и требует небольшого исторического отступления.
      Само название утренней звезды у шумеров - "светлое лоно" - достаточно красноречиво. С ней были связаны древнейшие культы плодородия. При храме Астарты и обитали священные блудницы, которые, подражая звездной владычице, должны были вести соответствующий образ жизни. Профессия блудницы в древних восточных культах была узаконенной и считалась даже почетной. Более того, раз в году даже в Древнем Риме почтеннейшие матроны должны были внести свою лепту в доходы храма, заработав её своим телом. Правда, Овидия, живущего в I веке, этот обычай уже шокирует, и он посвящает целую поэму его обличению.
      То, что было почетно в древних восточных государствах, стало позорным во времена Цезаря и Христа. Вот почему Марию из Магдалы хотят побить камнями, ведь в Иудее борьба с астральным культом была столь же продолжительной, сколь и бесполезной.
      Об особом, храмовом профессионализме Марии Магдалины говорит и то, что ей известно было содержание древней мистерии и её обряды. В шумерском эпосе "Звезда солнечного восхода" она сходит в подземное царство, где умер муж её сестры - владычицы "Страны без возврата", чтобы "погребальные травы ему воскурить, погребальное пиво ему возлить". Вот почему, вылив на Христа благовонное миро из алавастрового сосуда и отерев его ноги своими волосами, Мария, по словам самого Христа, приготовила его к погребению, то есть тем самым к будущему воскресению. Имя этой священной блудницы и взяла себе "дева-звезда" - Незнакомка Блока.
      Тема блудницы появляется ещё в эпиграфе к драме "Незнакомка", в строчках из романа Ф. М. Достоевского "Идиот". Князь Мышкин, по замыслу Достоевского, Христос и спаситель XIX века, всматривается в лицо Настасьи Филипповны: "Я ваши глаза точно где-то видел... да этого быть не может! Это я так... Я здесь никогда и не был. Может быть, во сне..."
      "Святая блудница" Настасья Филипповна и "Христос" - Мышкин узнали друг друга сквозь дымчатую завесу двух тысячелетий, как узнал Незнакомку Поэт.
      Неясно, как бы на втором плане, возникает также тема "священного танца" блудницы: сходя в царство мертвых, звезда должна снять семь одежд семь признаков земной страсти, земной власти. В "Незнакомке" это тема танцовщицы Серпантини. Гости в салоне с возмущением говорят о балерине, "завернутой в одну тряпку": "Танцевать без костюма - это... это я не знаю что!"
      В гостиной, где Поэт читает стихи о вечной женственности ("И от иконы в нежных ризах медлительно сошла Она..."), появляется Незнакомка, прерывая чтение "небесного стиха", приведя в смущение гостей и хозяев, как Мария Магдалина приводила в смущение апостолов.
      В шумерском эпосе, который в настоящее время считается первоисточником этого сюжета, богиня Инанна спускается с неба в ад, где её подвешивают на крюк. Ее муж, пастух Думузи (месяц), восседает в это время на троне, играя на свирели. Чтобы выйти из ада, Инанна отдает демонам своего возлюбленного - пастуха Думузи. Восходит звезда - и демоны волокут месяц в темное подземелье. Так блоковская Незнакомка возвращается на небо из петербургского "ада", оставляя внизу своего Поэта: "На лице его - томление, в глазах - пустота и мрак".
      "За окном горит яркая звезда". Поэт остается на земле в одиночестве. Хвостатая комета, звезда-блудница исчезла.
      О "Балаганчике" Блока приходится говорить после "Незнакомки", потому что в "Незнакомке" более развернуто, более канонично высвечивается сюжет древней астральной мистерии. Звезда-блудница сходит на землю к своему жениху, но как на небе невозможно соединение Венеры с месяцем, так на земле невозможен брак двух любящих. Венера, как мы уже говорили, соединяется на небе со всеми планетами, и только тайный, "ночной" жених - месяц - остается недоступным. Это тот жених, который "грядет во полуночи", которого сопровождают звездные "мироносицы" к месту исчезновения перед новолунием.
      В "Балаганчике" звезда-невеста появляется с косой на плече "на фоне занимающейся зари", причем "лезвие косы серебрится, как опрокинутый месяц, умирающий утром". (Помните: "Месяц под косой блестит, а во лбу звезда горит".)
      Лунный жених Пьеро говорит о своем небесном происхождении: "Нарумяню лицо мое, лунное, бледное..." Над его подругой-звездой сияет её небесный облик: "А вверху - Над подругой картонной - высоко зеленела звезда".
      Венера - Коломбина - невеста - смерть. На свадьбах часто поются песни о невесте-смерти. Именно поэтому существует древний магический обряд переодевания на свадьбах: женщин в мужскую, а мужчин в женскую одежду. Таким образом пытались обмануть "невесту-смерть". Она пришла с косой за женихом-месяцем, а он стал женщиной-луной. На свадьбах у разных народов под разными именами фигурирует "бледный Пьеро" - умирающий месяц в высоком остром колпаке. Его бьют, пытаются утопить в реке Млечного Пути, вываливают в грязи, но он всегда оживает и смеется над своими гонителями, перехитрив смерть. На Руси это был Петрушка.
      Момент воскресения "нового" месяца на свадьбах носит игривый характер. Мнимого мертвеца оплакивают, а он вскакивает и бросается в пляс.
      В "Балаганчике" Блока эта фольклорная мистерия, эта небесная свадьба лишена полнокровного языческого начала. Теперь это стало мифом. Напрасно Автор пытается направить действие по живому, жизненному руслу. Напрасно он кричит: "Я не признаю никаких легенд, никаких мифов и прочих пошлостей!" Бледные мистики выхолостили жизнь. В невесте-смерти они видят только смерть с косой. Пьеро видит только свою возлюбленную с пушистой девичьей косой за плечами.
      В мистерии участвует и двойник умирающего месяца: месяц воскресающий Арлекин. В мистическом маскараде порой нельзя различить, где Пьеро, где его соперник Арлекин: все паяцы. Паяц падает от удара деревянным мечом, истекая клюквенным соком (Здесь отголоски не затронутых христианством фольклорных воскресений месяца. Избиваемый Христос и избиваемый паяц, конечно, не тождественны, как нетождественна евхаристия - превращение крови в вино - с балаганным превращением крови в клюквенный сок). Смерть и невеста - одно лицо под разными масками. Арлекин прыгает в окно, но даль, "видимая в окне, оказывается нарисованной на бумаге".
      Невозможна смерть, но невозможно и воскресение; невозможна любовь, но и смерти нет. Когда срываются маски, под ними оказывается пустота.
      И все-таки момент воскресения смерти в "Балаганчике" поистине удивителен. Блок как бы выворачивает наизнанку фольклорно-мистериальный сюжет. Здесь жених Пьеро воскрешает звезду-невесту-смерть. В отличие от Думузи, Озириса, Христа блоковский Пьеро не может ни умереть, ни воскреснуть, он даже не может принести себя в жертву. Грустный Пьеро превращается в обыкновенного карнавального паяца, истекающего клюквенным соком, а спустя мгновение убегает. Такова же мнимая смерть Арлекина. Обычно в момент мнимой смерти мистериальное пространство, сужавшееся в час гибели, расширяется (как, например, в "Смерти Ивана Ильича", о чем разговор в дальнейшем). Здесь же окно разрывается. Даль оказывается декорацией.