X

Когда Жак взглянул на Соню (он совсем забыл, что ее ждали), то почувствовал короткую острую боль в сердце. Он, конечно, не забыл Соню за два года разлуки, но ее черты побледнели в его памяти. Теперь, внезапно очутившись лицом к лицу с ней, он испугался. Долгие годы его пожирала безумная страсть к этой девушке. Да, вот она, «белая роза», как ее назвал Янко.

Действительно, за эти два года она еще похорошела. Она была из тех женщин, которые повсюду привлекают к себе всеобщее внимание. «В Берлине, в Париже, — все равно, куда бы она ни попала, — подумал Жак, — все будут на нее оборачиваться». У нее были нежные округлые щеки, полный бюст, но узкие бедра. Но лучше всего были ее глаза, необыкновенно светлые, удивительно одухотворенные. «Ее нельзя не любить, — подумал Жак. — Немудрено, что Янко влюбился в нее по уши».

Жак вскочил и поцеловал ей обе руки. В груди у него разом поднялась какая-то горячая волна.

Светлые глаза Сони испытующе остановились на нем.

— Так вот каким он вернулся к нам, — сказала она, слегка покраснев. — Вы теперь отрастили усы! — воскликнула она с удивлением и засмеялась.

Жак, не смущаясь, пристально смотрел ей в лицо.

— Ах, Соня, какая она у нас стала красавица! — воскликнул он.

Эти слова были обращены не к Соне, а к баронессе. Она была польщена и улыбнулась, но две резкие морщинки испортили ее улыбку. Только позже Жаку стало ясно, что баронесса ревновала всех мужчин к своей дочери.

— Не будьте так банальны, как все, и не говорите глупостей, — сказала Соня со смехом. — Скажите мне лучше: когда я проходила по веранде, вы увидели меня и вдруг отвернулись. Почему вы это сделали?

Жак притворился удивленным. «Вот как, она не выносит никаких неясностей!»

— Вы ошибаетесь, Соня, — солгал он и удивился, как легко было ему лгать. — Я действительно видел, что кто-то идет, но не узнал вас. Мы в это время как раз вели очень интересный разговор с вашей матушкой.

— Мы говорили о делах, — небрежно бросила баронесса.

— О делах?

— Да, Жак вернулся с великолепными идеями в голове. Он хочет провести сюда воду с гор, превратить всю долину в сплошную плантацию и на этом заработать много денег.

Соня взглянула на мать. Теперь, когда она повернула лицо к свету, Жак заметил, что она была так же бледна, как и раньше. Кожа у нее была необыкновенно гладкая и чистая. А голубые жилки на висках, не исчезли ли они?

— Ах, разговоры о делах и деньгах! — сказала Соня презрительно. — Как я их не люблю! Больше всего на свете я презираю разговоры о деньгах и коммерческих делах.

В первый раз Жак открыл в ее лице черточку высокомерия, которой раньше не было.

Баронесса тихо засмеялась.

— Ты живешь как мотылек, — сказала она по-французски.

— Ах, мама! — И Соня раздраженным тоном что-то возразила матери по-французски, но так быстро, что Жак не понял ни одного слова.

— Вот видите, Жак, как она со мной обращается, — сказала баронесса, и в ее голосе прозвучала обида. — Даже родной матери нельзя с ней пошутить.

— Мама, дорогая, — Соня обняла мать и стала целовать ее до тех пор, пока баронесса не закричала, что задыхается.

Затем Соня снова обратилась к Жаку. Она близко подошла к нему и испытующе поглядела в лицо.

— Янко был утром здесь и рассказал мне, что вы сделались ужасно умны, — сказала она с легкой насмешкой. — Да, вы очень изменились за эти последние два года, Жак. Ты не находишь, мама?

— Жак выглядит совсем как прежде. Вот разве только усики.

— Нет, нет, — Соня покачала головой. — Дело не только в усиках. Улыбка у него уже не та. Он улыбается чуть-чуть насмешливо, словно немного потешается над всеми. А затем у него теперь такой решительный вид, на лице написано такое благоразумие…

— А разве не пора мне стать благоразумнее? — рассмеялся Жак.

— Да, да, но… Держу пари, что о стихах вы и думать забыли.

В ответ на это Жак громко рассмеялся.

— Вы, разумеется, выиграли бы пари, Соня. Эти наивные глупости я давно уже бросил.

— Глупости, говорите вы? — В голосе Сони послышалась обида. Брови ее дрогнули, и она сурово взглянула на Жака. «Неужели ты уже забыл, — говорили ее глаза, — как однажды под вечер быстро подсунул мне листок со стихами и просил прочесть их, когда я останусь одна?»

Но глаза Жака отвечали, что он ничего больше не помнит. Соня заговорила другим тоном и тихо рассмеялась.

— Может быть, вы и правы, Жак. Пора нам забыть наши юношеские мечты. Но послушайте, прежде чем я задам вам все свои вопросы, от которых вам не отвертеться, вы должны пройти к папе и поздороваться с ним. Я ему обещала сейчас же привести вас к нему. Вы, разумеется, останетесь обедать?

Как большинство молодых людей, Жак избегал больных, безобразных и несчастных людей и даже как будто побаивался их. Он не мог себя заставить войти в комнату, где лежал больной, а к самим больным испытывал какое-то непобедимое отвращение. Но Соня его попросила, и отказать ей было невозможно.

Несколько лет назад, выходя из здания суда, советник юстиции господин Ипсиланти упал так несчастливо, что повредил себе позвоночный столб. С тех пор он лежал в параличе; падение вызвало, кроме того, серьезное умственное расстройство. Он с трудом узнал Жака.

Тотчас после обеда Жак начал прощаться.

— Надеюсь, что время от времени вы будете к нам наведываться, Жак, — сказала Соня. — Вы сегодня очень интересно рассказывали. — Она улыбнулась, и ее светлые глаза взглянули на него.

Жак хорошо понял ее улыбку и выражение ее глаз. Они говорили: «Неужели ты все забыл? Неужели ничего не помнишь, не помнишь, что было между нами? (Ничего между ними не было, один поцелуй, что за важность!) Неужели не помнишь, как ты умолял меня быть твоей? И теперь ты ничего не помнишь, решительно ничего?»

Жак обещал скоро прийти. Он не избегал взглядов Сони, но глаза у него были холодные и пустые. Ничего он не помнит. Да кроме того, ничего и не было, решительно ничего. Глупости! Все прошло.

И все же сердце колотилось у него в груди, когда он захлопнул за собой садовую калитку. «Недоставало только, чтобы я снова влюбился в нее, — подумал Жак. — Она так хороша, она опасна… Какая у нее стала чудесная грудь! Но что тебе дороже, Соня или свобода? Нет, нет, предоставим это счастье Янко, ему больше нечего делать».

XI

Ольга приготовила действительно великолепный ужин. Сервировала она сама. Столовая сверкала. Домашние добродетели Ольги проявились в таком блеске, что даже Жак не мог их не заметить, хотел он этого или нет. За ужином Ольга завела разговор о литературных новинках и обнаружила при этом такую начитанность, что оставалось только удивляться. Жак, напротив, вынужден был признаться, что за последнее время не раскрывал ни одной книги.

После ужина Рауль закурил сигару и отправился вместе с Жаком в свой кабинет. В присутствии Ольги Раулю курить не разрешалось. На письменном столе Рауля была уже приготовлена желтая папка с документами, при виде которой Жак сразу почувствовал отвращение. Рауль уселся поудобнее и забормотал своим глухим басом:

— Давай приведем в порядок наши дела.

Жак сказал, что Рауль мог бы не тратить на это время, но Рауль запротестовал. Возражать собеседнику было для него потребностью. Рауль управлял маленьким состоянием, которое отец оставил Жаку для того, чтобы он мог закончить образование. Теперь все эти деньги были уже истрачены. Вот счета, вот квитанции. Рауль попросил Жака все проверить, просмотреть оправдательные документы и затем подписать приготовленную общую расписку.

— Ну, теперь все улажено, слава богу! — Рауль откинулся на спинку кресла и стал скрести подбородок возле самой эспаньолки, такой густой, что она напоминала помазок для бритья. Это почесывание, очевидно, доставляло ему наслаждение. Он открыл рот, показались зубы, крепкие и квадратные, как игральные кости. Затем он снял очки, — это был целый телескоп, — и начал протирать их, в то же время дружески и почти отечески нежно посматривая на Жака маленькими воспаленными глазами.

— А теперь, дорогой Жак, — начал он покровительственным, елейным тоном, который издавна был ненавистен Жаку, — ты должен сказать мне, какие у тебя дальнейшие планы.

«И чего он не сбреет эту ужасную эспаньолку», — думал Жак.

Широкое лицо брата, казалось, сделалось еще круглее, оно совсем расплылось. В общем, несмотря на полноту, вид у него был измученный и усталый. Должно быть, Ольга снова мучит его своими нежностями и своей болезненной ревностью.

— Какие у меня планы? — с улыбкой ответил Жак. — Я хочу основать здесь одно предприятие.

— Основать?.. — воскликнул Рауль с легкой иронией в голосе. Он снова принялся усердно скрести свой подбородок. Его пасть раскрылась еще шире, точно он собирался зевнуть. Затем он снисходительно улыбнулся:

— Как интересно, подумайте! Так ты, значит, хочешь что-то основать?

— Совершенно верно, — твердо повторил Жак, — основать новое предприятие.

Лицо Рауля светилось самодовольством и важностью.

— Вот как? Что же, собственно, ты хочешь затеять? — спросил он и нагнулся вперед.

— У меня есть причины пока об этом не говорить. — Жак вызывающе закинул ногу на ногу.

— Вот оно что! — Рауль громко засмеялся, словно ему было очень весело, в его смехе было что-то оскорбительное.

Но Жака, по-видимому, этот смех нисколько не задел. «Надо будет разок проучить этого тщеславного, самонадеянного субъекта, — думал он. — Всему бывают границы». И с самой любезной улыбкой он продолжал:

— Я очень тебе признателен, Рауль, за тот братский интерес, который ты проявляешь ко мне. Позволь мне спросить, не сможешь ли ты мне достать — ведь ты адвокат — около ста тысяч крон.

Рауль отпрянул. Его телескоп заблестел.

— При чем тут «адвокат»? Какое странное представление об адвокатах! Сто тысяч крон?.. — Он громко рассмеялся. — А куда тебе так много денег, смею спросить? — обратился он к Жаку, все еще смеясь, хотя видно было, что он крайне изумлен.

— Так много? Это совсем не много для моих планов. Мне, в сущности, нужно гораздо больше. Я спрашиваю тебя, можешь ли ты мне достать эти деньги или нет?

— А я спрашиваю, на что тебе так много денег?

— Сейчас нет никакого смысла подробно посвящать тебя в мои планы. В конце концов окажется, что денег у тебя нет. Я спрашиваю тебя еще раз, можешь ты их достать или не можешь?

— Нет! — крикнул Рауль, уже начиная нервничать. — Сто тысяч крон, — шутка сказать! — И он снова рассмеялся презрительно и сердито.

Жак встал и дружески протянул Раулю руку.

— Ну что ж, тогда извини за беспокойство, — сказал он, — прости, что я ухожу, мне еще нужно поработать. — Он взял желтую папку с документами и откланялся.

В таком примерно духе проходили все разговоры и споры между братьями. Оставшись один, Рауль все еще улыбался, но в глубине души негодовал на дерзость Жака: «Сто тысяч крон! Для этого нужна немалая наглость, а? Но, может быть, он просто позволил себе пошутить со мной? Это было бы прямо-таки неслыханно». Рауль вдруг почувствовал себя оскорбленным. Как смел Жак говорить с ним таким тоном, с ним, доктором Раулем Грегором, который изучал право в Вене и Будапеште и считается здесь, у себя на родине, одной из самых умных голов? Развязный, дерзкий, а по существу — ничтожество! И большинство молодых людей нынешнего поколения, которые учились за границей, такие же, как Жак. Корчат из себя Наполеонов, а в конце концов делаются агентами страховых обществ. Да, вот что надо было ему сказать, вместо того чтобы нервничать. Нет, Рауль решительно не может обрести утраченное равновесие. Его определенно оскорбили. Надо рассказать все это Ольге.

Он нашел ее в спальне перед туалетным столиком.

— Знаешь что, пичужка, — сказал Рауль со смехом, в котором все еще звучала досада, — не сможешь ли ты достать моему брату сто тысяч крон?

— Сто тысяч крон?

— Да, он хочет основать какое-то предприятие!

Ольга посмотрела на мужа пустыми голубыми глазами, в которых застыло изумление:

— Так ему надо сто тысяч крон? Ну, твой Жак всегда страдал манией величия. — И краска возмущения залила ее гладкое кукольное лицо.

XII

Вспоминая ошеломленное лицо Рауля, Жак всякий раз не мог удержаться от смеха. Вот потеха-то! Как его разбирало любопытство, как он старался навострить свои большие уши! Во всяком случае, теперь он надолго воздержится от всяких расспросов, и это очень хорошо! Жак быстро подписал расписку для Рауля и бросил мерзкую желтую папку со всем ее содержимым в мусорную корзинку.

— Прощайте, двадцать тысяч, вас уже не вернешь!

Затем он сел писать длинное письмо фирме «Альвенслебен и К"» в Берлин. Это была обещанная в телеграмме подробная докладная записка о его деятельности за последние три недели. Да, Жак сам удивлялся тому, что, прокутив три недели в Париже, ухитрился все же переделать столько дел в Анатоле. Он начал геологические изыскания, произвел обмер некоторых участков и в то же время завязал отношения с рядом лиц, пользующихся влиянием в министерствах, и в том числе с одним из самых видных граждан Анатоля — с бароном Янко Стирбеем (тут Жак громко рассмеялся). Его отец — министр в отставке, брат, барон Борис Стирбей, в настоящее время состоит коммерческим атташе при посольстве в Лондоне. И, разумеется, — это важнее всего, — он каждый день вел переговоры с довольно упрямым владельцем известной усадьбы, господином Маниу. К сожалению, судьба совершенно неожиданно спутала все его карты. Переговоры уже значительно продвинулись, но были прерваны внезапной смертью Маниу, погибшего от несчастного случая. Смотри приложение: вырезку из газеты «Вестник Анатоля». (С этими берлинскими деловыми людьми осторожность никогда не помешает, они ведь никому и ни в чем не верят.)

К письму, конечно, был приложен также и отчет о той сумме, которую господа Альвенслебены выдали Жаку в виде аванса на расходы. Когда он сложил все отдельные статьи, они точнехонько покрыли аванс: у него нет больше ни одной кроны, а для того чтобы продолжать работу, ему срочно нужны деньги. Смерть Маниу, конечно, несколько осложнила дело, но он все-таки надеется найти пути и средства, чтобы как можно скорее возобновить переговоры с наследниками. Вероятно, ему придется съездить в Варшаву или в Бухарест. Нельзя терять ни одного дня! Денег!

Жак нашел, что докладная записка написана превосходно. Он прочитал ее дважды и затем, довольный собой, улегся в постель.

Но не странно ли, что смерть этого полубезумного Маниу не выходит из головы у столь жизнерадостного молодого человека, как Жак Грегор, и так сильно занимает его, что он думает об этом даже во сне? Не Соня приснилась ему и не «загадочный город Симбабве» между Замбези и Лимпопо, — ему приснился этот старый, циничный и никому не нужный человек. Так же, как в то утро наяву, Жак и во сне пришел к усадьбе Маниу. Но она была освещена не солнцем, а каким-то призрачным зеленым светом, разлитым по всему опустевшему двору. Такой свет Жаку случалось видеть в Анатоле перед сильными песчаными бурями, налетавшими иной раз на город. По земле кружились осыпавшиеся листья и сломанные ветки, а ворота стучали на петлях.

— Маниу! — крикнул Жак. — Где вы, Маниу? — Он оглянулся кругом, и ему стало жутко от этого зеленоватого, призрачного света.

— Я здесь, — ответил наконец откуда-то голос Маниу.

— Где?

— Здесь, здесь, под землей. — И Жак подошел к колодцу, из которого торчала лестница.

— Вы там, внизу? — крикнул он в колодец.

— Да, я здесь, внизу, — ответил Маниу и захохотал. От его смеха колодец загудел, упругие звуковые волны отдавались в ушах Жака как удары.

— А на какой вы глубине, Маниу?

— На глубине восьмидесяти метров, и она тут есть! Вы были правы.

Жак так испугался, что сердце у него заколотилось. Он поспешно обернулся, чтобы посмотреть, не слышал ли кто слов Маниу. Нет, к счастью поблизости никого не было, ни одной души. Только сломанные ветки и листья кружились по пустому двору.

Но пережитый Жаком страх был так силен, что он наполовину проснулся. Он был бы не прочь досмотреть сон до конца, чтобы узнать, что Маниу делал в колодце, но в эту минуту очнулся совсем.

Рядом за стеной он услыхал шепот, и ему показалось, что это тот же голос, который он слышал прошлую ночь. Он прислушался. И вдруг ему почудилось, что он расслышал слова. Голос шептал: «Янко, Янко, что ты делаешь!» Янко? Что нужно Янко в гостинице? Но все снова стало тихо, больше за стеной не было слышно ни звука. Сияла луна, трещали кузнечики, господин Роткель, глава фирмы «Роткель и Винер» кашлял так, что слышно было через всю площадь, а по площади гуляло эхо. С тех пор как Жак себя помнит, Роткель страдает хроническим бронхитом. А вот где-то заскреблась мышь. Словно кто-то долбит стамеской толстую, неподатливую балку. «Хорошие зубки у этих мышек», — подумал Жак. До рассвета было еще долго, и у Жака не было ни малейшего желания вставать. Он снова погрузился в сон.

XIII

Рано утром Жак сидел в пижаме за столом и переписывал начисто свою докладную записку господам Альвенслебенам. Переписывал тщательно, — ведь известно, какие педанты все эти немцы. С ними держи ухо востро, на каждой запятой можно споткнуться и сломать себе шею. Будем надеяться, что с обратной почтой они пришлют денег. Жак был на мели. Феликс тоже ничего не мог ему дать. Он жил на двести крон в месяц: приходилось приносить жертвы науке. За перестройку библиотеки ему пять лет придется выплачивать долг. У Рауля деньги есть, но его «пичужка» смотрит за ними в оба. А госпожа Ипсиланти и прочие скупердяи упрямо сидят на своих тысячах и все высиживают и высиживают свои три процента. Ну и публика!

Когда Жак спустился в вестибюль, солнце уже заливало его своими лучами. Было, должно быть, около полудня. Ксавер, старший лакей, стоял у входа и с кислой миной на лице ковырял в ушах маленькой костяной ложечкой. Весь он был похож на заржавленный, слегка погнувшийся гвоздь. Синеватое лицо и узкие, блудливо дрожащие руки, усеянные веснушками. Перхоть с головы сыпалась, как ржавчина. Нет, красавцем этого Ксавера никак нельзя было назвать. На его засаленном фраке блестели медно-красные и бронзово-зеленые пятна. Настоящая патина!