– Будь моя воля, – нежно сказал я ей, – я бы сделал так, чтобы всю оставшуюся жизнь над твоей головой светило солнце. Но поскольку Господь не уполномочил меня заведовать погодой, ты должна сказать, самая лучшая из всех Харриет на свете, что я могу сделать, дабы твоё счастье стало полным…
      – Дорогой, ты можешь купить мне ещё пива.
      Она подалась вперёд и одарила меня одной из самых озорных своих улыбок. Стоял солнечный ветреный день. На ней было платье, которое чудесно оттеняло золотистый загар. Мы сидели в нашей излюбленной пивнушке. Старый пёс лежал в дверях, нежась на солнышке. Воздух был напоен одуряющим ароматом олеандра. И ни одна из посетительниц, что сидели за другими столиками, не казалась мне такой женственной, как моя милая Харриет.
      Я подозвал официантку, ту саму девушку с косичкой, что обслуживала нас в первый раз. Теперь мы были ей хорошо знакомы, и она всегда с улыбкой встречала verlieben (Влюблённых), как она нас называла. Через несколько минут официантка вернулась с наполненной до краёв кружкой и поставила пиво перед Харриет.
      – У вас такие счастливые лица, что мне самой хочется смеяться. – Она стояла, вытирая руки о белый фартук и глядя на нас довольными глазами, словно ребёнок, которому вручили подарок. – Я часто говорю моему Альберту: «У нас должна быть такая же старость. Наши сердца должны биться сильнее, а в головах должны петь птицы».
      Девушка улыбнулась и отошла. Харриет, заметив моё нахмурившееся лицо, рассмеялась:
      – Дорогой Морли, я знаю, ты считаешь меня чуть ли не младенцем, но суть в том, что я по меньшей мере женщина средних лет. Для такой юной девушки я и впрямь глубокая старух. Возможно, мне пора кое-что предпринять. Например, испробовать новые тени для век.
      – Не надо ничего менять! – Сердце моё забилось от прилива чувств.
      – Какая неистовость! – воскликнула Харриет, отшатываясь в притворном ужасе.
      – Только потому, что я без ума от тебя.
      – Знаю. – Карие глаза Харриет стали почти чёрными. – И искренне верю, что ты сделаешь для меня всё на свете.
      – Я преподнесу тебе луну на тарелке, усеянной звёздами.
      – На самом деле я хочу, – произнесла она, уткнувшись в пивную пену, – чтобы ты дал мне обещание.
      – Всё, что угодно, дорогая!
      – Это должна быть торжественная клятва.
      – Непременно!
      – Даже не зная, о чём я тебя прошу?
      – Я желаю лишь одного… Моё самое горячее желание, моя обожаемая, чтобы этой клятвой я оказал себе великую честь и взял тебя в жёны.
      – Морли, мы уже обсуждали этот вопрос. Мне казалось, ты понял, что я не могу выйти за тебя замуж. Не сейчас… до тех пор, пока я не удостоверюсь, что болезнь не вернётся. Я знаю, что это неразумно, но страх не отступает в ту же минуту, когда тебе говорят, что ты здоров. Может, через несколько месяцев, когда я по-настоящему в это поверю. Сердцем… – Харриет прижала руку к груди. – Сердцем я поверю в слова врачей. Будто я ходячее чудо, которому назначено жить вечно. А в этих краях, – на её устах вновь появилась озорная улыбка, – склонны верить в чудеса. Это часть здешней культуры, такая же, как эдельвейсы, яблочный пирог и древние старики. Но если со мной что-то случится, обещай, Морли, что ты отвезёшь меня… то есть мой прах… назад в Англию.
      – Ангел мой!
      – Дорогой, не перебивай меня. – Она помолчала, нервно кусая губы. – Я никогда не считала себя сентиментальной, но ведь мне никогда ещё не доводилось быть так близко к смерти.
      Харриет заплакала, её лицо исказилось, стало почти неузнаваемым. Мне вдруг показалось, что я теряю её, теряю навсегда, и понадобятся все мои силы, чтобы оттащить возлюбленную души моей от края адской бездны.
      – Харриет, клянусь выполнить твою просьбу.
      – Спасибо, Морли, спасибо.
      – Но с тобой ничего не случится.
      – Нет-нет, конечно, не случится. Просто я женщина, вот и всё. – Она символически пригубила пиво и встала. – Давай пройдёмся, дорогой. И ты расскажешь мне о своей семье. В конце концов, если когда-нибудь я познакомлюсь с твоими родственниками, мне следует знать о них побольше.
      – Ты не можешь им не понравиться.
      Я положил на стол деньги и теперь смотрел на Харриет глазами, полными слёз.
      – Твоя дочь может обидеться.
      – Почему? У Жизель своя жизнь.
      – Она может не смириться с мыслью, что место её матери заняла какая-то незнакомка.
      Харриет взяла меня под руку, и мы вышли на улицу, вдоль которой расположились Fachwerkh?user, очаровательные немецкие домики с высокими фронтонами и разноцветными витражами. Для прохожих мы, вероятно, выглядели идеальной, счастливой парой. У меня вдруг словно крылья выросли. Я буквально пустился вскачь. Поразительное проворство для человека моей комплекции.
      – Любимая, – вскричал я, восторженно взирая на точеный профиль Харриет, – могу я воспринимать эти глупые тревоги как знак того, что ты когда-нибудь, быть может даже в самом недалёком будущем, смилостивишься и выйдешь за меня замуж?
      – Дорогой Морли! – Она остановилась посреди мостовой, положила руки на мои плечи и посмотрела на меня потемневшими от подступающих слёз глазами. – Как бы я хотела, чтобы так оно и было! Чтобы мы с тобой вместе шли по жизни, нежась под солнечными лучами или скрываясь под одним зонтом, когда судьба насылает на нас дождь. Тогда сбудется то, на что я никогда не позволяла себе надеяться. Я всегда считала, что мечты сбываются только у других, у честных, благородных, трудолюбивых людей, заслуживших награду своим безупречным поведением.
      – Что за глупости! – Сказал я, целуя её на глазах у всех зевак. – Никто не заслуживает счастья больше тебя, дорогая Харриет.
      Она глубоко вздохнула и тихонько рассмеялась.
      – Думаю, мне действительно стоит выйти за тебя. Может, тогда ты поймёшь, что не стоит поддаваться чарам платиновых блондинок, любящих пешие прогулки.
      Взяв под руку, она потащила меня по улице. Собрав всю свою волю, я сумел совладать со странным желанием поторопить её в этом вопросе. Наслаждайся моментом, Морли, сказал я себе, когда мы пришли на наше любимое место на берегу реки, где тенистыми группками росли ели, а между камней – сказочные красно-белые мухоморы. Разумеется, я думал о том, что нас впереди ждёт немало безмятежных дней, бледно-жёлтых рассветов и вечеров, полных звёздного очарования.
      – Но не завтра, – сказала Харриет, когда мы прислонились к поросшему мхом стволу плакучей ивы, наблюдая, как выводок уток во главе с величественной мамашей вошёл в тёмно-коричневые воды и поплыл под маленьких каменный мост. – Завтра я не смогу увидеться с тобой, так как у меня назначена встреча, и я не знаю, когда освобожусь.
      – С врачом?
      Птица, которая последние пять минут пела нам серенаду, смолкла на середине трели, и солнце скрылось за тучей, хотя ещё мгновение назад никаких туч не было.
      – Нет, дорогой. Это тайна, и я тебе больше о ней ничего не скажу. Ну, не надо! – Она нежно провела пальцем по моему лицу. – Это хорошая тайна. По крайней мере, я надеюсь, что она тебе понравится. А сейчас, мне кажется, хлынет дождь.
      Прежде чем я успел открыть рот, тишину разорвали гулкие раскаты грома. Плакучая ива закачалась, словно веер в руках готовой упасть в обморок дебютантки. Небо налилось свинцом, и не успели мы даже подумать о зонтике, как на нас обрушились потоки воды. И хотя нам удалось сразу же поймать такси, в пансион мы прибыли в плачевном состоянии.
      Фрау Грундман, самая радушная из всех хозяек, проворно принесла нам по чашке ароматного какао. Протянув Харриет махровый халат, она посоветовала ей принять горячую ванну. Более того, старушка была столь любезна, что предложила ей положить одежду в сушилку. Я не сомневался, что мой промокший ангел подхватит смертельную простуду. Когда я сказал Харриет об этом, она лишь беззаботно рассмеялась и обозвала меня глупышкой. Но, вернувшись из кухни с пузырьком аспирина, я с ужасом обнаружил, что глаза у Харриет уже покраснели. Естественно, я велел ей немедленно лечь в постель. Я расписывал ей достоинства стёганого одеяла. Я наполнил грелку из чайника, которым пользовался для утреннего чая. Я даже предложил ей почитать из «Оксфордского сборника английской поэзии», пока она будет засыпать. Её любимым стихотворением было «К Алтее из темницы», где говорится о каменных стенах, железных решётках и так далее. Харриет всегда нравился тот пафос, который придавал каждому звучному слогу мой рокочущий на грани слёз голос. Но в этот раз ничего не вышло. Мне не удалось порадовать её нетленными шедеврами Ричарда Лавлейса ((1618–1657) – английский поэт. «К Алтее из темницы» – самое знаменитое его стихотворение).
      Моя обожаемая настояла на том, что ей лучше вернуться в Летцинн, на Глатцерштрассе. Она обещала своим друзьям, чья фамилия Фелькель, что проведёт вечер с ними. Харриет в последнее время так мало их видела, а завтра она весь день будет отсутствовать. Вновь это упоминание о сюрпризе, который она для меня приберегла. Но теперь у меня не было никакого желания вдаваться в подробности, все мои мысли занимала её простуда. Как я только её ни умолял, чтобы она приняла ванну, которую столь предусмотрительно предложила добрая хозяйка, всё впустую. Харриет согласилась лишь допить какао.
      Дождь прекратился, но в любую минуту мог полить с новой силой. И хотя у меня с собой был зонтик, я чувствовал, что не в силах оградить возлюбленную от стихии или, если хотите, от судьбы. Мы медленно дошли до угла, надеясь и одновременно страшась, что рядом остановится такси.
      – Дорогой, не надо так расстраиваться. – Харриет взяла меня под руку. Мимо пронеслась машина, обдав нас фонтанами брызг. – Обещаю, что не подхвачу воспаления лёгких. Честное слово, мне не хотелось причинять фрау Грундман лишние хлопоты, а у себя в Летцинне я могу сколько угодно нежиться в ванне, не опасаясь извести всю горячую воду.
      – Как я могу не беспокоиться, зная, что ты насквозь промокла.
      – Морли, ты так и сам заболеешь от тревоги за меня. – Харриет замахала руками, призывая такси, показавшееся вдалеке.
      Автомобиль затормозил, и, прежде чем я успел что-то предпринять, Харриет уже забралась в машину и опустила стекло. Всего на пару дюймов, чтобы я не мог разглядеть её лицо.
      – До свидания, дорогой. Это было чудесно от начала до конца. Я хочу сказать, что сегодня был прекрасный день. А теперь поторопись обратно к фрау Грундман, и пусть она даст тебе ещё какао.
      – Харриет! – Я забарабанил по стеклу, но такси сорвалось с места и быстро растворилось в вечернем сумраке.
      Дождевые струи яростно хлестнули меня по лицу, я уныло раскрыл зонт и побрёл в своей пансион.
      Весь остаток вечера меня не покидало дурное настроение. Перед сном я выпил стакан самодельного перечного шнапса, приготовленного фрау Грундман, а наутро проснулся, по-прежнему чувствуя себя не в своей тарелке. Я взглянул на солнечные дорожки, прочерченные на полу, и душа моя преисполнилась ещё большего уныния, ибо что такое солнечный свет без Харриет? Позвонить, надо ей позвонить!
      Но у её хозяев, этих самых Фелькелей, не было телефона. Харриет объяснила, что это одна из причуд – мелкий пустячок в сравнении с их безмерной щедростью. Ближе к полудню я заставил себя совершить небольшой моцион и по пути заглянул в пару кондитерских. Сочный изюм в сочетании с ванильными хлопьями немного взбодрил меня. Я даже завернул в близлежащий кинотеатр, где посмотрел американский фильм, после которого проникся гордостью за своё сугубо британское происхождение. На этой высокой ноте я вернулся в пансион и лишь совсем чуть-чуть расстроился, когда добрейшая фрау сообщила, что Харриет ещё не звонила. Ведь моя любимая говорила, что она, возможно, будет занята почти весь день. Призвав на помощь терпение, я вяло запихнул в себя обед, состоящий из свиной ножки с квашеной капустой и клёцками. Репертуар фрау Грундман не отличался разнообразием, но готовила она превосходно и никогда не скупилась на добавку. В это время в пансионе гостила ещё только одна пара. Японцы. И всё же после еды я задержался в столовой, чтобы выпить стакан вишнёвой наливки и перекинуться парой дружеских слов с соседями. Похоже, обитатели далёких островов к моим усилиям отнеслись благожелательно, даже если они и не поняли ни слова. Жаль, ибо я рассказывал про мою единственную дочь, что проживает в Читтертон-Феллс, очаровательной английской деревушке. Я даже выразил надежду, что милые японцы непременно нанесут ей продолжительный визит, если случайно окажутся в тех краях.
      К себе в комнату я вернулся немного приободрившимся. Но по мере того как сумерки сменялись ночной мглой, на сердце становилось всё тяжелее. Возможно, часть ответственности за это лежит на клёцках. Но как же я томился без Харриет! От напряжённого ожидания телефонного звонка у меня заболели уши. В конце концов я погрузился в беспокойный сон, однако каждые два часа подпрыгивал на кровати, уверенный, что рядом надрывается телефон, но всё было тихо и спокойно, как в могиле.
      И вот наступил рассвет, а с ним возродилась и надежда. Я сказал себе, что веду себя как последний глупец. Должно быть, Харриет вернулась в Летцинн очень поздно и постеснялась тревожить меня в неурочный час. Скоро она будет рядом со мной, услаждая мой слух подробностями вчерашнего дня. А когда наступило позднее утро и Харриет так и не появилась, я убедил себя, что она ещё спит.
      После полудня я принялся беспокойно расхаживать по комнате. К вечеру же находился в таком смятении, что ругался последними словами на платяной шкаф и не мог даже думать о еде, хотя фрау Грундман умоляла меня отведать кусочек венского шницеля. Проведя бессонную ночь, на следующий день я слёг. Время превратилось в безбрежное море, по которому я плыл в полной безнадёжности, если не считать слабых барахтаний.
      Из состояния прострации меня вывел стук в дверь. Но это была моя любезная хозяйка, а вовсе не та, которую я мечтал вновь сжать в своих объятиях.
      – Так не пойдёт, герр Саймонс. – Фрау Грундман стояла надо мной, со слезами на глазах. – Вам надо взять себя в руки, опустить ноги на пол и надеть брюки. А затем вы отправитесь в Летцинн, найдёте Глатцерштрассе и повидаетесь с теми людьми, у которых живёт ваша подруга.
      – Я там никогда не был. Эти люди любят уединение, и Харриет считала своим долго не нарушать их покой.
      – Значит, будете ходить взад вперёд по этой улице, пока не найдёте нужный дом.
      – У меня была такая мысль. Но на это может уйти несколько дней. Как я понял, Глатцерштрассе очень длинная, а Харриет ни разу не упоминала номера дома.
      – И потому вы останетесь здесь и будете смотреть в потолок?
      Я уже готов был согласиться, что в её словах есть смысл, когда зазвонил телефон и фрау Грундман засеменила вниз к старомодному аппарату в холле. Сердце моё вновь забилось, на сей раз в ритме звонков. Наверное, это дочь хозяйки, сказал я себе. Или кто-то интересуется ценами на комнаты. Несмотря на эти разумные объяснения, я приподнялся на подушках и даже спустил одну ногу с кровати, когда в дверях снова возникла фрау Грундман.
      – Герр Саймонс! – Она не могла унять одышки.
      – Да, фрау Грундман? – это всё, что я смог выдавить.
      – Звонили от герра Фелькеля.
      Я словно окаменел.
      – Герр Фелькель просит вас немедленно приехать. Глатцерштрассе, 84. У него был очень расстроенный голос.
      – Что он ещё сказал?! – Я откинул одеяло, и фрау Грундман, стыдливо отведя взгляд, попятилась к двери. – Он что-нибудь сказал о Харриет?
      – Ничего. Он даже не произнёс её имени.
      В горле у меня забулькало сдавленное рыдание.
      – Одевайтесь, герр Саймонс. Всё обернётся к лучшему, вот увидите.
      – Да, – прошептал я потерянно, – да.
      Когда дверь за фрау Грундман закрылась, я попытался взять себя в руки и справиться с волнением. Бесконечное ожидание подошло к концу. Возможно, дело обстояло не столь печально, как рисовало моё воспалённое воображение. Я найду Харриет слегка приболевшей, бедняжка простудилась, промокнув под дождём, и слегла. Но она помнит обо мне! А может, всему виной её старая хворь. Что ж, придётся свыкнуться с мыслью, что отныне я буду при ней сиделкой. Харриет не могла умереть, нет!
      Плохо помню, как я оделся и покинул владения фрау Грундман. Были ли на мне носки, не говоря уже о шнурках, когда я сел в такси? Не знаю. Я не мог бы описать, куда мы мчались и сколько времени длилась поездка. Очнулся я, лишь очутившись напротив высокого узкого дома с желтовато-белой входной дверью и железным ограждением на уровне подвальных окон. На мой стук появилась какая-то старуха в чёрном одеянии служанки и, не спрашивая, кто я такой, сделала знак войти. Её глаза с тяжёлыми веками были такими же мрачными и отталкивающими, как и холл, в котором мы очутились. Стены, оклеенные обоями тёмно-красного цвета с проблесками позолоты, и резная лестница производили почти гнетущее впечатление, а из тёмного угла выглядывало чучело медведя. Старуха открыла левую дверь, ткнула узловатым пальцем, пробормотала что-то нечленораздельное и исчезла.
      Комната выглядела гораздо веселее, чем холл. И всё же у меня перехватило дыхание. Стены были обиты чёрным дубом; узкое окно задрапировано тяжёлым пыльным плюшем. В пепельницах громоздились окурки, а камин выглядел так, словно его не чистили годами. Над каминной полкой висел совершенно жуткий портрет кота. И, клянусь, животное это издохло задолго до того, как его усадили позировать художнику. Бедная моя Харриет! Таковы были мои мысли, когда позади раздались шаги. Я обернулся и увидел невысокого мужчину с неприятным лисьим лицом, облачённого в чёрную костюмную пару, бордовую жилетку и шёлковый галстук поверх щёгольской рубашки.
      – Мистер Саймонс, полагаю? – В его немецком акценте чувствовались лёгкие интонации кокни. – Меня зовут Инго Фелькель. Моя экономка, фрейлейн Стоппе, сообщила мне о вашем приходе. Прошу вас принять извинения моей жены, что она не смогла встретить вас. Анна по своей природе склонна к одиночеству, а сейчас она никого не в состоянии видеть. Хорошо, что вы прибыли так быстро. Но, конечно, вас волнует наша дорогая Харриет.
      – Она? – Я силился говорить ровным голосом.
      – Мертва. – Герр Фелькель произнёс это слово так, словно назвал день недели.
      – О боже! – Я едва не рухнул на какой-то предмет мебели.
      – Мне жаль, что не было способа сообщить вам эту весть более тактично. Могу я предложить вам выпить, мистер Саймонс?
      Я энергично затряс головой:
      – Нет!
      – Тогда прошу вас сесть. – Он вдруг оказался рядом со мной, и я обнаружил, что меня не слишком деликатно опускают на диван. – Вы, без сомнения, хотите знать, как это случилось.
      – Харриет претило рассказывать о своей болезни, – простонал я из глубины подушек, набитых конским волосом. – Но в последние дни она была настроена оптимистично. Уверяла, мол, есть все основания полагать, что она полностью вылечилась.
      – Верно, мистер Саймонс.
      Он вложил мне в руку стакан с хересом.
      – Значит, доктора ошибались или лгали?
      – Ни то ни другое. Когда произошло несчастье, Харриет находилась на пути к окончательному выздоровлению.
      – Именно этого я и боялся! – Херес выплеснулся мне на брюки. – Её свела в могилу простуда, которую она подхватила под дождём в тот день во время нашей прогулки…
      – Милейший, вы ошибаетесь. – Герр Фелькель нависал надо мной, сверля красноватыми глазками. – Харриет погибла в автокатастрофе. Машина, на которой она ехала в Трир, упала в Мозель, небольшую речку неподалёку от Летцинна. Это одна из тех трагедий, что порой происходят в жизни. Ужасная, непредвиденная случайность.

      Оранжево-розовая ночная рубашка на кровати выглядела неуместно оптимистично. Это была чудесная вещица с вышивкой, кружевами и глубоким вырезом. Обычно я в таких игривых одеяниях не сплю. Я купила её на прошлой неделе под влиянием блаженной мысли о предстоящем вояже во Францию. Днём, перед тем как отправиться в Читтертон-Феллс, я собиралась спрятать рубашку в чемодан, но потом решила, что не стоит откладывать начало нашего медового месяца до следующей ночи. А потому спрыснула ткань своими лучшими духами и разложила на кровати, рисуя в воображении, как этот наряд будет выглядеть, когда лунный свет посеребрит его складки. Теперь же я обречённо скомкала рубашку, запихнула в верхний ящик туалетного столика и влезла в старенькую фланелевую пижаму с отложным воротником. Когда в спальню вошёл Бен с кружкой горячего молока, я сидела на кровати, мрачно сверля взглядом стену. Бен сунул мне кружку, сбросил халат и устроился рядом.
      – Это лучше шампанского.
      Я с наслаждением сделала глоток и улыбнулась. Пижама моего ненаглядного была того же бордового цвета, что и бархатные шторы, а волосы на фоне белой наволочки выглядели чёрными как смоль. Эгоистичная сторона моей натуры тут же пожелала, чтобы отец никогда не появлялся в Мерлин-корте со своей Харриет. Хотя бы подождал, когда мы вернёмся с отдыха, посвежевшие и весёлые.
      – Интересно, какая она была на самом деле? – Я поставила пустую чашку на тумбочку.
      – Твой отец нарисовал довольно подробный портрет.
      – Он рассказал нам о своём впечатлении и о том, что сказала ему Харриет.
      – А ничего другого он и не мог сделать.
      – Знаю. – Я посмотрела, как Бен выключил лампу, проделала то же самое со своей, откинулась на подушки и уставилась в тёмный потолок. – Меня по-прежнему беспокоят эти цыганки. Та, что в Германии, посоветовала Харриет остерегаться воды.
      – Они всегда талдычат про воду или огонь.
      – Машина упала в реку.
      – Время от времени происходят несчастные случаи.
      – Если только это действительно был несчастный случай.
      Я привстала и дала подушке увесистую оплеуху.
      – Но почему должно быть иначе? Видимость была плохая, а дороги Харриет, судя по всему, не знала. Да к тому же думала лишь о сюрпризе, который приготовила для дорогого Морли. Возможно, Харриет размышляла, куда они отправятся вместе. Фелькель сказал твоему отцу, что его подруга приложила немало усилий, чтобы отыскать большой американский автомобиль с откидным верхом. Ведь твой отец упомянул, что всегда мечтал посидеть за рулём такой машины.
      Сквозь занавески проник лунный свет.
      – Может, драндулет был таким старым, что у него то и дело отваливались колёса, – отозвалась я. – Или же Харриет занималась каким-то незаконным бизнесом, и нечистоплотные конкуренты взяли и спихнули её с дороги.
      – Элли!
      – Просто мне ужасно не понравился герр Фелькель с его лисьим лицом. Тебе не кажется подозрительным, что в том доме не было телефона? И милые люди, – добавила я, когда пушистое тело Тобиаса примостилось у наших ног, – не вешают над каминами картин с мёртвыми котами.
      – И какой же это незаконный бизнес? – Бен зевнул.
      – Откуда мне знать? Хотя… Папа упомянул какую-то оранжерею. Он ещё назвал это ограблением. Помнишь?
      – Это могли быть мальчишки, Элли. Разбили окна и вытоптали цветы.
      – Наверное, ты прав.
      Я повернулась на бок и сунула ладонь под щёку. Но глаза не закрыла. Когда подкрался сон, подкралась и картина того, как машина Харриет слетает с покрытой туманом дороги и опрокидывается в Мозель. Сколько времени она оставалась без сознания? Насколько энергично пыталась высвободиться? Мелькнула ли в её голове ложная надежда, когда ей показалось, что сможет открыть дверь? Думала ли Харриет о моём отце в свои последние секунды? Нет, хватит!
      – Что сказал Фредди, когда ты встретился с ним на улице? – спросила я, подскакивая на кровати.
      – Он не поддерживает твою вздорную теорию, если ты это имела в виду, – страдальчески простонал Бен.
      – Нет у меня никакой теории!
      – Тогда скажем так – Фредди распинается о заговоре с целью убийства только в связи со своей ролью в пьесе. Твой кузен попросил меня выкроить часок-другой, чтобы прослушать его декламацию. Я же посоветовал ему пойти домой и лежать не смыкая глаз в ожидании визита его родительницы. Пришлось даже пообещать не запирать на засов входную дверь на тот случай, если его ночью вдруг охватит страх и он решит вернуться сюда со своим любимым плюшевым мишкой. Фредди обиделся и отвалил.
      – Какой ты добрый.
      – Спасибо, родная. А теперь, не сочти меня любителем портить настроение, но я прижмусь к тебе и буду думать, как чудесно мы могли бы провести время, если бы по соседству не находился твой бедный отец, которому только и остаётся, что сжимать в объятиях урну.
      – Ну и кто тут проявляет склонность к мелодраме?
      Я придвинулась ближе и взъерошила его волосы. Какая же я дурочка. Нам нечего бояться – Мерлин-корт построен в старые добрые времена и имеет стены в несколько футов толщиной. С этой мыслью я закрыла глаза. Разве в сложившихся обстоятельствах подобает предаваться романтическим отношениям? Нравится нам это или нет, но наш дом отныне обитель скорби. Хотя бы до тех пор, пока родственники Харриет не заберут её останки.
      Прошло немало времени и я уже устала считать овец, когда Бен наконец заснул. Я глянула на подсвеченный циферблат часов, полежала с закрытыми глазами и вновь посмотрела на часы. Почти полночь. Должно быть, я грезила наяву, потому что мне вдруг показалось, будто дом куда-то смещается, а я падаю в клубящуюся мглу. Резко приподнявшись на локтях, я сделала несколько глубоких вдохов. Сердце отчаянно колотилось. Я выскользнула из кровати, нащупала халат и, прихватив пустую чашку, вышла из комнаты.