Я ожидал чего угодно, но не того, как она отреагировала:

— Эх, выплыло!

Она произнесла это легко и весело.

— Как понимать это твое «Эх, выплыло!»? Вероника, ради бога, почему ты мне об этом не сказала?

— Потому что это глупо. Да это ничего и не значит, Сэм. Ты меня слышишь? Это ничего не значит! Я поступила по-идиотски, но с этим покончено. Это дело прошлое. О господи, до чего я боялась, что ты это вот так воспримешь… Ну, что ты хочешь от меня, Сэм? Что мне сказать? «Извини»? За то, что была не такой, как сейчас? За то, что ты обнаружил это до того, как узнал меня достаточно, чтобы понять? За что мне извиняться?

— У меня кружится голова, Вероника. Как будто я в стиральной центрифуге.

В ее голосе послышалось раздражение.

— Хочешь услышать сейчас? Всю историю? Зейн это и имела в виду, когда сказала тебе в Лос-Анджелесе, чтобы ты спросил про Дональда Голда. Это он затеял, но я согласилась, так как хотела, чтобы он полюбил меня. Я бы для него все сделала, а ему только того и надо было. Он даже придумал мне это имя… Но с этим покончено, Сэм. Столько лет прошло. Разве тебе нечего стыдиться? Разве у тебя в прошлом не было ничего такого, чего уже не изменить, и остается только сожалеть и жить с этим? Что я говорю? Я теперь даже не стыжусь. Это прошлая история… Теперь я горжусь собой, дружок. Горжусь тем, кто я и что сделала. Горжусь, что ты хочешь… — Ее голос впервые сорвался, и она перевела дух. — Что ты хочешь быть со мной.

Она заплакала. Голос у нее срывался. Она попыталась сказать что-то еще, но не смогла.

Я проявил себя дерьмом и не попытался ее утешить или поддержать. Я лишь прошептал, что перезвоню, и повесил трубку.

Кладбище в Крейнс-Вью вклинилось между лютеранской церковью и городским парком. Кладбище неконфессиональное, и на нем хоронили еще в самом начале восемнадцатого века. По иронии судьбы и Гордон Кадмус, и Паулина похоронены там неподалеку друг от друга. Кладбище небольшое, и его можно все осмотреть меньше чем за час. В детстве мы собирались там вечером, чтобы повалять дурака, подкрасться к кому-нибудь из своих и жутко завыть, но никто на такие шутки не покупался.

Я вышел из машины и перелез через невысокую каменную стену, окружавшую кладбище. Стояло чудесное утро, теплое и безветренное, вовсю пели птицы, и пахло цветами.

Первой я нашел могилу Паулины. На маленьком черном квадратном надгробии были высечены лишь ее имя и даты рождения и смерти. Могила была ухожена — явно кто-то навещал ее, приносил свежие цветы, выпалывал траву, вставлял свечки в маленькую застекленную лампу. Я стоял там, погруженный в не очень оригинальные мысли, — какое несчастье; что бы Паулина делала сейчас, будь она жива; кто ее убил. Мне вспомнилось, как она однажды склонилась над фонтанчиком для питья. На ней тогда была белая блузка и длинная красная юбка. Волосы были стянуты сзади в хвост, который она придерживала на плече, пока пила. Проходя мимо, я специально свернул, чтобы пройти в нескольких дюймах от нее. На какое-то мгновение я оказался ближе к Паулине Островой, чем кто-либо. Ее волосы блестели, а пальцы на кранике фонтана казались такими тонкими и длинными!

Опустившись на колени, я провел рукой по надписи на могильной плите и сказал:

— Помнишь меня?

Потом медленно встал и пошел прочь, намереваясь найти Кадмуса Гордона. На улице затормозила и остановилась машина. Подумав, что это может быть Фрэнни, я обернулся и увидел, что это всего лишь коричневый фургон экспресс-почты. И тут, оказавшись за надгробием Паулины, я заметил надпись на его тыльной стороне. Жирными белыми буквами: «Привет, Сэм!»

После смерти Паулины в Крейнс-Вью случилось несколько странных происшествий. О некоторых мы все знали, о других мне рассказал Фрэнни много лет спустя.

На следующий день после того, как было найдено тело, кто-то прошел по городу, оставляя на стенах, капотах машин, тротуарах и прочем надписи большими белыми буквами: «Привет, Паулина!» Мы видели такую надпись на стене католической церкви, на большом оконном стекле в салоне «Шевроле», на билетной кассе в кинотеатре. Наша шайка привыкла к грубым шуткам, но это было отвратительно. Нам и в голову не приходило, что такое мог вытворить кто-то из нас. Грегори Найлс, умник нашего класса, сказал, что это «настоящий дадаизм». Нам не понравилось это слово, что бы оно ни значило, и мы пригрозили Грегори убить его, если не заткнется. Убийства редко случаются в маленьких городках, и мы были поражены. Но кто-то — кто-то, кого мы, вероятно, знали, — счел это забавным. Ему показалось забавным писать убитой: «Привет!». Впервые после возвращения в родной город у меня появилось по-настоящему скверное предчувствие.

Когда я вернулся в Коннектикут, мое родимое чадо сидело на заднем дворе, кормя попкорном Луи, моего нелюбезного пса. Конечно, увидев меня, он зарычал, но он всегда так делал. Я мог кормить его вырезкой, гладить меховой варежкой или часами гулять с ним — он все равно рычал. Касс думала, что он сердится на меня за последний развод, и потому я старался растолковать ему, что Айрин тоже его не любила, но все без толку. Мы терпели друг друга, потому что я его кормил, а он был какой-никакой компанией, когда мой дом становился мне слишком велик. А вообще мы старались пореже попадаться друг другу на глаза.

Пока я был в Крейнс-Вью, с ним сидела Касс. Обычно по будням она жила с матерью в Манхэтгене и приезжала ко мне на выходные.

Я присел рядом с ними.

— Привет, Сладкая Картошечка.

— Привет, папа.

— Привет, Луи.

Он даже не удостоил меня взглядом. Касс улыбнулась:

— Как прошла поездка?

— Хорошо.

— А как Грета Гарбо?

— Хорошо.

Мы сидели втроем, будто идолы на острове Пасха, глядя в разные стороны. Луи заметил что-то в углу двора и начал туда подкрадываться.

— Почему, когда я был мальчишкой, у нас обычно были великолепные собаки, а теперь, когда вырос, выбрал его? Единственный самец на земле с непрекращающимся предменструальным синдромом.

— А что, пап, ты ведь в настроении? Хочешь половить мяч?

— С удовольствием.

Я встал и пошел в дом за бейсбольными рукавицами и мячом. Они лежали на столе рядом с почтой. Взглянув, я увидел срочное письмо от Вероники. Я был благодарен ей за то, что она не позвонила, но в данный момент не хотелось читать ее послание, поэтому я отложил письмо и вышел.

В детстве Касс была лучшей бейсболисткой в своей лиге. Она бросала, как настоящий профессионал, и могла так ударить по мячу, что он улетал за пределы видимости. С возрастом все меняется, но она по-прежнему была лучшим партнером для подобных игр. Несколько лет назад я купил ей на день рождения дорогую бейсбольную рукавицу. Открыв коробку, Касс вытащила подарок и уткнулась в него лицом. Потом погладила рукавицей по щеке и восторженно произнесла:

— Божественный запах!

Мы покидали мяч, сначала несильно, чтобы разогреться. Ах, этот звук! Этот незабываемый американский звук, который издает белый жесткий мяч, попадая в кожаную рукавицу: отец и ребенок вместе. Через несколько минут я кивнул ей, и она стала бросать сильнее. Мне очень понравилось. Затянувшиеся в последние дни узлы в моей голове начали распутываться. Эта девчонка умела бросать и навесом, и в упор, чему сам я так и не смог научиться. Иногда мне удавалось поймать, иногда мячи оказывались такие хитрые и были брошены так ловко, что совершенно сбивали меня с толку и пролетали мимо до самого забора. Я как раз нес обратно один из таких мячей, когда Касс выдала новость:

— Пап, я встречаюсь с одним человеком.

Я уже собирался бросить ей мяч, но опустил руку. Я слабо улыбнулся.

— Вот как? И что?

Она не смотрела на меня, но тоже заулыбалась.

— И не знаю. Он мне нравится.

— Как его зовут?

— Иван. Иван Чеметов. Он русский. Но родился здесь.

Это была опасная тема. Я понимал, что все сказанное мною сейчас определит, насколько откровенна дочь будет со мной в будущем. Забудь об этом.

— Вы уже спали вместе?

Она широко открыла глаза и хихикнула.

— Папа! Как ты можешь такое спрашивать! Да, спали.

— Вы соблюдали осторожность?

Касс кивнула.

— Он хороший парень?

Она открыла рот, чтобы ответить, но запнулась, закрыла глаза и проговорила:

— Надеюсь.

— Тогда мазелтов [4]. Я убил бы его, попадись он мне только на глаза, но раз тебе он нравится, я вытру слезы и пожму ему руку.

Я бросил ей мяч. Она поймала его легчайшим движением руки. Моя прелестная дочка.

— Он играет в бейсбол?

— Можешь спросить его сам. Он через полчаса приедет.

Мы играли, пока не позвонил Иван Грозный. Пес потащился посмотреть, не ему ли это принесли поесть. Касс бросилась открывать, а ее папа сжал мяч немножко чересчур крепко и сделал усилие, чтобы не заскулить. Много лет я боялся этого момента. Как персонаж из рассказа Борхеса, пытавшийся представить различные варианты собственной смерти, я сочинил сотню разных сценариев встречи с монстром, лишившим невинности Кассандру Байер. Пожать ему руку? Лучше плюнуть в морду. Это может показаться извращением, но еще когда моя дочь была маленькой шалуньей, я задумывался о том дне, когда… И вот это случилось.

Иван. Иван Грозный. Иван Денисович. Величайший подонок из всех, кого я знал, был Иван Блумберг. А как фамилия этого? Чеметов? Кассандра Чеметов? Попробуй быстро произнести такое три раза.

— Папа, это Иван.

На пол головы ниже Кассандры, у него были точеные славянские черты лица. Волосы, коротко остриженные по бокам, были зачесаны назад, как можно увидеть на картинах фашистов двадцатых — тридцатых годов. Красивый парень, но с жестким, суровым взглядом. И добавьте к этому футболку, прикрывавшую руки, достойные примерно Пучеглаза и Блуто вместе взятых.

— Очень приятно, мистер Байер. — Его рукопожатие оказалось удивительно деликатным и долгим. — Я читал все ваши книги и очень хотел бы поговорить с вами о них.

Я задал обычные вопросы, какие положено задавать, когда впервые встречаешься с предполагаемым женихом дочери. Чем занимаетесь? — Первокурсник в университете Уэсли, хочет заниматься экономикой. — Где вы познакомились? — В Нью-Йорке на концерте «Массированного Наступления». Я не понял, была это рок-группа или военный оркестр, но уточнять не стал. Мы поболтали, и я вполуха слушал его ответы. Что меня действительно занимало — это выражение лица Касс. Она смотрела на Ивана глазами святой в религиозном экстазе, как на пошлых итальянских открытках. Не чувственное «я хочу тебя съесть» и не «ну разве он не милый?» — нет, это было настоящее обожание. Такой взгляд моей весьма хладнокровной и рассудительной дочери говорил сам за себя.

Зазвонил телефон, и я вышел на веранду снять трубку.

— Алло?

— Это Фрэнни. Ты был сегодня на кладбище, верно?

— Да.

— Значит, видел, что написано на могиле Паулины? Почему ты мне не позвонил?

Дети наблюдали за мной. Я отвернулся и отошел на несколько шагов.

— Сказать по правде, Френ, я подумал, что это мог написать ты. Чтобы раззадорить меня, что ли.

— Раззадоривайся сам, Сэм! Буду я осквернять могилы, только чтобы ты оторвал от стула свою задницу. Поверь мне, кто бы это ни сделал, я до него доберусь. Миссис Острова — милая старушка, и это ее очень расстроило. Именно она и обнаружила надпись. Полагаю, она пришла на могилу сразу после тебя. Господи Иисусе, кому взбрело в голову написать «Привет» на могиле?

— «Привет, Сэм». Они говорят «привет» мне, Фрэнни. Это-то мне и не нравится.

— Да, еще бы. Слушай, когда снова случится что-нибудь подобное, позвони мне, ладно? Тебе нужна моя помощь в этом деле, помоги и ты мне. А то получишь от меня пенделя, как раньше. Понял?

— Понял, начальник.

— И еще вот что: привет, Сэм!

Он хмыкнул и повесил трубку.

Я пригласил влюбленных голубков на обед. Заставив себя не думать о его пальцах на ее коже, я осознал, что Иван — незаурядный молодой человек, и легко смог понять, что она им увлеклась. Он был в равной степени волевым и эмоциональным. С Кассандрой он был почтителен и каждый раз, стоило ей заговорить, внимательно ее слушал. А что еще важнее — Ивана, кажется, искренне интересовало то, что она говорила. Он также оказался одним из тех счастливчиков, кого интересует все одновременно. Экономика для него была не важнее, чем последний прочитанный им роман. В старших классах Иван был чемпионом штата по борьбе. Правда, этот юноша был немного высокомерен. Но я бы и сам не избежал высокомерия, будь я таким же блестящим и решительным.

Под конец обеда Иван сказал, что слышал о моем новом замысле и может сообщить кое-что, что меня заинтересует, и достал из рюкзака пачку бумаги примерно в дюйм толщиной, напомнившую мне несброшюрованный сценарий кинофильма.

Услышав от Касс мою историю, он провел для меня кое-какие расследования. Еще один любитель Интернета, Иван проехался на «порше» своих мозгов по всем информационным скоростным трассам, собирая все доступные данные, которые, по его мнению, могли мне пригодиться. Быстро пролистав страницы, я увидел документы из окружной прокуратуры, статьи местных газет об убийстве, старую заметку Марка Джейкобсона в журнале «Эсквайр» о смерти Гордона Кадмуса, которую я уже читал раньше… Это была драгоценная коллекция.

— О, да это просто чудо! Большое спасибо, Иван.

— Я бы действительно хотел помочь, чем могу. Я люблю всякие поиски.

— Могу поймать тебя на слове. Я посмотрю, что пригодится, а потом мы еще об этом поговорим.

Мы вернулись домой, а потом Иван с Касс снова куда-то отправились. Я стоял у окна, глядя им вслед. Тишина в комнате была слишком громкой. Я испытывал радость за Касс, но понимал, что в этот знаменательный вечер навсегда ушли в прошлое наши отношения с ней, какими они были все эти годы. Теперь у нее есть кого любить, кто хочет владеть ею и выслушивать ее секреты. Отпустив занавеску, я грустно подумал, играла ли она и с ним в бейсбол.

Ощутив приступ «невроза среднего возраста», я встряхнулся, как мокрая собака, и решил кое-что прочесть — письмо Вероники, информацию Ивана.

В моем любимом кресле разлегся пес; он спал и отвратительно причмокивал во сне. Не раз он огрызался на меня, когда я пытался прогнать его с этого кресла, и мне не хотелось еще раз с этим столкнуться, поэтому я уселся на кушетку и вынул из кармана очки.

Наверху послышался шум. По соседству недавно случилось несколько грабежей, и оттого, когда остаешься один дома, всякий звук кажется в десять раз подозрительнее. Я медленно встал, на цыпочках прокрался к лестнице и прислушался, но больше ничего не услышал. На столе лежал молоток, и я взял его. Одно время я подумывал купить ружье, но это только вызвало бы новые проблемы. Сойдет и молоток.

Поднявшись по лестнице, я увидел свет в спальне. Я его не включал. Я тупо подошел и ударом ноги распахнул дверь. У окна в кресле-качалке сидела Вероника.

Сердце у меня стучало как бешеное, желудок попеременно сводили судорогой злость и облегчение.

— Что ты тут делаешь? Как ты вошла?

— Я умею отпирать двери.

— Ты умеешь отпирать двери. Это великолепно! Добро пожаловать в мой дом, Вероника! Но почему ты просто не позвонила и не сказала, что приедешь?

— Потому что боялась, что ты запретишь. Ты не ответил на мое письмо.

— Я его только что получил!

Я сел на кровать, все еще сжимая в руке дурацкий молоток. Я посмотрел на него и уронил на пол.

— Я испугалась, Сэм. Я думала, ты больше не захочешь со мной говорить. Я чуть с ума не сошла. — На последнем слове ее голос сорвался. Когда она заговорила снова, ее голос звучал слишком громко и возбужденно. — Но это моя жизнь! Не твоя и не чья-то еще! Почему я прошу прощения за то, что сделала? Ты не думаешь, что мне и так плохо? Не думаешь, что я, оглядываясь назад, говорю: «Как я могла сделать такое? Что на меня нашло?»

Я посмотрел на нее.

— Это ты написала на могиле?

Она уставилась на меня и покачала головой.

— О чем ты? На какой могиле?

— Забудь. Не имеет значения.

Но трудность заключалась в том, что я не знал, правду ли она говорит. Она уже врала мне, играла в порнофильмах, проникла ко мне в дом… На что еще была способна Вероника Лейк?

Словно читая мои мысли, она сказала:

— Ты мне больше не доверяешь, да?

— Ты не та, кем я тебя представлял.

— А кто, Сэм? Кто?

На следующий день Вероника и Кассандра познакомились. Все получилось из рук вон плохо. Вероника и я, не раздеваясь, спали на моей кровати. Среди ночи я проснулся и увидел в десяти дюймах от себя ее лицо. Она смотрела на меня. Я встал и прошел в гостиную.

Когда я спустился вниз, дочь на кухне завтракала. Я сказал ей, что здесь Вероника, и Касс приподняла бровь.

— Я не знала, что она приедет.

— И я не знал. Поговорим об этом потом.

Вероника появилась через несколько минут и выглядела ужасно. Я их познакомил. Касс изо всех сил старалась быть приветливой и сердечной, но Вероника вела себя холодно. Она ничего не ела и отвечала Кассандре односложно, почти грубо. Давно уже у меня не было таких гнетущих завтраков. К концу его мы все ели молча, и кухню лишь иногда оглашал стук чашек и ложек. К счастью, приехал Иван и забрал Касс в более радостные края. Когда они уехали, я предложил пойти погулять с собакой.

— Ты хочешь, чтобы я ушла, да?

— Если бы хотел, я бы…

— Нет, Сэм. Ты слишком вежливый. — Она насмешливо фыркнула. — Но знаешь, когда начинаешь деликатничать с любимым человеком, все портится.

Я поднял руки и вышел из комнаты, чтобы взять плащ.

На улице было облачно и холодно. На Веронике была лишь легкая рубашка. Я предложил ей пиджак, но она не взяла. Обхватив плечи руками, она шла с опущенной головой.

— Ты прочел мое письмо? Там ничего не было, кроме стихов, отрывка из поэмы Неруды. Можно прочесть его тебе?

… Проблемы наши сгинут, и душа, как ветер, улетит; здесь, где живем, хлеб свежий будет на столе опять. Земля не хочет более страдать — стать хочет хлебом-свежестью-огнем. И кроме солнца, ночи и ветвей, ничто не будет разделять людей.

Перевод В. Андреева (Пабло Неруда. СонетXLI).

Мы шли молча. Проезжавшая мимо машина посигналила. Вздрогнув от этого звука, я поднял глаза. Это был сосед, он помахал мне рукой. Я помахал в ответ.

— Здесь тебя любят, Сэм? У тебя много друзей? — Она облизнула губы. По щекам у нее текли слезы.

— Нет. Мы просто здороваемся. Ты же меня знаешь — я не очень общителен.

— Но я — твой друг. Я что угодно ради тебя сделаю. Она проговорила это с такой злостью, что вызвала ответную злость во мне, и я так же раздраженно сказал:

— В том-то и беда, Вероника. Ты была другом Дональду Голду, и вот к чему это привело.

Она ахнула и схватилась за щеку:

— Сукин сын! — и бросилась бежать, прежде чем я успел вымолвить хоть слово. Один раз она остановилась и, обернувшись, посмотрела на меня. Потом, запнувшись, повернулась и побежала дальше.

Позже, вернувшись к себе в спальню, чтобы прилечь днем, я обнаружил на столике рядом с кроватью маленький сверток. Внутри была коробочка, набитая ватой. На ней лежала стеклянная пробирка с каким-то мертвым насекомым внутри. Оно напоминало маленькую армейскую каску, из которой в разные стороны торчали ножки. К бутылочке был приклеен клочок бумаги с надписью: «Hemispherota. Посмотри в словаре».

— По-моему, он вроде и не мертвый. Но это, возможно, оттого, что мы в Лос-Анджелесе, — здесь они покрывают тело загаром, прежде чем положить в гроб.

— Фрэнни, заткнись. Он мертв .

— Скатертью дорога — он и его отец теперь играют в аду в пинг-понг.

Мы прошли мимо открытого гроба Дэвида Кадмуса и сели на складные стулья рядом. В помещении были еще лишь двое — прокуренная брюнетка и парень с непрерывно попискивающим пейджером. Добро пожаловать в Лос-Анджелес.

Накануне Маккейб позвонил мне и сообщил, что Дэвид Кадмус погиб в уличной перестрелке.

— Что ж, вот для Кадмусов круг и замкнулся, а? Яблочко от яблони…

Он добавил, что у него есть друзья в лос-анджелесской полиции, они обещали дать нам осмотреть дом Кадмуса, прежде чем оттуда что-либо уберут. Через шесть часов мы были уже в самолете.

Странно, что когда я видел Кадмуса в последний раз, он был белый, как полотно. Мертвого же покрывал темный загар пляжного волейболиста.

Лос-Анджелес — город, где постоянно приходится рисковать, но кроме моего редактора Аурелио Пармы, которого ограбили, угрожая оружием, когда он приехал на конференцию Ассоциации американских книготорговцев, я не знал там никого, кто стал бы жертвой преступников.

Помолчав минуту, Фрэнни наклонился ко мне и сказал:

— Пошли отсюда. Я не испытываю особого почтения к семейству Кадмусов.

На улице он вынул из кармана щеголеватые солнечные очки и нацепил на нос.

— Смотрится.

— Армани. А как же иначе? Что-то нужно — бери лучшее.

— Тогда зачем, Джорджо, было брать в прокате этот тарантас «неон»?

Он чмокнул воздух и подошел к бежевой взятой напрокат машине, смахивавшей, на большую буханку хлеба.

— Машина что надо, Сэм. Она жрет примерно галлон на тысячу миль, а здесь это важно.

Внутри было жарко, как в микроволновой печи. Слава богу, сиденья были матерчатые, иначе наши задницы расплавились бы, как сыр в тостере. Фрэнни включил кондиционер, но от этого стало еще жарче.

Мы выехали со стоянки у морга на бульвар Пико.

— Дом Кадмуса недалеко отсюда. Около десяти минут. По пути есть место, где сказочно готовят ребрышки, — ты когда-нибудь был в «Чикалишиэз»? Еще там жарят крылышки… м-м-м! Вот погоди, попробуешь!

— А не лучше ли поехать к нему домой и все осмотреть, прежде чем поглощать тонны всяких деликатесов?

— Еще чего! Преступления разжигают мой аппетит.

На бульваре Пико то тут, то там все еще виднелись следы последних лос-анджелесских беспорядков. Чем дальше от Беверли-Хиллз, тем больше нам встречалось обгоревших остовов домов. Это напоминало мне последствия торнадо: но почему смерч прошел именно здесь и уничтожил вот этот участок, в то время как в соседних зданиях мирно течет деловая жизнь? Я сказал об этом вслух, когда мы проезжали мимо того, что осталось от индийского ресторана.

Фрэнни провел рукой по волосам:

— Беспорядки — всегда хороший повод дать пинка соседу. Парни, владевшие этим заведением, вероятно, годами обдирали посетителей. Ну а когда начались беспорядки, получили сдачи!

Магазины вдоль дороги — тут еврейские, там негритянские, еще какие-то — составляли причудливую пеструю картину. Заведения с вывесками «Цыплята Роско» и «Вафли» соседствовали с шведской пекарней. Из эфиопского музыкального магазина гремел реггей, а рядом на тротуаре дожидалось автобуса семейство ортодоксальных евреев.

— Откуда ты знаешь этот район?

— У меня была девушка, она жила тут неподалеку. Люси. Люси Изертон. Высокая и красивая, с настоящей львиной гривой. Врала мне больше, чем все другие мои подружки. А потом я узнал про нее…

— Что ты делал в Калифорнии?

— Моя жена была продюсером на телевидении, я же тебе говорил. И я часто сюда приезжал.

— Повидаться с Люси?

— Иногда. Вон тот ресторан, и — эге! смотри! нам все равно сюда — Хай-Пойнт-стрит. Звучит, как ручка, модная в пятидесятые. Давай поедим.

Мы подрулили к одному из этих вездесущих небольших торговых центров, которые встречаешь по всей Калифорнии. Лавка видеопроката, кафе, где подают навынос рыбу и жареный картофель, парикмахерская и то, что нам выбрал на сегодня «гурматт» Маккейб — «Чикалишиэз». Он поставил машину у входа, откуда было хорошо видно заведение.

— Фрэнни, здесь все в футболках с надписью «Малькольм Икс». Нас тут ненавидят.

Мой друг отмахнулся и вылез из машины.

— Тебя они, может быть, и ненавидят, а я член братства. Смотри. — Он подошел к двери и толкнул ее. Не похоже было, что другие члены братства при виде Фрэнни пришли в восторг. Сначала они разинули рты, как на сумасшедшего, а потом помрачнели. Я как можно медленнее шел следом, готовый в любую микросекунду сделать разворот в обратном направлении. Потом из-за толстой стеклянной перегородки вышел здоровенный негр, еще более грозный, чем все остальные.

— Фрэнни Маккейб! Рональд, оторви от стула задницу и взгляни на Фрэнни Маккейба!

Хозяин был коренастый и приземистый, в футболке с надписью «Чикалишиэз» и изумрудно-зеленой бейсбольной кепке с названием заведения, выложенным стразами. Они с Фрэнни обнялись. Когда из задней комнаты появился парень в длинном переднике, Маккейб обнял и его. Посетители, переглянувшись, постепенно вернулись к ребрышкам. Я ощутил облегчение, как пар.

— Где тебя черти носили, Фрэнни? Люси все время заходит, а я боюсь спросить, что с тобой стряслось.

— Ей наплевать. Альберт, это мой друг Сэм Байер. Он знаменитый писатель.

— Рад познакомиться. Приехали пообедать? Садитесь. Что возьмете?

Я хотел посмотреть меню, но Фрэнни выпалил десяток названий, которые, очевидно, хорошо запомнил. После четвертого Альберт заулыбался:

— Ты собираешься все это съесть или просто хочешь вспомнить, как что выгладит?

Приняв заказ, хозяин уселся с нами. Они с Фрэнни немного поболтали, а потом он обратился ко мне:

— Однажды этот парень спас мне жизнь. Он вам рассказывал?

Я посмотрел на Фрэнни:

— Нет.

— Ну, так он меня спас, и это самое важное.

Маккейб ничего не добавил. Санитар во Вьетнаме, герой — вот спас кого-то, но по воспоминаниям моего детства, когда ему кто-то не нравился, он был жесток и задирист. Я честно не знал, как относиться к моему старому другу, и чем дальше, тем больше терялся.

Подали еду, и это было грандиозно. Мы поглощали ее со страшной скоростью, как в ускоренной киносъемке. На десерт был торт «Набросься на меня», но я уже совершенно изнемог. А Фрэнни съел два куска.

Когда мы уходили, Альберт одарил каждого из нас изумрудной кепкой со стразами, как у него самого. Пока мы были в Лос-Анджелесе, Фрэнни свою не снимал.

Хай-Пойнт-стрит оказалась прямо напротив. Это был квартал негритянского среднего класса, где жители с гордостью выставляли напоказ свои безупречные дома и газоны. Лужайки перед домом были, как правило, невелики, но над ними возвышались огромные пальмы. На дорожках у многих домов стояли дорогие автомобили.

Дом Кадмуса оказался на углу Хай-Пойнт и Пикфорд-стрит. Самый большой на улице, это был красавец постройки двадцатых годов, в мавританском стиле, с крытой галереей и двумя пальмами по бокам. Рядом поблескивала металлом голубая «тойота королла». Фрэнни остановился рядом с ней.

— Забавно. По всей улице эти картинные автомобили, а большая голливудская шишка ездит на «тойоте».

— Ездил.

— Да, верно, в прошедшем времени. Интересно, что белый парень с деньгами поселился в негритянском квартале.

— Будь этот дом мой, я бы тоже поселился здесь. Прекрасное местечко.

Мы прошли по дорожке ко входу. Фрэнни позвонил. Когда никто не ответил, он вытащил из кармана ключ и открыл сам.

За холлом оказалась красиво обставленная просторная гостиная с двумя креслами в колониальном стиле, обтянутым белой кожей диваном и ярким ковром на полу. Окна с трех сторон заливали комнату солнечными зайчиками. У стены виднелся большой камин. На каминной полке стояло несколько безделушек. Я подошел рассмотреть их. Тут были полированный деревянный шар на металлической подставке, грубо вырезанная из темного дерева свинья и фотография Дэвида Кадмуса с отцом.

— Взгляни-ка!

Фрэнни посмотрел на портрет и хмыкнул:

— Пусть семья, что дружно врет, и умирает дружно. Пошли, посмотрим дальше.

По бокам от холла располагались спальни. В одной, в светло-розовых тонах, было совсем темно. Там стоял письменный стол с разбросанными на нем бумагами и компьютер с принтером. Фрэнни сказал, что все проверит, а мне велел идти в следующую.

Сколько бы денег ни было у Кадмуса, он определенно не тратил их на обустройство дома. В спальне у него стояли кровать и ночной столик. На столе лежал дешевый сотовый телефон и порножурнал для гомосексуалистов. Я взял его, взглянул на одну страницу и закрыл.

Дверь из спальни вела на деревянную веранду, выходившую на ухоженный задний дворик. Там стояли два черных офисных кресла и стол. Я сел в одно из кресел. Через несколько минут из дома вышел Маккейб в серой шерстяной бейсбольной кепке с лейблом «Филсон» в уголке.

— Крутая шляпка, а? Люблю вещи от Филсона. Как ты думаешь, Дэвид бы не стал возражать, если бы я ее взял?

— Не надо, Фрэнни. Ради бога!

— Почему? Твой друг все равно больше носить ее не будет. Видишь, что он почитывал? В глубине Техаса, а? В самой заднице! Я не знал, что он был гомиком. У него в чулане карнавальных костюмов хватит на весь состав «Виллидж пипл». Нашел что-нибудь?

— Нет, но я не очень искал. Мне как-то не по себе от всего этого. Будто копаешься в могиле.

— А мне ничего. Это открывает некоторые возможности, приятель. Хочу покопаться еще. — И он скрылся в доме.

Я сел и стал смотреть на самолеты вдали, взлетавшие из лос-анджелесского аэропорта. День шел к вечеру, и небо приобретало особый лос-анджелесский медный цвет. Со скоростной автострады в нескольких милях от дома долетал ровный шум проносившихся автомобилей. Рядом кто-то начал играть на органе, и получалось неплохо. В воздухе пахло жареным мясом, его аромат смешивался с запахом бензина и цветов. Я представил, как вечером Кадмус сидел здесь один или с кем-то, довольный еще одним прожитым днем. Несколько дней назад он сел в машину, чтобы съездить за молоком или за мороженым «Бен и Джерри», а вместо этого ни за что ни про что получил пулю.

— Долбаный дилетант! — Начальник полиции Маккейб, появившийся в дверном проеме, смерил меня свирепым взглядом. — Ты пишешь романы, в которых сплошные преступления и убийства, и хитрые детективы. А когда вляпаешся в настоящее убийство, не хочешь пачкаться. Черт тебя дери, Сэм! Иди сюда и помоги мне осмотреть дом покойника. Идиот!