Феликс с диким рычанием пытался вырваться из ловушки, в которой застрял его горб, слыша лишь удаляющиеся шаги мальчика.

– Поймал кого-нибудь? – услышал он громкий голос с одной из боковых аллей. Оскалив зубы, Феликс освободился.

– Да нет. Я выгнал его из убежища. Это ребенок. Он побежал по аллее.

Рядом с горбуном появилось круглое лицо, заросшее густыми блестящими волосами.

– Ага! Ребенок. Правда?

– Больше ни один не пробежит по этой дорожке, – извиняющимся голосом произнес Феликс, поправляя задравшуюся одежду. – Больше никто.

Человек подал ему мясистую руку.

– Не огорчайся. Это к лучшему. Ребята поймали нескольких и такое им устроили…

– Где? – спросил Феликс взволнованно.

– Пошли со мной, – сказал ему человек, и Феликс поспешил за ним вдоль аллеи.

Торопясь за его быстрыми шагами, горбун несколько раз оглянулся на главную арену. Вся она была охвачена пламенем, часть холщового купола полностью выгорела, и деревянные балки торчали, как черный скелет на фоне звездного неба. Рядом горела другая сцена, и от нее валил густой дым. Вокруг огня собралась огромная толпа, которая бурлила и гудела, радостные вопли перемежались со страшными стонами.

– Пошли, – повторил человек, трогая Феликса за плечо. – Тебе это понравится.

Феликс обернулся и несколько раз моргнул, ослепнув от черноты, которая покрыла долину. Наконец они оказались в людном месте.

Пятеро испуганных жандармов были окружены радостными уродами. Лица офицеров были покрыты синяками и царапинами. Двое лежали на земле – убитые или раненые.

– Эй, друзья! – закричал мужчина, который привел Феликса. – Я привел еще одного из нас.

Устрашающего вида урод отделился от толпы, оглядел горбуна и воскликнул:

– Да это же наш маленький дурачок-горбун!

– Привет, Куган, – тихо ответил Феликс, и его передернуло от воспоминания о боли.

– Феликс и я были скованы одной цепью, правда, Феликс? – с коротким смешком пояснил страшилище. Его дружки ответили смехом. – Когда он мне сильно надоедал, я наваливался на его горб, чтобы он замолчал.

Феликс снова вздрогнул и отвернулся.

– Я проверял боковые аллеи, – примирительно пояснил он.

– Ты сказал, что там было пусто, – напомнил тот, кто привел его. Феликс согласно кивнул и попытался отойти в тень.

– Подожди, – властно потребовал Куган. Он указал на Феликса своим увесистым пальцем. – Ты ведь не бросишь это грязное дело одним нам, да?

– Мне здесь нечего делать, – пробормотал Феликс. – Я не боец. А вы ничем не лучше них.

Куган толкнул бочку, на которую опирался, и та, подкатившись к маленькому горбуну, повалила его на грязную землю.

Страшилище уже было рядом и склонилось над ним.

– Вставай, негодяй. Я уже убил двоих офицеров, это оказалось очень просто. Радуйся, что этого же не случилось с тобой. Теперь твоя очередь убить кого-нибудь.

Вокруг Кугана и Феликса сомкнулась стена уродов. Тяжело вздыхая, горбун встал.

– Но я никогда никого не убивал. Правда, несколько раз я ломал ноги, но никого не убивал.

Грубо расхохотавшись, Куган схватил Феликса за шиворот и толкнул его вперед.

– Вот и пришел твой день. Тебе предоставляется замечательный случай.

Несколько уродов не отступало, в центре стояли пятеро. Трое уже дрожали, их раны сочились кровью.

– Умоляю вас, – шептал один. – Пожалуйста, у меня есть семья.

– Заткнись, – закричал его товарищ. – Не стоит просить. Это чудовища. У них нет души. Они заживо сожжены много лет назад.

Толпа ответила смехом и новыми криками, передразнивая слова офицера. Феликс остановился перед пленными, у него дрожали руки и подгибались колени. Снова появился Куган, который схватил несчастного жандарма за шиворот и повернул его лицом к толпе. Щеки его были в синяках, разбитые губы кровоточили. Но несмотря на жестокость и грубость Кугана, офицер смотрел на толпу с удивительным спокойствием.

– Один из них умоляет нас, другой – проклинает, – объявил Куган. – А что же скажет третий?

Офицер не ответил.

Куган ударил его по лицу и завопил:

– Ну скажи что-нибудь, или я сам убью тебя!

Человек с трудом сложил вместе избитые губы и заговорил с удивительным спокойствием:

– Ты убьешь меня независимо от того, скажу я что-нибудь или нет.

– Ты что, не боишься умирать? – спросил людоед.

Человек вздохнул, закрыл умирающие глаза и произнес:

– Нет. Нет, если альтернатива – такая жизнь.

Куган отпустил его, отступил на шаг и приказал:

– Убей его, Феликс.

– Ч-чем? – испуганно пробормотал горбун.

Людоед резко повернулся.

– Руками – чем же еще?

– Я не могу, – пробормотал Феликс. – Он не может сопротивляться. Он…

– Я считаю до трех, – провозгласил Куган, поднимая огромный кулак. – Один… Два…

– Но…

– Три.

Со скучным хрустом кулак опустился на горб Феликса. Тот тут же упал на землю, вздымая облако пыли и грязи.

– Поднимите его и поставьте, – распорядился людоед. Уроды тут же исполнили его указание, поставив упавшего горбуна на ноги. Тот шатался, ноги почти не держали его.

Людоед снова занес кулак.

– Один… Два…

– Подожди, я не могу уби…

Деревянный кулак снова опустился ему на спину. Феликс опять повалился на землю. Он прекрасно видел лица пленных офицеров, а его уже поднимали с земли. Феликс скривился от боли в спине. Прежде чем он понял, что происходит, он уже снова стоял на ногах, а людоед считал:

– Один… Два…

Заметив блеск металлического кинжала на поясе одного из уродов, Феликс метнулся за ним.

– Три.

Земля уже уходила у него из-под ног, когда он неловким движением вонзил кинжал в шею улыбающегося людоеда. Куган судорожно выдохнул воздух, хлынувшая кровь оросила столпившихся вокруг уродов. Людоед несколько раз конвульсивно дернулся, упал на одно колено и рухнул на кричащего от страха горбуна.

Дыхание Гермоса тяжело вырывалось белым паром, колеблющимся в неопределенном свете луны. Он безуспешно пытался успокоить дыхание и яростное биение сердца. Длинная фигура возвышалась над самыми высокими деревьями.

Кукольника по-прежнему нигде не было видно.

Высоко подняв факел, Гермос бросил коротай взгляд налево. На расстоянии, которое мог бы преодолеть кинутый камень, Клэтч и Большой мальчик обыскивали другой сектор леса. Как будто почувствовав взгляд великана, Большой мальчик печально покачал головой и сделал еще шаг вперед. Клэтч следовал за ним, повторяя каждое его движение.

Гермос грустно вздохнул, и оглянулся. Весь лес был усыпан яркими бусинами фонарей и факелов.

– Все здесь, – пробормотал он. Сделав еще несколько шагов, Гермос посмотрел направо. С этой стороны поиски тоже не увенчались успехом. – Может, он убежал.

Ускользнув из охваченного восстанием Карнавала, Кукольник добрался до болот и бросился в первый попавшийся водоем, чтобы сбить огонь и успокоить раны. Его петляющий след вел на восток, в сторону леса. Гермос и его товарищи шли по следу до тех пор, пока лишь Арку, мальчик-леопард, единственный чувствовал запах Кукольника и различал невидимые на ночной траве знаки. Но вскоре и он потерял след. Гермос выстроил всех артистов в линейку, дал каждому по факелу и послал прочесывать лес. Так они и двигались на восток, а испуганный Л'Мораи оставался все дальше и дальше на севере. Поиски длились уже долго, но они все еще никого не обнаружили.

Гермос яростно вздохнул, снова поднимая факел, чтобы осмотреть лес. Дрожащее пламя далеко осветило деревья и пролески. Гермос двинулся вперед, поднявшись на очередной могильный холм, лишенный плиты и надписи. На несколько секунд великан остановился на этом возвышении, лес вокруг был покрыт рябью бесчисленных могил артистов.

Вдруг факелы слева от него собрались в круг, Гермос приложил руку ко рту и крикнул:

– Нашли что-нибудь?

Шум его крика разбудил мирно спавших птиц, которые поднялись из своих гнезд, громко хлопая крыльями.

Один из артистов сделал великану знак приблизиться к ним.

Сердце Гермоса забилось быстрее. Они что-то нашли! Он махнул друзьям справа, чтобы они следовали за ним, и стал пробираться на свет сквозь кусты и деревья.

Достигнув собравшихся уродов, он сразу обратил внимание на их прищуренные глаза и опущенные плечи. Артисты стояли вокруг небольшой кучки гумуса.

– Что это? – спросил Гермос.

– Ничего, – отозвался Большой мальчик, складывая руки на груди. – Вот и все! Именно что ничего! Мы рыщем здесь всю ночь напролет, но не нашли ни одного следа. – Клэтч согласно кивнул.

Глаза Гермоса потемнели, он внимательно оглядел остальных товарищей.

Вслед за Большим мальчиком заговорил человек, у которого была третья рука.

– Скоро рассветет, Гермос. – Он кивнул в ту сторону, откуда должно было взойти солнце, уже слегка осветившее черное небо, изгоняя прочь ночные звезды. – Все бойцы утром понадобятся на Карнавале. Наверняка жандармы вызвали подкрепление.

Но Гермос был непреклонен. Он глубоко вздохнул, оперся костлявой рукой о ближайшее дерево и проговорил:

– Мы должны привести его назад! Большой мальчик всплеснул толстенькими руками.

– А что, если он все-таки сбежал? А может, он уже мертв! Никто не может остаться в живых, получив такие ожоги.

– Никто, кроме Кукольника, – бросил холодно мальчик-леопард, который только что присоединился к возбужденно переговаривающимся артистам. – Говорят, он никогда не умрет. Если он Джурон Сайн, а я уверен, что это так, то надпись на краеугольном камне главной арены гласит, что он живет уже четыреста лет.

Гермос кивнул.

– Поэтому мы должны схватить его.

– Не знаю, под силу ли нам это…, по крайней мере сегодня, – ответил с рычанием Арку, выгибая черную пятнистую спину. – Я потерял след, а больше никто не сможет отыскать его.

– И что же? – спросил в отчаянии Гермос.

Толстяк, на которого смотрел Гермос, поднял на него глаза, сорвал с покрасневшей шеи галстук и сказал:

– Должны мы куда-то идти или не должны, в любом случае – я больше не могу, я вымотан и обессилел.

Гермос хотел было возразить Большому мальчику, но увидел, что остальные артисты сгрудились вокруг "его и кивают в знак согласия.

Один из них, тот, у которого голова росла прямо из живота, неуверенно проговорил:

– Может быть, Кукольник вернулся на Карнавал, когда мы вышли за ворота.

– Нет, – возразил Гермос. – Мы обыскали…

– Мы уходим, – уверенно объявил Большой мальчик, разворачиваясь в сторону дома, – это окончательное решение.

Гермос в отчаянии наблюдал за тем, как все его товарищи один за другим потянулись к Карнавалу. Последнее, что успел сделать великан, – отнять большой факел у кого-то из артистов, чтобы самому не остаться в темном лесу в одиночестве. И не успели еще все его коллеги уйти далеко, как он, высоко подняв оба факела, направился в противоположную сторону, – глубже в лес.

Он не хотел оглядываться. И не прошло и нескольких мгновений, он оказался совершенно один, уроды уже были далеко – он не видел и не слышал их.

Бормоча молитвы своим богам, Гермос двигался вперед, обшаривая глазами каждую кочку, каждый сомнительный куст, каждое дерево. Чем глубже он уходил в лес, тем круче становилась дорога, и через некоторое время Гермос оказался на небольшом плато горы, где деревья были не такими густыми и откуда можно было прекрасно осмотреть всю округу. Великан вытер мокрый лоб холодной и потной от страха рукой.

Трехрукий человек как раз вышел на равнину, он замыкал процессию уродов, возвращавшихся на Карнавал. В это мгновение большой шар солнца выкатился из-за горизонта и осветил своим красноватым тревожным светом лесистый пейзаж.

Гермос шел прямо на этот шар, бормоча, чтобы поддержать свой упавший дух:

– Великий Кин-са!..

Перед ним раскинулась прекрасная и страшная утренняя картина. За лесом начинались темно-синие скалы, подсвеченные по краям багровыми лучами. Картина потрясла его воображение.

Горло великана сдавило страшное предчувствие чего-то неотвратимого, он несколько раз судорожно глотнул и моргнул уставшими от темноты и напряжения глазами. Утомительные поиски обессилили и его, поэтому уже ненужные факелы сами собой выскользнули у него из рук, и великан в изнеможении опустился на ближайший камень. Еще не согретый дневным солнцем валун обжег его кожу замогильным холодом. Гермос никогда прежде не видел мир вокруг Карнавала. Это был прекрасный мир, огромный, но такой…, пугающий.

Переведя дух, великан заметил впереди на равнине крыши домов и магазинов, лепившиеся одна к другой. Они занимали всю низину и склон следующей горы. С такой высоты домишки казались игрушечным муравейником. Это был Л'Мораи.

– Он там, – пробормотал великан. Он уставился на одну из крошечных улиц, прорезавшую муравейник. На ней толпилось множество горожан, чьи алые плащи пылали на рассветном солнце. Оглядев еще несколько улочек и площадей, Гермос удивился, как много людей высыпало на улицы в такой ранний час. Потом он заметил стройную толпу, двигавшуюся по мосту, перекинутому через реку, делившую город на две части. Теперь он заметил, что колонна не только пылает красными плащами, но и поблескивает металлическими пиками и саблями.

Это были не просто жители города. Это были солдаты. Солдаты, готовившиеся к войне.

Почувствовав нежное прикосновение к лицу утреннего луча, Мария вздохнула. Он сбросила шерстяное одеяло, накинутое на плечи, ночной холод отступил, черный ужас кончился вместе с рассветом. Впрочем, там, где сидела слепая, было еще довольно холодно, солнце не успело согреть воздух, и она снова запахнулась, пробормотав:

– Холодно, несмотря на огонь и пожар. – И поднялась с каменных ступеней главной арены.

– Что случилось? – тут же спросил Вэлор, отчаянно зевая. Он провел ночь рядом со слепой.

– Ничего, – отозвалась Мария. – Прекрасное утро.

Вэлор кивнул, потянулся и слегка улыбнулся.

– Мы пережили эту ночь, поэтому утро и кажется таким прекрасным.

Мария грустно вздохнула и спросила неожиданно хрипло:

– А как выглядит Карнавал утром?

Карлик бросил на нее удивленный взгляд, потом сообразил в чем дело, встал и взобрался повыше на скамейку. Сначала он увидел только раскаленный шар солнца, катившийся по сумрачному небу. Прикрыв глаза ладонью, чтобы резкий свет не мешал обзору, Вэлор оглядел территорию Карнавала. Все было разрушено. От развалин некоторых палаток и сцен еще поднимался черный дымок. Самой большой грудой обломков камней, обуглившегося дерева и изогнутых пламенем металлических балок было прежнее жилище Кукольника, но и многие другие домики артистов тоже погибли в огне ночного негодования.

– Карнавал разрушен. Многие сцены и балаганы еще дымятся. Уроды разожгли костры, чтобы согреться, и приплясывают вокруг них, смеясь и крича. – Вэлор замолчал, а когда заговорил снова, то в голосе зазвучали философские нотки. – Они веселятся, Мария. Воняет дымом, лица перепачканы сажей, мы жутко выглядим со стороны, но мы свободны. Наступает новый порядок, – закончил он.

– А жандармы или горожане еще здесь? – спросила слепая, еще плотнее запахиваясь в одеяло.

Вэлор внимательно оглядел аллеи, дорожки и площади Карнавала.

– Нет ни одного.

– Хорошо, – заметила Мария. – Дозорные не ушли с постов?

– Нет, – снова с улыбкой подтвердил Вэлор. – Они разожгли костры, и те, кого поставили в дозор, греются вокруг них. Надеюсь, что никто не сможет пробраться внутрь.

– Карлик снова потянулся и зевнул.

– Как все это выглядит? – снова спросила Мария.

Вэлор еще раз оглянулся, потом снова уселся на скамейку.

– Все действительно в руинах, Мария… Жаль, что ты этого не видишь. А люди, люди похожи на нищих, на мусор…, они напоминают животных, одетых в человеческое платье.

– Знаю, – грустно сказала слепая, ее белые глаза были лишены всякого выражения. – Это продлится недолго.

Карлик несколько раз моргнул, а потом неуверенно спросил:

– Что мы теперь будем делать?

– Именно над этим я и думала всю ночь, – ответила Мария, поднимаясь с камней. Она прислонилась к ограждению арены. Рассветный ветерок играл ее темными волосами. Она долго молчала, лицо было сосредоточенным и спокойным. Сейчас жонглерша напоминала прекрасную статую, которая оглядывала арену невидящими глазами.

Наконец она снова заговорила:

– Для того чтобы остаться свободными от Кукольника, свободными от жандармов, свободными от законов Л'Мораи, чтобы жить своей жизнью, нам необходимо собрать армию. Сильную, хорошо обученную группу бойцов, которые смогут охранять наши ворота и защищать наших горожан. – Она помолчала. – Да, теперь мы горожане, а не уроды, разыгрывающие представления для праздной толпы.

Лицо карлика приняло скептическое выражение.

– Но у нас не будет денег, если мы прекратим выступления, и никто не будет приходить посмотреть на нас. Мы будем голодать.

– Чепуха, – мягко возразила Мария. – Мы сами будем добывать себе пищу. У нас есть достаточно зерна, чтобы посадить пшеницу. У нас есть козы, овцы и свиньи, из которых вырастут наши собственные стада. У нас есть и рабочие – кузнец, кожевник, портной, стеклодув… Мы построим мастерские… Другие станут купцами, они будут ездить по деревням, продавая нашу продукцию и покупая то, что нужно для нашей жизни. У нас есть повозки и лошади.

– И никаких выступлений, никаких представлений? – пораженно переспросил Вэлор.

– Теперь мы станем настоящими людьми, Вэлор, а не куклами в руках хозяина, – сказала Мария твердо. – Мы не можем больше развлекать своими уродствами и увечьями жадных до зрелищ горожан. Тот, кто хочет выступать, будет это делать по праздникам. Мы вырастим своих актеров и поэтов, у нас будут собственные танцы и музыка. Но никаких фарсов и бурлескного балагана. По крайней мере, ни для кого другого, кроме нас самих.

Вэлор поднял голову и посмотрел на Марию:

– Звучит замечательно. Но так не получится. Ты что, действительно думаешь, что сможешь превратить наш Карнавал в обычный город?

– Оставь, Вэлор, – отозвалась Мария, трогая его за плечо. – Мы выгнали Кукольника и зрителей, это произошло сегодня ночью. Раньше нам тоже казалось это совершенно невозможным. Мы сможем стать обычным городом.

Опуская свою горячую руку на руку женщины, Вэлор ответил:

– Разрушить город проще, чем построить новый.

Белые бельма уставились на него, будто слепая могла видеть. Ее прекрасное лицо освещали утренние лучи.

– Ты можешь идти, Вэлор?

– Да, – ответил карлик, поднимаясь. – Я мог бы идти даже на руках, я ведь ко всему привык.

– Пойди найди трубачей и приведи их сюда, – ответила Мария без колебаний. – Я хочу, чтобы они собрали наших граждан вокруг арены. Пришло время сообщить им о моем решении.

Вэлор оглядел перепачканных и усталых артистов, собравшихся на серых камнях амфитеатра. От их вида у него перехватило горло, и он был рад, что Мария не может их видеть, иначе она не была бы так уверена в своих планах.

Ее страстный голос эхом отдавался в молчаливых рядах камня. Никто не произносил ни слова, никто не возражал, но никто и не поддерживал ее предложений, было такое впечатление, что слепая обращалась к камням, а не к людям. Говорили лишь глаза.

Она чувствовала устремленные на нее горящие глаза. Пятнадцать сотен глаз. Но в отличие от аудитории, которая обычно приходила на ее представления, толпа была убийственно молчаливой.

– Теперь мы все знаем о своем прошлом, знаем, что были гражданами Л'Мораи, знаем, что нас превратили в уродов. Я слышала ваши голоса во время этой бессонной ночи. Я слышала, что вы говорили друг другу. Я слышала все, что вы чувствуете: потрясение, гнев, страх, неуверенность. Именно эти страсти охватили всех нас. Эти чувства заставили нас сжечь своих мучителей. Они не давали нам заснуть и помогли прожить темную ночь, которая обещала новый рассвет.

Мария повернулась к вставшему солнцу и вытянула руку.

– Рассвет наступил. Я ощущаю на лице утренний луч и луч надежды. Большинство из вас видят этот рассвет собственными глазами. Как я завидую вам, вашим детям и внукам, которые услышат из ваших уст рассказ об этом знаменательном утре, о рассвете нашей свободы. Сейчас горячее солнце согреет наши холодные сердца, развеет темные страсти, которые всколыхнула сумятица нашего освобождения, и родит в нас новую страсть, новые чувства.

С этого момента и впредь навсегда слово «урод» не будет употребляться горожанами Л'Мораи, оно больше не будет оружием в устах наших оппонентов. Но даже если мы уроды, значит, уроды должны быть свободны! Уроды больше не изгои, они могут любить и быть любимыми. Мы дружно встанем против всех горожан Л'Мораи, которые не согласны с нашим собственным выбором. Мы будем вместе работать, вместе питаться, вместе сражаться…, мы вместе создадим новое общество, общество добра и справедливости. Мы должны высоко поднять факел надежды, свободы и справедливости – эти понятия, которые давно утратили смысл и силу для горожан Л'Мораи – мы должны заставить сиять их заново.

Эхо ее страстной речи встретили скромные аплодисменты, простучавшие по каменной арене, как утренний летний дождь.

– Мы простимся с грубостью, жестокостью, ненавистью и насилием. Мы изменим свои имена. Теперь мы все равны, мы все – горожане, граждане. Никто больше не заставит нас выставлять свои тела и души на потеху другим людям. Мы будем работать, стоя плечом к плечу друг с другом, работать над своим благополучием, процветанием, образованием. Мы больше не будем жить в страхе перед убийцей, чудовищем, который рыщет по улицам в поисках новой ночной жертвы. Мы будем охранять друг друга, мы будем уважать жизнь своих друзей-граждан, всегда помня о той огромной цене, которую нам пришлось заплатить за свою свободу и спокойствие!

Теперь аплодисменты были громче, послышались одобрительные крики.

– Наш город будет городом без насилия и принуждения, городом, где нет места убийцам и негодяям. Голодающей женщине не придется просить милостыню, чтобы накормить себя и детей. Увечный не будет обречен на милость крыс, рыскающих по его убогому жилищу. И расстроенного ребенка успокоят не только его собственные родители, вся община граждан Карнавала будет его семьей и опорой.

Мария сделала небольшую паузу, ожидая новой овации, и действительно раздались крики, но это были крики ярости, звон цепей, вопли, рожденные ненавистью.

– Пропустите! – раздался грубый крик силача. – Мы поймали убийцу. Это горбун Феликс. Он зарезал Кугана! Мы хотим справедливости!