Это удивило меня. Неужели даже спустя сорок лет кто-то еще печалится о господине Коббе? Его престарелая вдова разве что? Трезво рассудив, что через сорок лет после моей смерти на мою могилу никто не положит цветы — даже через сорок дней после нее, уж если на то пошло, — я с еще большим удивлением разглядывал саму плиту. Остальные мемориальные доски в этом ряду также были установлены в 1620 году, но черепа на них покрылись моховыми париками и надписи частично истерлись, а вот плита Сайласа Кобба выглядела совсем новой. Этот гранит явно не мог пролежать здесь сорок лет.

Мягкие тисовые иглы причесали мои волосы, когда я преклонил колена около этого надгробия и положил принесенный букет на плиту. Сама плита отчасти заросла крапивой, которую я удалил концом палки, прежде чем скользнуть под надгробие пальцами. Почва под ним была темной и теплой и пахла сгнившими клубнями. В образовавшейся после изъятия нескольких пригоршней земли полости пряталась шкатулка. Я почувствовал себя ребенком, выкапывающим игрушечные сокровища, спрятанные прошлой осенью. Вставил ключ в замочную скважину — и замок вдруг открылся с поразительно громким щелчком. Затаив дыхание, я оглянулся через плечо и обозрел кладбище сквозь дрожащие на ветру ветки тиса. Второй плакальщик исчез.

В шкатулке не было никаких сообщений от Алетии, поэтому я просто вложил туда листок бумаги, где подтверждалось мое намерение съездить в Уэмбиш-парк по ее поручению, как мы и договорились. Затем я запер шкатулку, поставил ее обратно, плавно подвинул ромб на место и поплелся к выходу вдоль рядов побитых ветрами и дождями гранитных плит. Меня удивляло, почему Алетия, одержимая секретностью, не настояла на использовании какого-нибудь шифра или симпатических чернил.

Окна в церкви были уже темными, а на Харт-стрит в это время я не встретил ни одного экипажа. Я двигался в обратную сторону, наискосок пересекая церковный двор на юго-запад — к Ситинг-лейн, которая также выглядела пустынной. Уж если я ненавидел дневные прогулки среди толчеи и вони, то что говорить о вечернем Лондоне. У меня возникло неприятное ощущение на спине между лопатками, словно там пристроилась какая-то огромная птица и медленно хрупает своим клювом, помахивая темными крыльями. Было нечто зловещее и опасное в стоявших на Ситинг-лейн домах, казалось, они что-то замышляют, притаившись в сумраке за воротами. Рядом с ними маячила темная громадина Морского ведомства.

Я остановился возле одной из могил и повнимательнее взглянул на это огромное здание, что возвышалось над изгородью тисовых деревьев. Вспомнив о патенте, выданном сэру Амброзу для снаряжения экспедиции в Ориноко, а также о клочке паруса из «Золотого рога» — якобы главном топселе «Бритомарта», я подумал, не зайти ли мне как-нибудь сюда, чтобы навести кое-какие справки. Возможно, у них сохранился судовой журнал «Филипа Сидни», а может, в этом министерстве есть кто-нибудь, кто сможет рассказать мне о его участии в экспедиции сэра Уолтера Рэли к берегам Гвианы. Я вяло размышлял: а нет ли какой-либо связи, ну хоть самой незначительной, между экспедицией Рэли и «Лабиринтом мира». В конце концов, Алетия говорила, что Монбоддо был посредником герцога Бекингема в приобретении произведений искусства, а я знал, что Бекингем, будучи лордом-адмиралом, поддерживал Рэли в его намерении отправиться в Гвиану. Мне также вспомнилось, что пропавшие из Понтифик-Холла книги — одна из которых, написанная самим Рэли, называлась «Открытие обширной, богатой и прекрасной Гвианской империи…» — все так или иначе имели отношение к исследованию Испанской Америки. Или же я просто хватался за любую соломинку?

Разумеется, я давно знал о злополучной экспедиции Рэли. Еще будучи учеником в магазине господина Смоллпэйса, я проглатывал описания путешествий Рэли и Дрейка [137] так, словно это были приключенческие романы. И у меня по-прежнему хранилось много книг об Оринокской экспедиции Рэли, включая рассказы очевидцев, написанные людьми, которые служили на «Дестини» [138] или на других судах этой экспедиционной флотилии. Вернувшись из Понтифик-Холла, я сразу же просмотрел их, но не нашел ни единого упоминания ни о «Филипе Сидни», ни о сэре Амброзе Плессингтоне.

Но какая же потрясающая история получилась из путешествия сэра Рэли! Отважный мореплаватель проводит тринадцать лет в тюрьме из-за участия в заговоре против хитрого старого короля, который затем освобождает его с условием, что Рэли пополнит вечно тощую королевскую казну, отыскав мифическое золотое месторождение за океаном, за тысячи миль от Англии, в глубине почти неизведанной земли, заполненной вражескими солдатами. Эта история достойна высокого слога Гомера или пера Шекспира: опальный герой, коварный король, жуликоватые советники, невыполнимое задание, трагическая смерть — все смешалось в ледяном мире вероломства и алчности. Мне часто думалось, что Рэли — своего рода новое воплощение Ясона, ведь его тоже узурпатор Пелий послал добыть золотое руно, или Беллерофонта, когда он отправляется в Ликию сразиться с огнедышащей Химерой, разгневав коварного Протея, — Беллерофонта, который, как и Рэли с его роковым заданием, несет приказ, требующий его собственной гибели. Кто же после этого скажет, что мы живем не в героическую эпоху?

Основные события печальной истории Рэли известны достаточно хорошо. Он вышел из Лондона со своей флотилией в апреле 1617 года, оставив позади вздорные политические разногласия и могущественных врагов. Его проект поддержал новый фаворит короля Якова, сэр Джордж Вильерс, ставший позже герцогом Бекингемом, а также антииспанская придворная группировка, так называемая «партия войны», возглавляемая графом Пемброком и архиепископом Кентерберийским. Пемброк и архиепископ выдвинули молодого Вильерса, чтобы свалить королевского фаворита Сомерсета и подорвать позиции поддерживающей его происпанской фракции. Однако даже льстивым речам Вильерса не удалось склонить короля отказаться от его происпанской политики. Поэтому хотя сэру Рэли и приказали отыскать золотые прииски, но в его патенте также оговаривалось, что он не должен атаковать испанские корабли или поселения. В случае нарушения последних условий испанский посол в Лондоне, граф Гондомар, самый могущественный из его врагов, вправе был, как оговаривается в патенте, потребовать его смерти.

А плавание, конечно же, с самого начала пошло наперекосяк. Через два дня пути, когда на горизонте еще виднелся мыс Лендс-Энд, шторм потопил один из четырнадцати кораблей вместе с шестьюдесятью людьми его экипажа. Когда, спустя восемь месяцев, пережив штормы и цингу, флотилия достигла устья Ориноко, сам Рэли заболел так серьезно, что не в силах был продолжать экспедицию и остался вместе с «Дестини» в Тринидаде. Потом наступил сезон засухи, время, когда уровень Ориноко падает и навигация становится еще более опасной, чем обычно. Но сэр Рэли не мог больше ждать, и пять кораблей были выбраны для подъема вверх по реке. Предполагалось, что месторождения находятся в сотнях миль от берега, близ призрачного Эльдорадо, «Золотого города», расположенного, судя по слухам, на острове посреди некоего озера. Легенды об этом городе и его сказочных богатствах пересказывали все испанские хроники, и в течение семидесяти лет конкистадоры, странствующие рыцари джунглей, бороздили в поисках этого призрака воды Ориноко и ее притоков. Но ни Эльдорадо, ни его золотых месторождений никто так и не увидел, за исключением якобы одного человека по имени Хаун Мартин де Альбуяр, сбежавшего из экспедиции Маравера де Сильва в 1566 году, экспедиции, о которой — не странно ли? — не осталось никаких свидетельств.

И людям Рэли не удалось найти эти месторождения. Вместо этого флотилия случайно наткнулась на Сан-Томас, захудалое поселение с испанским гарнизоном, экипированным парой ржавых пушек, состоявшее из глинобитной церкви и сотни бамбуковых лачуг, притулившихся на берегу Ориноко. Тут-то и начались настоящие несчастья. Завязалась перестрелка, погибли люди, поиски Эльдорадо пришлось прервать, и в итоге флотилия оказалась в так называемой «змеиной пасти», проливе Бока-де-ла-Сьерпе, и мгновенно рассеялась, словно ее и не было. Рэли и его команда с позором вернулись домой. Рэли прикинулся больным, потом сумасшедшим, потом попытался сбежать во Францию. Но его схватили и бросили обратно в уже знакомую ему камеру в башне Блади-тауэр [139]. Расследованием гибели этой экспедиции занялся сэр Фрэнсис Бэкон. А в октябре 1618-го по приказу Гондомара Рэли обезглавили. Официальной причиной была измена королю Иакову.

Но я не понимал, как вписывается в этот трагический сюжет сэр Амброз Плессингтон. Неужели «Филип Сидни» был одним из погибших кораблей флотилии Рэли? Если так, то какие связи существовали между «Лабиринтом мира», Генри Монбоддо и тем давним путешествием в дебри Гвианы?

Прищурившись, я взглянул на здание министерства и вдруг засомневался, что там мне удастся найти ответ. Затем я развернулся и направился к тому месту, где стоял второй плакальщик. Там под раскидистым шатром кипариса, протянувшего ветви над Ситинг-лейн, расположилось надгробие с маленькой гранитной колонной. Я рассчитывал увидеть свежий холмик земли, усыпанный букетами цветов, но обнаружил неухоженную могилу с треснувшей плитой и совсем неразборчивой надписью. Кипарисовый корень, взломав землю, прорвался наружу и выглядел жутко, будто согнутая в колене нога. Я осторожно склонился вперед и прищурился. Надгробие было поставлено в память младенца по фамилии Сметуик — первое имя совсем неразборчиво, — который умер в третьей четверти прошлого века. С трудом верилось в то, что кто-то еще горевал по этому ребенку, поэтому я решил, что неверно запомнил, где именно этот человек стоял. И безусловно, ошибся, решив, что он обратил на меня какое-то особенное внимание. Да и потом, разве не выглядит подозрительным тип, заявившийся, как я, в сумерках на кладбище и шастающий по нему, точно кладбищенский вор? В те дни на кладбищах происходило множество ужасных вещей. Вероятно, он принял меня за похитителя трупов: такие грабители раскапывали свежие могилы, чтобы продать трупы ученикам цирюльников, которые занимаются лечением и удалением зубов, или студентам-медикам. По крайней мере, так я подбадривал себя, стараясь успокоиться, когда пробирался обратно к тем мрачным надвратным черепам, борясь с желанием броситься наутек и чувствуя, как когтистые лапы страха все глубже погружаются в дрожащую плоть моей спины.

Домой я возвращался пешком. Позже я буду размышлять, что могло бы случиться, если бы я нанял экипаж и вернулся к «Редкой Книге» пятью минутами раньше. Но никаких экипажей поблизости не оказалось, и я побрел в направлении дома, добравшись до моста минут на двадцать позже. Все казалось обычным, когда я приблизился к «Редкой Книге», но от уже закрытой аптекарской лавки я заметил, что бледный и потрясенный Монк, пошатываясь, идет мне навстречу прямо по проезжей части дороги. Видневшаяся за ним зеленая дверь «Редкой Книги» была полуоткрыта и кособоко висела на одной петле.

— Господин Инчболд!…

Множество зевак столпилось перед входом в магазин, словно перед уличным балаганом, не зная, продолжить прогулку или постоять и поглазеть да приглушенно поделиться своими мнениями, как это обычно бывает, когда ломовая лошадь случайно лягнет ребенка или упадет замертво на улице. Монк уже добрел до меня и, схватив за рукав, начал бормотать что-то невразумительное.

Я прошел мимо него и дернул за дверную ручку. Дверь пошатнулась и еще больше скособочилась, жалобно скрипнув петлями. А именно — верхними петлями, поскольку нижние были сорваны и висели на треснувшей дверной раме. Все это грозило развалиться от одного прикосновения. Но я осторожно расширил проход еще на несколько дюймов — настолько, чтобы пролезть внутрь. И у меня перехватило дыхание от страха и гнева.

Я слегка поскользнулся на чем-то, а когда глаза привыкли к полумраку, увидел, что мои книги — похоже, все до единой — сброшены с полок и раскиданы по всей комнате. Сотни томов беспорядочно теснились на полу, словно в ожидании костра: переплеты оборваны, обложки неуклюже раскорячились или распахнулись как крылья, выставляя напоказ вислоухие страницы, шелестевшие на легком ветерке, проникавшем в сломанную дверь. В помещении стоял запах пыли, кожи, затхлости — запах старых, потертых книг, чей знакомый приятный дух как-то даже усилился, словно успел хорошо настояться, как лекарственный отвар: всепроникающее, но незримое облако, взметнувшееся, как пушечный дым, над этими изящными руинами.

Выпрямившись, я начал осторожно пробираться через книжный развал к прилавку и спотыкаясь обошел вокруг, тщетно пытаясь оценить размеры погрома и даже не пытаясь понять его цель. Я опустился на колени посреди моего магазина, лишь смутно осознавая, что за моей спиной возник Монк. Мое драгоценное убежище, тихая гавань, спасающая меня от суматохи внешнего мира, — все разрушено, все испорчено. Моя грудь начала вздыматься, как в детстве, от приближающихся рыданий. Я помню пару рук на моих плечах, но не знаю, кому они принадлежали и что случилось потом.

По правде говоря, я мало что помню из событий последующих нескольких часов; это было похоже на плавание в подводном тумане: мы с Монком дрейфовали по магазину, обреченно обозревая ущерб, поднимая с пола книги и сортируя их, оплакивая повреждения одного тома или, реже, сдержанно радуясь неожиданной сохранности другого. Мои ореховые полки, как я обнаружил, также были сломаны — сорваны и брошены на пол, где и валялись беспорядочной грудой, изломанные, как корабельные снасти после бури. Позже я предположил, что для проведения такого погрома, должно быть, понадобилось целое войско, но Монк сказал мне, что здесь орудовали всего лишь три человека, причем управились они, судя по всему, за какие-то пять минут. Они уже успели удрать, когда он, услышав шум, спустился по винтовой лестнице и заглянул в магазин. Они явно что-то искали, добавил он, поскольку хватали с полки каждую книгу, в страшной спешке пролистывали ее и, отбросив в сторону, брались за следующую. Но время от времени один из них, просунув руку к стене, смахивал все книги с полки на пол или же срывал саму полку с кронштейнов, даже не озаботившись взглянуть ни на одну из сброшенных книг.

— Да уж, напугали меня основательно, — закончил он, испуганно сверкнув глазами от этих воспоминаний. — Хотя я не хотел говорить вам об этом.

— Как ты думаешь, кто они были, Монк? Это были сыщики?

— Какие еще сыщики, сэр?

Время близилось к полуночи. Мы сидели за прилавком на наших обычных местах, мастер и ученик, словно эти привычные позы как-то могли восстановить катастрофически утраченное равновесие. Много полуразорванных книг еще валялось на полу, но нам удалось приладить на места несколько полок и расставить на них те немногие книги, которые не требовали ремонта.

— Ну, сыщики, служащие в министерстве, — настаивал я. — Припомни.

Взгляд Монка стал еще тревожнее. Он немного знал этих прислужников закона, ведь два года назад Джон Терлоу, заняв пост министра, отправил их с досмотром в Малую Британию и на Лондонский мост. Они нанесли нам визит всего через пару дней после того, как некая беременная женщина появилась у нас в «Редкой Книге», сказав, что с трудом добралась сюда на барке из Оксфорда. Испуганно и недоверчиво Монк наблюдал, как она произвела на свет тройню, — на прилавке появились три экземпляра трактата Сексби «Умерщвление не есть убийство» — призыв к устранению Кромвеля. Спустя два дня вечером наша дверь сотряслась под тяжелыми ударами этих министерских досмотрщиков. Бедного Монка подняли с постели и, сунув ему в лицо фонарь, громогласно потребовали, чтобы он назвал свое имя. Он не забыл этот эпизод.

— Нет… Не досмотрщики, — ответил он. — Иностранцы.

— Иностранцы?

— Да. Французы. А может, и турки. Такие смуглолицые, хозяин. Очень похожи на пиратов, а одеты во все черное. У одного из них была золотая серьга. У другого — нож, — сдержанно добавил он.

— Они что-нибудь сказали?

— Ни слова.

— А что унесли с собой? Какие-то книги?

— Не знаю, хозяин. — Он отрицательно покачал головой. — По крайней мере, я не видел.

— Вот как. И правда, ничего, кажется, не пропало, так ведь? — Он вновь мотнул головой. Пока мы вроде бы не заметили никаких пропаж, хотя завтра надо будет все перепроверить по каталогу. — В какую сторону они ушли?

— К Саутворку. Я бросился за ними, но они оказались проворнее меня. — Он опустил глаза на прилавок. Его руки нервно подергивались на коленях.

— Понятно. Спасибо тебе, Монк, — сказал я. — Ты все сделал правильно.

Откинувшись на спинку стула, я закрыл глаза и попытался обдумать ситуацию. На мгновение я почти убедил себя, что этот погром не имеет ничего общего с тем, что происходило со мной в последние дни. А может, это были и сыщики. Может, новый министр нанял французов для выполнения грязной работы. Но что же они могли искать? Не задумал ли новый король изводить книготорговцев почище Кромвеля? Я решил, что завтра надо будет поспрашивать нашу братию в Малой Британии и Патеностер-роу. Может, еще кому-то нанесли подобные визиты.

Открыв глаза, я заметил, что Монк внимательно наблюдает за мной. Я постарался ободряюще улыбнуться.

— Да-да, ты действовал хорошо, — повторил я. — Просто отлично. Но, к сожалению, наша работа на сегодня еще не закончена.

— Да?

Я кивнул в сторону скособочившейся на петлях двери. Через проем было видно проезжую часть дороги. Каждые несколько минут к нам с любопытством заглядывали прохожие и тут же спешно ретировались.

— Завтра я позову к нам плотника и слесаря, — сказал я. — Но сегодня…

Заглянув под прилавок, я вытащил пистолет. Увидев его, Монк удивленно вытаращил глаза. Это было отвратительное на вид оружие, тяжелое и нескладное; я купил его по случаю много лет назад у одного слепого, одноногого ветерана Гражданской войны, которому пришлось просить милостыню около моего магазина. Я понятия не имел, работает ли эта кремневая хлопушка и тем более сколько пороха нужно в нее насыпать. Старик-ветеран пытался тогда научить меня, но я и не предполагал, что мне придется когда-нибудь задействовать эту штуковину, а купил ее, просто чтобы облегчить его нищенское положение.

— Сегодня ночью нам придется по очереди охранять магазин, — сказал я Монку. — Просто на случай того, если у кого-нибудь возникнет искушение попользоваться нашим товаром. — Я положил это грозное устройство на прилавок между нами. — Или на тот случай, если наши друзья пожелают вернуться.

От такой неприятной перспективы глаза Монка еще больше округлились, поэтому я попытался снова подбадривающе улыбнуться — но вышла только вымученная гримаса.

— Отправляйся спать, — мягко сказал я ему. — Я разбужу тебя в два часа.

Но в результате я сам просидел всю ночь. Задавшись целью починить переплеты нескольких книг, я, однако, через каждые десять минут вылезал из-за сшивального станка и, подкравшись к двери, выглядывал на улицу, чтобы убедиться в полнейшем спокойствии, напрягал слух, стараясь уловить звуки крадущихся или затихающих вдали шагов. Но там не было никого, за исключением ночного сторожа, старика-подагрика, который едва ли являлся надежной охраной. К тому же я заметил, что он полуслеп. Один его глаз был затянут пленкой, как у мертвой рыбы, а другой он строго вытаращил на меня и посоветовал отремонтировать дверь, дабы не подвергать излишнему искушению бедные грешные души. С тем он и поплелся дальше, помахивая своим фонарем.

Только когда восток озарился рассветными лучами, я покинул сшивальный станок и разбудил Монка. Еле дотащившись наверх до своей кровати, я наконец позволил себе подумать о тех трех одетых в черное фанатиках, которые убили в Париже лорда Марчмонта. Неужели это были те же люди? Вполне возможно… однако какой в этом смысл? Если убийцы были агентами Генри Монбоддо, как подозревала Алетия, и если Монбоддо теперь завладел рукописью, как я обнаружил, то что они могли искать на моих полках? Может, они состояли на службе у кого-то другого, может даже у самого кардинала Мазарини. Я забрался в кровать и попытался уснуть. Есть еще много вещей, сказал я себе, которые мне хотелось бы узнать.

Усталый, но растревоженный, я пролежал без сна на боку несколько часов, глядя в стену, прислушиваясь к шебуршанию точильщиков, грызущих ее изнутри. Внезапно этот привычный звук показался угрожающим и зловещим, словно бы насекомые пожирали балки и опоры той благопристойной жизни, которую я для себя построил. Казалось, моя «Редкая Книга» вот-вот рухнет и я полечу вверх тормашками в реку, которая бурлит шестью футами ниже, под Лондонским мостом.