Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Салимов удел

ModernLib.Net / Ужасы и мистика / Кинг Стивен / Салимов удел - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 3)
Автор: Кинг Стивен
Жанр: Ужасы и мистика

 

 


– Мы уже говорили про Флойда, мам. Ты же знаешь, тут ничего прочного нет.

– В газете писали, в этой книжке еще и какие-то страшные грязные тюремные сцены. Мальчики с мальчиками.

– Ох, мама, ради Бога. – Она угостилась сигаретой из пачки матери.

– Нечего божиться, – невозмутимо сказала миссис Нортон. Она отдала книгу и стряхнула длинный столбик пепла с сигареты в керамическую пепельницу, сделанную в форме рыбы. Пепельницу подарила ей одна из приятельниц по дамскому клубу. Эта штука всегда непонятным образом раздражала Сьюзан – было что-то непристойное в том, чтобы стряхивать пепел в рот окуню.

– Я уберу продукты, – сказала Сьюзан, поднимаясь.

Миссис Нортон спокойно произнесла:

– Я просто хотела сказать, что если вы с Флойдом Тиббитсом собираетесь пожениться...

– Ради Бога, с чеготы это взяла? Я что, когда-нибудь говорила об этом?

– Я полагала...

– Ты полагала неправильно, – горячо и не вполне правдиво объявила Сьюзан. Однако уже несколько недель она медленно, градус за градусом, остывала к Флойду.

– Я полагала, что, когда целых полтора года встречаешься с одним и тем же парнем, – тихо и неумолимо продолжала мать, – это означает, что дело зашло дальше стадии хождения под ручку.

– Мы с Флойдом больше, чем друзья, – бесстрастно согласилась Сьюзан. Ну, пусть сделает что-нибудь из этого.

Между ними повис невысказанный вслух диалог:

– Ты спала с Флойдом?

– Не твое дело.

– Что для тебя значит этот Бен Мирс?

– Не твое дело.

– Ты собираешься втрескаться в него и сделать какую-нибудь глупость?

– Не твое дело.

– Я люблю тебя, Сьюзан. Мы с папой оба тебя любим.

На это ответить было нечего. Нечего. Нечего ответить. Вот почему Нью-Йорк – или любой другой город – превратился в императив. В итоге вы всегда терпели крушение на баррикадах их невысказанной любви, будто ударяясь о стены обитой войлоком камеры. Подлинность этой любви делала невозможным дальнейший полный подтекста спор, создавая нечто, исчезавшее до того, как потерять смысл.

– Ладно, – негромко сказала миссис Нортон. Она воткнула сигарету карпу в губы, и та провалилась дальше, в брюхо.

– Я пошла наверх, – сказала Сьюзан.

– Конечно. Можно мне прочесть эту книгу после тебя?

– Если хочешь.

– Я хотела бы с ним познакомиться, – сказала Энн.

Сьюзан развела руками и пожала плечами.

– Сегодня вечером вернешься поздно?

– Не знаю.

– Что мне сказать Флойду Тиббитсу, если он позвонит?

Гнев вспыхнул снова.

– Что угодно. – Она помедлила. – Ты же все равно...

– Сьюзан!

Та, не оглядываясь, ушла наверх.

Миссис Нортон осталась на месте, незряче уставившись в окно, на город. Над головой послышались шаги Сьюзан, а потом деревянный стук вытаскиваемого мольберта.

Она встала и снова взялась гладить. Когда она сочла, что Сьюзан с головой погрузилась в работу, то пошла в кладовку к телефону и позвонила Мэйбл Уэртс. Во время разговора Энн невзначай упомянула, что Сьюзи говорит, будто в их окружении объявился известный автор, а Мэйбл фыркнула и сказала: а, это ты про того, который написал "Дочь Конвея"?, на что миссис Нортон ответила: да, а Мэйбл сказала: тоже мне литература, голый секс и ничего больше. Миссис Нортон спросила: он остановился в мотеле или же...

Ну, раз уж речь зашла об этом, так он остановился в центре, в "Комнатах Евы" – единственном городском пансионе. Миссис Нортон пронизало облегчение: Ева Миллер – порядочная женщина, вдова, и никакие шуры-муры не потерпит. Ее правила относительно женщин в пансионе были краткими и по делу. Если это ваша мать или сестра – ладно. Если же нет, можете посидеть на кухне. Правило не обсуждалось.

Пятнадцатью минутами позже, искусно завуалировав свою главную цель пустячной болтовней, миссис Нортон повесила трубку.

Сьюзан, думала она, возвращаясь к гладильной доске, ох, Сьюзан... я просто хочу твоего же блага. Как ты не понимаешь?

6

Они возвращались из Портленда по шоссе № 295, и было вовсе не поздно – самое начало двенадцатого. За пределами портлендских предместий скорость на автостраде ограничивали до пятидесяти пяти миль в час, а водителем Бен был хорошим. Фары ситроена резали темноту, как масло.

В кино оба провели время хорошо, но осторожничали, как бывает, когда люди нащупывают границы приемлемого друг для друга. Теперь Сьюзан вспомнился вопрос матери, и она сказала:

– Где ты остановился? Снял дом?

– Я заполучил уютное местечко на третьем этаже в "Комнатах Евы", на Рэйлроуд-стрит.

– Но это же ужасно! Там, наверху, должно быть, градусов под сто!

– Мне жара нравится, – сказал он. – В жару мне хорошо работается. Раздеваюсь до пояса, включаю приемник и выпиваю галлон пива. И выдаю по десять страниц свежего черновика в день. К тому же там есть интересные стариканы. А когда, наконец, выйдешь на крыльцо да на ветерок... рай Господень!

– До поры до времени, – с сомнением сказала Сьюзан.

– Я подумываю, не снять ли дом Марстена, – небрежно сообщил Бен. – Зашел так далеко, что даже расспросил об этом. Но его уже продали.

– Дом Марстена? – она улыбнулась. – Ты путаешь его с каким-то другим.

– Не-а. Дом, который стоит на первом холме к северо-западу от города. На Брукс-роуд.

– Его продали? Кто, скажи на милость...

– Вот и я удивился. Время от времени меня обвиняют в том, будто у меня винтиков не хватает, но даже я подумывал всего лишь снять его. Парень, который занимается продажей домов, ничего не говорит. Похоже, это глубокая мрачная тайна.

– Может, кто-нибудь, кто не в себе, хочет превратить его в дом для летнего отдыха, – сказала Сьюзан. – Кто бы это ни был, он сумасшедший. Одно дело обновить дом – я сама бы с радостью попробовала... но дом Марстена... об обновлении нет и речи. Он был развалиной уже тогда, когда я была девчонкой. Бен, зачем тебе там жить?

– А ты хоть раз была там внутри? – Нет, но на слабо заглядывала в окно. А ты?

– Да. Один раз.

– Страшно там, да?

Они замолчали, оба думали про дом Марстена. Именно это воспоминание было лишено пастельной ностальгии прочих. Скандал и насилие, связанные с домом, имели место до их рождения, но такое в маленьких городках помнят долго и церемонно передают свои ужасы из поколения в поколение.

История Хьюберта Марстена и его жены Берди больше всего напоминала городскую страшную тайну. Хьюби в двадцатые годы был президентом крупной новоанглийской грузовой транспортной компании – компании, которая, как поговаривали, свой самый прибыльный бизнес делала после полуночи, перевозя в Массачусетс канадское виски.

В 1928 году они с женой зажиточными людьми удалились на покой в Салимов Удел, но немалую часть своего состояния (никто, даже Мэйбл Уэртс, не знал точно, какую) потеряли во время биржевого краха двадцать девятого года.

Десять лет, прошедших с упадка рынка до подъема Гитлера, Марстен с женой прожили в доме отшельниками. Их можно было увидеть только в среду днем, когда они делали в городе покупки. Ларри Мак-Леод, работавший в те годы почтмейстером, рассказывал, что Марстен выписывает четыре ежедневных газеты, "Субботнюю вечернюю почту", "Нью-Йоркер" и дешевый журнал под названием "Удивительные истории", где публиковались сенсационные рассказы. Кроме того, раз в месяц Хьюби получал от транспортной компании, обосновавшейся в Фолл-Ривер, штат Массачусетс, чек. Ларри говорил, что может определить, чек это или нет, перегнув конверт и заглянув в окошко для адреса.

Именно Ларри нашел их летом 1930 года. За пять дней в почтовом ящике накопилось столько газет и журналов, что пихать дальше стало некуда. Все это Ларри пронес по дорожке, намереваясь засунуть между сеткой от комаров и входной дверью.

Стоял август, лето было в разгаре, начинались самые жаркие дни, и трава во дворе у Марстена перед парадным крыльцом – зеленая, буйная – доходила до середины икр. Деревянную решетку на западной стороне дома сплошь покрыла жимолость. Вокруг белых, как воск, благоухающих соцветий лениво жужжали жирные пчелы. В те дни дом, несмотря на высокую траву, все еще выглядел приятно, и все сходились на том, что до того, как повредиться головой, Хьюби выстроил самый красивый в Салимовом Уделе дом.

Пройдя до середины дорожки (согласно истории, которую по прошествии некоторого времени, затаив от ужаса дыхание, рассказывали каждой новой леди, вступившей в дамский клуб), Ларри унюхал что-то нехорошее – вроде бы протухшее мясо. Он постучал в парадную дверь, но ответа не получил. Он заглянул в нее, но в густом сумраке ничего не смог разобрать. Вместо того, чтобы зайти, он обошел дом с тыла. Там пахло еще хуже. Ларри попробовал заднюю дверь, обнаружил, что она незаперта и шагнул в кухню. В углу, раскинув ноги, босиком распростерлась Берди Марстен. Полголовы у нее снесло выстрелом в упор из тридцать шестого калибра.

("Мухи, – всегда говорила в этом месте Одри Херси спокойным авторитетным тоном. – Ларри сказал, кухня была полна ими. Они жужжали, садились на... ну понимаете, и опять взлетали. Мухи".)

Ларри Мак-Леод развернулся и отправился прямиком в город. Он сходил за Норрисом Верни, который тогда был констеблем, и за тремя или четырьмя зеваками из Универмага Кроссена – в те дни им все еще управлял отец Милта. Среди них был старший брат Одри, Джексон. Они вернулись в шевроле Норриса и почтовом фургончике Ларри.

Никто из горожан так и не побывал в доме – сенсация оказалась кратковременной. После того, как возбуждение улеглось, портлендская "Телеграм" напечатала о происшествии художественный очерк. Дом Хьюберта Марстена оказался заваленной отбросами, беспорядочно захламленной помойкой, кишащей воинственными крысами. Узкие проходы вились между желтеющими кипами газет и журналов и кучами плесневеющих, совершенно ненужных книжек, когда-то полученных в подарок. Предшественницей Лоретты Старчер из помойки были извлечены и отправлены в Публичную библиотеку Иерусалимова Удела полные собрания сочинений Диккенса, Скотта и Мэриэтта, которые и по сей день хранились там на стеллажах.

Джексон Херси взял "Субботнюю вечернюю почту", начал пролистывать и вдруг присмотрелся повнимательнее. К каждой странице липкой лентой был аккуратно приклеен доллар.

Как повезло Ларри, Норрис Верни обнаружил, направляясь в обход дома к черному ходу. К креслу оказалось прикручено ремнем орудие убийства – так, что ствол указывал прямехонько на входную дверь на уровне груди. Ружье было на взводе, а от курка по коридору к дверной ручке тянулась веревочка.

("Вдобавок ружье было заряжено, – говорила в этом месте Одри. – Стоило Ларри Мак-Леоду разок потянуть – и он отправился бы прямиком к райским вратам".)

Там были и другие ловушки, менее смертоносные. Над кухонной дверью приспособили сорокафунтовую связку газет. Одну из подступеней ведущей на второй этаж лестницы подпилили, что могло стоить кому-нибудь сломанной лодыжки. Быстро стало ясно, что Хьюби Марстен был мало сказать Тронутым – он был совершенным психом.

Самого Хьюби нашли наверху в спальне, которой оканчивался коридор. Хьюби свисал с потолочной балки.

(Сьюзан с подружками сладко мучили друг друга историями, по мелочам почерпнутыми у старших. У Эйми Роклифф на заднем дворе была игрушечная избушка, и они запирались в ней и сидели в темноте, пугали друг друга домом Марстена еще даже до того, как Гитлер вторгся в Польшу, и повторяли услышанное от старших, украшая его множеством неприятных подробностей, на какие только было способно их воображение. Даже сейчас, восемнадцать лет спустя, Сьюзан обнаружила, что само воспоминание о доме Марстена подействовало на нее как заклинание чародея, вызвав тягостно отчетливые образы: в игрушечном домике Эйми скорчились, держась за руки, маленькие девочки, а сама Эйми внушительно и зловеще говорит: "Лицо у него все распухло, а язык почернел и вывалился изо рта, и по нему ползали мухи. Моя мамочка рассказывала миссис Уэртс".)

– ...дом.

– Что? Прости, – она вернулась в настоящее, почти физически ощутив рывок. Бен съезжал с автострады на спуск, с которого начинался въезд в Салимов Удел.

– Я сказал, это старый дом с привидениями.

– Как сходишь туда, расскажешь.

Он невесело рассмеялся и резко включил дальний свет. Пустынный двухполосный асфальт убегал вперед, в аллею сосен и елей.

– Все началось с детских шуточек. Может, в этом никогда и не было ничего больше. Помню, происходило это в пятьдесят первом, и детишками тогда приходилось работать головой – ведь до нюханья авиационного клея из бумажных пакетов тогда еще не додумались. Я очень много играл с ребятами с Поворота – теперь почти все они, вероятно, разъехались отсюда... а что, юг Салимова Удела по-прежнему называют Поворотом?

– Да.

– Я шатался с Дэйви Барклэем, Чарльзом Джеймсом – только все ребята звали его Сынок, – Хэролдом Роберсоном, Флойдом Тиббитсом...

– С Флойдом? – ошарашенно спросила Сьюзан.

– Да, а ты его знаешь?

– Я с ним гуляла, – сказала она, испугалась, что голос прозвучал странно, и заторопилась: – Сынок Джеймс тоже еще тут. У него на Джойнтер-авеню бензоколонка. Хэролд Роберсон умер. Лейкемия.

– Все они были старше меня на год – два. У них был клуб. Элитный, знаешь ли. Обращаться только Кровавым Пиратам с тремя рекомендациями. – Бен хотел, чтобы это прозвучало легко, но в словах таилось бремя давней горечи. – Но я был настырным. От жизни я хотел только одного – стать Кровавым Пиратом... по крайней мере, в то лето. Они, наконец, ослабли и сказали, что меня могут принять, если я пройду посвящение, которое выдумал Дэйви. Мы все пойдем на холм к дому Марстена, и мне надо будет зайти внутрь и что-нибудь вынести оттуда. Какой-нибудь трофей.

Он хохотнул, но во рту у него пересохло.

– И что же произошло?

– Я забрался в дом через окно. Хотя прошло уже двенадцать лет, в доме все еще было полно хлама. Газеты, должно быть, забрали во время войны, но прочее осталось. В коридоре возле входной двери стоял стол, а на нем один из снежных шаров – знаешь, о чем я? Там внутри крошечный домик и, когда встряхнешь, идет снег. Я сунул шар в карман, но не ушел. Мне действительно хотелось доказать, какой я. Поэтому я пошел наверх – туда, где он повесился.

– О Господи, – сказала Сьюзан.

– Залезь в бардачок, достань мне сигарету, ладно? Я пытаюсь закончить, но без сигареты нельзя.

Она дала ему сигарету, и Бен чиркнул прикрепленной к приборному щитку зажигалкой.

– В доме воняло. Не поверишь, как воняло. Плесенью и гниющей мебелью... или коврами... и еще был какой-то прогорклый запах, как от испортившегося масла. И запах какой-то живности – крыс, сурков или еще чего-то – которая гнездилась в стенах, а может, устроилась на зимнюю спячку в погребе. Едкий сырой запах.

Я прокрался по лестнице – перепуганный насмерть малыш девяти лет. Вокруг поскрипывал и оседал дом, и слышно было, как по другую сторону штукатурки от меня разбегаются какие-то твари. Я все время думал, что за спиной слышу шаги. И боялся обернуться – вдруг я увидел бы Хьюби Марстена, тащившегося следом с совершенно черным лицом и петлей в руке.

Бен очень сильно сжал руль. Легкость из его тона исчезла. Яркостьвоспоминаний немного испугала Сьюзан. В слабом свете приборной доски лицо Бена прорезали вертикальные морщины, как у человека, путешествующего по ненавистной стране, которую не удается полностью забыть.

– Наверху лестницы я собрал всю храбрость и пробежал по коридору к комнате. Моя идея была такова: вбежать туда, схватить там что-нибудь еще и убираться к чертовой матери. Дверь в конце коридора оказалась закрыта. Я видел, как она все приближается и приближается, видел, что петли осели, а нижний край покоится на порожке. Мне видна была серебряная дверная ручка, немного потускневшая в том месте, где за нее брались рукой. Когда я потянул за нее, нижний край двери визгливо заскрежетал по дереву пола, как будто женщина закричала от боли. Думаю, будь я умнее, я сразу бы развернулся и убрался оттуда к черту. Но я был по уши накачан адреналином, Поэтому вцепился в дверь обеими руками и изо всех сил потянул. Дверь распахнулась. А за ней оказался Хьюби – он свисал с балки, свет из окна очерчивал силуэт его тела.

– Ох, Бен, не надо, – нервно сказала Сьюзан.

– Да нет, я правду говорю, – настаивал он. – Правду о том, что увидел девятилетний мальчик и что мужчина, вопреки всему, помнит двадцать четыре года спустя. Там висел Хьюби, и лицо у него было вовсе не черным. Оно было зеленым. Глаза заплыли опухолью. Руки синевато-бледные... отвратительные. А потом он открыл глаза.

Бен глубоко затянулся и выкинул сигарету за окошко, в темноту.

– Я завизжал так, что, наверное, и за две мили было слышно. А потом кинулся наутек. На середине лестницы я упал, слетел вниз, поднялся, выбежал через входную дверь и дунул прямиком по дороге. Ребята ждали меня примерно полумилей дальше. Тут-то я и заметил, что так и держу в руке стеклянный шар. Он до сих пор у меня.

– Ты же на самом деле не думаешь, что видел Хьюберта Марстена, а, Бен? – Далеко впереди Сьюзан увидела мигающий желтый огонь, который обозначил центр города, и обрадовалась.

После долгой паузы он сказал:

– Не знаю. – Он сказал это неохотно, с трудом, словно предпочел бы сказать "нет" и тем самым закрыть тему. – Вероятно, я так завелся, что все это мне померещилось. С другой стороны, в идее, будто дома поглощают выраженные в их стенах эмоции, будто они хранят что-то вроде... сухого экстракта – в этом есть своя правда. Возможно, подходящая личность... личность мальчика с развитым воображением, например... может сработать как катализатор, и этот сухой экстракт вызовет активное проявление... не знаю, чего. Я говорю не о привидениях как таковых. Я говорю о неком трехмерном психическом телевидении. Может быть, это даже нечто живое. Чудовище, если хочешь.

Она взяла у него одну сигарету и прикурила.

– Ну, все равно. Много недель спустя я все еще спал при включенном свете, а снилось мне, что я до конца жизни открываю и закрываю ту дверь. Стоит мне перенести стресс, и сон возвращается.

– Это ужасно.

– Нет, вовсе нет, – сказал Бен. – Ну, как бы там ни было, не слишком. – Он ткнул большим пальцем в безмолвно спящие дома Джойнтер-авеню, которые они проезжали. – Иногда я недоумеваю: почему самые доски этих домов не кричат от ужасных вещей, которые случаются во сне. – Он помолчал. – Если хочешь, поехали в центр, к Еве, немножко посидим на крыльце. Внутрь пригласить тебя я не могу, но у меня в морозилке парочка бутылок "кока-колы", а в комнате, если есть желание выпить перед сном, немного "Бакарди".

– Я была бы двумя руками "за".

Он свернул на Рэйлроуд-стрит, внезапно выключил фары и заехал на маленькую грязную стоянку, которой пользовались постояльцы меблированных комнат. Выкрашенное в белый цвет заднее крыльцо было обведено красной каймой. Выстроившиеся в ряд три плетеных стула глядели на Королевскую реку. Река казалась ослепительным сном: на дальнем берегу в деревьях запуталась поздняя летняя луна, на три четверти полная; она рисовала на воде серебряную дорожку. Поскольку город молчал, Сьюзан расслышала слабый шум пенящейся воды, которая стекала в шлюзы дамбы.

– Садись. Я сейчас.

Он вошел в дом, тихонько притворив дверь-ширму, а она уселась в одну из качалок. Несмотря на свою странность, Бен ей нравился. Сьюзан была не из тех, кто верит в любовь с первого взгляда, хотя она действительно не сомневалась, что часто возникает мгновенное вожделение (которое обычно более невинно именуется увлечением). И все-таки Бен не был человеком, который мог бы заурядно вдохновить на полночные писания в хранящемся под замком дневнике – он был слишком худощав для своего роста, немного бледноват. Его лицо было самоуглубленным и книжным, а глаза редко выдавали ход мысли. Все это венчала тяжелая копна черных волос, которая выглядела так, словно ее расчесывали не гребешком, а пальцами.

И эта история...

Ни "Дочь Конвея", ни "Воздушный танец" не намекали на такие болезненные повороты мысли. Первая книга была о дочери министра, которая убегает из дому, присоединяется к контркультуре и пускается в долгое путешествие по стране автостопом, по принципу "нынче здесь, завтра там". Вторая рассказывала историю Фрэнка Баззи, сбежавшего преступника, который в другом штате начинает новую жизнь – автослесарем – и о его окончательном исправлении. Обе книжки были светлыми, энергичными, и тень свисающего Хьюби Марстена, зеркально отраженная в глазах девятилетнего мальчика, похоже, не накрыла ни одну из них.

Сьюзан обнаружила, что, словно от одного лишь предположения, ее взгляд увело влево от реки, за крыльцо, где звезды загораживал последний на подступах к городу холм.

– Вот, – сказал Бен. – Надеюсь, это подойдет...

– Погляди на дом Марстена, – сказала Сьюзан.

Он поглядел. Там горел свет.

7

Все было выпито, миновала полночь, луна почти исчезла из вида. Они поговорили о чем-то легком, потом Сьюзан сказала, заполнив паузу:

– Ты мне нравишься, Бен. Очень.

– Ты мне тоже. И я удивлен... нет, я не то хотел сказать. Помнишь, как я глупо пошутил в парке? Уж слишком везет.

– Если захочешь меня повидать еще раз, я согласна.

– Да.

– Но не торопись. Помни, я просто девчонка из маленького городка.

Он улыбнулся.

– Очень похоже на Голливуд. Но на хороший Голливуд. Сейчас я должен тебя поцеловать, да?

– Да, – серьезно ответила она. – Думаю, в сценарии дальше именно это.

Бен сидел рядом с девушкой в кресле-качалке и, не прекращая медленного движения вперед-назад, перегнулся через подлокотник и прижался ртом к губам Сьюзан, не делая ни малейшей попытки ни всосать ее язык, ни прикоснуться к ней. Губы Бена оказались твердыми от нажатия ровных зубов, дыхание слабо пахло ромом и табаком. Сьюзан тоже принялась покачиваться, и движение превратило поцелуй в нечто новое. Он то ослабевал, то разгорался, то легкий, то крепкий.

Сьюзан подумала: "Он пробует, какова я на вкус". Мысль пробудила в ней скрытое отчетливое возбуждение, и она прервала поцелуй, не дожидаясь, пока он заведет ее дальше.

– У-у, – сказал Бен.

– Хочешь завтра вечером пообедать у меня дома? – спросила она. – Держу пари, мои будут в восторге от знакомства с тобой. – Момент был таким радостным и безмятежным, что Сьюзан могла кинуть матери этот кусок.

– Готовка домашняя?

– Домашней некуда.

– Буду очень рад. Я, с тех пор как приехал, живу обедами из полуфабрикатов.

– Тогда в шесть? Мы в Стиксвилле едим рано.

– Конечно. Отлично. И, кстати о доме, лучше я тебя провожу. Пошли.

На обратном пути они не разговаривали, пока Сьюзан не увидела огонек, подмаргивающий в ночи с вершины холма – тот, что мать всегда оставляла, если Сьюзан не было дома.

– Интересно, кто это там? – спросила она, глядя в сторону дома Марстена.

– Вероятно, новый хозяин, – уклончиво ответил Бен.

– Этот свет не похож на электрический, – задумчиво проговорила она. – Слишком желтый, слишком слабый. Может, керосиновая лампа?

– Наверное, у них еще не было случая подключить энергию.

– Может быть. Но любой, кто хоть немного способен заглянуть вперед, позвонил бы в Энергокомпанию до того, как въехать.

Он не ответил. Они уже были у подъездной дороги Нортонов.

– Бен, – неожиданно сказал девушка, – твоя новая книга – о доме Марстена?

Он рассмеялся и чмокнул ее в кончик носа.

– Уже поздно.

Она улыбнулась.

– Я не хотела выспрашивать.

– Ничего страшного. Но, может, в другой раз... днем.

– Договорились.

– Лучше беги-ка в дом, девчушка. Завтра в шесть?

Она взглянула на часы.

– Сегодня в шесть.

– Спокойной ночи, Сьюзан.

– Спокойной ночи.

Сьюзан вылезла из машины и легко побежала по дорожке к боковой двери, потом обернулась и, когда Бен стал отъезжать, помахала. Прежде, чем зайти в дом, она прибавила к списку для молочника сметану. Печеная картошка со сметаной придаст ужину легкий шик.

Еще минуту она медлила, глядя вверх, на дом Марстена, а потом зашла внутрь.

8

В маленькой, похожей на коробку комнатушке Бен разделся, не зажигая света, и голый заполз в постель. Сьюзан оказалась милой девочкой – первой милой девочкой, какую он встретил после гибели Миранды. Бен надеялся, что не пытается превратить ее в новую Миранду – это было бы мучительно для него и чудовищно несправедливо по отношению к ней.

Он улегся и позволил себе поплыть. Незадолго до того, как навалился сон, Бен приподнялся на локте и посмотрел в окно, на фоне которого квадратной тенью виднелась его пишущая машинка, а рядом с ней – тонкая стопка листков. Он специально попросил Еву Миллер сдать ему именно эту комнату после того, как посмотрел еще несколько, потому что ее окна выходили прямо на дом Марстена.

Там все еще горел свет.

В эту ночь, впервые с тех пор, как Бен приехал в Салимов Удел, ему приснился давний сон – с такой живостью он не возвращался с самой гибели Миранды в аварии.

Бег по коридору; ужасный визг отворяемой двери; висящая фигура, которая неожиданно открыла отвратительные заплывшие глаза; охваченный медленной паникой сновидения, будто увязнув в густой тине, Бен оборачивается к двери...

И обнаруживает, что та заперта.

Глава третья

Удел (I)

1

Разбудить город – дело нехитрое, заботы ждать не будут. Даже когда краешек солнца еще прячется за горизонтом, а земля окутана тьмой, жизнь уже начинается.

2

4:00 утра.

Мальчики Гриффена – Хэл, восемнадцати лет, и Джек, четырнадцати, вместе с двумя наемными рабочими начали доение. Отмытый добела и сияющий хлев являл собой чудо чистоты. С обеих сторон тянулись стойла, вдоль них шли дорожки без единого пятнышка, а между дорожками, по центру, шел под уклон цементный желоб-поилка. Хэл щелкнул выключателем в дальнем конце хлева, отвернул вентиль и пустил воду. Загудел, включаясь в бесперебойную работу, электронасос, который поднимал ее из артезианского колодца (ферма снабжалась из двух таких). Хэл был парнишкой угрюмым, не слишком сообразительным, а в этот день – особенно раздраженным. Вчера вечером они с отцом выясняли отношения. Хэл хотел бросить школу. Он ее ненавидел. Он ненавидел тамошнюю скуку, требование неподвижно высиживать по добрых пятьдесят минут, а еще – все предметы за исключением лесного дела и черчения. Английский доводил до исступления, история была глупостью, счетоводство – непонятным. А самым поганым было то, что и одно, и другое, и третье не имело никакого значения. Коровам плевать, говоришь ли ты "не-а" и путаешь ли времена; им наплевать, кто был главнокомандующим проклятой Потомакской армии во время проклятой Гражданской войны, а что до математики, так собственный папаша Хэла – чтоб ему пусто было – не мог даже под угрозой расстрела сложить пятьдесят и пятьдесят с половиной. Вот почему он держал бухгалтера. А поглядеть на этого парня! Выучился в колледже, а все одно пашет на такого болвана, как старик Хэла. Папаша много раз говорил: не в книжках секрет успешного ведения дел (а молочная ферма – бизнес не хуже любого другого), разбираться в людях– вот где собака зарыта. Папаша был мастак поразоряться насчет чудес образования и своих шести классов. Читал старик исключительно «Читательский дайджест», а ферма приносила 16 000 долларов в год. Понимать в людях. Уметь жать им руки и спрашивать, как их жены, называя тех по имени. Ну, в людях Хэл разбирался. Они делились на два сорта: такие, которыми можно помыкать, и такие, которыми нельзя. Первые соотносились с последними, как десять к одному.

К несчастью, папаша и был этим одним.

Хэл оглянулся через плечо на Джека, который медленно таскал вилами из разваленной копны сено в четыре первых стойла. Вот он, книжный червяк, папочкин любимчик! Дерьмо несчастное.

– Давай-давай! – крикнул он. – Давай сено!

Он открыл замки склада, вытащил первый из четырех электродоильников и по катил его по проходу, ожесточенно хмурясь над блестящей верхушкой из нержавейки. В бога-душу-мать школа!

Перед ним бесконечной гробницей простирались еще девять месяцев учебы.

3

4:30 утра.

Плоды вчерашней поздней дойки были обработаны и теперь держали путь обратно в Удел, на сей раз не в гальванизированных стальных флягах для молока, а в картонках с пестрой наклейкой "Слюфут-хиллские молочные продукты". Отец Чарльза Гриффена торговал собственным молоком, но это стало непрактичным. Конгломераты поглотили последних независимых фермеров.

Молочником от Слюфут-Хилл в западной части Удела работал Ирвин Пэринтон. Свой маршрут он начал с Брок-стрит (известной в округе как "Та стиральная доска, креста на ней нет"). Позже он проедет по центру города, а потом выберется оттуда по Брукс-роуд.

Вину в августе сравнялось шестьдесят один, и приближающийся уход на пенсию впервые показался реальным и возможным. Его жена, злобная старая стерва по имени Элси, умерла осенью семьдесят третьего года (единственным знаком внимания, какой она оказала мужу за двадцать семь лет их брака было то, что она умерла раньше него) и когда, наконец, пришло время уходить на покой, Вин собрался прихватить свою собаку, кокера-полукровку по кличке Док, и переехать поближе к Пемакид-Пойнт. Он планировал каждый день спать до девяти и больше ни разу не видеть восхода.

Он подъехал к дому Нортонов и положил в корзинку их заказ: апельсиновый сок, две кварты молока, дюжину яиц. Когда Вин выбирался из кабины, колено прострелила боль, но несильная. Все предвещало отличный день. К обычному списку миссис Нортон округлым палмеровским почерком Сьюзан было прибавлено: "Вин, пожалуйста, оставьте одну маленькую упаковку сметаны. Спасибо".

Пэринтон вернулся за сметаной, думая, что сегодня – один из тех дней, когда всем хочется чего-нибудь эдакого. Сметана! Он один раз попробовал ее, и его чуть не вырвало.

Небо на востоке начало светлеть, а в полях, отделявших Брок-стрит от города, королевскими бриллиантами засверкала тяжелая роса.

4

5:15 утра.

Вот уже двадцать минут, как Ева Миллер встала, натянув обтрепанный халат и расшлепанные розовые тапочки.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6