Пролог: Уштрасана[1]

Заняться йогой в середине жизни – всё равно что раздобыть вдруг досье о себе, досье с информацией, без которой вполне можно было бы и обойтись. Информация начала поступать очень скоро, стоило только начать занятия. Как-то пасмурным январским днем наша группа человек из двадцати медленно, осторожно опускалась в позу верблюда, словно пловцы, входящие в ледяную воду.

Мы стояли на ковриках на коленях, стопы направлены назад. Смысл позы был в том, чтобы потянуться назад двумя руками и ухватиться за пятки, потом подать таз вперед, а грудную клетку вытолкнуть вверх. Со стороны было похоже на сцены из порнофильма, но я честно старалась.

Итак, я выполнила позу один раз. Завела руки за спину. Вытолкнула бедра вперед, надеясь, что грудь при этом взлетит вверх. Поясница сжалась. Я медленно поднялась, и это было еще страшнее, чем сама поза.

Я села на минутку и стала смотреть, как другие тянутся, выталкивают бедра и поднимают грудь. У них явно ничего не сжималось, во всяком случае, это не отражалось на их лицах. Да, эти ребята знали, что делают. Я опустилась в позу ребенка и почувствовала, что руки пахнут луком. Перед тем как бежать на йогу, я нафаршировала курицу и поставила ее в духовку. Курица была моим пропуском, разрешением уйти из дома. Оставила еду для Брюса и нашей годовалой дочки Люси – всё равно что себя. Синекдоха – часть, представляющая целое, парус, символизирующий флот. Корона – символ короля. Курица – символ домохозяйки и молодой мамы.

Вообще-то, мне не обязательно было это делать. Брюс хорошо готовил, прошел славную холостяцкую школу: спагетти с соусом из банки и так далее. Но я всё равно старалась. Запекла в духовке курицу – значит, я хорошая жена. Эта курица символизировала всё: любовь, заботу, опеку – полный набор в форме толстобокой несушки из экологического супермаркета. Уштрасана. Хм…

Попробую еще раз. Я медленно опустилась в позу, одновременно потянувшись грудной клеткой к потолку.

– Отпустите себя, – проговорила наша инструктор, Фрэн. – Выдыхайте в напряженные участки. Пусть ум освободится от повседневных забот. – Нашел ли Брюс вкусный хлеб, который я оставила на кухне? Хлеб – чтобы загладить чувство вины. Пусть жуют, пока я тут прохлаждаюсь, воображая, что в Индии. Надо было купить им индийских лепешек, что ли.

Вдруг в груди что-то затрепетало, и я перепугалась. Мне почудилось, будто что-то внутри меня сейчас лопнет.

Аккуратно поднявшись, я обратилась к Фрэн:

– Ммм… Фрэн? В этой позе у меня в груди возникает такое… странное ощущение, как будто струна вот-вот лопнет.

Фрэн тем временем поправляла кого-то в другом конце зала. Исправляя позу, она была похожа на добросовестную швею: на дюйм распустить здесь, тут разгладить шовчик, и всё будет как надо. Не хватало лишь булавок в зубах да сантиметра на шее. Не отвлекаясь и не глядя в мою сторону, она ответила:

– О, это страхи. Попробуй еще раз.

Страхи. А я и не знала, что они у меня есть.

1. Триконасана[2]

Румяная, пухлая, покрытая пушком, наша малышка была как аппетитный персик. Только тяжелее, намного. Хотя я держала ее на диете из одного грудного молока, она тяжелела и тяжелела. Толстела от здоровой жизни.

У истории о том, как я кормила свою дочь, тупиковый конец. Малышка процветала, плавая в нескончаемых молочных реках нектара, предназначенного специально для нее. Когда ей исполнилось десять месяцев, мне стало казаться, что мы с ней весим одинаково. Я взваливала ее на колено, и она смотрела на меня с таким восторгом, а потом, несколько раз в день, присасывалась. Я же смотрела на нее с не меньшим восторгом, поражаясь тому, как легко способна удовлетворить другое существо. Она сосала грудь целеустремленно и счастливо.

Но была одна проблема. Держа ее на руках во время этих марафонов по вскармливанию, я ясно ощущала, что она сдавливает что-то очень важное внутри меня. Может, селезенку, а может, что-то еще. Я пыталась ложиться на бок, но малышка требовала так много молока, и кормления длились так долго, что это было невозможно. От молока она становилась такой… ээ… здоровенькой, что мне было всё труднее производить это молоко. (Тут и загвоздка.)

Теперь вспомните на минутку конец 1990-х. Кормление грудью, по крайней мере у нас в Сиэтле, тогда представляло собой странное сочетание хобби для энтузиастов и морального императива. Стоило отъехать на тридцать миль к северу, в пригороды, где жили двоюродные сестры мужа, и вы сплошь и рядом видели мамаш, затыкающих ротики своим младенцам бутылочками с искусственной смесью. Но в Сиэтле кормление из бутылочки позволялось лишь тем матерям, кто работал полный день, точнее, няням их детей, и даже в этом случае бутылочки были наполнены грудным молоком, сцеженным через молокоотсос. Отлучение от груди раньше года просто не практиковалось. И кто установил эти правила? Мы же сами. Мы были мамами, начитавшимися умных книжек. Мы каждую ерунду смотрели в «Википедии». Мы знали, например, такие факты: Американская ассоциация педиатров рекомендует оптимально год грудного кормления для правильного развития иммунитета и мозга ребенка. Для таких мам, как мы, «оптимально» означало «обязательно», а «год» – «несколько лет». Сиэтл конца 1990-х был городом, где мальцы подбегали к мамам на площадке подзаправки и, кинув в ответ «Спасибо, детка», неслись дальше играть в футбол.

Но Люси еще не исполнилось и десяти месяцев; соответственно, мне нельзя было отлучать ее от груди как минимум до года. Если моя проблема кажется вам дурацкой и недостаточно серьезной, чтобы переживать из-за нее, это говорит лишь об одном: вы никогда не были молодой мамой и не жили в либеральном анклаве в конце прошлого века. Пока я раздумывала над тем, отлучать ее или нет (а Брюс, мой муж, притворялся, что мои терзания ему интересны), случилось неизбежное. Я сорвала спину. Теперь середина спины у меня постоянно стреляла, как у согбенного старикашки. Я не могла сидеть прямо на стуле, лежать на диване, поднимать пакеты с продуктами. И тогда я прекратила кормить грудью.

Теперь, после десятилетнего стажа практики йоги, меня так и тянет выдать по этому поводу что-то мудрое, например: я была готова бросить кормление, и мое тело приняло решение за меня. Но тогда я еще не верила в подобную чушь. Вместо этого я погрузилась в мутное болото из угрызений совести, к которым, однако, подмешивалось чувство облегчения. На людях я утверждала, что меня несправедливо лишили полноправного, Богом данного, узаконенного года грудного вскармливания. Перед мужем извинилась в своем недостойном поведении. В присутствии подруг сокрушалась: «О нет! Представьте, не могу кормить малышку!» Но внутри меня всё тайно ликовало. Ведь моя селезенка снова принадлежала мне.

Мы жили в Финни-Ридж, районе на севере Сиэтла, населенном образованными белыми людьми с либеральными взглядами и добрыми намерениями. Впрочем, то же можно сказать о любом другом районе на севере Сиэтла. В Финни-Ридж нет вывесок «Злая собака». У нас такие: «Пожалуйста, будьте бдительны, в доме собака».

Когда я начала жаловаться на боли в спине (а делала я это часто и с чувством), у моих соседей был один ответ: займись йогой. Мой врач сказал, что есть позы, которые помогут укрепить спину. Кассирша в супермаркете посоветовала купить хороший видеокурс по йоге в соседнем эзотерическом магазине. Даже бомж, торгующий газетами для бомжей у входа в супермаркет, высказался: «Не забудьте купить коврик! Без коврика йогой заниматься сложно».

У меня уже было определенное сложившееся представление о йоге. Я думала, что йогой занимаются богатенькие сорокалетние домохозяйки, которым некуда время девать, или худющие фанатичные двадцатидвухлетние вегетарианки – бывшие гимнастки. Меня очень смущал тот факт, что белые люди стремятся изменить себя, практикуя обычаи темнокожих людей, – подозрительная тенденция, на мой взгляд.

Несмотря на эти довольно безосновательные, но прочно укоренившиеся убеждения (моя специальность), я годами подозревала, что мне, возможно, придется заняться йогой. Я была нервной. Вечно сомневалась, теребила волосы. Я была из тех, кто практически сгорает от нервной энергии. У меня постоянно тряслись руки, так что весь мир был осведомлен о моей тревожности. Буквально пару недель назад я сидела в кофейне, кормила Люси кусочками крекера и пыталась одновременно пить кофе, держа чашку дрожащей рукой. Тут ко мне подошел какой-то мужчина и представился «энергетическим целителем». Не успела я придумать, как бы его отшить, как он взял мою трясущуюся руку и мрачно проговорил:

– Вам не помешало бы со мной поработать.

– О! – ответила я, нервно улыбаясь. – Простите! Эта трясучка у меня с детства, а в последнее время из-за малышки я еще плохо сплю. И кажется, переборщила с кофе, – неубедительно заключила я.

– Вы много курятины едите? – спросил он. – Может вызвать отток энергии.

Я встала, пролив кофе, и мигом загрузила Люси в коляску.

– До свидания! – бодро помахала я и вышла из кофейни, теряя остатки энергии буквально на ходу.

Йога казалась самым подходящим для меня средством: лекарством, что помогло бы успокоиться. Но, с другой стороны, и самым неподходящим: ведь тогда все бы увидели, какой развалиной я стала, заметили бы мою дрожь, беспокойство и тревогу. Застыть в неподвижности, удерживать позу – это меня пугало. Что скрывается под моим фасадом нервной болтовни?

Но теперь всё изменилось. У меня родился ребенок. И я должна была носить ее. Я готова была пойти на что угодно, лишь бы ко мне вернулась способность носить ее на руках. Но занятие йогой… это было слишком. Как и многие, я боялась очутиться в зале, где все делают позы хорошо. Тогда я еще не знала, что в йоге крайне редко бывает так, что все без исключения в зале делают позы идеально. А если вдруг случится попасть в такой класс, скорее всего, окажется, что там одни придурки.

Я решила, что лучше всего купить видеокурс: возможно, так удастся получить все преимущества, не подвергаясь малоприятному унижению. И вот одним теплым осенним вечером я собралась наконец в эзотерический магазинчик. Усадила сильно сопротивляющегося ребенка в коляску. Это вызвало очередной приступ материнской вины: коляски недавно вошли в список запрещенных субстанций у молодых мам Сиэтла. Видите ли, когда малыш находится так далеко от матери, он не чувствует с ней связь: гораздо лучше для него висеть в уютном рюкзачке на спине или – никуда от этого не денешься, – опять же, на материнской груди. Детей у нас в Сиэтле принято было носить в слингах или «Снагли» (устройство, в нашем доме известное как «Вконец-Обнагли»), Была еще теория о том, что ребенок должен видеть мир с той же высоты, что и мать. Сейчас, когда я это печатаю, бредовость идеи бросается в глаза, но когда я впервые ее услышала, она почему-то не вызвала возражений. Короче, нежелание отказаться от коляски в наших краях стремительно становилось еще одним способом сообщить всему миру: первое – что вам на своего ребенка плевать; второе – что вы деревенщина, неосведомленная о последних тенденциях детского воспитания. И всё бы хорошо для тех, чьи детишки были легкими, словно сделанными из пробковой древесины, но мы с моей приятно упитанной мадемуазелью оставались ярыми приверженцами колясок. И вот осенним вечером мы покатили в магазин. Малышка в коляске снисходительно терпела свою равнодушную деревенщину-мать.

Я много раз проходила мимо эзотерического магазина, но никогда не заглядывала внутрь. Я втащила коляску в зал, и в нос тут же ударил резкий, как в церкви, запах благовоний. Всё в магазине было пыльным и каким-то перекошенным. Журнальные стойки стояли накренившись, книги были навалены кое-как, а плакаты с чакрами, волшебными грибами и звездными картами развешаны под разными углами, но ни один не висел ровно.

Я нашла покосившуюся стойку с видеокурсами по йоге. Некоторые из изображенных на обложках людей были оранжевыми. У других на голове были навороченные тюрбаны. Кто-то выглядывал из-за надписей, сделанных, типа, средневековым шрифтом с завитушками. Я выбрала кассету «Йога для начинающих», которая выглядела не экстремально. Женщина на обложке не была оранжевой и не носила головных уборов. Шрифт надписи не напоминал творчество психопатов из дурки.

Затем я выбрала коврик, расплатилась, и мы с малышкой поспешили убраться восвояси.

В тот вечер Брюс дал Люси бутылочку (переход на искусственное кормление прошел без эксцессов, слава богу), а я тем временем отправилась в комнату с телевизором, которую, как и все остальные в Финни-Ридж, мы, естественно, отказывались так называть. Я поставила кассету. Светловолосая женщина смотрела в камеру из своего безмятежного мирка, в котором цвели горшечные орхидеи. Она быстро объяснила, что не надо перетруждать себя и следует двигаться в своем темпе, после чего занятие йогой началось. Женщина сидела с закрытыми глазами. Я сидела напротив и смотрела на нее. Видимо, то была разминка. Это приятное времяпровождение продолжалось недолго – увы, вскоре настал черед асан. И тут-то я и услышала то, что мне не понравилось.

– Прыжком расставьте ноги на ширину около метра, – проговорила светловолосая. Я выполнила приказ. – Теперь заверните левую стопу на сорок пять градусов, а правую на девяносто. – Сделано. Да вы только взгляните на меня! – Потянитесь правой рукой к правой ноге и плавно опустите ладонь на лодыжку, щиколотку или стопу, как удобно. – Я слегка покачнулась, но сделала. – Медленно разверните корпус к потолку и вытяните левую руку вверх! – И… бах! Тут я с грохотом плюхнулась на пятую точку и вытаращилась на инструкторшу, чье выражение лица, как ни странно, не изменилось. Она была как озеро в безветренный день. Спокойным голосом – таким разговаривают со старичками, убеждая их пройти пару шагов по больничному коридору до туалета, – она произнесла: – Три-ко-на-са-на. – Говорила она не спеша, ей явно нравилось звучание… наверное, санскрита? – Поза треугольника, – пояснила она.

Тут я перемотала кассету и попробовала еще раз. Правую стопу на девяносто градусов, левую под углом. Вытянуть правую руку. Опустить правую ладонь на лодыжку. Тут я заволновалась. Как я подниму руку? Как развернусь к потолку? О черт, ну ладно, сейчас или никогда. Выбросив левую руку в воздух, я развернула туловище, ну может, на миллиметр. Тело заныло.

Я поймала свое отражение в темном окне – горбун из Нотр-Дама. Снова перемотав кассету, прослушала все инструкции и снова приняла эту странную позу… Какие-то части моего тела натыкались друг на друга, а ведь раньше они не встречались никогда. Что-то где-то болело. У меня возникло подозрение, что болеть не должно.

Теперь, вспоминая тот день, я понимаю, что тогда усвоила самый важный в йоге урок: найди хорошего учителя. Или хотя бы живого учителя. Моя спина болеть не перестала, и хотя обезболивающие мощно действовали, я, к сожалению, не могла принимать их постоянно. Я работала книжным обозревателем. (Если когда-нибудь решите зарабатывать на жизнь таким способом, подумайте получше.) А когда принимала обезболивающие, романы, которые я рецензировала, вдруг становились намного интереснее. Поскольку критическая оценка была моим единственным талантом, пришлось слезть с колес, хоть и неохотно.

В моей голове прочно засела идея, что йога каким-то образом изменит меня к лучшему. Я стану лучше, чем была, и лучше других. Более моральной, что ли. Мне нравилось говорить о себе так: «Я занимаюсь йогой». Язык пока не поворачивался назвать себя «йогом» или «йогиней». Но я уже представляла, как стану стройной, а может, даже худой, а кожа приобретет таинственное сияние. Спина болеть перестанет. Да, явно настало время мне сходить на настоящее занятие йогой. И вот через неделю, дождливым октябрьским днем, я оставила малышку с мамой и поехала на другой конец города, в йога-клуб, куда ходила моя подруга Катрина. Вообще-то, она была немного тронутая, но зато у нее была потрясающая задница, поэтому я и подумала: какого черта!

За входной дверью меня ждала студия, вестибюль которой был декорирован в стиле «не бойтесь, мы не секта». Стены выкрашены в белый и завешаны красивыми бамбуковыми панелями; пол из золотистого дерева ничем не покрыт и вылизан до блеска; аккуратные шкафчики поджидали наши туфли. Все было белым, чистым, словно этот клуб был создан для хирургических операций – или шведов. Единственным пятнышком цвета были тибетские флажки, натянутые над дверью. Отринув свой давний принцип никогда не входить в помещения, украшенные тибетскими флажками, я сняла туфли, заплатила десять долларов бледной девушке за стойкой и вошла в зал, где уже сидели восемь – десять молодых женщин на ковриках. Хотя это было занятие для начинающих, все они выглядели уже подтянутыми, и вид у них был довольно строгий. Блестящие волосы затянуты в аккуратные хвостики. Очень йогические хвостики. Они сидели со скрещенными ногами и прямыми спинами, устремив взгляд в пространство, и выглядели так, будто в любой момент готовы предаться, ну скажем, рисованию пейзажей.

Я виновато улыбнулась. Худшая из моих привычек, от которой надеюсь избавиться годам к восьмидесяти. О да, когда мне будет лет сто, может, наконец научусь входить в комнату с таким видом, будто мне все равно. Я расстелила коврик и села на него. Меня охватила глубокая печаль, которая всегда сопровождает все мои начинания в области физической активности. Спорт мне никогда не давался, чувствую себя зрителем даже на поле в разгаре матча.

Бамбуковые ширмы просеивали свет из вестибюля, отбрасывая сетчатую тень. Чувство собственной никчемности усилилось. Я взглянула на своих безмятежных соседок и подумала: верят ли они, что просветление настигнет их здесь, в пронизанной сквозняками йога-студии в торговом центре? Глядя на этих белокожих женщин, тибетские флажки над входом и маленький алтарь в углу, я вдруг почувствовала, как все мои предубеждения по поводу йоги разом подтверждаются. Передо мной были белые женщины, озабоченные лишь удовлетворением собственных прихотей. Ни одного индуса в этом зале не было, будьте покойны.

Вошла женщина двадцати с чем-то лет и расстелила коврик напротив нас. Ее густые светлые волосы были явно подстрижены в дорогом салоне. Брови искусно выщипаны. Костюм для йоги был черным и обтягивающим. Она выглядела так, будто еще пять минут назад была инструктором по степ-аэробике. Я не удивилась бы, узнав, что зовут ее Дженнифер.

– Меня зовут Атоса, – проговорила она.

Да ладно, сестричка, как же!

– Сядьте в удобную позу, – продолжала Атоса. – Сложите пальцы в гьян-мудру. Мудры – это йога для рук. – Она сделала колечко, сложив кончики больших и указательных пальцев на обеих руках, и я скопировала ее действия. Я чувствовала себя глупо, но и прекрасно. Мои пальцы теперь выглядели очень йогическими.

– Начнем класс с долгой мантры «Ом», – пропела Атоса. – Сделайте вдох и пойте на выдохе. – Я исподтишка оглядела своих соседок. Они выглядели спокойными, расслабленными, как в рекламе пены для ванны. Я сделала вдох и пропела «Ом», прерывисто и хрипло. Зато «Ом» Атосы прогремел на весь зал, раскатившись прекрасными волнами. – Мантра «Ом» начинается с нижних центров, поднимается к сердцу и выходит из макушки головы. По пути она проходит через все чакры. – Атоса перечислила их все, указав, где они находятся и какого цвета. Занятия йогой, как я узнавала, подразумевали много говорильни.

Далее мы выполнили последовательность из жутко неудобных поз (впоследствии я узнала, что то было солнечное приветствие А). Мы тянулись к небу, касались пальцев ног и делали выпад одной ногой. Потом – собаку мордой вниз: обе ладони на полу и обе стопы тоже, а таз торчит в потолок. Снова выпад, еще раз дотронуться до пальцев ног – и, как в самом начале, потянуться к небу. Я раскраснелась, дыхание сбилось, появилась дрожь. Во время следующего глубокого выпада Атоса с тревогой взглянула на меня. В ее взгляде читалось искреннее беспокойство, только вот волновалась она не о моем самочувствии, а о том, как бы какая-то неумеха не рухнула в обморок у нее на занятии.

– Вам нужны кирпичи, – отчеканила она и принесла мне с полочки пару пробковых кирпичей, заставив поставить на них руки.

С тех пор она не спускала с меня орлиного взгляда.

– Сегодня поработаем над триконасаной, – заявила она. О, триконасана. Мой кошмар.

– Разверните коврики перпендикулярно моему. Прыжком расставьте ноги примерно на метр, – приказала она, и скачки начались.

Мы делали триконасану снова и снова: у стены, в центре зала, с партнером, который тащил за вытянутую руку. И каждый раз меня скрючивало, как паралитика. Меня трясло, я обливалась потом и стискивала зубы. Все мои ожидания подтвердились: йога, как увеличительное стекло, умножила мои ограничения во сто крат.

Поза треугольника повергала меня в особое недоумение, ведь, по сути, это была очень простая поза. Стоишь с широко расставленными ногами, опустив руку на лодыжку. Просто, как пирожок. Только вот не так уж просто. (Вообще-то, даже с пирожком не так уж просто, если делать тесто самому.) Оказалось, каждое движение в триконасане таит подвох.

Атоса принялась отчитывать нас. Точнее, меня.

– Вам нужно раскрыться. Смысл триконасаны в том, чтобы создать больше пространства. – Я попыталась раскрыться. Создать пространство. Но снова скрючилась.

В конце занятия мы легли на спину в шавасану – позу трупа, – свободно раскинув руки. Но даже это у меня не получилось. И хотя мои глаза были закрыты, я чувствовала, что Атоса смотрит на меня и видит, как напряжены мои плечи, стиснуты челюсти и нахмурен лоб.

Наконец мы сели. Атоса затянула завершающую мантру «Ом» и сказала, что, если у кого-то есть вопросы, можно подойти к ней после занятия. Я поймала ее на слове, дурочка.

– Да? – вздернула она идеально выщипанную бровку.

– Ммм… вы не объясните мне позу треугольника?

– Вы имеете в виду триконасану?

– Да. Триконасану.

– Вам нужно учиться создавать пространство в грудной клетке. Смотрите. – Она изящно шагнула широко, поставив стопы под углом, и легко развернула корпус, устремив взгляд вверх, точно над звукоизолирующим потолком ей открылась бесконечность. Затем прыжком соединила ноги. – Видите? – бодро проговорила она.

Я вспомнила, как Джули Петерсон в первом классе хвалилась нам, что умеет делать колесо.

Я попробовала повторить.

– Нет, – отрезала Атоса. – Вам нужно больше раскрытия. Вы слишком сгорбились.

Я виновато улыбнулась, ответила: «Буду стараться» – и ушла.

Я решила, что никогда больше не хочу видеть Атосу. Будь в нашем мире хоть капля справедливости, ее давно бы депортировали, желательно на остров, населенный полностью раскрытыми людьми, умеющими создавать пространство в грудной клетке.

Но несмотря ни на что, желание заняться йогой почему-то меня не покидало. И на следующей неделе я заметила небольшую йога-студию совсем рядом с домом. Выглядела она очень непритязательно: логотип с рисунком йога – или Будды? – небрежными мазками кисти. Мне не очень-то хотелось заниматься йогой в студии, похожей на дешевый китайский ресторан, но от моего дома до нее было всего пять минут, а в расписании значился класс для новичков в семь вечера, то есть как раз в то время суток, когда я обычно просыпаюсь, начинаю оглядываться и замечать, что вокруг что-то происходит. И я решила попробовать.

Когда я добралась до студии, уже стемнело, и из вестибюля на улицу лился жизнерадостный золотистый свет.

Я подошла к стойке, за которой хозяйничал серьезный парень с пучком на голове. Мое сердце упало. После Атосы мне было не вынести общения с еще одним безупречным ледяным красавчиком. Я назвала свое имя и вручила ему десять баксов.

– Добро пожаловать, – зловеще проговорил он, точь-в-точь Дракула в спортивной майке.

Я вошла в зал. И там оказались не одни только девушки! Нет, представьте, там были самые разные люди. Несколько молодых людей в спортивной форме, две пожилых женщины в обтягивающих костюмах из фиолетовой лайкры и группа слегка целлюлитных девиц примерно моего возраста, явно молодых мамочек, у которых молоко чуть не просачивалось сквозь майки. А еще был старикан в джинсах и кожаном ремне. Кожаном ремне! Даже я не опозорилась до такой степени. На секунду я даже почувствовала свое превосходство, но потом меня застигли врасплох: все ученики повернулись ко мне, улыбнулись и поздоровались. За весь свой опыт занятий йогой – то есть одно занятие – я никогда не встречала ничего подобного!

Вошел парень с пучком. Он молча сел, и я приготовилась к очередным псевдоэзотерическим священнодействам. Но вместо этого он оглядел зал и улыбнулся. Он словно зажегся изнутри, как будто на спине у него была кнопка ВКЛ, и ее только что нажали. Перед тем как заговорить, он рассмеялся.

– Привет. Меня зовут Джонатан, – сказал он. – Быть новичком трудно. Но вам повезло. Ведь у вас есть возможность построить что-то прекрасное с фундамента, не имея за спиной ни старых ошибок, ни плохих привычек.

Теперь я уже знаю, что это обычная для йоги болтовня, но Джонатан действительно верил в то, что говорил, и это меня зацепило. Закончив свою речь, он снова рассмеялся, словно говоря: да вы вообще можете поверить, какими безумными делами мы тут с вами занимаемся? Я оглянулась. Все улыбались.

Потом мы сели и подышали немного. После чего Джонатан вскочил и заявил:

– Сегодня работаем над позой треугольника!

Я приготовилась, что мной сейчас начнут понукать: прыжком расставить ноги широко, раскрыться, что бы это ни значило, – и вот я снова горбун из Нотр-Дама, а инструктор неодобрительно косится на меня. Ну да ладно. Однако Джонатан хоть и велел нам расставить ноги, но без прыжка. Мы просто спокойно шагнули на метр, и всё. И когда наши стопы оказались на ширине метра, Джонатан сказал:

– Мы поработаем над разворотом таза. В этом вся поза треугольника. В расположении бедер.

Он сделал треугольник к правой ноге. А потом подал левое бедро влево и восторженно проговорил:

– Видите? Видите, как это простое действие – отвести левое бедро назад – помогает создать складочку между правым бедром и пахом? Эта складочка – то, что нам надо, основа позы треугольника.

Мы все подали левое бедро влево. И, как один, взглянули на правое бедро. И что вы думаете? Вот она, складочка! Мы просияли.

– Посмотрите на эти складки. Это и есть треугольник, – сказал Джонатан. Кажется, он был искренне счастлив за нас. – Вы его делаете! Но можно сделать больше. Можно потянуться правой рукой к правой ноге, опустить руку, повернуть корпус и поднять левую руку к потолку. Но это лишь добавления. А вы уже делаете позу треугольника.

Я снова и снова принялась отводить левое бедро, глядя, как в правом паху появляется складочка. Больше тридцати лет я жила в этом теле и не знала, что оно способно принимать такие формы.

Спустя некоторое время мы попробовали вытягивать правую руку. Это было чудесно – рука как будто вырастала из паховой складочки. Потом мы опустили ладонь вниз.

– Опускайте ее, куда угодно, – подсказал Джонатан. – Куда больше нравится.

Моя приземлилась на колено. Мы плавно развернули корпус. И вытянули левую руку как можно лучше. Моя не выпрямилась до конца, она лишь устремилась к потолку. Но направление было задано.

Джонатан ходил по залу и наблюдал за нами. Рядом со мной он остановился и сказал:

– Попробуйте прижать к полу мизинец левой ноги. – Я сделала, и вдруг почувствовала позу лучше. Я смогла понять, или хотя бы приблизилась к пониманию того, что делаю, а ощущение борьбы с собственным телом исчезло. Меня поразили произошедшие изменения. Представьте, если бы кто-то показал вам, как починить коленчатый вал, слегка подвинув боковое зеркальце? То же ощущение.

В этом классе мне говорили, что делать, и я тут же чувствовала результат. Совсем не похоже на материнство, где правила менялись каждый день, а планка была установлена выше Луны.

Разумеется, всё это не слишком отличалось от того, что происходит на любом занятии по фитнесу – взять хотя бы степ-аэробику, где тренеры с удовольствием приказывают вам, что делать, крича в свои микрофоны. Но я интуитивно понимала, точнее догадывалась, или, если быть совсем честной, искренне надеялась, что йога приведет к другому результату. Я буду делать, что мне говорят, и стану лучше. Йога избавит меня от тревожности, научив правильно дышать и расслабляться. Но она также избавит меня от тревожности, потому что я стану более возвышенным, совершенным человеком на другой ступени эволюции – человеком, которому не нужно будет каждую минуту бояться что-то сделать неправильно.

Джонатан продолжал:

– Представьте, что вас сжали между двух стеклянных стеночек. Не намертво, конечно.

Я попыталась представить себе это. Выглядело по-дурацки.

– Эта плоскость, пространство между двумя воображаемыми стеклянными стенами, называется корональной плоскостью, – объяснил Джонатан. – При выполнении позы пусть ваше тело остается в этой плоскости. Не наклоняйтесь вперед и не выпячивайте зад. Держитесь корональной плоскости.

Эти инструкции показались мне самыми бессмысленными из всех, которые я слышала. Вообще, сама поза треугольника была довольно бессмысленной. Ну зачем воображать себя треугольником? Тут же вспомнилась песенка группы «They Might Be Giants» о треугольном человеке, который ходил и давал всем по башке. Может, на самом деле эта песня была про йогу?

Все эти мысли крутились в моей голове, пока я пыталась загнать себя в треугольную форму. Тем временем Джонатан давал объяснения с такой уверенностью, будто корональная плоскость и необходимость поместить себя в ее пределы были самым важным в нашей жизни. Может, он был и прав. В любом случае, не могла же я повернуть назад сейчас. Поэтому я стояла и держала позу. Этот маленький акт подчинения повлек за собой глубокий и непредсказуемый результат, которому предстояло изменить всю мою жизнь в последующие несколько лет. Йога с ее странной, непознаваемой и даже чудной логикой вошла в мою жизнь. Хорошо это или плохо – но она вошла в мою жизнь. Будь что будет, думала я, вытягивая руку к небу, углубляя паховую складочку и пытаясь уместиться между двух стеклянных стенок.

В конце занятия мы лежали в шавасане. Я чувствовала себя усталой и довольной. Я лежала неподвижно, словно на лугу, и мне даже казалось, что над головой раскачиваются деревца. Потом Джонатан тихо заговорил: