Уже знакомая читателю старая женщина по имени Эмма Ивановна Франк сидела в пенной ванне и пела романс "Ах, эти черные глаза". Автору неизвестно, чьи конкретно черные глаза в данном случае имелись в виду, но зато известно, что настроение у Эммы Ивановны Франк было препаршивое. Она допела романс и стала размышлять о том, что нужно сделать, чтобы захлебнуться в ванне. Действия, которые следовало предпринять, показались ей невыполнимыми - и она начала уже подумывать, какой бы еще романс запеть, но раздался звонок в коридоре и с романсом пришлось повременить. Эмма Ивановна Франк дотянулась специальной палкой до двери ванной, толкнула дверь и спросила громко:
      - Кто там?
      - Это я. - И голос, что самое интересное, был мужской.
      "Мужчина", - не ошиблась Эмма Ивановна Франк.
      - А кто это "Вы"?
      - Дмитриев я, Дмитрий Дмитриевич.
      - А, Дмитриев! - радостно воскликнула Эмма Ивановна Франк и, помолчав немного, радостно воскликнула снова: - Кто Вы и откуда, Дмитрий Дмитриевич?
      - Я Вам снился! - надсаживался у дверей незваный-гость-хуже-татарина.
      - Ах, снились!..
      Эмма Ивановна Франк вылезла из ванной - вся в пене, как Афродита, и не смогла вспомнить сна о Дмитриеве Дмитрии Дмитриевиче. Но завернулась в мохнатую простыню и пошла в коридор.
      - Я открою сейчас, только я голая, потому что сию секунду из ванной, - Вы стерпите или нет?
      - Посмотрим, - не поручился за себя Дмитриев Дмитрий Дмитриевич.
      Но Эмма Ивановна Франк все равно отворяла уже дверь. - Ой, какой Вы смешной Дмитриев! - отнеслась она прямо здесь. - Ужасно смешной, я таких смешных Дмитриевых не видела никогда, - и упорхнула в ванную, где заперлась от не поручившегося за себя гостя. Они определенно были знакомы, но при каких обстоятельствах - бог весть.
      - Мы с Вами в Воронеже встретились, - Дмитрий Дмитриевич перешел на шепот, сознавая некоторую как бы интимность ситуации: говорить приходилось в щелочку двери все той же ванной комнаты. - Вы тогда подошли ко мне и сказали, что я Вам снился и что Вы хотите мне принадлежать… или чтобы я Вам принадлежал… и, в общем, жить вместе и все такое, помните? Я тогда не мог, а теперь вот… могу.
      - Жить вместе и все такое? - с ужасом переспросила Эмма Ивановна Франк - рафинированная, как мы помним, особа - и смыла с себя пену "Бадузан", в сердце своем вспомнив все и сказав там: "Кошмар".
      - Когда же это было? - И принялась вытираться мохнатой простыней с двумя небольшими драконами.
      - В одна тысяча девятьсот семьдесят девятом году.
      - В одна тысяча? - акцентировала Эмма Ивановна Франк. - Боже, какая древность…
      - Да Вы войдите в комнату и сядьте в ней на что хотите, - сказала она, вытеревшись. - Мне еще минут десять надо.
      - Вы не торопитесь, - из-за двери посоветовал гость. - Я навсегда приехал.
      - Понятно, - вздохнула Эмма Ивановна Франк и осознала, что погибла. - Ну, раз навсегда… - Десяти минут не потребовалось: она так и вышла - в халате, с распаренным лицом. - Что ж… Дайте я на Вас хоть нагляжусь, Дмитриев Вы Дмитрий Дмитриевич.
      - Будет еще время, - пообещал тот. - Вы лучше пока в порядок себя приведите.
      Да, заявочки… Но делать нечего. И Эмма Ивановна Франк подчинилась.
      А был Дмитриев Дмитрий Дмитриевич небольшим пухлым старикашкой с лысою головушкою. И нос пуговкой, причем пуговкой женской, то есть некрупной, красной и блестящей. На пуговке в беспорядке росло несколько волосков - очень черных. Глаза же были совсем маленькими и непонятно какими по цвету. Тот еще вид, в общем…
      Эмма Ивановна Франк надела зеленое платье с черным поясом и черные же лодочки. Взбила волосы, глаза подвела, попудрилась - все без энтузиазма: не оценят… И - вышла. Старикашка, сняв пальто, оказался одетым в новый с иголочки костюм - отчетливо коричневый, неотчетливо коричневую рубашечку; вокруг шеи имел синий галстук, а на ногах - желтые-прежелтые ботинки нашего-пренашего производства. У ног же имел чемодан, обклеенный многочисленными видами немецких городов и украшенный еще надписью по диагонали (сине-красной) - "С приветом из Германии".
      - Так, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Вы ко мне с приветом из Германии?
      - Нет… то есть да, - не понял старикашка, скосив глаза к чемодану. - Это внуков. Он из Германии на той неделе вернулся - и мне сразу стало негде жить.
      - На той неделе - это на какой? - придралась Эмма Ивановна Франк.
      - На прошлой, - уточнил Дмитрий Дмитриевич.
      - Ну-ну… Я сейчас чай поставлю. Чаю хотите, конечно?
      - Я ел, - отчитался образцовый гость.
      - Есть я Вам пока не предлагаю. Я чаю предлагаю - выпить.
      - Сами-то будете?
      "Заботливый!" - умилилась Эмма Ивановна Франк и интеллигентно ответила: - Если позволите.
      - Ну, что ж, побалуемся…
      Вот так и будем с ним - жить и баловаться, жить и баловаться. Заплакать, что ли, тут… на кухне? Поздно, голубушка, плакать: доигралась. И угораздило же - придумать игру эту дурацкую. Зачем? А затем, что с ума сходила от одиночества. В Воронеж поехала - кого навещать!.. Поленьку Лиознову, с которой лет сорок не виделась и могла бы еще сорок, если осталось сорок… Говорить с Поленькой не о чем, скучно, пошла в скверик, там Дмитриев этот Дмитрий Дмитриевич весь в снегу ходил: туда - и обра-а-атно, туда - и обра-а-атно, челночком эдаким. Туда - и обра-а-атно… Ну и сыграла с ним в "Вы-мне-снились". С тоски, конечно, и безо всяких намерений. Текст традиционный. У-каждого-психа-своя-программа, кто это сказал? У нее - игра в "Вы-мне-снились", и что же? Дело, конечно, в объекте, а объект был явно не тот в Воронеже. Но ведь и не планировалось ничего особенного - поговорить планировалось. Поговорить и разойтись… Интересно люди иногда реагируют! Однажды вот какой-то совсем уж ненормальный старичок на бульваре в Москве схватил ее за плечи, целовать начал, умолял ночь с ним провести. Эмма Ивановна Франк бежала тогда по бульвару так быстро, как могла, а могла она не очень быстро. Впрочем, хулиган-старичок, кажется, вообще никак не мог - во всяком случае, не гнался, слава богу. Пришла домой, рассказала Манечке - компаньонке своей… та в ужасе была: Эммочка-как-Вы-можете-это-же-безнравственно-я-бы-со-стыда-умерла! Почему безнравственно? У каждого психа… и так далее, почему безнравственно? Скорее уж глупо… хотя бы и потому, что без-ре-зуль-тат-но: никто всерьез не клюнул на "Вы-мне-снились"! В такие игры в молодости хорошо играть - теперь что уж… Теперь только если вот Дмитриев, Дмитрий Дмитриевич - с-приветом-из-Германии.
      Чайник вскипел быстро, как никогда. И заварился, и настоялся -все в одну минуту. Пожалуй, идти туда пора… Тут где-то конфеты были коробочка и пачка какого-то печенья. Почему неизвестно, но все хотелось унести за один раз - и удалось. Бухнула чайник на стол, почти уронила печенье с конфетами.
      - Балуйтесь, - сказала и добавила: - Озорник.
      Дмитрий Дмитриевич сконфузился весь и за стол не садился - стоял около.
      - Сесть бы Вам, Дмитрий Дмитриевич, а?
      - Это можно, - согласился тот, помявшись. - В ногах правды нет.
      Мудрый… Будет пословицами говорить, афоризмами. Кладезь, небось, мудрости. Ну, уселся наконец. Жалкий такой… уселся и в комочек съежился.
      - Вы чего так съежились, Дмитрий Дмитриевич?
      - Стесняюсь еще.
      Непосредственный… Скоро перестанет, наверное, стесняться - такое начнется, держись! У меня только пятки замелькают… Но пока стесняется. Чай, вон, остывает - не притронется.
      - Ну, Дмитрий Дмитриевич!..
      - А?
      - Чай же надо пить: холодный невкусно.
      - Вы первая начинайте.
      Торгуется… Да-а, не жизнь будет - малина. И на меня смотрит: сделаю глоток - как начнет из блюдца баловаться!.. Начал уже: ух, до чего ж замечательно балуется - загляденье просто. Разрозовелся весь, головушка взмокла… Бедная ты Эмма Ивановна Франк!
      - Зовут-то Вас не помню как. У меня только адрес записанный.
      - Эмма Ивановна меня зовут. Эмма Ивановна Франк.
      - Спасибо, Эмма Ивановна. Имя у Вас красивое, нерусское вроде.
      - Немецкое. Вы вот… печенье берите.
      Дмитрий Дмитриевич ел печенье так, как будто и не печенье это вовсе было, а, скажем, картофель-жареный-фри, ухватывая сразу по две, а то и по три печенины.
      "Голодный! - затосковала Эмма Ивановна. - Надо бы супом его накормить, а я чай даю…"
      - Я вообще-то мало кушаю, - отрекомендовался тот. - А сейчас - это потому что волнуюсь сильно. Не знал ведь, как Вы меня встретите. Может, думаю, совсем забыли; скажете - не знаю, мол, такого; придется назад уезжать.
      У Эммы Ивановны защипало глаза: Дмитрий Дмитриевич был похож на щенка.
      - Вас невозможно забыть, - сказала она с трудом.
      - Правда? - обрадовался гость. - Мне это лестно. - И стал дальше печенье есть.
      А Эмма Ивановна вдруг поняла, что когда женщина хочет есть - это как-то не бросается в глаза, но голодный мужчина представляет собой зрелище невыносимое, невыносимое…
      - Мы с Вами немножко погодя супчику поедим, ладно? Сейчас пока червячка заморили, а потом супчику… колбасы пожарю…
      - Это можно… тьфу, черт, опять забыл, как Вас зовут!
      - Эмма Ивановна Франк.
      - Ах, вот что… Ну, извиняйте. А внук - он ничего у меня, вы плохо не думайте. Положительный человек, два года - как один день, от звонка до звонка оттрубил, сержант теперь. Сержант Дмитриев. Я и подумал: квартира-то у нас двухкомнатная казенная, раньше мы с ним в одной комнате жили, а теперь он уж большой вырос - девушка объявится хорошая или что… куда ж я им? Поеду, думаю, в Москву, буду у Вас жить, чтоб молодых не стеснять. Так вот и решил… Правильно решил-то? - И поднял на Эмму Ивановну крохотные глазки свои.
      - Правильно, все Вы правильно решили. Вместе веселее, у меня квартира большая.
      - Метраж… метра сорок два будет?
      - Наверное. По-моему, сорок два и есть.
      - У меня глаз как алмаз. А я, если что, и за квартиру платить могу: пенсия-то большая, к восьмидесяти рублям подбирается. Вот только им в Воронеже разве что помогу когда.
      - Спасибо, Дмитрий Дмитриевич, но в деньгах нет недостатка.
      - Да я уж вижу. В человеческом разговоре недостаток наблюдается, но это мы поправим, дело нехитрое.
      - Нехитрое? - Эмме Ивановне ужасно хотелось плакать: сил не было как хотелось!
      - А чего же? Из дому меня легко отпустили: поезжай, говорят, раз у ней к тебе такая любовь. Я сказал, что без глупостей жить будем. Ну, если что когда позволю, Вы уж не серчайте.
      И заплакала Эмма Ивановна Франк - ничего не поделаешь: слеза, как и пуля, - дура… Не навзрыд, конечно, заплакала, а так, тихонько.
      - Я хозяйственный, - утешал ее Дмитрий Дмитриевич. - В магазин там или починить что - это я всегда. Ой, - спохватился, - я же подарочек… сувенир воронежский! - Из чемодана вывалилась куча нестираного белья, потом появилась небольшая коробочка. - Это вам.
      - Спасибо. - На коробочке было написано "Воронежский сувенир" - точь-в-точь как обещал Дмитрий Дмитриевич, - а оказался в ней утюг.
      - Утюг, - сказала Эмма Ивановна Франк. - Хороший утюг. Самый лучший утюг из всех возможных утюгов.
      - А то я думал-думал, что бы такое вам привезти, - прервал ее медитацию Дмитрий Дмитриевич. - Мне говорят, книга - лучший подарок.
      - Нет, - сквозь слезы возразила Эмма Ивановна. - Лучший подарок - утюг. - Она промокнула глаза галстуком платья.
      Дмитрий Дмитриевич заулыбался, горячо заговорил о чем-то, а Эмме Ивановне вдруг показалось невероятно странным слово "утюг": утюг, утюга, утюг, утюгу… Утюг вплыл в сознание, как огромный корабль вроде лайнера или крейсера, произвел там чудовищные разрушения и застрял. До слуха долетали обрывки длинной и подробной, подро-о-о-бной истории о том, как Дмитрий Дмитриевич покупал подарок, как сомневался, как долго не решался выбрать…
      - Можно я переоденусь? - неожиданно услышала она сквозь утюг и мужественно произнесла:
      - Конечно, что за вопрос!
      - Только Вы отвернитесь, ладно? Я еще к Вам не совсем привык. - Дмитрий Дмитриевич смутился, как девушка, причем страшненькая. - Или нет… я лучше в туалете переоденусь.
      - Господь с Вами! - замахала руками Эмма Ивановна. - Не нужно этого… в туалете. Я ведь могу и выйти. - И вышла в другую комнату.
      За дверью переодевающегося долго слышалось пыхтенье. Потом Дмитрий Дмитриевич полупросунулся в комнату к Эмме Ивановне.
      - Иголочки с ниточкой не найдется у Вас? - В дверном проеме убедительно заколыхались полосатые штаны.
      Уменьшительно-ласкательное отношение к иголке с ниткой растрогало Эмму Ивановну.
      - Что там случилось? Я не понимаю по штанам: мне их видно плохо.
      - Да вот же! - Дмитрий Дмитриевич развернул штаны как знамя. - Пуговица оторвалась, а мне пока стыдно перед Вами в таком виде.
      Он все время говорит "пока"… ах да, мы же с ним отныне вместе - вместе до самой смерти!
      - Иголка с ниткой на кухне, только Вы вряд ли найдете. Я сейчас принесу.
      - Но тогда Вы с закрытыми глазами идите, - потребовал Дмитрий Дмитриевич. - Мы же еще не в таких отношениях…
      Эмма Ивановна без страха вошла в комнату и остановила взгляд на Дмитрии Дмитриевиче, стоявшем в трусах и прикрывавшем пижамными брюками мужские части тела.
      - Я не умею ходить с закрытыми глазами. У меня от этого голова кружится… Да перестаньте Вы так нервничать - что я, по-Вашему, мужчину в трусах не видела?
      - Не знаю, - призадумался мужчина-в-трусах, одновременно рдея, как венгерское яблоко.
      - Давайте штаны, я сама пришью. Пуговица где?
      - Потерялась… - Протягивая брюки, Дмитрий Дмитриевич стыдливо соединил пухлые колени.
      И вдруг Эмма Ивановна начала хохотать. Не смеяться, заметьте, - хохотать, и не нервически, а от всей души. Неизвестно откуда пришел хохот этот - внезапный, как почтальон. Она в упор смотрела на гостя и просто-таки умирала от смеха. А тот совсем сначала скис, однако через минуту уже тоже улыбнулся… заулыбался, заулыбался и неожиданно, прежде всего для себя, залился тоненьким смехом, время от времени попискивая. Он все-таки удивительно был похож на щенка, ну вылитый щенок! Насмеявшись, они внимательно посмотрели друг на друга - и внезапно смутившаяся наконец Эмма Ивановна отправилась на кухню пришивать пуговицу к штанам. Дмитрий Дмитриевич кряхтел одиночестве, потом сказал:
      - Я, извиняюсь, опять забыл, как Вас зовут…
      "Склероз… Склеротик еще!" - с непонятной радостью подумалось ей.
      - Прошу Вас запомнить: Эмма Ивановна Франк. Постарайтесь, пожалуйста, не спрашивать больше. Эмма Ивановна Франк, 1918 года рождения, немка, беспартийная, незамужняя. - Она сделала паузу и с удовольствием произнесла: - Певица.
      - Спойте, пожалуйста, мне какую-нибудь песню, - быстро среагировал гость и умолк, судя по всему собираясь слушать.
      - Какую же песню Вы хотели бы услышать, драгоценный Дмитрий Дмитриевич Дмитриев? - Она вернулась с его штанами.
      - Можно вас попросить, - обиделся тот и от обиды стал надевать штаны прямо посреди комнаты, - не употреблять моей фамилии: у вас это как-то легкомысленно получается.
      - Пардон, - извинилась по-французски Эмма Ивановна. - Так какую же песню?
      - "Миллион алых роз", - размечтался Дмитрий Дмитриевич, окончательно облачась в чешскую свою пижаму: причем, стало ясно, что пижам до этого он не носил никогда, поскольку вел себя в ней, как если бы на нем был надет фрак.