Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Пять Ватсонов (№6) - Злые происки врагов

ModernLib.Net / Детективы / Клюева Варвара / Злые происки врагов - Чтение (стр. 1)
Автор: Клюева Варвара
Жанры: Детективы,
Иронические детективы
Серия: Пять Ватсонов

 

 


Варвара КЛЮЕВА

ЗЛЫЕ ПРОИСКИ ВРАГОВ

Глава 1 

«Ох, идиотка! Ну что тебе стоило отключить перед сном громкую связь?» — обругала я себя мысленно и с трудом подавила желание дать самой себе хорошего пинка. Впрочем, будь мне знакома техника подобного акробатического номера, и фигушки бы подавила — такая меня обуяла злость.

Шли четвертые сутки после нашего возвращения с Соловков, и трое из них я практически не вылезала из-за письменного стола, корпя над макетами обложек, которые должна была сдать две недели назад. И сдала бы, не перенеси мы внезапно поездку с августа на июль. Дурацкое, конечно, решение — только чайники отправляются на Белое море в июле, в разгар комариного пиршества. Но, по правде говоря, у нас не было другого выхода. Либо переносить, либо отменять вовсе — такие сложились обстоятельства. Мы предпочли перенести, и теперь я расплачивалась за сомнительные прелести отпуска (комары и новый, ну очень сребролюбивый директор Соловецкого музея изрядно попили нашу кровь) бессонными ночами. А мое издательское начальство рвало и метало, поскольку хотело выпустить книги, над макетами которых я трудилась, к книжной ярмарке в начале сентября, для чего макеты эти следовало сдать в типографию «вчера».

Вот так и вышло, что я трое суток не разгибала спины, а вчера, вручив работу издательскому курьеру, который торчал у меня на кухне до половины первого, рухнула на кровать и отрубилась. Не отключив громкой связи. Господи, ну что мне стоило протянуть руку и нажать на проклятую кнопку?!

Телефонный звонок меня не разбудил, мое собственное приглашение оставить сообшение на автоответчике — тоже, а вот истерическим рыданиям: «Варька, возьми, пожалуйста, трубку! Ты же дома, я знаю! Ну пожалуйста!» — удалось вспороть густую пелену, в которой плавало мое измученное сознание. Вспоминая бога, черта и его маму, изнывая от желания хорошенько себя лягнуть, я села на кровати и потянулась к аппарату.

— Говорите! — хрипло каркнула я в трубку.

На том конце провода снова зарыдали, теперь, очевидно, от облегчения.

— Варька! Слава богу! Это Гелена…

Час от часу не легче! Наверное, профессор Преображенский, не спавший трое суток и разбуженный пьяным Шариковым, обрадовался бы куда больше, чем я. Геля Князева — гадюка, целенаправленно отравлявшая мое счастливое детство, — не имела морального права ни на миллиграмм моего сочувствия. Впрочем, мораль никогда не была ее сильной стороной.

— Варька, прошу тебя… Я… у меня несчастье… Больше не к кому обратиться… Пожалуйста, помоги…

Что бы ни говорили обо мне недоброжелатели, я все-таки человек поразительной душевной широты. Обуздав естественный порыв послать Гадюку в… на… и к…, я еще с минуту послушала громкие всхлипы, а потом выдавила из себя:

— Что случилось?

— Я не могу… по телефону. Очень прошу… приезжай ко мне. Пожалуйста!

Я прикусила язык и, наверное, раздулась вдвое, но все же удержала рвущееся из глубины души пожелание.

— Куда?

Гадюка, всхлипывая и подвывая, продиктовала адрес.

Я положила трубку, не соизволив пообещать, что приеду. Есть, знаете ли, пределы и моей душевной широте.


Полтора часа спустя я вошла в незнакомый дом, поднялась на восьмой этаж, сделала три шага и резко остановилась, уставившись на дверь квартиры, номер которой назвала мне Геля. Обычная, ничем не примечательная дверь, обитая черным кожзаменителем. Крупные узорчатые шляпки гвоздей, выпирающие между натянутой леской ромбики обивки. И ключ. Здоровенный сейфовый ключ, со всей очевидностью торчащий из замка.

— Ну нет, Геля! На этот раз тебе ничего не обломится, — мрачно сообщила я двери.

Потом, уже шагнув к лифту, все-таки вернулась к черной двери, достала из кармана собственный ключ и нажала им на кнопку звонка. Как и следовало ожидать — никакого отклика. Я нажала еще раз — с тем же результатом. Quod erat demonstandum. Что ж, свой самаритянский долг я исполнила. И уже без колебаний вызвала лифт.

* * *

Когда-то, больше десятка лет назад, мы с Гелей жили в соседних домах. А история нашей вражды, можно сказать, уходит корнями в детскую песочницу. Наши маменьки познакомились на прогулке с колясками, и это был поистине черный час в моей жизни. Первые восемь лет я ненавидела Гелену с такой испепеляющей страстью, какой никогда больше не знала.

Для ненависти хватило бы и того, что моя мама души в Геленочке не чаяла и постоянно ставила ее мне в пример. («Господи, ну почему Гелена всегда такая чистенькая и опрятная, а тебя точно черти драли и в грязи возили? Господи, ну почему Гелена поет, как ангел, а ты ни одной ноты правильно воспроизвести не в состоянии? Господи, ну почему Гелену в садике всегда только хвалят, а мне за тебя постоянно выговаривают?») Согласитесь, ни один ребенок, каким бы кротким и тихим он ни был, в таких обстоятельствах не проникнется любовью к сопернику. А меня ни кроткой, ни тихой в те годы не назвал бы никто. Но моя ненависть питалась и более основательной пищей. Дело в том, что при всей своей ангелоподобности Гелена была не просто подлой, а прямо-таки воплощением подлости.

Представьте себе такую, например, картинку: мне четыре года, я роюсь в песочнице, строя какое-то грандиозное сооружение, и тут подходит ко мне хорошенькая чистенькая девочка и протягивает неземной красоты куклу.

— Хочешь, подарю?

Я немею от восторга, киваю и, отряхнув руки, тянусь к кукле. Гелена лучезарно улыбается и убегает к качелям. Я бережно держу перед собой чудо, не в силах оторвать от него глаз. «Мама!» — отчетливо произносит кукла, когда я ее покачиваю, и хлопает длиннющими ресницами. Мой восторг безграничен.

— Мама! — орет лупоглазая девчонка из дома напротив и, подбегая ко мне, выхватывает куклу. — Мама, она украла мою Лялю!

Я вырываю куклу обратно, толкаю лупоглазую в грудь, она падает, ударяется головой о бортик песочницы. Разъяренными фуриями налетают две мамаши — ее и моя.

— Это моя кукла! — ору я, прижимая сокровище к груди.

Мамаша лупоглазой одной рукой подхватывает дочь, другой вцепляется в яблоко раздора, причитая:

— Ты не ушиблась, детка? Отдай сюда, дрянная девчонка! Это наше! Нам папа из Германии привез!

Мама (моя) отвешивает мне оплеуху и тоже пытается отнять куклу. Не выпуская из рук сокровище, я падаю в песок, брыкаюсь, кусаюсь, извиваюсь… В конце концов кому-то из мамаш удается вырвать у меня изрядно потрепанное немецкое чудо. Лупоглазая, глотая слезы, удаляется с добытым в яростной схватке трофеем, а меня волокут домой наказывать.

— Зачем ты украла куклу?

— Я не крала! Мне Гелена подарила!

Думаете мне поверили? Мама даже разбираться не стала, только лишнего всыпала за то, что я оговорила ни в чем не повинную девочку.

И таких иллюстраций я могу привести с десяток. Гадине Гелене всегда удавалось выйти сухой из воды. А первые несколько раз даже вернуть мое расположение. У нее был такой невинный, такой доброжелательный вид! Разумеется, она не крала куклы, она просто нашла ее и захотела подарить мне. (Кстати, после того случая я в куклы больше никогда не играла.) И как я могла подумать, будто это она передала воспитательнице мой нелицеприятный отзыв? Наверное, нас подслушали другие дети и наябедничали Валентине Михайловне. И вовсе она не хотела поссорить меня с Толькой Селивановым! Откуда ей было знать, что я полезу в драку, услышав, как он меня обзывает? Ах, он говорит, что не обзывал? Ну конечно, ему стыдно признаться, ведь вы дружили!

Со временем у меня выработался иммунитет. Чем ласковее говорила со мной Гелена, тем подозрительнее я к ней относилась и откровеннее грубила. К школе мы были уже смертельными врагами. Обольстительная Гелена без труда навербовала себе сторонников в классе и среди дворовой ребятни. Я стала объектом постоянной травли.

— Варя — гнусная харя! Варвара из кошмара! — вопили, завидев меня, ее прихвостни. Я бросалась в драку. Общую свалку разгонял дворник или школьная уборщица. В последнем случае меня за ухо тащили к завучу. Маму в очередной раз вызывали в школу. Гелена, как всегда, оставалась чистенькой. Боже, как я ее ненавидела!

Наверное, я бы спятила на почве этой ненависти, если бы не Лида — светлый ангел моего детства. Как-то она приехала в гости, когда мы с мамой в очередной раз выясняли отношения по поводу моего «безобразного поведения». Я стояла в углу, почти физически ощущая, как горят из сумрака мои глаза (фонарь под глазом ни при чем), и кусала губы, изо всех сил пытаясь сдержать слезы.

— Белла, ну-ка сходи, прогуляйся, оставь нас на часок, — потребовала Лида.

Мама начала было спорить, но тетушка, не слушая, быстро выставила ее за дверь. Потом принесла мне с кухни большую кружку компота, заставила выпить до дна и отправила в ванную умываться. А потом усадила меня рядом и, слово за словом, вытянула всю историю.

— Несчастное создание! — поцокала языком Лида, когда я закончила. Каким-то непостижимым образом до меня сразу дошло, что она имеет в виду не меня.

— Несчастное? Это Геленка-то?!

— Ну конечно! Ее никогда никто не будет любить — с такой-то душонкой.

— А вот и неправда! Знаешь, как с ней все носятся? Мамаша со своей ненаглядной доченьки пылинки сдувает, учительница, глядя на эту гадину, вся такая сладкая делается, будто ее в сиропе вымочили, мальчики Геленочку пожирают глазами, подружки ходят за ней табунами… Даже моя родная мать, и та всегда берет ее сторону!

— Дурочка ты, Варька. Они же любят не Гелену, а личину, которую она на себя напяливает. Думаешь, это легко — постоянно носить личину? Попробуй сама как-нибудь. Вот вы с мамой все время ругаетесь, верно? А хочешь, чтобы она с тебя пылинки сдувала? Я научу тебя, что делать. Объяви, что тебе разонравилось носиться по улицам и хотелось бы заняться домоводством. Убирать квартиру, стирать и вышивать крестиком. А потом продемонстрируй серьезность своих намерений, иными словами, займись делом. Причем не забывай делать вид, будто получаешь от своего времяпрепровождения огромное удовольствие. Мамино горячее одобрение я тебе гарантирую. Вопрос в том, надолго ли тебя хватит. Попробуешь?

Я живо представила себе, как, весело щебеча и стоически игнорируя уличные соблазны, хлопочу по хозяйству, и решительно покачала головой.

— Вот видишь! Тебя от одной мысли передергивает. А твоя Гелена так и живет. Не знаю, занимается ли она домоводством, но это и неважно. Главное, что ей все время приходится притворяться. А это очень тяжелое и совершенно неблагодарное занятие, можешь мне поверить. Все люди хотят нравиться окружающим, и многие совершают настоящие чудеса лицедейства, лишь бы этого достичь, и все только затем, чтобы испытать однажды горькое разочарование. Ведь рано или поздно притворщик поймет, что люди любят не его, а созданный им образ. И когда на свет божий вылезает его внутренняя сущность, — а она обязательно вылезает, — близкие отшатываются от него, как от монстра. Только очень немногие могут позволить себе роскошь жить, всегда оставаясь собой. Кстати, ты, Варвара, относишься к этим счастливчикам. Когда ты найдешь друзей, у тебя не возникнет сомнений, привязались они к тебе или к некому фантому. Им будет наплевать на отсутствие у тебя музыкального слуха, на твой необузданный нрав и, прямо скажем, дурные манеры. Они полюбят тебя со всеми достоинствами и изъянами, какие в тебе есть. Полюбят, полюбят, не сомневайся. Вот я же тебя люблю…

— Ну и что? Я твоя племянница!

— Точнее, внучатая племянница. То есть я тебе… хм… дедоватая тетка. Но я имела в виду не родственные чувства. Твой брат по степени родства мне не дальше, чем ты. А мама — ближе. И тем не менее себе в друзья я из всей родни выбрала бы только тебя.

— Правда?

— Вот те крест! Но я хотела сказать тебе еще кое-что. Ты думаешь, одноклассники дразнят тебя, потому что они на стороне Гелены? Нет. Запомни хорошенько: дразнят всегда тех, кто на это обижается.

— Так что же мне, делать вид, будто я не слышу их мерзких воплей?

— Нет. Оскорблений спускать нельзя, тут ты права. Но и доставлять своим обидчикам радость, действуя в полном соответствии с их ожиданиями, — тоже. Кроме того, кулаки — вовсе не такое уж страшное оружие. Тем более твои. Смех гораздо страшнее. Немногие способны спокойно вынести, когда их публично осмеивают. И если тебе не нравится быть мишенью чужих насмешек, научись, во-первых, от души смеяться удачным шуткам, даже если вышучивают тебя, а во-вторых, насмехаться сама. Научишься, и никто никогда не посмеет тебя задирать. Как, говоришь, тебя дразнят? Варя — мерзкая харя? Отлично! Поворачиваешься к обидчику, окидываешь его оценивающим взглядом и произносишь эдак задумчиво: «Ну, по сравнению с твоей харей, моя, пожалуй, и за красивую сойдет». Идея ясна?

Будь на месте Лиды кто-нибудь другой, и благие советы, скорее всего, влетели бы мне в одно ухо и вылетели в другое. Что взрослые понимают в детской жизни? Но тетке я верила, как апостолы — Христу, и после исторического разговора жизнь моя кардинальным образом изменилась. Не сразу, конечно, но я научилась обуздывать естественное желание немедленно вцепиться обидчику в физиономию. Научилась справляться с бешеной яростью и относиться к недругам иронично. Научилась в любой ситуации видеть смешные стороны и давать словесный отпор любому задире. И число любителей подразнить меня быстро устремилось к нулю.

Но главное — я навсегда излечилась от ненависти к Гелене. Только много позже я сумела по достоинству оценить трюк, который проделала тогда со мной тетушка. Выразив жалость к моей мучительнице, она ненавязчиво поставила ее ниже меня. А ненавидеть можно только равных или тех, кто сильнее. Прочих — в худших случаях — принято брезгливо сторониться.

Поначалу я так и делала, то есть не замечала Гелену в упор и лишь изредка ставила ее на место, когда она очень уж нарывалась. А со временем моя уверенность в себе достигла таких высот, что я даже научилась признавать ее достоинства. По счастью, наши интересы не пересекались, а способности проявлялись в разных сферах. Она блистала в музыкальной школе и школьном танцевальном ансамбле, а позже — в школьном же драмтеатре. Я недурно рисовала и выжигала по дереву, лазила по канату, как обезьяна, и часами скакала вокруг стола для пинг-понга. (Стол был один, поэтому игра шла на вылет, и плохой игрок не продержался бы там и десяти минут.) В средних классах в Гелене расцвели таланты гуманитария — она писала стихи, ее сочинения неизменно зачитывали перед классом и посылали на различные конкурсы, а учителя иностранных языков (у нас была испанская школа с факультативным изучением английского) пели ей дифирамбы на каждом родительском собрании. Я в то же время разрывалась между увлечением математикой и страстью к химии (точнее сказать, к пиротехнике, но этого я не афишировала) и срывала свою долю аплодисментов, исправно побеждая на олимпиадах. Иными словами, мы играли на разных полях и условий для конкуренции у нас не было по определению.

Но сказать, что мы начали относиться друг к другу с симпатией, было бы большим преувеличением. Гелена с упорством, достойным лучшего применения, продолжала подстраивать мне мелкие пакости, а я не могла отказать себе в удовольствии платить ей той же монетой. Она настраивала против меня учителей и благоволящих к ней одноклассников, я подлавливала благоприятный момент и провоцировала ее проявить ту самую внутреннюю сущность, которую она старательно прятала от мира. Она писала на меня эпиграммы (некоторые, надо признать, были весьма удачными), я рисовала на нее карикатуры (тоже недурственные). Она, пользуясь чисто женскими приемчиками, обольщала моих друзей. Я наградила ее ненавидимым ею имечком Геля. Она терпеть не могла, когда ее называли Леной — Лен в нашем классе было аж пять. И как-то раз, когда она, по обыкновению, возмутилась этим обращением, я во всеуслышанье предложила другой уменьшительный вариант. И Геля, к ее неподдельной ярости, приклеилось к ней намертво.

Наша бескровная вендетта закончилась после восьмого класса, когда я перешла в матшколу. Потом, изредка встречаясь во дворе, мы обменивались шпилькой-другой и расходились, тут же забывая о встрече. После школы я поступила на мехмат, а спустя год съехала от родителей, и несколько лет мы с Гелей практически не виделись, не считая парочки случайных встреч в главном здании МГУ (Гелена, как выяснилось, поступила на филфак). Позже мое семейство в полном составе отбыло зарубеж, и я вернулась в отчий дом, но Геля к тому времени давно переехала к мужу. Последний раз я видела ее… да, два с половиной года назад — она приезжала поздравить свою маменьку с Новым годом. Мы встретились у магазина и обменялись парой слов. «Ты, как, замуж еще не вышла?» — поинтересовалась она с гаденькой усмешечкой. «Да вот, собираюсь в Тибет — пятого мужа присматривать. Четверо, остолопы, никак с хозяйством не справляются». На том и разошлись.

Все это я вспоминала, медленно бредя через двор к остановке троллейбуса. Откровенно говоря, уезжать мне не хотелось. История со звонком и торчащим из замка ключом разожгла мое любопытство. С другой стороны, возвращаться к квартире — глупость несусветная. С гадюки Гели станется впутать меня в какую-нибудь скверную историю. Да, но как прикажете поступить с собственным любопытством?

Я задумчиво обвела двор глазами. И увидела их…

Мысли о Гелене, звонке и ключе тут же вылетели у меня из головы.

Глава 2 

В первую минуту я, признаться, обратила внимание только на ирландского сеттера, выскочившего из-за угла и припустившего к помойке: собаки — моя слабость. Когда следом за сеттером показалась худая сутулая фигура, я даже не удостоила ее взглядом. До тех пор, пока не услышала:

— Полноте, сэр Тобиас! Джентльмену ваших кровей не пристало рыться в отбросах.

Уже одного обращения на «вы» было достаточно, чтобы сразить меня наповал. А интонация!.. Мягчайшая ирония, легкое порицание и явное уважение. ОН действительно относился к псу, как мог бы относиться английский джентльмен старых добрых времен к своему высокородному другу. Ну, в данную минуту, к высокородному другу, совершившему досадную, но извинительную оплошность. И, самое поразительное, — собака повела себя соответственно. Бросила на спутника короткий извиняющийся взгляд, махнула хвостом и тут же отбежала от помойки.

Я проработала в собачьем питомнике не один год и прекрасно представляю себе, чего стоит добиться ТАКОГО послушания. Если собака реагирует не на крик, не на угрозу в голосе, а всего лишь на мягкий упрек, это означает, что хозяин ангельски терпелив, что он никогда не прибегал к таким средствам воспитания, как строгий ошейник или, упаси боже, плетка. Это означает, что собака всей душой любит хозяина, более того — безоговорочно признает его авторитет, видит в нем вожака. И если собака — кобель, то хозяин должен быть почти богом.

Я устремила на богоподобное существо благоговейный взгляд. Не могу сказать, что внешность у него тоже была богоподобной. Узкое, вытянутое лицо, близко посаженные глаза, тяжеловатый для такого лица нос, слишком тонкие губы… Но внешность уже не могла меня обмануть. Я знала, что вижу перед собой самого лучшего, самого очаровательного, самого прекрасного мужчину в мире!

Он повернул голову и поймал мой взгляд. По лицу небожителя пробежала какая-то рябь, он подался назад, потом, постояв в нерешительности, двинулся ко мне.

— Покорнейше прошу меня простить, сударыня. Мне показалось, будто вы… э… словом, чего-то от меня ждете.

Удивительное дело, но в его устах анахронизмы типа «покорнейше прошу» и «сударыня» звучали совершенно естественно.

— Нет, — ответила я, глядя ему в глаза. — Я ничего от вас не жду. Просто меня угораздило в вас влюбиться, но это не предполагает никаких действий с вашей стороны. Честно. Можете смело повернуться, уйти и забыть о нашей встрече.

На скулах моего кумира появилось два ярких пятна.

— Честно говоря, я э… не знаю, что полагается говорить в таких случаях. Весьма польщен? Глупо, да? Вы оказали мне великую честь? Хм! Я просто теряюсь…

— Извините, я не хотела вас смутить. Пожалуй, мне лучше уйти.

С этими словами я повернулась и пошла к остановке, ругательски ругая себя в душе за идиотское поведение. Кто меня дернул резануть ему правду-матку? Зачем мне понадобилось вгонять в краску хорошего человека? С другой стороны, откуда мне знать, как ведут себя в таких случаях светские дамы? Я — не светская дама, и в таком положении оказалась впервые…

— Постойте!

Он догнал меня у самой остановки. Следом налетел сеттер, обнюхал меня и ткнулся головой под ладонь, выпрашивая ласку.

— Я не могу вас так отпустить… иначе мне не будет покоя… Вот и сэр Тобиас того же мнения, правда, старина? Обычно он очень сдержан с новыми знакомыми, а тут… Сами видите. Позвольте представиться. Обухов Евгений Алексеевич.

— Варвара. Варвара Андреевна Клюева.

— Очень рад. Простите, Варвара Андреевна… или лучше Варвара?

— Варвара привычней.

— Понятно. Конечно, вы так молоды…

— Не так уж. Но это неважно.

— Да, да, конечно. Так вот, Варвара, я хотел бы пригласить вас на чашку чая. Если вы торопитесь, можно в другой день. Когда вам будет удобно. Или я… э… слишком напорист?

— Ну, после моего заявления вам в любом случае не удастся выглядеть слишком напористым, Евгений Алексеевич, — засмеялась я. — Даже если вы набросите мне на голову мешок и потащите на чаепитие волоком. А что касается вашего первого вопроса, то я не тороплюсь и с удовольствием принимаю ваше приглашение.

— Я рад. — Он застенчиво улыбнулся и предложил мне руку. — Прошу.

Сэр Тобиас, по всей видимости, тоже обрадовался. Он обежал нас раза два, потом рванул вперед, вернулся, гавкнул и завертел хвостом.

— Ну-ну, не возбуждайтесь, дружище. Варвара — моя гостья. Да, да, не спорьте. Милости прошу в конец очереди.

Сэр Тобиас потешно склонил голову набок и издал укоризненное рычание. Более изысканного комплимента мне еще никто не делал.

Наша процессия вернулась во двор и направилась к дому, из которого я вышла четверть часа назад. Когда выяснилось, что мы идем к тому же подъезду, я остановилась как вкопанная.

— Что-нибудь не так? — тревожно спросил Евгений Алексеевич.

— Да. Нет. Не знаю… Простите, вы не возражаете, если чаепитие на несколько минут отложится? Прежде, чем мы войдем в этот подъезд, я хотела бы рассказать вам одну странную историю. Здесь есть скамейка?

— Да, вон там, у детской площадки.

Мы пошли к детской площадке, по случаю сезона отпусков совершенно пустой, устроились на скамье, и я пустилась в свое пространное повествование. Я рассказала новому знакомому всю историю наших взаимотношений с Гелей — и про куклу, и про Лиду. А закончила рассказ сообщением об утреннем звонке и своем только что сделанном открытии.

Евгений Алексеевич задумчиво потер щеку и сказал:

— Странно. Эта квартира как раз надо мной, и я знаком с хозяином. Его зовут Олег, и, насколько мне известно, он живет один.

— Я и сама теперь припоминаю — ее мама как-то сказала, что Геля обитает в Останкино.

— Понятно. И вы боитесь, что она, то есть, Гелена, подстроила вам какую-то каверзу?

— Это было бы вполне в ее духе. Допустим, я открываю квартиру, вхожу, и на меня набрасывается едва очухавшийся после вчерашней попойки хозяин. Или набегают соседи с криком «Держи вора!»

— Исключено. Сосед у Олега — глухой и подслеповатый восьмидесятилетний старик. Он из своей квартиры носа не показывает. А соседи напротив объединили две квартиры, забаррикадировались бронированной дверью и живут под девизом «Моя хата с краю». Они даже на звонки не открывают.

Уловив в последних словах собеседника неодобрение, я приуныла. Похоже, расположения Евгения Алексеевича мне не добиться. Я ведь тоже не открываю дверь на звонки, и наверняка существуют люди, считающие, что «Моя хата с краю» вполне подходит для моего девиза.

— Думаю, будет лучше, если мы поступим так, — продолжал между тем Евгений Алексеевич. — Отправимся сейчас ко мне, потом я поднимусь, взгляну на этот ключ и позвоню участковому. Ему недалеко идти, отделение в соседнем дворе. Если там все в порядке, — просто хозяин по рассеянности оставил ключ в замке, такое тоже бывает, — мы с вами спокойно выпьем чаю. А если… э… случилось что-нибудь плохое, я дам вам знать, и вы незаметно уйдете домой.

— А вы? Участковому не покажется подозрительным, что вы ни с того ни с сего поднялись этажом выше?

— Ну, я мог просто перепутать кнопку в лифте. Кстати, со мной это бывает частенько. Я очень рассеян.

— Вы — профессор?

Он улыбнулся.

— Нет, я кабинетная крыса. Был доцентом, давно, но потом понял, что лекции, спецкурсы, аспиранты — все это не для меня. Варвара, простите за неумный вопрос, но… э… чем я привлек ваше внимание? Я не красив, не авантажен и э… никогда не имел успеха у дам. Даю вам слово, я не обижусь, если вы э… заинтересовались мной только как средством выяснить, что произошло в той квартире.

— Нет, нет, вы ошибаетесь! Дело совсем не в этом. Просто я услышала, как вы говорили с сэром Тобиасом…

Его лицо прояснилось.

— А! Любите собак. — Он наклонился и потрепал пса по холке. — Спасибо вам, друг мой. Благодаря вам я переживаю самое романтическое приключение в своей жизни. Ну как, Варвара, вы готовы принять мой план?

— Готова. С одной поправкой: давайте действительно ошибемся кнопкой. Я по опыту знаю: говорить милиции правду всегда выгоднее.

Евгений Алексеевич взглянул на меня с интересом, но мое заявление никак не прокомментировал. Мы вернулись к подъезду, втиснулись в лифт, поднялись на восьмой этаж. Едва двери начали расходиться, как сэр Тобиас выскочил на площадку. И застыл. Потом сделал несколько шагов к черной двери, сел перед ней, оглянулся на нас и заскулил.

— Боюсь, Варвара, нам не придется сегодня попить чайку, — мрачно сказал мой спутник.

* * *

Я уехала не сразу. Подождала, пока Евгений Алексеевич вызовет участкового, а потом долго торчала на детской площадке, наблюдая, как к знакомому подъезду подъезжают машины — сначала неприметный «жигуль», потом белый «опель» с надписью «Милиция» и, наконец, труповозка. Когда из подъезда вынесли носилки с упакованным в мешок телом, стало окончательно ясно, что сэр Тобиас не ошибся в своих мрачных прогнозах. Я слезла с качелей и пошла к остановке — теперь уже окончательно.

Всю дорогу домой я ломала голову, пытаясь придумать мало-мальски вразумительное объяснение этой истории. Допустим, хозяина квартиры за черной дверью убили. Не исключено, конечно, что он благополучно умер своей смертью, но торчащий в замке ключ и табун милиционеров, прибывший на место происшествия, делали эту версию, мягко говоря, маловероятной. Допустим, Геля, имеющая какое-то отношение к убитому или убийству, решила по старой памяти подложить мне свинью. Уже здесь чувствуется некоторая натяжка. Зачем? Да, мы никогда особенно не любили друг друга, но непримиримая детская вражда осталась в далеком прошлом, сменившись, скажем так, неприязненным безразличием. Я, например, уже давно и не вспоминала о Гелином существовании. Да и у нее не было причин вспоминать о моем. Дорогу я ей за последние …надцать лет совершенно точно не перебегала. Просто не имела такой возможности.

Ну ладно, предположим, что травма, которую я когда-то нанесла ее хрупкой детской психике, оказалась куда серьезнее, чем я думала. Бедная девочка долгие годы не спала ночами, вынашивая планы мести, и, едва появилась такая возможность, задумала повесить на меня убийство. Вопрос — каким образом? Даже если бы я повернула этот ключ, вошла в квартиру и обнаружила тело, мне ничто не мешало тут же уйти оттуда, уничтожив все следы своего пребывания. Если верить характеристике, данной Евгением Алексеевичем соседям покойного, то вероятность того, что меня бы застукали на месте преступления, совсем невелика.

А пусть бы и велика. Пусть даже я сама подняла бы шум или вызвала милицию, что с того? В этом доме — более того, в этом районе, я оказалась впервые, чести знать Олега Доризо, как назвал его в телефонном разговоре с участковым Евгений Алексеевич, не имела. С какой бы это радости милиции подозревать меня в убийстве?

Правда, могли вызвать подозрения обстоятельства, при которых я обнаружила тело. Если бы Геля категорически отреклась от своего звонка, мне бы задали жару. Но убийство, как ни крути, все равно пришить не смогли бы. Зато всплыло бы имя Гелены, и, коль скоро она действительно имеет отношение к трупу, в нее вцепились бы мертвой хваткой. Спрашивается, ей это надо? Нет, такой вариант нельзя принять всерьез.

Вариант второй. Геля — невинная жертва (ха-ха!). Она не убивала, ее саму кто-то подставил. Или вляпалась по чистой случайности. Увидев труп, поняла, что попадет под подозрение (то есть у нее имелись мотив и возможность), запаниковала и вызвала меня на помощь. Опять-таки почему меня? Принимая во внимание наши отношения, за помощью ко мне она бы обратилась в последнюю очередь. Без особой надежды, что я соглашусь эту самую помощь оказать. Да и чем я могла ей помочь? Дать валерьянки? Расчленить и спрятать труп? Благородно взять убийство на себя?

Но допустим, у нее имелся какой-то хитрый план, и я одна могла воплотить его в жизнь. Помнится, Геля бормотала что-то вроде «мне не к кому больше обратиться». Воспринимать эту фразу в смысле «ты одна у меня осталась» явно не стоит. Скорее, ее нужно трактовать так: «Из всех моих знакомых только у тебя есть возможность сделать то, что мне нужно». Ну, например, состряпать для нее какой-нибудь липовый документ. Подделкой документов — справок от врача, из ЖЭКа и тому подобных бумажек, призванных осложнить жизнь трудящихся, — я занимаюсь с малолетства. Правда, какой документ, тем более фальшивый, может снять с нее подозрения, — не очень понятно, но не будем распыляться на мелочи. Вопрос принципиальный: если Геля рассчитывала на помощь, то почему исчезла, не дождавшись меня? Почему ее не испугало мое возможное объяснение с представителями закона? Зачем, исчезнув, она оставила в дверях ключ? Ни на один из этих вопросов версия вторая ответов не давала.

Вариант третий. Геля — все-таки жертва, но в другом смысле. Жертва убийства. Заподозрив злой умысел против себя, она успела незаметно для убийцы подобраться к телефону и попросить о помощи. Но почему-то не у милиции, не у службы спасения, а у субтильной девицы-недомерка, сроду не имевшей ни оружия, ни навыков рукопашного боя. Мало того — у девицы, с которой Геля никогда не ладила и не общалась годами. Непонятно даже, как ей удалось вспомнить номер моего телефона, не говоря уже о том, что я никогда не поверю, будто Геля, с ее феноменальным умением выходить сухой из воды, могла пасть жертвой убийцы.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18