Атака с малой высоты действительно произвела на присутствующих сильное впечатление. Только мало кто знал, что для увеличения скорости и "потолка высоты" пришлось пойти на "нештатное уменьшение веса" - перед выставочным полетом техники расклепали и сняли все бронелисты внешней обшивки и частично демонтировали оборудование, оставив фактически только капот, крылья и двигатель! Благодаря этим и другим манипуляциям скорость удалось увеличить на 300 км по сравнению со среднестатистической для этого типа боевых машин. Самолет поднялся в воздух с близлежащего аэродрома, набрал высоту 8000 м и направился к полигону. Форсированные двигатели работали в режиме сверхперегрузки и не могло идти никакой речи об их повторном использовании. Это было одноразовое, но весьма эффектное зрелище, рассчитанное исключительно на впечатлительного Геббельса: сам самолет никто так и не успел разглядеть - только мелькнула зыбкая сверхзвуковая тень - потом короткий пронзительный вой и невероятной мощи взрыв. Барабанные перепонки были готовы лопнуть от дьявольского грохота. Огромных размеров полигон утонул в море дыма и огня, над землей вставал антрацитово-черный гриб гигантских размеров...
      Все "новейшие системы вооружения", которые были продемонстрированы Геббельсу, а он полунамеками и заклинаниями в своем классическом "шаманском" стиле раструбил о них на всю Германию, на самом деле оказались фикцией, блефом, преступным очковтирательством... Неискупимая вина перед фронтом и немецким народом лежит и на Министерстве вооружений, на тех военных инженерах и конструкторских бюро, которые занимались не внедрением новейшего оружия, а "инсценировкой его возможностей". Множество людей занималось откровенной фальсификацией, выбиванием кредитов и не гнушалось никакими уловками, чтобы обвести вокруг пальца такого профана в области вооружения и боеприпасов, как доктор Геббельс. Я не хочу облыжно обвинять всех и вся - не исключено, что с годами из множества разработок в конечном итоге и получилось бы что-либо эффективное - но в жестких условиях военного времени фронт не мог ждать. Геббельс же никогда и не пытался вникнуть в суть проблемы, избегая задавать "необходимые вопросы" там, где это единственно и было необходимо. Как пропагандиста его вполне удовлетворяли недобросовестные заверения и обещания инженеров-конструкторов. Обрядив в нарядные фразы, приукрасив красным словцом, он вдыхал жизнь в очередное "чудо" и запускал его в эфир, на страницы журналов и газет. Неизвестно, насколько благими намерениями руководствовался рейхсминистр в своих действиях, зато хорошо известно, куда привели они Германию, немецкий народ да, впрочем, и его самого - "обманутого обманщика".
      Позже вечером Геббельс рассказывал мне о новейшем сверхзвуковом истребителе и называл совершенно неправдоподобные цифры. Он был просто одержим идеей многомиллионной армии фолькс-штурма, а еще и Шпеер обещал ему несколько сотен тысяч рабочих из оборонной промышленности. Когда я осторожно пытался перевести разговор в русло обсуждения нашего положения на Западном фронте и пытался объяснить, что без тяжелого вооружения и авиации наши дивизии обречены, он только досадливо морщился и обиженным тоном произносил:
      - Все вы там на Западе пессимисты - никто больше ни во что не верит. Поверьте мне, мы не просто одержим победу - это будет наш полный триумф! Я покажу нашим хваленым генералам, как нужно воевать. Между прочим, я и сам имею звание генерала. Главное в современной войне - это высокий боевой дух армии, а уж об этом я как-нибудь позабочусь. Вспомните французскую революционную армию... На сегодняшний день только три человека что-нибудь да значат в рейхе! Это я, Шпеер и Гиммлер. Рейхсфюрер командует Резервной армией, Шпеер великолепно справляется со своими обязанностями в области новейших систем вооружения, а у меня - пропаганда и фольксштурм. Через считанные недели торжественную присягу примут миллионы новых солдат!..
      Наши генералы, Кох, это наше больное место. Я не могу без презрения смотреть на большинство из них. Как эти мизерабли вели себя во время путча! О каких "революционерах" может идти речь, это ведь жалкие приготовишки! Им даже не пришло в голову перерезать линии телефонной связи между Ставкой и Министерством пропаганды! Я натравил на них Ремера, а это быстро отбило у них не только зрение и слух, но и многое другое. Я кричал прямо в мерзкую личину одного из этого генеральского отребья, что он негодяй и подлец, свинья в ермолке - он воспринимал это как должное. Другой вымолил у меня разрешение позвонить домой. Как вы думаете, Кох, о чем он попросил свою жену? Ни за что не догадаетесь! Он просил, чтобы она привезла ему бутылку красного вина и бутерброд, потому что он, видите ли, не успел пообедать перед арестом...
      Но мы покончим с ними. Фрайслер{42} устроит им хороший спектакль!
      Завтра утром я встречаюсь с Фрайслером. Мы досконально изучили следственный материал, выработали единую линию и устроим им показательный процесс. А потом их вздернут - и только так! Пули жалко на этих отъявленных мерзавцев!
      ...Слава Богу, что в партию затесался только один перерожденец Гельдорф (начальник городского управления полиции Берлина). А ведь я имел глупость дважды буквально за уши вытаскивать его из совершенно безобразных историй. Даже вспоминать не хочу, чего мне это стоило, а теперь он предает всех и меня в том числе. Этот негодяй требовал, чтобы меня расстреляли на месте, не вступая ни в какие переговоры, иначе я "заболтаю" палачей. В этом он недалеко ушел от истины - в день путча моим единственным оружием было слово и телефонная трубка в руках, но я исправил то, что они натворили своим взрывом...
      Рейхсминистр остановился перевести дух, а в разговор включился эсэсовский офицер и добавил, что Гиммлер дважды выделял Гельдорфу крупные суммы на улаживание "альковных проблем". В непрерывный поток оскорблений и издевательств внес свою лепту и офицер связи: под общий смех присутствующих он заметил, что "Гельдорф как та ласковая теляти, что у двух маток сосет, брал деньги и у фюрера".
      Никому из представителей высших эсэсовских и партийных кругов даже в голову не пришло возмутиться самим фактом коррупции - их волновало только то, что Гельдорф оказался по противоположную сторону баррикады.
      Отдохнувший Геббельс рассказал мне о деталях покушения на фюрера и о поведении генерал-фельдмаршала Кейтеля:
      - Кейтель стареет и глупеет не по дням, а по часам, но его мужество и самопожертвование во время покушения достойны всяческого уважения. Перепачканный кровью и пылью, в разодранном в клочья мундире он первым выбрался из-под обломков и закричал:
      - Где фюрер?.. Где мой фюрер?..
      Потом этот "медведь" поднял фюрера с пола, рыдая отнес на уцелевший диван, гладил и только приговаривал:
      - Мой фюрер, мой любимый фюрер...
      Уже около полуночи я отправился в свое купе. Я перебирался из одного вагона в другой, под ритмичный перестук колес механически открывал и закрывал входные и выходные двери тамбуров, а перед моими глазами стоял агонизирующий Западный фронт. Верил ли Геббельс сам в то, что говорил? Или же профессиональная неискренность пропагандиста заставляла его подбирать подходящие слова, тщательно формулировать предложения и лицемерить даже в достаточно узком кругу? Вне всякого сомнения, он не был просто марионеткой в чьих-то руках - он обладал сильной волей, а в груди бушевал неугасимый пожар страстей. Рейхсминистр был достойным выкормышем фюрера.
      В голову пришла еще одна мысль, от которой стало совсем неспокойно на душе: за весь многочасовой разговор Геббельс ни разу не спросил меня о здоровье Роммеля, хотя прекрасно знал, что я отношусь к ближайшему окружению генерал-фельдмаршала.
      Глава 19.
      Маршал и ангел смерти
      Петля затягивается
      Судьба западной кампании была решена еще при жизни Роммеля. Новый командующий Модель был абсолютно не в силах что-либо изменить на атлантическом театре военных действий. Здесь вполне хватало талантливых полководцев и без него, а если Западному фронту чего-то и не доставало, то только солдат, техники и самолетов. Официальная пропаганда пыталась теперь повернуть все дело так, будто бы "изменники и предатели, желая поражения рейху, специально не отправляли на фронт подкрепление, боеприпасы и технику", но на самом деле все обстояло значительно хуже: запасы жизненных сил немецкого народа и возможности оборонной промышленности Германии на шестом году войны были полностью исчерпаны. Никаких резервов уже очень давно не было и в помине!
      Модель энергично взялся за дело и уже через считанные дни убедился в том, что причины неудач на Западе кроются не в "неумелом командовании и низком боевом духе германских войск", а вызваны подавляющим превосходством противника.
      Только сейчас многие начали осознавать, какую тяжелую потерю понесли Германия и Западный фронт в связи с ранением Роммеля. Новый главнокомандующий был грамотным, мужественным и жестким полководцем, но в отличие от Роммеля фельдмаршал Модель был еще и ярко выраженным "партийным генералом", убежденным нацистом и беззаветно преданным Гитлеру человеком. Модель поругивал невнятные распоряжения штаб-квартиры фюрера, но не могло быть и речи о невыполнении приказов или попытках прекращения безумного самоуничтожения.
      После прорыва под Авраншем союзники вырвались на оперативный простор. Танковые дивизии Эйзенхауэра без труда подавили сопротивление разрозненных и обескровленных немецких войск, и вышли к Сене. Контратакующий удар Моделя после как всегда опоздавшего на сутки "приказа фюрера" был нанесен уже в "пустой след". За несколько недель противник без особого труда форсировал Сомму, Маас, преодолел линию Мажино и вышел к бельгийско-голландской границе на севере и к Западному валу и Вогезам на востоке.
      С все более возрастающим беспокойством за развитием событий наблюдал медленно выздоравливающий Роммель. 6 сентября 1944 года обстоятельный доклад о катастрофическом положении Западного фронта сделал его бывший начальник штаба Шпайдель, уволенный из рядов вермахта. Управление личного состава сухопутных войск уже неоднократно требовало от фельдмаршала Моделя отправить в отставку подозреваемого в участии в событиях "20 июля" генерала. Главнокомандующий группой армий "Запад" (и группой армий "Б") не хотел терять опытного штабного офицера, но, в конце концов, ему пришлось уступить, а Шпайдель был вынужден уйти. Во время взрыва бомбы в Ставке фюрера был тяжело ранен и впоследствии скончался начальник управления личного состава сухопутных войск, генерал-майор Шмундт. Генерал Бургдорф, верный партайгеноссе{43} Гитлера, сменил его на этом посту. Отставка Шпайделя и последовавшее вскоре назначение на должность начальника штаба группы армий "Б" генерала Кребса стали его первый враждебными акциями по отношению к Роммелю.
      Во время последней встречи Шпайдель рассказал Роммелю, что в штаб-квартире фюрера Кейтель и Йодль без зазрения совести обвиняют маршала в "пораженчестве". Роммель отдавал себе отчет в том, что Гитлер и военно-политическое руководство рейха больше не доверяют ему, а неуклюжие, но не менее опасные от этого, поползновения Кейтеля и Йодля расценивал как попытки найти и наказать "главного стрелочника кампании на Западе". Маршал рассказал мне, что еще весной 1944 года региональное управление СД Ульма отправило в Берлин донесение, в котором он обвинялся в "распространении пораженческих настроений и антиправительственной агитации". Роммель никогда не скрывал, что сразу же после выздоровления намеревается предпринять действия, направленные на прекращение войны.
      Тяжелое ранение обрекло его на беспомощность и бездействие. Фельдмаршал с горечью говорил мне о недальновидных политиках и безответственных военных, так и не нашедших в себе достаточно мужества, чтобы хотя бы сейчас, когда вместе с Нормандским фронтом окончательно рухнули и последние надежды, выступить против Гитлера и попытаться спасти свой несчастный народ. Еще резче он отзывался о показательном процессе над "заговорщиками 20 июля", дальнейшая судьба которых была ему вовсе не безразлична. Шпайдель говорит, что Роммель уже не считал Гитлера психически нормальным человеком, а то, как обращаются власти с заговорщиками, называл "не приличествующим немцу поведением и вопиющим варварством".
      Даже в нынешнем полубеспомощном состоянии Роммель не отказался от идеи скорейшего прекращения войны. На следующий день после визита к своему раненому командиру и единомышленнику Шпайдель собирался отправиться с докладом в Ставку фюрера. Генерал-фельдмаршал попросил его связаться с начальником генерального штаба Гудерианом и на словах передать генерал-полковнику мысль, которая буквально сводила Роммеля с ума и не давала покоя долгими бессонными ночами - как можно быстрее, во что бы то ни стало, соглашаясь на любые условия, вступить в переговоры с союзниками. Но Шпайдель не увиделся с Гудерианом. На рассвете 7 сентября он был арестован на своей квартире во Фройденштадте, прошел через пытки, допросы, одиночное заключение и был освобожден только после вступления в страну англо-американских оккупационных войск.
      Характерный штрих: в обязанности гестапо, естественно, не входило извещение Роммеля об аресте Шпайделя, но в штаб-квартире фюрера уже настолько наплевательски относились к генерал-фельдмаршалу, что не сочли нужным сообщить ему об аресте бывшего начальника штаба. Это печальное известие принес ему адъютант генерала, и Роммель сразу же попытался вступиться за своего боевого друга. Но, к сожалению, все попытки разбивались о стену молчания - ему даже не удалось узнать причины ареста и вменяемое "преступление". Когда Штрёлин, обер-бургомистр Штутгарта, узнал об аресте Шпайделя, он немедленно выехал в Герлинген к Роммелю "за подробностями". Штрёлин чувствовал себя крайне неуверенно после ареста человека, с которым встречался на Троицу вместе с бывшим министром иностранных дел фон Нейратом и другими. Но генерал-фельдмаршал и сам мало чего знал, он мог только высказать свои предположения и всячески давал понять совсем уже напуганному обер-бургомистру, что не исключает возможность прослушивания своей квартиры агентами СД.
      "Ты обязан уйти..."
      В разговоре со своим сослуживцем командиром артиллерийской части группы армий "Б", полковником Латманом, генерал-фельдмаршал задумчиво произнес:
      - Когда я выздоровею, то пойду к фюреру и скажу ему:
      - Разве не хватит? Посмотри, на тебе кровь миллионов немцев! Твое время вышло, ты обязан уйти...
      Со времен 1-й мировой войны Роммель поддерживал дружеские связи с боевым братством "вюртембергских горных егерей". Маршал не скрывал своих взглядов перед бывшими однополчанами. Еще в январе 1944 года он открыто говорил с ними о конструктивных слабостях Атлантического вала и утверждал, что "практически нет никаких шансов успешно противодействовать вторжению союзников во Францию". Он рассказал им о своей поездке в Ставку и об острой стычке с Герингом в присутствии фюрера:
      "Не у меня одного создалось такое впечатление, что в рейхе больше не выпускают самолеты, - сказал я оторопевшему от изумления рейхсмаршалу. Враг вытворяет в воздухе все, что его душе угодно! Над нашими позициями неделями не появляются самолеты германских люфтваффе..." Гитлер внимательно прислушивался к разговору, и я обратился к нему: "Мой фюрер, из России ко мне перебрасывают выжатые как лимон дивизии. Нельзя ли покончить с этой практикой? Не лучше ли направлять ко мне изнывающие от скуки оккупационные войска. В Париже они только и заняты тем, что бьют баклуши, развратничают и пьянствуют. Если вы думаете, что так можно выиграть войну, то вы ошибаетесь. Мой фюрер, я искренне опасаюсь, что в один прекрасный день нам придется капитулировать". Гитлер подобрался, как перед прыжком, и, злобно прищурившись, произнес: "Вы не первый, вы далеко не первый, Роммель, кто говорит мне эти слова. Я частенько слышал их от моих генералов на Восточном фронте. Но посмотрите, где они теперь? Одни в могиле, а другие деградировали..."
      "Бесноватый фюрер"
      Друзья маршала сохранили воспоминания о его последних днях. Роммель был прекрасным рассказчиком, остроумным и ироничным, а в эти дни, обреченный на бездействие, он говорил особенно много, переосмысливая свою жизнь:
      - После нескольких инспекционных поездок во Францию я убедился в том, что Атлантический вал - это пустая трата времени. Признаюсь, поначалу я тоже принял за чистую монету пропагандистские трюки с "оружием возмездия". Позже, за 2 дня до ранения я отправил "бесноватому фюреру" обстоятельный доклад о тяжелейшем положении фронта. Американцы и англичане были вполне готовы к прорыву. Я написал, что если срочно не будут предприняты самые решительные меры, вина целиком и полностью ляжет на его плечи.
      Старинный друг четы Роммелей Юлиус Мюльшлегель, владелец мельницы в Биберахе, приехал со своей супругой в Герлинген. Во время прогулки в саду маршал неожиданно замер, наклонился поближе к гостю и прошептал:
      - Мюлыилегель, хочу вас предупредить - за мной следят. Они окружили дом. Прогулку придется прервать. Если мы с женой не надумаем переезжать отсюда, придется поставить высокий забор, чтобы хоть как-то укрыть себя от соглядатаев...
      Интересно, за мной придут тоже ночью? Они арестовывают генералов между 02.00 и 04.00 утра. Пусть приходят - у меня есть для них сюрприз. (Роммель надеялся на охранников, но те, как это и следовало ожидать, не вмешались в решительную минуту.)
      Свидетелем ужасной сцены довелось стать Рудольфу Веклеру, президенту ассоциации горнострелковых частей. Он не застал маршала дома и пошел его любимым маршрутом в соседний лес. Когда Веклер окликнул увлеченного поисками грибов фельдмаршала, тот вскрикнул от неожиданности и смертельно побледнел:
      - Черт возьми, Рудольф, я вас сразу не узнал и подумал, что за мной пришли...
      Недоброжелатели
      Ровно два месяца прошли со дня тяжелого ранения - шестого по счету за две мировые войны. Командование вручило положенный в таком случае "золотой знак за ранение", и Роммель с гордостью носил награду. Под присмотром университетских профессоров медицины, доктора Альбрехта и доктора Штока, маршал быстро набирал форму, его физическое состояние значительно улучшилось и уже в обозримом будущем можно было вести речь о полном восстановлении работоспособности. Но безоблачное небо над головой заволакивали свинцовые тучи, а смертельная удавка затягивалась все туже...
      После ареста Шпайделя генерал-фельдмаршал стал подозрительным и недоверчивым. Он прекрасно знал, на что способен Гитлер. Непримиримый Йодль и раньше не скрывал свою антипатию к "самому молодому маршалу сухопутных войск". Злопамятный Геринг никогда и никому не прощал критических замечаний в адрес люфтваффе. Роммель всегда был противником "авиационного государства в государстве" рейхсмаршала Геринга и выступал против "особого положения" этого рода войск в системе вермахта. Даже чисто визуально трудно было представить себе двух более разных людей: аскет - Роммель и сибарит Геринг.
      Один из критически настроенных очевидцев так описал "явление Геринга" римскому обществу в 1943 году:
      - ...Потом показалась тяжело пыхтящая туша рейхсмаршала. От драгоценностей рябило в глазах: кольцо с крупным голубым бриллиантом на одной руке, перстень с еще более крупным изумрудом - на другой; тяжелый платиновый браслет наручных часов, украшенный опять-таки изумрудами, и еще один необычной формы изумруд на галстучной булавке. Довершали картину тщательно ухоженные руки со следами недавнего маникюра...
      Для Кейтеля генерал-фельдмаршал Роммель всегда был "неудобным подчиненным", постоянным напоминанием о той ответственности, которую разделяло ОКБ за безумные приказы и решения Верховного главнокомандующего вермахта. Роммель никогда не скрывал своего презрения к этим людям - они платили ему ненавистью. К лагерю противников относилась еще одна темная личность - Борман, "серый кардинал НСДАП". Оставаясь в тени, этот человек из-за кулис манипулировал "вождями", партией и вермахтом. С его легкой руки генералитет оказался разбит на три группы: "партийные генералы", "кляузники и сутяжники" и "солдафоны". В первую группу входили деятели вроде Кейтеля, Шернера, Моделя, Бургдорфа и иже с ними. Их всячески продвигали по службе, присваивали звания, вручали ордена. Они оседали в генштабе и повсеместно вытесняли из армии тех, кто пытался сказать правду о военно-политическом положении рейха, то есть относился к "кляузникам" по терминологии Бормана. Третью группу составляли безропотные исполнители безумных приказов фюрера и ОКБ, а НСДАП требовала от них безоговорочного повиновения и "следования в русле партийного учения". Возможно, рейхсляйтер был самым опасным врагом Роммеля.
      Дневник фрау Роммель
      Накануне драматической развязки генерал-фельдмаршала Роммель, его родные и близкие жили в атмосфере постоянного напряжения и предчувствия неминуемой беды. Фрау Роммель вела дневник в то страшное время: Август, 1944.
      ... СД начала действовать демонстративно грубо и нахально: в середине августа, незадолго до приезда мужа, меня разбудили выстрелы и поднявшаяся суматоха. Неизвестный пытался взломать дверь со стороны веранды и проникнуть в дом. Когда охранники окликнули его - он бросился бежать. Тогда охрана открыла огонь, но злоумышленнику удалось скрыться ...
      ...Приблизительно в это же время ко мне приехал крайсляйтер{44} Ульма и поинтересовался, надежен ли наш персонал. На мой недоуменный вопрос он ответил, что один из руководителей СД Ульма по секрету сообщил ему, что "генерал-фельдмаршал не верит в окончательную победу и критикует руководство..."
      7 сентября 1944.
      ...Во второй половине дня позвонили соседи и сообщили, что два подозрительных типа крутились около нашего дома. Убедившись в том, что их обнаружили, незнакомцы тут же скрылись в лесу. Примерно в 15 30 адъютант мужа, гауптман Алдингер, действительно обнаружил на лесном холме, прямо напротив нашей садовой калитки, двух нездешних мужчин (Я почему-то запомнила, что у одного из них были голубые очки.) Они предъявили совершенно новые паспорта и утверждали, что работали инженерами на оборонном предприятии и эвакуированы сюда из Регенсбурга...
      Во время оккупации военная прокуратура американцев расследовала обстоятельства смерти генерал-фельдмаршала Роммеля. Было установлено, что уже за несколько месяцев до трагической гибели он находился под негласным наблюдением гестапо. В Берлине решили не подключать к операции штутгартский и ульмский филиалы, опасаясь, что кто-нибудь из числа местных доброжелателей захочет предупредить маршала, поэтому слежку осуществляли мюнхенские гестаповцы.
      За генерал-фельдмаршалом следили три агента - женщина и двое мужчин. Они появились в Герлингене с подложными документами и под фальшивыми именами. После того, как адъютант фельдмаршала, гауптман Алдингер, записал анкетные данные двух подозрительных мужчин и послал их на проверку в ульмское отделение СД, моментально пришел ответ, что документы в полном порядке...
      После капитуляции, летом 1945 года жена бывшего ортсгруппенляйтера{45} Герлингена рассказала фрау Роммель, что в сентябре 1944-го к ним в дом, расположенный по соседству с домом Роммелей, пришел сотрудник СД и потребовал докладывать о том, с кем общается маршал, и кто его навещает. Потом этот человек регулярно приходил за донесениями. Вся информация по "делу Роммеля" поступала к Борману. В архивах рейхсканцелярии американцы обнаружили его комментарии к рапортам секретных агентов, которые рейхсляйтер готовил для Гитлера:
      - 28 сентября, 1944. Агент подтверждает еще более тяжелые подозрения, чем те, что были у нас до сих пор...
      В начале октября Гитлер, Кейтель, Гиммлер и Бургдорф провели специальное совещание по "делу Роммеля". Учитывая популярность генерал-фельдмаршала и тот общественный резонанс, который могло бы вызвать официальное судебное преследование, Гитлер принял решение о "внесудебной расправе". Октябрь, 1944.
      7 октября пришла подписанная Кейтелем телефонограмма из Ставки - 10 октября муж должен был присутствовать на важном совещании в Берлине. 9 октября к 18.00 на железнодорожный вокзал Ульма должны были подать для него спецпоезд. Муж связался с лечащим врачом, чтобы перенести запланированную на 10 октября консультацию. Профессор Шторх категорически не рекомендовал ему надолго покидать дом и подвергать нагрузкам неокрепший организм. По приказу мужа гауптман Алдингер попытался связаться с генерал-фельдмаршалом Кейтелем. Маршала на месте не оказалось, но удалось разыскать Бургдорфа. Я и гауптман оставались в комнате, пока супруг разговаривал с генералом. Муж попросил передать фельдмаршалу Кейтелю: лечащие врачи считают, что в настоящий момент его состояние здоровья не позволяет предпринимать столь длительные поездки. Муж поинтересовался, не известна ли генералу проблематика совещания и нельзя ли в случае крайней необходимости прислать к нему надежного офицера связи. Бургдорф ответил: "Насколько мне известно, фюрер поручил генерал-фельдмаршалу Кейтелю обсудить с вами вопрос будущего нового назначения..."
      13 октября.
      - Из штаба корпуса в Мюнхене пришла телефонограмма о том, что на следующий день к 12.00 в Герлинген прибудет генерал Бургдорф. Муж с возрастающим подозрением отнесся к поднимающейся вокруг него суматохе. Гостивший у нас приятель супруга Оскар Фарни заметил: "Гитлер не посмеет тронуть тебя". "Думаю, он уже принял решение о моем устранении", - ответил супруг.
      Обостренное чутье обложенного со всех сторон красными флажками волка подсказывало ему, что срочный визит Бургдорфа - это очередная ловушка Гитлера. Но физически и психически Роммель стал совершенно другим человеком, чем это было до ранения двухмесячной давности. Депрессия сменялась воодушевлением, и тогда он возлагал большие надежды на будущее, которого, увы, для него уже не было. В последнее время он не расставался с личным оружием, но даже в своем нынешнем состоянии Роммель был слишком горд для того, чтобы прибегнуть к такому "простому" решению проблемы. 14 октября.
      - Погожий осенний денек. Янтарно-желтые нивы, и одетые в багрец и золото герлингенские леса. Рано утром в краткосрочный отпуск приехал Манфред (пятнадцатилетний сын маршала, проходивший обучение как "помощник зенитчика" на одной из батарей ПВО). Позже он рассказал мне, что после завтрака до 11.00 гулял с отцом и от него узнал о предстоящем визите генералов Бургдорфа и Майзеля:
      "Отец пребывал в искреннем недоумении, и все пытался понять - с какой целью Гитлер направил к нему этих людей".
      За его внешней невозмутимостью, холодностью и корректностью скрывалась беззащитная душа искалеченного войной, доведенного до нервного срыва человека. В блокноте на рабочем столе остались последние распоряжения по поводу совершенно малозначительных вещей - отменить вызов машины для поездки на консультацию... решить вопрос со стоянкой мотоцикла адъютанта... и другие второстепенные "хозяйственные дела". Стороннему наблюдателю могло показаться, что Роммель сохраняет олимпийское спокойствие. На самом деле он уже принял решение и был внутренне готов к наихудшему.
      "Через четверть часа я умру..."
      Ровно в 12.00 появились генерал Бургдорф, начальник Управления личного состава сухопутных войск, и генерал-лейтенант Майзель из Генерального штаба сухопутных войск, уполномоченный специальной комиссии по событиям "20 июля". Генералы вежливо поздоровались с фрау Роммель и юным Манфредом и после нескольких дежурных светских фраз выразили желание побеседовать с маршалом наедине. После этих слов жена и сын покинули рабочий кабинет, а маршал крикнул адъютанту, чтобы тот держал наготове папку с документами. Роммель предполагал, что Майзель и Бургдорф от имени Верховного главнокомандующего потребуют у него отчет о "проигранной Нормандской операции". Даже в минуту наивысшей опасности он не мог до конца поверить в то, что Гитлера уже не интересуют "мотивы, причины и подоплека" событий. Фюрер решил, что маршал должен умереть...
      Беседа продолжалась около часа. Потом из кабинета вышел Бургдорф, а через несколько секунд Майзель. Фрау Роммель ждала супруга в спальне маршала. Когда смертельно бледный, с исказившимися чертами лица ее супруг появился в дверях, она с внезапной отчетливостью поняла: произошло что-то ужасное и непоправимое. Позже она по памяти восстановила и записала драматический диалог: Фрау Роммель:
      - Эрвин, что случилось? Роммель:
      - Через четверть часа я умру... Фрау Роммель:
      - Господи, что ты говоришь? Что им нужно от тебя?
      Роммель:
      - Фюрер поставил меня перед выбором - принять яд или предстать перед Народным трибуналом. Генералы привезли сильнодействующий яд - полный паралич через три секунды. Меня обвиняют в соучастии в покушении...
      Фрау Роммель:
      - Кто выдал тебя?
      Роммель:
      - Штюльпнагель, Шпайдель или Хофакер - кто-то из них троих дал показания. Думаю, что кроме этого, я еще фигурировал в списках Герделера как будущий рейхспрезидент!
      Фрау Роммель:
      - Что ты ответил им на все эти обвинения?
      Роммель:
      - Я сказал, что не могу поверить в то, что это правда. Предположил, что эти показания были "выколочены" костоломами из гестапо...
      Фрау Роммель:
      - Что же нам теперь делать, Эрвин?
      Роммель:
      - Я не боюсь трибунала и готов ответить за свои поступки. Все, что я собирался сделать, было направлено на пользу Германии и ее народа. Но я абсолютно уверен в том, что мне не дадут возможности благополучно добраться до Берлина - просто "ликвидируют" в пути.
      ...Теперь я понимаю, что подразумевал Бургдорф под "новым назначением" пару дней тому назад - речь шла о моих похоронах! Представь себе, они уже расписали церемонию погребения...
      Ни о чем не подозревавший Манфред в поисках родителей заглянул в спальную комнату - увидел заплаканную мать, побледневшего отца и едва не лишился чувств от потрясения, когда услышал переданное генералами "иудино послание" диктатора:
      - Гитлер приказал передать, что в случае моей добровольной смерти семью никто не тронет. Наоборот, государство позаботится о вас...
      Роммель попрощался с женой и сыном, вышел в соседнюю комнату и в последний раз переговорил со своим адъютантом Алдингером. Свалился с плеч страшный груз неопределенности последних недель и месяцев - его судьба была решена, и обратного пути не было. Маршал положил руку на плечо адъютанта и тихо произнес:
      - Вот все и закончилось, гауптман. Фюрер приказал мне умереть. По пути в Ульм генералы дадут мне яд. Бургдорф обещает, что я умру быстро и безболезненно, а потом мне полагаются государственные похороны с воинскими почестями. Гитлер обещал безопасность жене и сыну, им даже будут выплачивать пенсию после моей смерти.