Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Эныч

ModernLib.Net / Комарницкий Евгений / Эныч - Чтение (стр. 11)
Автор: Комарницкий Евгений
Жанр:

 

 


      — УрррааП— кричат в соседнем кабинете.
      — Что-то в последнее время у нас в городе происходят непонятные вещи, — говорит Борисов.
      — Бунтует народишко, — Марк Захарович отламывает кусок индюшатины. — Зажрались.
      — Верно Герцен подметил, — соглашается, поклевывая салат, Коронич. — Русский мужик, этот закомплексованный идиот, задним умом крепок. Что в него ни вали, все как в бездонную бочку.
      — В городе, Василий Мартынович, готовится революция, — шутит Лупачев. — Скоро нас всех низложат. На твое место посадят слесаря из путевых мастерских, на место Коронича — грузчика из вторсырья, вместо Марка Захаровича — чистильщика обуви, а прокурора заменит живодер из Горсанинспекции. Тогда каждая домохозяйка, как говорится, сможет управлять государством.
      Все, кроме прокурора, смеются.
      — А кто тебе на смену придет? — трясет животом председатель Горпотребсоюза.
      — Я не в счет. Меня скоро на пенсию, в ЮНЕСКО. Прокурор наливает в рюмку водку.
      — Никакой революции у нас быть не может. Если же вы всерьез допускаете такую возможность, то я не понимаю вашего веселья. И почему вы так уверены, что меня подменит именно живодер из Горсанинспекции? Если подозреваете кого-либо конкретно, то намекните хотя бы. — Курносов выпивает водку и продолжает. — А о происходящем в городе мне известно. Я видел статистическую сводку. На консервном заводе погибло триста десять человек, и еще шестьсот двадцать находятся с тяжелыми травмами в различных моргах города.
      — Меньше народу — больше кислороду, — говорит председатель горисполкома. — Частично отпадает проблема с жилплощадью.
      — Да! Василий Мартынович! — Коронич салфеткой промокает верхнюю губу. — Как раз по этому поводу мы готовим статью с выступлением доктора сейсмологических наук, этого закомплексованного идиота Шишигина-Исраеляна, в которой объясняем случившееся небольшим естественным подземным толчком, вызвавшим разрушение подземных коммуникаций и, как следствие этого, пожар. Землетрясение было предсказано сейсмологическим институтом еще пять лет назад, благодаря чему удалось избежать человеческих жертв.
      — Верно, — говорит Борисов. — Запускайте статью. Только объясните еще и то, почему завод не был заблаговременно переведен на другое место.
      — А что случилось на чугунолитейном, Василий Мартынович? — ослабляя ремень, интересуется Новиков. Поглаживает живот.
      — Об этом надо спросить у Плухова. Я уверен: это его штучки. Блефует. Фонды выколачивает.
      — В той же сводке, предназначенной для Виктора Вильямови-ча, я прочитал, что один день простоя чугунолитейного завода обходится ему в три миллиона рублей убытка, — говорит прокурор.
      — Ну, для Молекулы эта потеря, — замечает, придвигая к себе большое фарфоровое блюдо с заливной осетриной, Марк Захарович, — что слону дробина…
      — Уррраа!! — кричат за стеной. — За ирано-иракский конфликт! За переворот в Турции! За войну в космосе!
      — Что за дебилы! — возмущается Борисов. — Разве можно о таких вещах орать на весь ресторан? Опять, наверно, комендант со своими дубами куролесит.
      Внезапно гаснет свет. Обрывается музыка. Внизу, в зале, становится относительно тихо. Слышны какие-то шорохи. Изредка раздаются испуганные женские возгласы. За стеной, в кабинете, какое-то время молчат, потом множество ног дружно топает по полу. Соседи Борисова и его компании свистят и сыплют угрозами:
      — Свет давай, крысы цивильные! Разнесем щас к едреней фене всю вашу лавочку! Через минуту начинаем стрелять! Где мой шмайссер, Алкинсон? Шапошников — огнемет!
      Галерея содрогается.
      — И впрямь спалят, — голос Марка Захаровича дрожит. — От этих солдафонов все что угодно ожидать можно. Не пора ли нам по домам?
      Зажигается свет.
      _Га-а-адыН— орет снизу несколько голосов. Борисов раздвигает шторы и видит мечущихся по наполовину опустевшему залу официантов. — Разбежа-ались! Серега, кончай сосать из графина! Держи тех двоих! Они нам за всех заплатят!
      — Ну вот и славно, — говорит Борисов. — Так на чем мы остановились?
      — Мы говорили об обергруппенфюрере СД и СС фон Плухо-фе, — вновь шутит Лупачев, выпивая фужер джина. — Твоем лучшем друге.
      В кабинет всовывается зеркальная лысина директора ресторана Автандила Тариэловича.
      — Можно? — Автандил Тариэлович входит. — Извини, Василий Мартынович. Извините, дорогие гости. Небольшая техническая неисправность. Не очень обеспокоились?
      — Уррраа!! — вопят за стеной. Поют — Этот день Победы порохом пропах!..
      — Это комендант? — спрашивает Борисов.
      — Он. Он, — шепотом отвечает директор. — Я туда боюсь заходить. Они меня заставляют кушать горчицу с солью.
      — Полезно для пищеварения, — замечает Лупачев.
      — И с кем же он там? — спрашивает Автандила Тариэловича Борисов.
      Автандил Тариэлович морщит лоб.
      — С начальником военного училища и каким-то офицером из контрразведки.
      — Еще с кем?
      — Больше ни с кем. Их трое.
      — Трое?! — в один голос восклицает пораженная компания.
      — Уррраа!!! — грохочет за стеной. — Да здравствует великий генералиссимус!! По Нью-Йорку, по Вашингтону — пли!!
      Разражается неистовый топот.
      Директор ресторана подвигается ближе к столу. /
      — В следующем кабинете, за ними, ужинают: начальник ГОВэДэ, три его заместителя и народный судья. Последний кабинет только что заняли ректор духовной Академии отец Алексий и три директора: фирменного универмага, плодоовощной базы, театра Мимики и Жеста, а также ведущая актриса того же театра.
      — Весталко здесь?
      Встрепенувшийся было Борисов осекается, поймав на себе ехидный взгляд председателя горисполкома. Звонит телефон.
      — Это меня, — живот Марка Захаровича проезжает по заливной осетрине. Председатель Горпотребсоюза торопится к аппарату. Снимает трубку. Слушает. Прикрывает трубку рукой. — Тебя, Василий Мартынович. Плухов. Легок на помине. Ты — здесь?
      — Здесь, — Борисов поднимается из-за стола, чуть усмехается. — Сейчас побеседую с нашим приятелем, а потом кое-что действительно сообщу вам о маленькой революции. На десерт. Не хотелось раньше времени, да придется уж…
      Борисов принимает трубку из рук Марка Захаровича.
      — Слушаю.
      — Василий Мартынович, отдыхаешь? — звучит голос Плухова.
      — Отдыхаю, Петр Сергеевич. А что случилось?
      — Ничего особенного. С кем ты там?
      — Ты в своем амплуа, Петр Сергеевич. Все тебе надо знать… Угадай, раз не доложили. Ведь ты у нас Мегрэ, — Борисов подмигивает Марку Захаровичу. Тот растягивает губы.
      — Ты с ним полегче! — предупреждает Борисова Лупачев. — А то он тебя намажет твоим любимым хренком и съест.
      — Ну, — улыбается Борисов в трубку, — покажи-ка класс.
      — Сейчас попробую, — тихо говорит Плухов. — Прокурор там?
      — Угадал.
      — Лупачев там?
      — Здесь.
      — Коронич, наверно.
      — Правильно.
      — Полагаю, и Новиков рядом с тобой.
      — Да ты и впрямь Мегрэ, — Борисов смеется. — Только не назвал еще одного нашего общего знакомого.
      — Подскажи, Василий Мартыныч. Сделай милость. Сдаюсь. Странные интонации в голосе Плухова пробуждают в Борисове неясную тревогу.
      — Ладно, — говорит он. — Автандил Тариэлович заглянул. Вот… привет тебе передает.
      Директор ресторана «Кристалл», часто кивая блестящей лысиной, машет руками как крыльями, словно желая взлететь.
      — Спасибо, — благодарит генерал. — Погоди минуту. Трубку не убирай. Сейчас услышишь нечто очень важное.
      Борисов чуть пожимает плечами. Плотнее притискивает трубку к уху.
      В трубке щелкает, и незнакомый Борисову мужской голос произносит:
      — ДЯДЕК вам всем в лоб.
      …У выхода из ресторана лейтенант Евсюков, облаченный в белый халат и милицейскую фуражку, руководит погрузкой тел в машину «Спецмедслужбы».
      — Четвертый, — считает лейтенант. — Пятый… Каждый вечер пьянь из этого вертепа вывозим! — громко говорит он, как бы призывая в свидетели толпу зевак. — Совсем народ распоясался.
      «Санитары», пыхтя и тяжело переставляя полусогнутые ноги, несут шестую «жертву алкоголя». Впихивают в «Уазик».
      — Чем только живот набил? — ворчат они, отдуваясь. — Кирпичей что ли наглотался?
      — Все. Закрывай! — командует лейтенант.
      Из ресторана трое официантов выволакивают и бросают на мостовую безжизненное худое тело «бунтаря».
      — Эй, хозрасчет! Еще одного дядька примите! Нарезался как свинья на праздник и спать за эстрадой залегся.
      Евсюков окидывает взглядом брошенное.
      — Это нам не нужно.
      Лейтенант садится в кабину. Под звуки «Казачка» автомобиль отъезжает от ресторана «Кристалл».

10

      Раннее утро. Дача генерала Плухова окутана туманной дымкой. Кукует кукушка. Перекликаются петухи. В бассейне, выложенном голубой ширазской плиткой, — генерал. Фыркая сивучом, он плавает по периметру. Из-за кустов сирени спрашивают:
      — Петр Сергеич! Может быть, все-таки подогреть воду? Простудитесь!
      — Не надо, — Плухов ныряет. Снова появившись на поверхности, велит — Принеси-ка лучше еще коньячку, Сидор.
      Генерал стилем «брасс» пересекает бассейн, взбирается на край, тянется к стоящему в полуметре столику, берет портсигар. Закуривает, поглядывая на часы.
      Меж кустов, на песчаной дорожке, ведущей к бассейну, появляется Евсюков, в шортах и сетчатой майке. Плухов глубоко затягивается. Лейтенант, шурша подошвами спортивных туфель, приближается. Генерал выпускает дым.
      — Ну, что?
      — Задание выполнено, товарищ генерал, — Евсюков останавливается возле столика. — Мы с вашим личным шофером Васей отвезли тела в Серебряный бор. Остановились около пионерского лагеря «Павлик Морозов». Те же ребята из спецгруппы, которые были со мной в «Кристалле», вырыли четырехметровую яму. Потом мы приготовили необходимый раствор и наполнили им яму до половины. Двуручными пилами расчленили тела. Двое еще дышали. Автандила Тариэловича распилили дышащим, а Борисова я добил саперной лопаткой, потому что он начал нехорошо ругаться. Куски мы побросали в яму. Долили раствора. Через час я проверил щупом. Все растворилось. Перед тем, как сжечь санитарную машину, Вася угостил ребят водкой с психогенным препаратом «Винни Пух», и они сами попрыгали в яму, а потом Вася оступился. На пятьдесят втором километре Нововоскресенского шоссе сел на заранее подготовленный велосипед и маршрутом варианта «четыре» прибыл сюда. Будут ли следующие указания?
      Генерал возвращается в воду, заплывает на середину бассейна, ложится на спину.
      — Молодец. Иди в дом — тебя там накормят. Потом отдыхай.
      Евсюков уходит. Возникший на краю бассейна Сидор ставит на столик бутылку коньяка и исчезает. Генерал закрывает глаза.
      «Не поторопился ли? Ведь обратно пути не будет. Впрочем, уже нет. Операция „Удар“ удалась на все сто. Теперь не до сомнений. Теперь как раз следует торопиться. Допустим, этих дармоедов хватятся не скоро. Подумают, либо в борисовских лесах охотятся, либо еще где-нибудь пьянствуют. Но ведь завтра прилетает Барабан. К делу автоматически подключается Москва… Может быть, с Барабаном скооперироваться? Это, конечно, мысль. Вдвоем легче. Один могу не потянуть. Но… Ладно. Об этом после».
      Плухов открывает глаза. Плывет, оставаясь на спине, к голубой стенке бассейна. Вылезает. Налив стопку коньяка, выпивает. Тщательно вытерев тело розовым махровым полотенцем, надевает трусы и купальный халат с вышитыми на нем золотыми драконами. Опускается в кресло-качалку и, раскачиваясь, продолжает думать.
      «Что же такое, в конце концов, Энов? Как объяснить это явление с позиции научного материализма?.. Давай рассуждать так: без ничего — ничего не бывает. Значит, что-то есть. И если я не нахожу чему-либо объяснения, то это не значит, что объяснения не существует. Вот краеугольный камень. От сего и надлежит отталкиваться. Окажись сейчас Энов в руках ученой шушеры, они тут же его феномен раскусят. Но это ни к чему. Главное, использовать феномен, а не понимать его. Итак, несомненно одно: в лице Энова я имею реальную, с научной точки зрения объяснимую, небывалую силу. Первоочередная задача — детальное изучение ее возможностей. Изучение и поможет сконкретизировать планы на будущее».
      Плухов прекращает раскачиваться. Кладет ногу на ногу. — Сидор! Принеси пистолет. И две обоймы. Генерал снова закрывает глаза.
      «Смешно думать о том, что Энов шпион. Если бы он был вражеским диверсантом, от нас давно бы ничего не осталось. Он простой мужик. Святая простота. Обыкновенный дурак. Но, пожалуй, тут-то и кроется для меня опасность. Возьмет, болван, и ляпнет что-нибудь непредусмотренное. Вон чего в городе понатво-рил… Необходимо обезопасить себя всеми возможными средствами. А это прежде всего тонкая игра на слабостях Энова, вызывающая у него ко мне теплые дружеские чувства, и постоянное внимательное наблюдение за ним, позволяющее предугадывать его действия в ближайшие и последующие минуты. Да. Только так. Впрочем, Энов — вполне нормальный советский человек, и, значит, еще в детстве ему в голову были вбиты определенные готовые стереотипы. Благодаря этому нетрудно предсказать его поведение, а также практически сведена на нет опасность посягательства на мою персону, поскольку я как представитель высшей власти являюсь для него непререкаемым авторитетом… Всегда буду при Энове в генеральской форме… Ладно. А Кувякин? Не исключено, что он тоже обладает аналогичными эновским способностями. Тогда придется одного из них законсервировать. Иметь дело сразу с двумя кудесниками — не дело… Сейчас же надо будет позвонить в город Волохонскому. Пусть контролирует разговоры и поведение городского стада касательно исчезновения местной верхушки, а затем, вечером, заберет Кувякина и привезет его сюда, ко мне на дачу. Я проверю Кувякина на наличие феномена…»
      — Сидор! Черт тебя задери! Где пистолет?
      — Виноват, Петр Сергеич, — кусты сирени шевелятся. — Склероз. Сейчас принесу.
      — Стареешь, Сидор. Частенько стал плошать. Не служил бы ты в личной охране Сталина, я тебя давно бы на свалку выкинул. А так, вроде, реликвия. Принесешь пистолет к тиру, — генерал встает и, прихватив бутылку коньяка и стопку, идет по дорожке.
      Дымка, нависавшая над землей, рассеялась. Чирикают, свистят, верещат птицы. Где-то неподалеку постукивает дятел. По дорожке гуляют солнечные блики. Генерал с удовольствием вдыхает ароматы сада. Сбавляя шаг, наполняет стопку и выпивает.
      «Да-а-а… Хорошо, что так все сложилось. А ведь могло быть иначе. Степанчук находился в шаге от разгадки способностей Энова. Лишь случайность помогла мне. Но это закономерная случайность. Все равно бы Степанчук все испортил. Даже со мной не смог бы толком расправиться… Ладно, Эдик, спи. Плохо о покойниках вспоминать нехорошо. Ну, а тебе, Василий Мартыныч, что сказать? Сам виноват. Обижаться не на кого. Впрочем, тебе не так уж и не повезло. Не один лежишь, а с компанией. Пусть земля вам будет пухом…»
      Плухов подходит к тиру. Берет подготовленный Сидором парабеллум. Стреляет. Смотрит в бинокль.
      — Девятка… Черт! Снова девятка… Так с Барабаном или без Барабана?.. Десятка… Десятка… Девятка… С Барабаном или без Барабана?.. Десятка… Опять девятка!.. А что я гадаю? Сделаю вот как. По-русски. Стреляю три раза, и если выбиваю три десятки, то сдюжу один. Без Барабана. А если не выбиваю… Что ж… Десятка… Десятка…
      В обойме кончаются патроны. Плухов вставляет новую, старательно целится. Стреляет, смотрит в бинокль. Уходит из тира.
      Он идет по стриженому газону к дому. Взгляд его натыкается на флюгер-кораблик, слегка подрагивающий от дуновений ветерка. Внезапно тело становится легким, грудь наполняет и расширяет неизведанное до сей поры чувство. Кружится голова. Хочется петь, кричать, плакать. Генерал осторожно подходит к окну, встает на цыпочки и заглядывает внутрь. В комнате, на просторной кровати, под стеганым одеялом, спит, положив голову на белоснежную подушку, Эн Энович.
      — Ну как? Ничего? Понравилось? — генерал радушно улыбается Энову. Эн Эныч утирает рот рукавом новой, подаренной Плуховым, рубашки. Берет двумя пальцами с тарелки сардинку и, проглотив ее, говорит:
      — Ничего. Нормально. Понравилось. Только я стаканами привык.
      — Это дело поправимое… Сидор! Два граненых! — распоряжается генерал. — Молодец, Энов. Ты настоящий русский мужик. Широкая душа. Я сам стаканами люблю. Знаешь, давай на «ты». Я тебя — Эном, ты меня — Петром.
      — Давай, — соглашается Эныч. — Только меня все Энычем зовут.
      — Еще лучше! — Плухов хлопает ладонью по столу. — Ты — Эныч. Я — Сергеич. Лады?
      — Лады, — Эныч вытирает пальцы о скатерть. Сидор доставляет стаканы. Генерал, наклоняя бутылку, спрашивает:
      — По половине, Эныч?
      — По полной, — говорит Эныч.
      — Это не просто коньяк. Французский, — генерал разливает. — «Камю» называется. Мне его прямо из Парижа самолетом шлют. Я его в особо торжественных случаях выставляю. Для самых дорогих и желанных гостей.
      — А мне все равно, — признается Эныч. — Лишь бы градус побольше был.
      — И тут я с тобой согласен! — генерал поднимает стакан. — Градус — сила. Не все это, к сожалению, понимают. Растеряли чувство ответственности перед русским могучим духом. Выпьем за градус, Эныч! За нашу богатырскую русскую душу!
      Генерал пьет. Его лицо покрывается пятнами. Поставив стакан, Плухов незаметно смахивает выступившую слезу. Эн Энович большими глотками выпивает свою порцию. Тянется за сардинкой. Генерал жует салями.
      — С войны не доводилось коньяк стаканами пить. Совсем себя иначе чувствуешь… Ты, я вижу, ничего не ешь. Не стесняйся. Будь как у себя дома. Вот колбаса, вот сыр. Мажь хлеб гусиным паштетом. Виноград, персики ешь. Хорошая еда и русский человек — неразделимы. Как говорится в народе, большому куску и рот радуется.
      Генерал стряхивает с мундира крошки, поправляет галстук, откашливается. Встает из-за стола.
      — Сиди, сиди, Эныч.
      Прогуливаясь по комнате, Плухов начинает:
      — Ты, наверно, нечасто мысленно связывал свою жизнь, Эныч, с жизнью всего народа, всей страны, с судьбами человечества. Я не сомневаюсь, разумеется, в том, что для тебя ясна наша общая главная цель — светлое будущее, то есть коммунизм — счастье всех и каждого взятого в отдельности человека. Однако, сознаемся: твой личный вклад в осуществление этой благородной и сложной задачи был до сих пор очень мал. В данный момент тебе предоставляется возможность исправить эту ошибку. Для этого, Эныч, от тебя требуется немногое: делать то, что я говорю… Работа предстоит большая. Тяжелая. Но в ней ты сможешь полностью раскрыть свою яркую одаренную личность, присущую тебе, как и каждому советскому человеку. Все наши с тобой последующие совместные действия будут глубоко пронизаны духом и идеями научного коммунизма… Встань, Эныч.
      Эныч, кряхтя и шумно двигая стулом, подымается. Генерал вплотную подходит к нему, кладет на плечо руку и внимательно смотрит в глаза. Видит в расширенном зрачке Эныча отражение Сидора.
      — Сидор! — командует Плухов. — Еще бутылку!.. Эныч! Мы сейчас с тобой по чутку добавим и сразу к делу.
      …Генерал и Эныч идут вдоль трехполовинометрового забора, отделяющего дачу от внешнего мира. Навстречу им марширует солдат с автоматом. Не доходя до генерала пяти шагов, он отдает честь, вытягивается и замирает.
      — Здорово, братец, — говорит Плухов, приблизившись к солдату. — Вольно. Как служба?
      — Отлично, товарищ генерал, — веснушчатое лицо солдата розовеет.
      — Давно служишь?
      — Скоро два года.
      — Соскучился, наверно, по дому? Кто у тебя там?
      — Мать, отец, дедушка…
      — Дедушка — это хорошо. А братья, сестры есть?
      — Сестренка.
      — Любишь сестренку?
      — Люблю, товарищ генерал.
      — Молодец. А невеста есть?
      — Есть. Приеду — распишемся.
      — На свадьбу-то пригласишь? — генерал улыбается, подмигивает Энычу. Лицо солдата делается пунцовым.
      — А как же, товарищ генерал. Вся родня была бы рада. Я о вас часто домой в письмах писал.
      — Знаю-знаю, — Плухов отечески похлопывает солдата по синему погону. — Давай, Эныч.
      — Дуб ты ДЯДЬКОВ, — говорит Эныч. На месте солдата появляется молодой развесистый дубок. Его вет, ви согнулись от тяжести крупных рдяных плодов. Ближе к верхушке, покачиваясь, висит автомат. Погоны и фуражка завершают картину.
      Отступивший к забору генерал окидывает дерево восхищенным взглядом. Достает из кармана фляжку и подает ее Энову.
      — Глотни-ка, и пойдем дальше.
      …Вскоре сад наполняется неведомыми животными, растениями и сооружениями фантастической формы.
      …Плотно поужинав, Плухов и Эныч устраиваются перед телевизором. Генерал рассеянно глядит на экран, курит.
      «Трудно поверить… Неужели это сидящее рядом со мной животное никак не реагирует на все им же самим творимые превращения? Ему, очевидно, кажется, что это естественный жизненный процесс, такой же закономерный, как, например, еда или сон. То есть он вообще не осознает самого факта превращения… А если он прикидывается?.. Но какой смысл?.. Или все-таки он понимает, что превращения — дело его рук? Вернее слов… Нет. Как же можно, понимая такое, не придавать этому никакого значения? Он просто ничего не замечает, и все. Он слабоумный!»
      — Эныч! Ты как себя чувствуешь?
      — Нормально.
      Эныч созерцает происходящее на экране.
      — Тебе нравится у меня на даче?
      — Нравится. Хорошая дача.
      — Послушай, Эныч, ты видел сегодня, как часовой превратился в дуб?
      — Да. Видел. А что?
      — Так… Ничего.
      Начинает ныть лопатка. Генерал морщится.
      «Нет, он не слабоумный. Обыкновенная скотина. Такая же, как и все двести пятьдесят миллионов… Такая же, как и все четыре миллиарда… Стоп. Вот о чем я еще не подумал. Может быть, разгадка лежит на поверхности, а я просто не вижу ее? Может быть, и я обладаю таким же даром, только не подозреваю об этом?»
      Генерал вскакивает, отходит в угол.
      — Надо проверить, — говорит он себе возбужденно. — Надо проверить.
      Развернувшись, Плухов вонзает взгляд в затылок Эныча. Делая страшное лицо, шепчет:
      — Дядек тебе в лоб, дуб ты дядьков… Дядек тебе в лоб, дуб ты дядьков… Дзу-дза с ушами!.. Болдобел!..
      Не добившись результата, генерал меняет тактику. Он переходит в другой угол и оттуда во весь голос кричит:
      — Эныч, ты дяде-е-ек!.. Дзу-дза-а-а!
      — Что? — не понимает Эныч. Крутит головой, оторвавшись от телевизора.
      — Да нет, все нормально. Считалку одну вспомнил, — говорит огорченный генерал. — Выпить хочешь?
      — Хочу.
      — Тебе коньяк не надоел? — Плухов открывает дверцу стенного бара. — У меня тут выбор богатый… А хочешь, я тебе коктейль сделаю? Будешь коктейль?
      — Буду.
      Генерал колдует над стаканами.
      «А может быть, дар Энова — действительно естественное явление, вызванное эволюцией? Ведь появилось когда-то из неживого — живое. Стала же когда-то обезьяна человеком… Человечество, развиваясь в своей истории, вероятно, подготовило и осуществило появление требуемого ему нового экземпляра, который, являясь наиболее типичным представителем масс, обладает к тому же способностью преобразовать мир, основываясь при этом на вековых чаяниях людей. Этот экземпляр — Энов. Мне же выпала честь направить его творческую энергию в самое верное и необходимое человечеству, как воздух, русло… Фу-у, даже вспотел. Нельзя так мозги напрягать…»
      Закончив приготовление коктейля, генерал подходит к Эну Эновичу и протягивает ему стакан. Открывается дверь.
      — Можно, товайищ генейял? Пъивез. Вот он.
      Старший лейтенант Волохонский вталкивает в комнату перепуганного Кувякина. Тот падает перед Плуховым на колени.
      — Товарищ генерал! Гражданин начальник! Я не виноват! Это все он! Он! — Коля тычет дрожащим пальцем в сторону Эныча. — Он и Константйныча убил, и завод поджег, и ограду сломал! А я не при чем! Учтите мое чистосердечное признание!
      — Не волнуйся, сынок, — говорит Плухов. — Разберемся. Тебя пока ни в чем не обвиняют. Можешь подняться с колен.
      Коля встает. По его лицу текут крупные слезы.
      — Успокойся. Будет тебе. Прими стаканчик, — Плухов подводит Кувякина к бару. Наполнив стакан, протягивает ему.
      — Спасибо, — всхлипывает Коля, размазывая кулаком слезы по щекам.
      — Лейтенант! — обращается генерал к Волохонскому. — Вы один его привезли?
      — Со мной двое куйсантов. Они в машине.
      — А зачем тогда Кувякина так перекачали? Подстраховывайтесь, лейтенант, но в меру.
      — Нет — нет, Петьй Сейгеевич! Только два кубика!
      — Ну, ладно. Что в городе? Тихо?
      — Об отсутствии пайтийной вейхушки гойода в найоде ничего не говоят. Я звонил в обком и в гойисполком, секъетайши Бойисо-ва и Лупачева сказали, что начальство уехало по делам и неизвестно, когда вейнется.
      — Что еще?
      — Задейжанный мной вчея опасный йецидивист и сексуальный маньяк по кличке «Михеич» сегодня в четыйнадцать тъидцать по местному въемени покончил с собой в камейе пъи попытке к бегству.
      — Ну и черт с ним, — говорит Плухов. — Это меня мало интересует. Сами-то как? Задница не тревожит?
      — Товайищ генейял! Ну почему надо мной все упъявление смеется? Ведь ничего не было! Я его съязу скъютил!
      — Ладно, — Плухов потирает ухо. — Верю. Подойдите-ка поближе… Николай! Как дела, оклемался?
      — Спасибочки, товарищ генерал, — Коля прикладывает к груди ладонь. — Ожил.
      — Хочешь обратно в камеру? Коля в испуге отшатывается.
      — Не надо!
      — А если не хочешь, говори следующее: Волохонский, пошел в дзу-дзу.
      Коля неуверенно хихикает. У Волохонского открывается рот.
      — Говори! — командует генерал.
      — Волохонский, — просит Коля, — идите, пожалуйста, в дзу-дзу.
      Плухов десяток секунд выжидающе смотрит на Волохонского. Тот переступает с ноги на ногу.
      — Товайищ генейял. Опять вы шутите. Мне пъявда надо куда-то пойти? Если надо, то я готов, вы знаете.
      Плухов, наливая Кувякину второй стакан, смеется. Коля, глядя то на генерала, то на стакан, дребезжащим смешком вторит Плу-хову. Волохонский криво улыбается. Эныч, не отрываясь от телеэкрана, попивает коктейль.
      — Посмеялись, и будет, — генерал прекращает смех. — Лейтенант! Идите-ка разбудите Евсюкова и скажите ему, чтобы ехал в аэропорт ждать прилета Юрия Дмитриевича. Как только тот прибудет — а это может случиться в любой момент — пускай везет его сюда. Сами ужинайте и ложитесь спать. Утром возьмете рацию и поедете в город. Заберете с собой Кувякина. Задание прежнее. Дополнительные указания получите по ходу действия.
      — Есть, товайищ генейял, — Волохонский уходит.
      — А ты, Николай, располагайся вот здесь, — генерал открывает одну из дверей. Подталкивает Кувякина. — Вон на ту к*ровать ложись. Раздевайся и под одеяло.
      — Товарищ генерал! — обращается к Плухову Коля. — Я же еще с Энычем не поздоровался!.. Эныч! Привет! Как дела?
      — Потом. Потом поговоришь, — Плухов закрывает за Колей дверь.
      — Здорово, — говорит Эныч. — Нормально.
      Генерал, захватив из бара бутылку рома, усаживается в кресло.
      — Ну, что нового показывают? Что в мире?
      — Ничего, — отвечает Эныч. Продолжает смотреть на экран.
      — Так уж прямо и ничего? Послушаем… Хлебни-ка рома. Ямайского. Ну вот. Диктор утверждает, что в Африке неспокойно. Бурлит, волнуется черный континент. Смотри-ка, опять в ЮАР кому-то горящую шину на голову нахлобучили… А вот представители молодых, только что образовавшихся с нашей помощью республик, на приеме в Кремле… Вышло новое собрание сочинений… Кого-о? Михаила Андреевича?!. Переработанное?.. Дополненное?.. Стоп. Ты-то мне и нужен, дядек чахоточный. Кто обещал меня сместить? Та-а-ак. Ну, держись, Кощей Бессмертный!.. Эныч, скажи-ка: Сурков, засунь себе в задницу все свое дополненное собрание сочинений.
      Эныч выполняет указание генерала. Довольный Плухов опрокидывает в себя рюмку рома и откидывается в кресле.
      Перед носом черной «Волги» раздвигаются ворота плуховской дачи. Машина въезжает на территорию. За рулем — Евсюков. Рядом с ним Джугашхурдия. На заднем сиденье — Ландсгербис и Юрий Дмитриевич.
      — Так вот оно в чем дело! — Юрий Дмитриевич с удивлением обозревает диковинный интерьер генеральского сада. — Вот для чего он меня сюда затащил! Ах, Сергеич! Ах, хитрец! Похвастать решил! И где он только такого Татлина-Корбюзье отыскал?.. Послушайте, лейтенант, когда же Петр Сергеевич успел переоборудовать дачу? Я был здесь месяца три назад — ничего подобного не было.
      Евсюков пожимает плечами.
      — Не знаю.
      — Ландсгербис, вы помните?.. Мы, когда были в Швеции, видели в Стокгольме, на площади перед кафедральным собором, половой орган. У вас не записана фамилия скульптора?
      Ландсгербис листает книжечку.
      — Записана, Юрий Дмитриевич. Это…
      — Но половой орган — это слишком просто, — Юрий Дмитриевич разглядывает фигурные ветви проплывающего дуба. — Здесь же проглядывает более смелый и глубокий замысел. Вы согласны, Ландсгербис?
      — Согласен, — тихо говорит Ландсгербис. — Чувствуется, что автор хотел сказать многое. Однако, будет нежелательный резонанс, если эту экспозицию зафиксируют западные космические спутники. Тогда придется давать опровержение, а это будет связано с определенными сложностями.
      — Вот ымэно, — взволнованно произносит ерзающий на переднем сиденье Джугашхурдия. — Пуст это нэ угрожаэт государствэ-ным ынтэрэсам страны, но тэм нэ мэнээ, я счытаю, что подобным проызвэдэныям ыскуства в кавычках нэ мэсто на нашэй свяшэн-ной зэмлэ. Я лычно нэ могу спокойно смотрэт на этот гадост! Тфу!
      Джугашхурдия плюет в окошко.
      — Приехали, — говорит Евсюков, останавливая машину. Все четверо, выбравшись из нее, направляются к дому. У крыльца их ожидает, широко улыбаясь, гостеприимный хозяин.
      …На скамейке под большим сиреневым кустом беседуют Юрий Дмитриевич и Плухов. Плухов с удовольствием затягивается сигаретой. Блаженно вытянувший ноги Юрий Дмитриевич пожевывает шпажку-зубочистку.
      — Да. Все-таки хорошо устроена жизнь, — говорит он.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16