Раннее пасмурное утро. Дождь. Эныч и Кувякин выходят из ворот вытрезвителя. По асфальту бегут грязные струйки воды. Эныч без пиджака. Холодные капли попадают за воротник. Съежившийся Коля, отстав от Эныча на полшага, пошмыгивает носом.
      — Да, Эныч, дали мы вчера с тобой маху. Надо было последний пузырь у себя во дворе шлепнуть. Что ни говори, а родные стены всегда вытащат. А ведь говорил я себе: «Пора уходить, Коля…»
      Мутные струйки собираются в лужи, которых приятели не замечают. Изредка Энычу и Коле попадаются навстречу зонты и сумрачные лица прохожих.
      — Ну так что будем делать, Эныч? — спрашивает Коля. — Надо чего-то думать…
      — Думаю, — отвечает не оборачиваясь Эныч.
      Коля хмыкает, углубляясь в свои невеселые мысли. Через минуту спрашивает:
      — Ну как? Что придумал?
      Грузно ступая, Эныч продолжает свой путь.
      — Трупы мыть будешь? — предлагает он.
      — Там все забито. Туда к четырем утра подходить надо.
      — Тогда разгрузим вагон с цементом.
      — Да ты что, Эныч. Сдохнем.
      — Тогда не знаю, — говорит Эныч. — Думай сам.
      — Да… — Коля поднимает воротник своего пиджака. — Задача. Я, конечно, могу зайти к Володьке-солдату, но он мне не даст. Прижимистый он. Вот если бы кто-нибудь другой попросил… Например, ты. — Коля останавливается. — Слушай, Эныч, а это идея!
      Эныч продолжает идти. Коля разочарованно смотрит ему в спину.
      — Ну, может, тогда…
      — К солдату идем, — отчеканивает Эн Энович. Довольный Коля, идя вслед за другом, инструктирует того.
      — Солдат обычно у гаражей околачивается, — объясняет Коля. — А денег у него больше чем у Рокфеллера или даже Светки из винного. Ты, Эныч, у него пятерку стрельни. Нет, даже червонец. Да, лучше червонец — для начала большого пути.
      — А отдавать кто будет? — спрашивает Эн Энович.
      У Коли развязывается шнурок на ботинке. Поравнявшись спустя минуту с товарищем, он отвечает:
      — Не боись, Эныч. Я с автобазы шланг экспроприирую. Во-лодьке-солдату он для перевозки мебели нужен. Так что под шланг и занимай. Солдат тебя уважает.
      …Володьки возле гаражей нет. Приятелям подсказывают, что он торгует лосьоном и «тройным» на вокзале. Окрыленные надеждой на успех, друзья отправляются по указанному адресу.
      На вокзале, переступая через тела отдыхающих-ожидающих, они продвигаются в направлении заколоченного буфета. Однако солдата-спасителя на рабочем месте не оказывается. Коля и Эныч стоят потерянные. Неожиданно перед ними возникает немой. Мычит, отзывает за буфет. В проеме между обшарпанной сырой стенкой и досками буфета немой достает из кармана несколько самодельных перелистных календариков. Все они умещаются на ладони Эна Эновича. Коля с ленцой разглядывает фотографии усатого вождя-грузина в маршальском кителе, мальчиков и девочек, писающих неподалеку от какой-то раскоряченной башни, и ангела, стреляющего в испуганную даму со сладострастным лицом.
      Немой мычит, трясет вертикальным пальцем.
      — Тебе что, рубль нужен? — тупо глядя то на календарики, то на немого, спрашивает Эныч.
      Немой забирает товар, прячет, принимается усиленно жестикулировать. Лицо его обретает многозначительное выражение. Затем он поднимает большой палец к самому Колиному носу, и в руках у Кувякина оказывается календарик покрупнее. Большой палец сменяется тремя рядовыми. Коля неохотно переворачивает странички с голыми расплывшимися девицами. Продолжая мычать, торговец перемещает три пальца к глазам Эна Эновича, у которого по скулам начинают гулять желваки.
      — Чего размычался? МДАЗВОН, — прерывает Эныч гримасничанье.
      — Давай, парень, дуй отсюда, — говорит Коля.
      Немой выхватывает календарик и покидает проем. Его несостоявшиеся покупатели выходят следом. Коля предлагает поискать солдата на перроне.
      По залу тем временем разливается трель колокольчиков. Отдыхающие отрывают от пола сонные головы, ворочают ими, прислушиваются к непонятным веселым звукам. Женщина с грудным ребенком, сидящая на узлах у выкрашенной под мрамор колонны, окликает торопящегося к выходу немого:
      — Мужчина! Эй, мужчина, вы обронили что-то!
      — Пошла ты!.. — огрызается немой. Выбегает из зала, утягивая с собой волшебные звуки.
      Орет проснувшийся младенец. Кто-то поблизости заходится кашлем. В центре зала что-то громко падает. Головы отдыхающих возвращаются на места.
      Эн Энович и Коля стоят на перроне. Володьки-солдата здесь тоже не видно. Удаляется хвост пассажирского поезда. Мимо приятелей проходит носильщик, толкая пустую тележку. Останавливается рядом с ними, шутит:
      — Что, мужики, от поезда отстали? Ну, бабы ваши вам теперь дадут! Правда, не скоро.
      — Тебе хорошо смеяться, — вяло откликается Коля. — Вон румяный какой, наверно стакана два принял. Уж если ты такой доброхот, то помог бы людям здоровье поправить. Нам и лекарства всего-то по сто грамм…
      — Может быть, вас к гастроному подвезти? Тележка свободна.
      — Не до шуток, отец, — устало говорит Коля.
      — Ребята, вы местные? — к носильщику, Коле и Энычу подходит парень лет тридцати, в помятых брюках, небритый, с матерчатым чемоданом.
      — Ладно, папаша, чего стал, толкай свою тележку, — отправляет Коля носильщика. Поворачивается к подошедшему — Конечно, местные. А что ты хотел?
      — Да понимаешь, кореш, только что с поезда сошел, ничего не знаю, голова трещит… Где, что… Сейчас бы бутылек…
      — Да это, земеля, — оживляется Коля, — как два пальца. Было б на что.
      — Оставалась где-то синяя…
      Поставив чемодан, парень шарит по карманам. Глаза его красны, лицо болезненно кривится. Коля заинтересованно наблюдает за действиями «земели». Эныч посапывает.
      — Вот, — парень наконец извлекает из заднего кармана брюк скомканную бумажку. — Последняя пока пятерка. В дороге картишками баловался. Поначалу фартило, а к утру все спустил.
      — Бывает, — сочувствует Коля, хлопая его по плечу. — Деньги — сор. Ну ладно, пошли. Сейчас пузырь построим.
      Коля ведет Эныча и нового знакомого вдоль перрона.
      — Так быстрее к магазину выйдем, — поясняет он. — А у нас, земеля, тоже своя история. Нас вчера в вытрезвяк загребли. Только что оттуда. С Эныча там пиджак сняли, сволочи, а у меня пятьдесят родных увели.
      — Пятьдесят родных у тебя в прошлый раз сперли, — уточняет Эныч.
      — Ах, да, — спохватывается Коля. — В этот раз семьдесят с небольшим. И часы «Полет».
      — Мусоров терпеть не могу, — заявляет «земеля». — Всю жизнь мне поломали, гады.
      В носы путешественникам ударяет зловоние. Они подходят к небольшому желтому зданию общественного туалета. У входа под буквой «М» переминается с ноги на ногу тощий старик.
      — Сынки! — окликает он компанию. — Сынки-и! Вы не сюда? Сюда не ходите! Тут грабють и убивають!
      Эныч в задумчивости останавливается. Чешет спину.
      — Совсем забыл. По-большому хочется.
      — Да и меня подпирает, — солидаризуется с Энычем «земеля». — В поезде не успел.
      — Тогда и я по-маленькому, — подхватывает Коля. Приятели заходят в уборную. Старик спешит за ними. Приговаривает:
      — Ой, как хорошо. А то я один боялся. Тут и деньги отбирають и убивають.
      — А много у тебя денег, старик? — спрашивает Коля, приступая к своему делу. — Миллион будет?
      — Ох, сынок, — старик перебирается к дальнему писсуару. — Откуда?.. Вам бы все шутки…
      — Так чего ж ты боишься? — Коля заканчивает процедуру. Читает надписи на стене.
      Эн Энович чинно восседает над эмалированной дырой. Рядом с ним покряхтывает «земеля».
      — Тебя как звать-то? — спрашивает Эн Энович.
      — Геной.
      — Меня Энычем.
      — А меня Николаем, — говорит Коля. Идет вдоль стены, находя и читая новые надписи.
      — Что? — спрашивает Гена. — Интересно пишут?
      — А, дядьня на постном масле! Воды много.
      — А вот в лагере, где я был, — вспоминает Гена, — с душой сортиры расписывали. Прямо Третьяковская галерея. Тебе, Николай, оттуда и выходить не захотелось бы.
      Из угла выбирается старикашка.
      — Ой, и шутники вы, ребятки. Весело с вами. Сразу видно, порядочные люди. Я тоже посмеяться люблю. Да кто не любит! Шутка жить помогает.
      С шумом срабатывает автоматический спуск воды. Гена успевает выпрыгнуть со своего места. Эныч продолжает сидеть — по колено в пенящейся воде.
      — Ох ты, Дядя, беда-то какая! — всплескивает руками старик. — Чуть не по пояс намок. А брюки, так все насквозь. Хорошо, хоть рубашку повыше задрал. Вот она, техника. Совсем Дядю забыли. Что ж теперь делать-то будешь?
      Глаза Эныча наливаются кровью.
      — Убью, — говорит он тяжелым голосом. — Пошел в ДЗУ отсюда. Часто перебирая тощими ножками, старик покидает уборную.
      Эныч встает, застегивает штаны.
      — Ничего, Эныч, — говорит Коля. — Не беда. Все равно дождик… Гена, ты по какой статье тянул?
      — Да по двести шестой. Часть вторая.
      — А-а, хулиганка, знакомое дело. Всех гребут за одно и то же. Сколько отбухал?
      Гена поднимает с цементного пола свой чемодан.
      — Трояк отмотал. Компания выходит на улицу.
      — Я прямиком оттуда, — рассказывает Гена. — Ехал нормально, всю дорогу проводницу трахал, как полагается. Потом черт дернул за сику сесть, а эта шантрапа мухлевала. В лагере за такое на месте опустили бы. А тут что скажешь? С поезда выкинут на ходу. Да и не прекратишь. Вот и продул полкуска… Ладно. Дядек с ними. Как пришли, так и ушли.
      — А сюда чего занесло? — интересуется Коля.
      — Кореш дал адрес одной бабы. Побуду у ней чуток, оклемаюсь и — в родные края.
      В глазах у Гены вспыхивает искорка. Гаснет. Он крепче сжимает ручку чемодана.
      Дождь прекратился. Светлеет небо. Несмело проклевывается солнце. Эныч, Коля и Гена пересекают привокзальную площадь. В центре площади, у розового памятника основателю государства, собрался народ. До приятелей долетают отчаянные женские крики. Свистит милиционер.
      — Что там могло произойти? — говорит Гена.
      — А-а!.. Какая разница, — отмахивается Коля. — Там всегда что-нибудь происходит. Подрался кто-то. Пошли скорее. Труба трубит.
      Коля выходит из магазина. Карман его оттопырен.
      — Звереет Светка, — говорит он. — Еле выпросил. Пришлось два рубля добавлять. Уперлась, и все тут. Семь, говорит, и точка. Что ж, думаю, надо выручать парня.
      — Ну, ведите. Вам виднее, гле лучше вмазать.
      Гена посматривает на Колю, на Эныча, ждет решения. К магазину приближаются Семен и Михеич.
      — Здорово, ребята!.. Привет, мальчики! Как жизнь? — говорят они. У Семена на щеке синяк. У Михеича — сверток под мышкой.
      — Нормально, — отвечает Коля, прищуривается. — Что, тоже за горючим? А ну-ка, друзья, гоните вчерашний должок!
      — Мы просто мимо проходили. У нас и денег-то нет. Завтра будут, завтра отдам, — уверяет Кувякина Семен. — Подходи утром к Прудам, и пивом напою и, конечно, долг отдам.
      — Ишь ты, стихами заговорил, поет Бедный. Вот видишь чело-> века? — Коля указывает на Гену. — Только что с зоны. За убийство сидел. Смотри.
      — Ну что ты, Коля, понимаешь ли. Все, конечно, будет как надо. Лучше послушайте, ребята, как я вас сейчас рассмешу, — Семен дарит Гене заячью улыбку. — Вчера, как мы с вами, понимаете ли, расстались, Михеич меня на работу к себе сблатовал. Там мы, конечно, бутыль стянули из химлаборатории. Написано — спирт. А там — черт его знает… Ну вот, а Михеич, понимаете ли, подзывает дядька одного, дружка своего лучшего, с которым вместе двадцать лет пропахал, Леонтьича. Наливает ему, конечно… Помнишь, говорит, за мной должок? Глотни-ка спиртяшки медицинской. Тот и рад. Целый стакан залудил. Шары на лоб полезли. И все нормально. Живой. Тогда и мы присосались. Весь день пили и всю ночь. Бутыль — трехлитровая…
      Михеич подталкивает Семена. Говорит недовольным тоном:
      — Ты и сейчас не протрезвел еще. Ерунду всякую порешь. Кому это интересно, Сема? У людей свои дела. Не задерживай мужичков. Пойдем-пойдем.
      — А что? — говорит, дружелюбно посматривая на Семена, Гена. — Вот в лагере тоже был случай. Я там одно время на лесоповале работал. Подоили мы как-то пару бензопил «Дружба», вытопили из бензина ядреный первач, а пить боимся. Подзываем мы тогда пса, которого к Первомаю откармливали, и вливаем ему грамм пятьдесят. Смотрим: живой. Как и ваш Леонтьич. Бегает. Тут мы все и навалились на первачок. А пес, падло, возьми и ляг, да язык набок. Мы — в санчасть. Нас там наизнанку повыворачи-вали, — Гена закатывает глаза. — А потом в карцер еще на десять сухарей упекли. Выходим — пес тут как тут. Жив-здоров. Ласкается, стерва, еще просит. Ну, мы потом этот изобретенный первач всем лагерем пили. Хлестали где только можно. «Свободой до срока» назвали.
      — А пса-то съели? — интересуется Коля. — Ничего закуска?
      — А как же?! Не татары ведь. Отметили праздник, как все порядочные.
      — Говорят, от собачатины — стоит замечательно, — похлопывает Михеича по пояснице Семен. Берет за локоть. — Михеич под утро вырубился, а я отлучился на пару часиков… ты уж, понимаешь ли, не обижайся, старина… На хату к Вальке-многостаночнице слинял. Ее муж в ночную… Сначала все нормально шло, но после третьей торпедной атаки заявляется ее друг-муженек. Гляжу, драться лезет. Ну я ему тут, конечно, с правой поначалу в челюсть, потом левое ухо попортил, а потом и вообще с балкона выбросил. Валька, конечно, кайф ловит, в ладошки хлопает. Ну, пока он там внизу колупался, я ее еще и по-африкански попробовал. Это вот каким Макаром: заводишь свой парусник к ней в лагуну, хватаешь чтоб не штормило ее за уши и крутишь их пока не почернеют. Вот так, мои юнгарики. Бабы ведь люд такой — по одежке встречает, по дядьку провожает. Сегодня тоже звала, муж снова в ночную.
      Надувшийся Михеич высвобождает локоть.
      — А я зато новенький кик-стартер достал, — он разворачивает сверток, показывая промасленную деталь. — Солдат выручил…
      — У тебя ж машины нет. Зачем тебе кик-стартер? — удивляется Коля.
      — Отличная деталь. Дефицит, — продолжает Михеич, не слушая Колю. — Ты глянь, как шлицы нанесли. Такая не скоро сотрется… Черные за такую вещь в пять раз переплачивают.
      Михеич подступает с деталью к Энычу.
      — Как? Нравится?
      — ОТБИБИСЬ ты со своей деталью, — говорит Эныч.
      — Мальчики, до свидания, — суетится Михеич. Осматривается. — Сема, обожди меня вот тут, возле арочки. Я быстро.
      Михеич, поглаживая деталь, скрывается за углом магазина.
      — Куда тронем? В «гадюшник»? — спрашивает Коля.
      — Там учет уже неделю, — бурчит Эныч.
      — Тогда под Паруса, — предлагает Коля.
      — Туда не хочу. Коля задумывается.
      — Идем к «муравейнику», — решает Эн Энович. — Я чую, там тихо.
      Бензоколонка живет своей обычной жизнью. Сочно гудят броневики-«запорожцы», деловито переговариваются «Волги» и «Москвичи», нетерпеливо сигналят работяги-бетономешалки, тонким голосом напоминает о себе богатырь КРАЗ. Узкогрудый водитель рейсового автобуса борется за обладание шлангом-пистолетом с приземистым владельцем старенького самосвала. Воздух напоен испарениями бензина и масел, крепкой руганью. Наполовину высунувшаяся из окошечка огненноволосая «королева бензоколонки» размахивает веснушчатыми руками, в которые выстроившиеся в очередь частники суют блестящие рубли — чтобы заправиться побыстрее, без очереди. Время от времени бензоколоночный шум перекрывается гулом низко пролетающих тяжелых бомбардировщиков.
      В пятнадцати метрах от покосившегося здания с надписями «Не курить» и «Огнеопасно» из промасленной щебенки произрастают три бурых куста. Средний украшен изрезанной автопокрышкой. За кустами зеленеет металлическая сетка забора. Сквозь сетку просовываются розовые кончики пальцев. Здесь находится детский садик. У кустов, вдоль решетки, расположились и занимаются привычным делом завсегдатаи «муравейника».
      Коля утирает рукавом рот.
      — Хорошо, но мало, — говорит он, с завистью поглядывая на распивающую рядом компанию. Компания состоит из трех авиамехаников, лакомящихся наливаемой из десятилитровой канистры тормозной жидкостью.
      — Ну, давай еще по стаканчику, и за работу, растуды ее в качель… — сипит заросший до самых глаз баками сутуловатый механик.
      — Нельзя больше. На армарт-стойку не хватит, — приподнимает канистру и потряхивает ею чумазый блондин.
      — Ни дядька, — сипят баки. — Хватит.
      — Воды дольем, — поддерживает сиплого третий, маленький, совсем пьяный.
      Коля с трудом отрывает взгляд от переливающейся всеми цветами радуги жидкости. Сглатывает слюну, говорит Эну Эновичу и Гене:
      — Я зимой с базы тоже антифриз литрами таскал. Помнишь, я тебя угощал, Эныч?
      — Не помню.
      — Хорошее здесь место, — переключается на другую тему Коля. — Удобное. И ребенка в детсад забросишь и заправишься. Согласен, Ген?
      Гена кивает. Держа руки в карманах, обозревает новую для себя местность.
      — Недядьковое местечко. Нарастает рев самолета.
      — Крепче стакан держи, — предупреждает товарища механик с баками. — Сейчас звуковой барьер переходить будет.
      На мгновение «муравейник» накрывает тень. Распивающие автоматически втягивают головы в плечи. За решеткой, в детском садике, — ожидание. Дети прыгают, машут панамками, совками и лопатками.
      — Низко летает, — отмечает Коля. — Чуть обелиск не зацепил. — Коля указывает на гигантскую стелу, выглядывающую из-за бензоколонки. Стелу венчают серп и молот.
      — Детишкам — радость, — говорит Гена. — Гляди, какие карапузики, Эныч.
      — Да, — соглашается похлопывающий ладонью по заложенному уху Эныч.
      — Шустрые спиногрызики, — поддерживает приятелей Коля. Снова косится в сторону тормозной жидкости.
      На сетке ограды детского сада висит в жухло-коричневом пиджаке, пьяно раскачивающийся мужичок. Лыконевяжущим почмокивающим языком поучает детишек:
      — Ну-ка… вот ты, пострел… Ответь-ка… Кто такая усатая, ык… полосатая… и мяучит…
      — Кошка! — живо откликается чей-то голосок.
      — Ко-ошь-ка, — передразнивает мужичок. — Не-е-ет, хе-хе-хе… не кошька, — похехекивает он довольно и неожиданно громко, как из пушки, выпаливает. — А дядьков тебе лукошко!..
      На секунду весь «муравейник» поворачивает головы, затем опять принимается за свои дела.
      — А вот ты, кнопка, ну-ка скажи, — мажет мужичок носом по сетке. — Кто у нас черная… летает и каркает, ык… Ну?..
      — Ворона, — звучит картавый девичий голосок.
      — Вар-рро-о-она… хар-хар… Пра-авильно. Получи дядьком вареным!
      Мужичок широко улыбается, закрывает глаза и застывает на сетке.
      — Дяденька, дяденька, — тычет рукояткой лопатки в колено задремавшего «преподавателя» русского языка и литературы мальчик в аккуратно выглаженном костюмчике и очках.
      — Че?.. — мыкает не открывая глаз тот.
      — Дядек тебе через плечо! — торжественно заявляет мальчик.
      — Че-е-е?!. — приоткрывает глаза мужичок.
      — Дядек через плечо! — повторяет мальчик.
      — …А кончик вам в ухо, — картавя добавляет девочка. — Для проверки слуха!
      Веселым хохотом гремит «муравейник». Ребятишки кидают в засеткоячеевшегося учителя словесности лопатки, ведерки, совки.
      Поддев ногой перелетевшую через забор детскую лопатку, Эн Энович добродушно замечает:
      — Ишь, расшалились ШОПКИ с ручками. Молодцы. Поделом этого БОЛДОБЕЛА протянули.
      Забытый всеми мужичок-жухлопиджачник, глухо бьется в развенчанном иступлении о сетку лбом.
      У бензоколонки тем временем разгорелось побоище. Побросав автомашины, жаждущие бензина водители рассредоточились по территории заправочной станции; в воздухе мелькают кулаки, гаечные ключи и монтировки. Под надписью «Не курить» пожилой толстяк с кустистыми бровями оседлал худенького обладателя КРАЗа. В кузове самосвала водитель рейсового автобуса отбивается от дружной когорты бетономешалыциков. Рубаха на автобуснике разорвана в клочья, тельняшка на его узкой груди запачкана кровью из разбитого носа. Шофер с телосложением Портоса, хозяин вороной «Волги», защищает своего скакуна от наседающих «гвардейцев» с гаечными ключами. Королева, случайно задетая монтировкой, безжизненно свешивается из окошка своих покоев. Падают на щебенку рубли-луидоры. Подолом платья покрыты золотистые локоны. Упитанный зад королевы, обтянутый бледно-голубыми панталонами, удерживает ее от падения, застряв в окошке. Поблескивающий стеклами очков низенький гражданин с ушами, лежащими на падучих плечах, беспокойно оглядываясь, заправляет свой «Запорожец».
      Распивающие с интересом наблюдают за происходящим. Делятся впечатлениями. Коля толкает Эныча, Гену.
      — Красиво работают. По-нашему, по-шоферски.
      Гена, однако, смотрит в противоположную сторону. Его глаза округлены.
      Драка стихает. Участники зализывают раны. Наблюдатели возвращаются к прерванному занятию.
      — Коля, привет! И компании тоже.
      Перед друзьями возникает Колин знакомый таксист Иван. Иван крепок. Одет он в белую тенниску. На квадратной голове приютилась форменная фуражка. В волосатой руке — наполовину опорожненная четвертинка.
      — Здорово, Иван! — приветствует его Коля. — Опять один пьешь?
      — Привычка, — Иван вынимает бумажную затычку, делает глоток, вставляет затычку. — Работа такая.
      — Володьку-солдата не видел? — спрашивает Коля.
      — В Афганистане твой солдат, — шутит Иван.
      — Ты все такой же веселый, Ваня. Что у тебя новенького?
      — А чего мне грустить? — Иван опять освобождает горлышко чекушки, прикладывается. Коля, вздохнув, отворачивается. Видит на месте авиамехаников новые лица. Смотрит в сторону детской площадки. По ней разбросаны лопатки, совки, мячики и какие-то предметы, напоминающие ночные горшки.
      — Уползли спиногрызы-то, — произносит Коля рассеянно. — Закусывать, наверно, отправились.
      Гена, глядящий туда же, потирает висок. Говорит хрипловатым голосом:
      — Игрушки свои раскидали. Странные они у них какие-то… Иван, делая очередной маленький глоток, направляет глазки за изгородь. Причмокивает.
      — Поди иностранные. Балуем мы пацанов. А вырастут — дармоедами станут. В наше время не до игрушек было. Пожрать бы. Трусы по очереди носили. А этих — одеваем, кормим три раза в день.
      Иван допивает, кладет пустую посудинку в мешок на худых, сухоньких ножках, ковыляющий мимо приятелей.
      — Держи, Лукерья. Знай Ивана-таксиста!
      Благодарно покряхтывая, мешок продолжает свой путь. Один из тех, кто заменил механиков, награждает Лукерью бутылкой из-под вина.
      — Принимай, мать, бомбу. Мешок оседает. Блеет.
      — Полегчало немного, — говорит, умывая вспотевшей ладонью лицо, Гена. — Еще бы не мешало добавить.
      Коля подмигивает Эну Эновичу.
      — Может, бабу твою раскрутим, Ген? Она такому гостю рада будет. Правда, Эныч?
      — Правда.
      Коля заправляет выбившуюся из брюк рубашку. Гена в раздумчивости постукивает ногой по чемодану.
      — Как же. Дождетесь вы от бабы, — презрительно выпячивает губу Иван. — Бабы вообще не люди. Я их хорошо изучил. С ними вот как настоящие мужики поступают… Едешь после двенадцати ночи и видишь: стоят возле ресторанов, кафе, баров, нюни распустили. Их мужики пригласили, напоили, в ближайшем подъезде отходили и выкинули. Вот теперь стоят эти клярвы и подвезти просят. Тут делай с ними, что хочешь. И так и эдак счетчик оплатят… Вот в прошлом году к нам в город на гастроли Клещенко приезжал. Такая знаменитость! Каждый день по стране гремит в телевизоре. И что же? Садится ко мне в такси. Я — в трансе. Такой простой парень! Шутит. Смеется. Даже звуки подпольные издает, не стесняется. Совсем как обыкновенный человек. Мы на Большой Коммунистической, у Святого Мартына, модную бабцу подобрали. Вот уж он с ней на заднем сиденье позабавился! Я чуть милицейский скворечник не снес — все от зеркала оторваться не мог. Она у него на дядьке, как на флейте играла. Потом возле филармонии он выходит. До свидания, говорит. Я ему: «Пока, Леша!» А девку везу в таксопарк. Пустил ее там по этому музыкальному делопроизводству и собрал потом с ребят по рублю.
      — Вот это да! — восклицает Коля. — Живут же люди.
      — Мы Клещенко в лагере по праздникам слушали, — говорит Гена. — Хорошо поет, дядек толстозадый… Ф-фу. Жарко!
      Гена снимает пиджак, остается в рубашке с короткими рукавами. На руке у него пониже локтя синеет витиеватая татуировка.
      — Там наколол? — спрашивает Иван.
      — Там, — Гена сворачивает пиджак, кладет на чемодан. — Это что. В лагерях и не тем балуются. Ушки вставляют, спутники.
      — Это еще что за звери, — хмыкает Иван. — Кому их вставляют?
      — Тому кто захочет, — поясняет Гена. — Оттягивается шкурка на его хозяйстве и зубилом или отверткой прорубают щель, а в эту щель шарики от подшибника загоняют. Получаются ушки. А если усложнить технологию, то можно спутник туда запустить. Он будет, когда нужно, вращаться. От спутника бабы сразу улетают.