…Извек заново прокручивал разговор с Кощеем. Что-то неуловимое скребло душу, вызывало из подполов сознания странное раздражение. Неспроста, ох неспроста вся эта затея Бессмертного. Уж слишком добрым казался вечный злыдень. И объяснил всё слишком понятно, ни один из доводов не вызывал сомнения. Это то и настораживало. Да и, судя по тому, что говорили в народе, верить ему нельзя. Ни в чём. Извек и не верил, но куш, предложенный хозяином сказочной пещеры, был слишком велик, чтобы не попытаться его получить.
      Вот только что будет потом…
      Не плюнет ли Кощей на своё слово, когда всё будет сделано. Хотя с другой стороны, сначала надо доехать… а доехав, умудриться сделать всё как надо. Извек ещё раз припомнил напутствие Бессмертного:
      …на берегу — четыре скалы, торчат подобно нацеленным в небо перстам. Если отплыть от берега на полёт стрелы, то две крайние перекроют пару других. В том месте, где четыре скалы станут двумя, и надлежит бросить яйцо.
      Тревожные мысли потеснила разумная думка: а на чём отойти от берега? Вплавь? Оставив коня с оружием на берегу? Дурость! Что он, селезень — с яйцом по волнам шоркаться?! Нет уж, лучше соорудить плот, если будет из чего… Ну да ладно, дойдём — увидим, а там и поглядим…
      Вновь вспомнилась Лелька. Её звонкий смех, глаза, волосы. Почему-то захотелось бережно взять это чудесное созданье, положить за пазуху и замереть…
      Четыре скальных перста увидал издали. В обе стороны, сколько хватало глаз, тянулся пологий берег, а над прибоем, до самого глазоёма, простиралась ровная серо-голубая гладь. Подъехав ближе, разглядел белый дымок костра и две сидящих фигуры. Один понурил голову с золотыми, как спелые колосья, кудрями. Другой бодро поглядывал по сторонам и спорил с костром огненной шевелюрой. Рядом ни коней, ни лодки — явно забрели пешком. Тот, что держался попрямее, оглянулся и помахал рукой. Второй даже не двинулся, сидел ссутулившись, не отводя глаз от костра.
      — Ты глянь, — пробормотал Сотник. — Какие тут люди приветливые, к себе зовут и за колья не хватаются.
      Конь не выказал никакой настороженности и, не обращая внимания на голос хозяина, спокойно двинулся к костру.
      — Ты что, травоед, договаривался с ними тут встретиться… на бережке посидеть, рыбки поесть? Не пойму только, кто тут хозяин, я или твои блохи? Может дальше мне тебя везти? Седло с уздечкой себе напялить, а ты будешь копытами мне в бока тыкать…
      Конь скосился. Извек заметил в умных глазах укор, махнул рукой. Отпустив повод проворчал:
      — Ладно-ладно, умней тебя по дорогам скакали, да всех волки съели. Ступай, коли не боишься.
      Один из поджидающих казался знакомым. На гордо посаженной голове колыхались длинные рыжие лохмы, где-то уже виденные, но давно и мельком. Поверх белой рубахи без узора, на могучей груди, висело несколько шнуров с оберегами. Штаны из добротной кожи заправлены в крепкие сапоги.
      Второй, незнакомец в полотняной одежде, сидел босиком. Огрубевшие ноги, давно отвыкшие от обуви, протянул к огню, в задумчивости пошевеливал пальцами. На лице печать бесконечной усталости, будто век держал на плечах небо, землю и воду в придачу.
      Копыта Ворона замерли в пяти шагах от костра. Тот, что по-хозяйски махал рукой, поднялся и дружелюбно заговорил.
      — Исполать тебе, путник, — он прищурился. — И коню твоему.
      — И вам, добрые люди! — кивнул Сотник, а сам подумал: может я вообще лишний, с конём побазарите…
      Рыжеволосый хмыкнул, будто услыхав его мысль, поглядел на коня, спрятал улыбку в бороде.
      — Окажи честь, присядь к нашему огоньку, отдохни с дороги.
      — Ну, ежели не обременю, — Извек спрыгнул на землю, зыркнул на коня, как древлянин на печенега, шагнул к пустовавшему камню, присел. Взгляд упал на резной посох, лежащий между незнакомцами. В голове роились суетливые мысли: где же всё-таки видел?.. На дворе у князя?.. Вёсен семь тому… Неужели?!
      В голове, тыкаясь в стенки черепа, заметалась догадка.
      Тот, меж тем, почему-то кивнул и протянул пруток с жареным морским зверем, растопорщившим шипастые складные ноги.
      — Долго же ты ехал! Заждались!
      — Так дороги, теперь сами знаете какие, — оправдался Сотник, принимая пруток. — Каждый встречный бросается помочь, кто мечом, кто дубиной, лишь бы быстрей доехал.
      Босой незнакомец оторвался от невесёлых дум, поднял синие глаза.
      — Всегда так было, и ещё долго будет. Главное, доехал.
      Он посмотрел на рыжеволосого. Тот неторопливо потянул из-за камня кувшин и три серебряных кубка. Наполнил, протянул гостю и своему тоскливому спутнику. Отпив глоток, подбодрил:
      — Ты поешь, поешь. Нам, сытым, только поболтать, а у тебя, небось живот к спине прилип.
      Извек вспомнил про жареного зверя, оглядел со всех сторон, щёлкнул пальцем по красному закопченному панцирю. Смикетив, что зверь вроде рака, только очень изуродованного богами, примерился и с хрустом обломил одну ногу. Брызгая соком, раскрошил зубами бугристую броню, жадно сжевал белое мясо и ополовинил кубок. Вздохнув, поднёс ко рту вторую ногу, помедлил и беззаботно поинтересовался:
      — А почто ждали-то? Я сюда, вроде как, случайно заехал!
      Сотник опять захрустел угощением. Рыжий улыбнулся, глянул на мыслителя.
      — Да слыхали, что старый знакомый кое-что перепрятать решил, а поручил тебе.
      Извек замер с клешнёй в зубах. Прищурился, отложил еду, поправил меч.
      — А вам что за дело, кто, кому и что поручил. Не у вас же скрал. А своё — куда хочет, туда и прячет…
      — Да ты успокойся, — засмеялся рыжий. — Нам чужие яйца без надобности. Ты ешь, ешь, а перепрятать успеешь, мы тебе даже поможем.
      Сотник с сомнением отхлебнул вина, выжидающе молчал, пока незнакомец не продолжил.
      — В вещице этой огромная сила схоронена, и нам хотелось бы знать, что она упрятана хорошо и надолго. Тем паче, что яйцо это у Кощея не всегда было, и до того, как он туда свою смерть упрятал, в скорлупе уже много чего понапихано было. В нём же полмира уместиться может, только сумей открыть и закупорить.
      Сотник недоверчиво кивнул, поглядел на неторопливый прибой.
      — А помочь как собираетесь? Вместе со мной поплывёте, или на берегу, коня стеречь останетесь?
      — Поплывём! — ответил Рыжеволосый. — Чего коня стеречь? Тут, на полдня вокруг, ни души не сыщешь.
      Он глянул на спутника.
      — Как там у нас с лодочкой?
      Мыслитель оторвался от дум. Рассеянный взор скользнул по берегу и вернулся к огню. Веки закрылись, тело обмякло и застыло, как осенний омут. Через некоторое время пошевелил пальцами на ногах, разомкнул губы.
      — Уже не далече. — проронил он задумчиво и оглянулся.
      Сотник тоже обшарил глазами синюю полоску на стыке воды и неба, но ничего не увидел. Рука незнакомца поднялась и ткнула пальцем вдоль берега.
      — Ага, — улыбнулся рыжеволосый. — Идёт потихоньку. Пождём малость, уже скоро.
      Извек таращил глаза в указанном направлении, но видел лишь рябь на поверхности воды, да чаек, мельтешащих над волнами. Иногда казалось, что различает тёмную точку, но не был уверен, что не мерещится. Наконец, устав щуриться, вернулся к еде. Когда догрыз четвертую лапу, снова бросил взгляд на море и замер. Неясная точка выросла и превратилась в лодью с обрывками паруса. Корабль лихо сёк воду острым носом и, раскачиваясь от боковой волны, быстро приближался. Что-то в этом неуклонном движении настораживало. Сотник отложил круглый панцирь, не сводил глаз с моря, пока не понял, в чём невидаль. На приближающейся посудине, ни на носу, ни у руля, ни за прибитыми вдоль борта щитами не было ни души. Лодья с драконьей мордой плыла сама по себе, будто бы не замечая волн и встречного ветра.
      Ярл Якун как-то рассказывал о дракарах, что долгие годы странствуют по морям без команды. Но тогда Извек не поверил, приняв всё за хмельные байки и сказки северного народа. Теперь вовсю таращился на такое чудо и не верил глазам. Будто ведомый крепкой рукой, корабль шёл к ним. Едва нос посудины проскрёб полоску берега, незнакомцы поднялись. Рыжий мотнул головой.
      — Пойдём прокатимся, пока не уплыл.
      — А пойдём. — ответил Извек, вставая.
      Достав из сумы яйцо, двинулся к морю. Подождал пока оба заберутся на борт, передал Кощееву реликвию и, подтянувшись, перенёс тело на палубу. Не успел оглядеться, как под днищем скрежетнула береговая галька и дракар двинулся от берега. Помня научение Кощея, Сотник вперился взглядом в скалы. Как и было обещано, столбы медленно заползали один на другой и скоро остались видимыми только два ближайших к воде.
      — Табань, приехали! — пробурчал Извек, и тут же почувствовал, как доски дёрнулись из-под ног. Едва успев ухватиться за ближайший щит, со страхом глянул на спутников, но пальцы рыжего цепко держали кругляк скорлупы. Корабль замер, как выпь посреди осоки. Оба незнакомца сгорбились над яйцом. По ушам жахнуло, будто над головой лопнула гусельная струна, толщиной в руку. Палубу на миг заволокло дымом. Когда ветерок сдул белые клубы, в ладони мыслителя покоилась узкая вершинка яйца, напоминающая чашу. Внутри было черно, как в бездне. В руках рыжеволосого сияла другая часть. В открывшемся срезе искрились чёрные кристаллы, мелькали непонятные пятна, проблёскивали части незнакомых вещей. Мыслитель вытянул вторую руку, разжал кулак и во все стороны брызнули лучи ослепительного света. Сотник зажмурился, а когда открыл глаза, это яркое уже впихнули в скорлупу. Едва лучи утонули в мерцающем хаосе, мыслитель выдернул руку обратно. От резкого движения, из яйца выпала и покатилась белая бусина. Извек остановил ногой, подобрал, протянул обратно. Рыжеволосый отмахнулся.
      — Возьми себе, пригодится, их тут и так выше крыши, аж вываливаются, — он захлопнул скорлупу. — Порядок!
      — А это чё за горох? Как жемчуг, а не блестит.
      — Желанья. Вернее, исполнение желаний, причем любых. Одна бусина — одно исполнение, а почему не блестит, не знаю. Вон у него спроси.
      Он кивнул на молчаливого. Тот поднял голову, глянул на бусину и негромко, будто оставаясь во власти печальных дум, заговорил:
      — Заблестит, когда исполнится. Только… чёрной станет, — он умолк, но, поймав непонимающий взгляд Сотника, пояснил: — От гнева богов почернеет. Нам не по нраву, если что-то без нашего ведома проходит. А над людскими желаниями боги власти не имеют.
      Он опять ушёл в себя, потеряв к разговору всякий интерес.
      — О, как! — подмигнул Рыжеволосый. — Береги теперь. Такой горох под ногами не валяется и в огороде не растёт. А теперь швыряй. Да не желание, яйцо швыряй!
      Извек потрясённо шагнул к борту, заглянул в чёрную воду. Подержал Кощееву драгоценность на вытянутой руке и разжал пальцы…
      В голове молотами стучали последние слова незнакомца: …нам не по нраву… без нашего ведома… От судорожной догадки потемнело в глазах, так который же из них. Захлопнул рот, собрался духом, оглянулся и опять уронил челюсть. На дракаре никого не было. Посудина сама собой разворачивалась к далёкому берегу.
      Ворон топтался у кромки воды, отступал, когда шипящая пена норовила подобраться к копытам и игриво отскакивал от брызг. Дождавшись, когда хозяин спрыгнет с дракара, потрусил к нему. Сотник взобрался в седло, повертел в руке белую бусину и, развязав шнурок Мокшиного кошеля, кинул подарок к монетам, авось пригодится. Миновав каменные столбы, оглянулся. Корабль резал волны, направляясь прочь от берега.

 
      Городище встретило Резана обычной суетой. Шуму добавил чудной скакун Микишки. Сбежавшийся народ долго таращился на рогатого коня, ухали, гомонили, тыкая пальцами в тройные копыта, кивали на козлиный хвост и дивились странному окрасу. Сестра поглядела на Резана с привычной укоризной, мол, всегда у Микишки всё не как у людей, вот и конягу неправильную где-то отыскал. На Дарьку глянула приветливо. Бабьим чутьём сразу угадала в чумазом парнишке девку. Кликнув мужа, оставила брата у конюшни устраивать Шайтана. Сама же, кивнув Дарьке, чтобы шла следом, направилась к дому. Огнев молча определил козлоконю место, поставил кадушку с водой и только потом, почесав бороду, на всякий случай спросил:
      — Жрёт как все? Или что-нибудь вроде пшеницы с мёдом?
      — Как все, — успокоил Резан и, погладив изогнутый рог, задумчиво добавил. — Хотя, кто ж от мёда откажется…
      — Тогда и овёс сойдёт. — деловито заключил Огнев и сыпанул из мешка в берестяные ясли.
      Шайтан жадно втянул воздух и трепеща белыми ноздрями, нырнул узкой мордой в зерно. От вожделения даже заскрёб копытом по устилавшей пол, свежей соломе.
      Солнце не сдвинулось и на палец, а во дворе уже дымила баня. Мужчины, наскоро перекусив в светлой горнице, вертели в руках кружки с квасом. Коротали время за разговором, ждали когда женщины помоются. Скоро Калина кликнула, чтобы шли. Оба остолбенели, когда в дверях встретилась посвежевшая после бани Дарька. Платок скрывал остриженность волос, оставляя взору милое личико и ярчайшую синеву глаз. Чуть великоватая рубаха с вышивкой не скрывала гибкую фигурку. Шёлковый шнурок стягивал узкий в поясе стан, отчего внучка волхва напоминала молодую берёзку. Муж Калины задрал брови на лоб и заторопился к бане. Не менее удивлённый Резан, с трудом оправился от столбняка, и с отвисшей челюстью поспешил следом.
      — Ну и красавицу ты себе отыскал… — вполголоса протянул Огнев, покосившись на обескураженного Микишку.
      Тот смущённо закусил губу и развёл руками. Задержавшись в дверях, оглянулся и, понизив голос, обалдело оправдался.
      — Да не искал я ничего… Она сама нашлась. Просто в наших краях нечисть жуткая завелась…
      — Вот такая? — перебил Огнев, кивнув сторону дома.
      — Не-е, другая! — отмахнулся Резан, не уловив шутку. — Заполонила все Гиблые Проплешины, загубила село, в котором горючую землю добывали. Теперь шастают туда-сюда стадами, губят всё, что увидят, ни пройти, ни проехать. Там мы с Извеком её и встретили. Сирота. Дед её на наших руках умер. Одна она из тех мест и спаслась. И Шайтан тоже оттуда. Правда, он то и есть та нечисть. Вернее конь этой нечисти. Отбился от своих, а мы после боя подобрали.
      Резан вздохнул и сочувственно закончил:
      — Тоже видать сирота…
      Огнев обалдело крякнул, с улыбкой вспоминая рогатую сиротку, покрупнее многих коней. Молча стянув одежду, толкнул дверь предбанника и взялся за кадушку с душистыми вениками. Скоро, растянувшись на полатях, Микишка уже по порядку припоминал все приключения.
      К тому времени, как распаренные мужчины выбрались на воздух, Дарька помогала Калине с ужином. Слово за слово поведала, как встретилась с Резаном и его спутником, как чудом уцелели по дороге и как Резана позвали в Киев. Умолчала лишь про намерение Извека и Микишки найти ей хорошего жениха. Калина жмурилась, приговаривая:
      — Эк же вас угораздило, гоже что хоть целы остались.
      Когда еда уже парила на столе, в дверях показались разрумяненные баней лица. Микишка вновь вылупился на Дарьку, а Огнев втянул носом заманчивые ароматы и подтолкнул Резана коленом.
      — Проходи за стол, чё поперёк двери упёрся?
      Дарька будто не заметила замешательства, а Калина переглянулась с мужем и еле заметно улыбнулась.
      Уселись. Ели с аппетитом, не спеша. Огнев между делом поведал о новостях в городище, выслушал о намерениях Микишки ехать в Киев. Поглядывал на жену, но мнения не выказывал. Надо, де, покумекать, пораскинуть чем способно, а там уж и говорить.
      К концу ужина Дарька с Микишкой осоловели и едва раздирали глаза. Переглянувшись с мужем, Калина повела гостью спать. Микишка крепился изо всех сил но, подчиняясь вескому слову Хозяина, всё же сдался и, прихватив шкуру огромного, добытого Огневом, сохатого, побрёл на сеновал. Бросив подстил сразу за входом, поправил ногой завернувшийся край и повалился на приготовленную лежанку. Заснул прямо в воздухе, раньше, чем коснулся плотной шерсти.
 
      Прожив седмицу, Дарька обвыклась с хозяйством. Везде всё поспевала, во всём выказывала умение и сноровку. Калина с мужем не переставали удивляться и радоваться гостье. Перестала ли нестись птица, захворала ли скотина — девчонка, будто понимая язык живности, без труда называла причины беды и, либо помогала сама, либо советовала, что надо сделать. Занедужит ли кто из соседей, Дарька тут как тут: и боль заговорит, и жар снимет. Случалась ли у местной ребятни рана-ссадина, вмиг останавливала кровь и, намяв хитрых трав, ловко приматывала чистой тряпицей — зарастало как на собаке. По всему выходило, что дед её был не самой слабой верьви*.
      Видя, что Дарька всем по душе, Микишка ходил довольный как медведь в корыте мёда. Всё решалось само собой и об отъезде в Киев думалось с лёгким сердцем. Огнев же, замечая как Резан всё чаще задерживает взгляд на хорошенькой ведунье, начал подначивать его остаться.
      — А чего маяться, — посмеивался он. — Столбись здесь! Девку тебе боги удружили справную. Ты тоже, жених хоть куда, ежели в баньке пропарить, причесать, да со двора не отпущать. Так что неча лосем гонным носиться, становись у нас.
      Резан слушал, пожимал плечами, но чувствовал, что Огнев шуткует не просто так. У мужа сестры глаз намётанный. Да и они с Дарькой всё больше робели друг при друге, а это признак верный: прицепила озорница Лада к молодым жилку-ниточку. И тянет, и сушит та незримая ниточка их обоих.
      Может и остался бы с радостью, от добра добра не ищут, но свербили Резана мысли о Киеве. Пора было трогаться в путь, тем паче, что начинал чувствовать, что ещё немного и вряд ли сможет уехать от пригожей внучки волхва. Решилась же кручинка проще, чем думалось. Как-то утром Микишка проснулся в решительном состоянии духа. Едва продрав глаза, бросился на конюшню. Торопливо взгромоздил на Шайтана седло и, сдёрнув со стены суму, принялся собирать вещи. Прихватив нож, отыскал кресало и кремень, а когда двинулся в сарай, в поисках фляги, увидел на дворе позёвывающего Огнева. Остановился, в ожидании сетований или привычных прибауток, но муж сестры только утвердительно качнул головой.
      — Ну и добро! Баба может ждать, а мужик должон решать. Только, чего ж в второпях-то? Хозяйки, чай, сами в дорогу соберут. Ты же не суетись, пойдём, покусаем что-нибудь на завтрак, посидим на дорожку.
      На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Резан с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошёл в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил:
      — Ты вот что, паря, втихую не утекай, загляни к соседям попрощаться. Когда ещё свидитесь. Времена то нынче сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет и не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернёшь… А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснём, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят.
      — Быть по сему, дядько Огнев! — согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопёр. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Резан смущённо опустил глаза, будто бы рассматривая её работу.