Нестор Александрович Монастырев родился 16 ноября 1887 года. Об этом есть соответствующая запись в метрических книгах Московской Николо-Стрелецкой церкви, располагавшейся у Боровицких ворот.

«1887 года ноября шестнадцатого дня родился Нестор. Крещен восемнадцатого дня. Родители его: присяжный поверенный Округа Московской Судебной Палаты Александр Николаевич Монастырев и законная жена его Марья Андреевна, оба православного вероисповедания. Восприемниками (крестными отцом и матерью. – К. К.) были: Старший контролер Государственного Банка Николай Алексеевич Цветков и дворянка девица Анна Павловна Пономарева. Крестил в Николоборовицкой церкви священник Михаил Демидов с причетом».

Нестор был десятым по счету ребенком. Всего же у Монастыревых родилось одиннадцать детей.

«Существует семейное предание, что Монастыревы ведут свое начало от древнего княжеского рода. Он возник в IX веке, на севере, куда явились братья-варяги Рюрик и Синеус. Рюрик обосновался в Новгороде, Синеус – на Белом озере. Монастыревы были Белозерскими…

Четверо братьев Монастыревых бились на Куликовом поле с полчищами Мамая в войске Дмитрия Донского. Трое братьев погибли, а четвертого великий князь Дмитрий, вернувшись «на княжение на Москве», чествовал и дарил землями от Твери до Соловецких островов.

В Твери сохранились сведения о боярине-воеводе по прозвищу Манастырь… Затем, как у А. С. Пушкина в стихотворении «Моя родословная»:

Не пришлись Монастыревы ко двору Петра I. Не приняли резких и стремительных его ломок устоявшейся российской жизни. При расправе над стрельцами Петр лично отрубил непокорные головы двум стрелецким полковникам – предкам Монастыревых…

Отец Нестора – Александр Николаевич, 1844 года рождения, окончив в 1865 году семинарию (его родитель был священником), перебрался в Москву и поступил в Московский Императорский университет на юридический факультет. В 1869 году женился на Марии Андреевне, чья девичья фамилия затерялась. Но, судя по всему, она была из видного рода – детям и внукам постоянно внушала: «Вы – Монастыревы, голубая кровь…»

Вскоре семья перебралась в небольшой особнячок на Плющихе. Оттуда – на Потылиху в собственный новый дом.

Монастыревы славились своей оригинальностью и выдумками. Одни имена, которые они давали детям, чего стоили – Сократ, Уалент, Дий, Баян, Таллий, Галли…»

После окончания гимназии Нестор, конечно же, поступил в Московский университет, где, по семейной традиции, изучал юриспруденцию. Но после нескольких курсов неистребимая тяга к морю превращает его в 1909 году из столичного студента в юнкера флота. После сдачи положенных экзаменов по полной программе Морского корпуса Монастырев получает в 1912 году чин корабельного гардемарина.

«Сегодня особо счастливый день – мы произведены в корабельные гардемарины. Сердце дышит полно, душа рвется куда-то, перед нами жизнь, карьера и море. Любимое море…

После полдня я одеваюсь в новый мундир, нужно сделать необходимые визиты и завтра ехать в Москву повидать своих стариков. Утром на следующий день все гардемарины были собраны в Адмиралтействе, где мы получили приказы о производстве. Морской министр поздравил и пожелал успеха.

Все официальности окончены, каждый из нас свободен на две недели перед началом плавания. Вечером поезда уносили во все концы необъятной России сотню гардемаринов.

Как было приятно сесть в вагон 2-го класса, этот запретный плод в течение многих лет. По правилам морского устава в вагонах этого класса могли ездить только офицеры. Гардемарины, юнкера и нижние чины имели право находиться только в 3-м классе. С пылом юности мы всегда возмущались этим строгим и, как нам казалось, непонятным правилом.

Две недели отпуска пролетели очень быстро. Пора возвращаться в Петербург. Третий звонок курьерскому поезду. Я целую, ставшую мне дорогой, маленькую ручку с букетиком фиалок. Поезд уносит меня на север…»

5 октября 1912 года Нестор Монастырев и его однокашники приказом Николая II были произведены в мичманы. На следующий день они, по установившейся традиции, тянули жребий, кому в какое море выходить, поскольку только несколько человек, окончивших обучение первыми, имели право выбора. Было пять мест, куда отправлялись вновь произведенные офицеры. Балтийское, Черное и Каспийское моря, Тихий океан и река Амур в далекой Сибири.

Большинство молодых мичманов стремилось попасть в Балтийское море, которое было близко от столицы, и где были такие веселые порты, как Гельсингфорс, Ревель, Либава и Кронштадт, находившийся в двух часах от Петербурга. Другие хотели попасть на Астрабадскую станцию у пышущих зноем Персидских берегов. Третьи рвались на одну из красивейших рек мира – на Амур, протекающей по границе Небесной Империи.

Мичман Монастырев стремился на Восток, с его беспредельной морской границей, дикими берегами Камчатки, пустынными Командорскими островами и Великим океаном.

На клочке белой бумажки, которая досталась ему, было написано – Черное море, Севастополь…

Нестор был назначен на линейный корабль «Евстафий». Прибыв на судно поздно вечером, он успел познакомиться лишь с частью офицеров и, утомленный за день, отправился в свою каюту. Утром, надев, как полагалось, мундир и треугольную шляпу, представился командиру при подъеме флага и перезнакомился с остальными офицерами.

Получив необходимые инструкции относительно своих обязанностей и службы от старшего офицера, он целиком окунулся в жизнь корабля. С этого момента для него потекли дни служебного однообразия, занятий с командой, вахтами…

«В феврале 1913 года флот, так же, как и вся Россия, праздновал трехсотлетие императорского дома Романовых. Весь день прошел в парадах, торжественном богослужении на всех судах эскадры. В Морском собрании состоялся спектакль, в конце которого была поставлена живая картина, изображавшая Великую Россию с народностями ее населяющую, в национальных костюмах, а вечером грандиозный бал. Было получено много наград, производств и, кроме того, Государь пожаловал всем бронзовую медаль, изображающую первого царя из дома Романовых Михаила Федоровича и царствующего императора Николая II Александровича, на черно-оранжево-белой ленте.

Кто мог подумать тогда, что это был последний царь! Кто мог представить себе, что мы будем свидетелями и участниками величайшей исторической драмы, наступившей всего четыре года спустя. Поистине пути Господни неисповедимы…»

В октябре из Морского министерства пришла телеграмма – предложить желающим офицерам поступать в подводный класс. Мичман Монастырев, не раздумывая ни минуты, подал рапорт о поступлении. Командир «Евстафия» сначала упорствовал, но потом согласился.

Через два дня вечерний курьерский поезд увозил его на Север. Прощай, теплый, веселый и жизнерадостный юг…

В конце октября 1913 года Нестор Монастырев прибыл в Либаву (ныне Лиепая – Латвия), город, расположенный на побережье Балтийского моря. Он сразу почувствовал, как велика была разница в природе этого сырого и пасмурного прибалтийского края в сравнении с ясным и теплым югом.

Занятия в подводном классе уже начались. Тем, кто прибыли последними, пришлось готовиться к вступительным экзаменам и одновременно осваивать то, что было пройдено до них.

…Наступили месяцы самой упорной и трудной работы подготовки к экзаменам по теоретическому курсу подводного класса. В начале мая 1914 года они были закончены, и началась практика.

«Не интересуясь политикой, мы без особенного внимания отнеслись к убийству в Сараеве. Мы не думали, что может произойти что-либо серьезное.

Но в воздухе повеяло войной. Пришедшая было на отдых первая минная дивизия быстро ушла из Либавы. Стоявший здесь пехотный полк тоже куда-то ушел. Начальник нашего отряда беспрерывно получал телеграммы, но сам не отдавал никаких приказаний.

Газеты были тревожны и полны всяких предположений: то говорили о неизбежной войне, то о том, что все улаживается. Никто из нас ничего толком не знал, да и, конечно, не мог знать. Скажу только, что мы сами желали войны и готовы были сражаться с кем угодно. Таково свойство молодости…»

В 1914 году, накануне войны, мичман Монастырев окончил Офицерский класс подводного плавания и продолжил службу на Черноморском флоте. Он был направлен на мобилизованный пароход Русского Общества «Великий князь Алексей», превращенный в заградитель. Для молодого офицера, рвавшегося в бой, это было большим разочарованием. Но делать было нечего, и он без особого восторга перебрался на пароход, только что пришедший из Одессы.

Когда начались военные действия, Нестор Монастырев не мог усидеть на заградителе и всеми силами старался попасть на миноносец. 1 ноября 1914 года он был назначен на «Жаркий», на котором участвовал в боевых действиях на Кавказском фронте.

В январе 1915 года он получил известие о назначении в подводную бригаду и срочном отъезде в Севастополь. И хотя он стремился на подводные лодки и был доволен своим назначением, ему было до боли грустно покидать «Жаркий», командира, офицеров, команду. Ведь с ними он пережил не одну опасную минуту.

Вскоре со скудным мичманским багажом, но с обилием ружей всех образцов и всякого рода доспехами неприятеля, мичман Монастырев вышел из вагона поезда на севастопольском вокзале. Через день явился к своему новому начальству.

– Вы назначаетесь на подводный минный заградитель «Краб» минным офицером. Явитесь к командиру сегодня же.

– Есть! – ответил мичман и вышел, сгорая от нетерпения увидеть новый корабль.

Некоторое время спустя он представился командиру.

– Вы прибыли ко времени. Скоро мы заканчиваем ремонт…

Погруженный в свою работу и не думая ни о чем другом, как бы скорее выйти в море, Нестор однажды был приятно поражен, получив приказ командующего Черноморским флотом о награждении его боевым орденом за плавание на «Жарком». Вскоре он получил об этом императорскую грамоту. С каким-то особым, непередаваемым чувством развернул он лист пергаментной бумаги и прочел:

По традиции, орден был торжественно отпразднован…

В июне 1915 года Черноморский флот пополнился первым дредноутом «Императрица Мария», который, закончив свою постройку в Николаеве, должен был прийти в Севастополь. Перед его выходом в море «Крабу» было приказано принять полный запас мин заграждения и поставить их в Босфоре, чтобы обеспечить дредноуту свободный переход в море.

Ранним утром 26 июня «Краб» плавно отошел от пристани, имея на борту, кроме своего кадрового состава, начальника бригады и еще двух офицеров. Одновременно для выслеживания противника вышли подводные лодки «Морж» и «Тюлень».

Через несколько часов полного хода открылись Анатолийские берега.

– Стоп, машины! – раздается команда.

«Краб» сразу останавливается.

– Приготовиться к погружению! Люки задраить!

– Заполнить среднюю и главную цистерны…

Проходит около двух часов подводного хода. Все благополучно и пока никаких сюрпризов.

Минуты тянутся медленно и томительно. Наконец…

– Приготовиться к постановке минного заграждения.

– Открыть кормовые амбразуры.

Из кормы доносится шум работающего электромотора и привода амбразур. Стрелка указателя показывает, что амбразуры открыты и все готово к тому, чтобы ставить мины.

«Краб» ложится на нужный курс и через несколько секунд звучит команда ставить мины. Долгожданный момент…

«Я пускаю минный элеватор и с беспокойством смотрю на стрелку минного указателя, который показывает момент выхода мины. Лишь бы не заело. Эта единственная мысль, которая сверлила мне мозг. Но все идет благополучно. Вот уже поставлены 62 мины, остается лишь две. Глубомер показывает 70 фут. Вдруг сильный удар в нос. Второй, третий, четвертый… «Краб» кренится на правый борт, потом с большим дифферентом на нос идет на глубину.

Глубомер показывает 120 фут. Лодка не слушается горизонтальных рулей и медленно погружается. Я не слышу нигде шума вливающейся внутрь лодки воды. Значит, все благополучно и повреждения не страшны. Ясно, что мы наскочили на подводную скалу, которая на карте не обозначена.

Но, что делать? Всплывать? Нас могут увидеть. Но всплыть нужно, уже 150 фут глубины. Несомненно, у нас повреждены горизонтальные носовые рули и, вероятно, минные аппараты. Свист сжатого воздуха, и из средней цистерны выбрасывается вода. «Краб» остановился и медленно начал всплывать.

Мы снова уходим на глубину. Я получаю приказание поставить две последние мины и приготовить минные аппараты. Нужно найти и атаковать сторожевое судно. Но судьбе это не было угодно. «Краб» ударился носовой частью о подводную скалу и крышки минных аппаратов, видимо, были повреждены. К тому же в такую темную, непроглядную ночь трудно было найти врага.

Наутро мы были далеко от пролива. «Императрица Мария» ждет нашей радиограммы о постановке заграждения. Она послана. Я, кажется, никогда в жизни не забуду этого дня в море, который мы провели, возвращаясь из Босфора. В этот день была пережита и радость боевого успеха, чувство удовлетворения за долгие труды и надежды.

Через два дня после нашего возвращения, развернув номер «Крымского вестника», я с бьющимся сердцем прочел следующее: «Нам сообщают, что турецкий крейсер «Бреслау» получил минную пробоину. Дальнейшая судьба его неизвестна».

Не теряя ни секунды, я помчался к командиру, чтобы первым сообщить приятную новость. К вечеру вернулись с моря «Морж» и «Тюлень», они еще ничего не знали, и поэтому мы их ошарашили своей новостью. Нечего и говорить о том, что этот вечер в кают-компании был весел и обилен.

Через некоторое время, секретные сведения от наших агентов подтвердили, что «Бреслау» действительно подорвался на мине, выходя из Босфора. Я окончательно и бесповоротно чувствовал себя героем дня. Да, впрочем, не только я, но и все остальные».

Прошло около месяца, и в одно прекрасное утро пришел приказ о производстве мичмана Монастырева в лейтенанты за боевые отличия. Вскоре он получил приказ о том, что Николай II награждает его подарком – золотым портсигаром с императорским гербом.

Оказалось, что командующий флотом, после того как постройка и главные испытания «Краба» были закончены еще задолго до выхода в море на постановку мин, счел необходимым ходатайствовать о награждении офицеров и команды заградителя за их усилия по достройке «Краба». Нестор уже имел боевой орден выше, чем у остальных офицеров, поэтому ему и был пожалован высочайший подарок.

В декабре 1916 года лейтенант Монастырев назначается старшим офицером подводной лодки «Кашалот». И хотя она совершила не очень много походов, тем не менее, сумела потопить несколько вражеских судов. За это офицеры и команда получили военные награды.

Нестор был отмечен Георгиевской саблей с надписью «За храбрость». Она была присуждена ему Думой кавалеров Георгиевского оружия и утверждена государем императором.

Наступил 1917 год… В феврале грянула революция в Петрограде. Как только были получены первые сведения о происходящих событиях в столице, командующий флотом адмирал Александр Колчак, ясно представляя опасность обстановки, объехал все корабли и береговые команды, призывая к спокойствию и выдержке.

Авторитет адмирала удержал команды в повиновении. Только благодаря ему не было убийств офицеров и жестокостей, которые имели место в Балтийском флоте. Там, особенно в Гельсингфорсе и Кронштадте, несколько десятков офицеров заплатили своей жизнью за верность долгу и дисциплине.

В то смутное и тревожное время лейтенант Монастырев ушел в поход на «Нерпе». Свыше двух недель команда лодки не имела никаких новостей. Но все чувствовали, что надвигается что-то страшное и неисправимое…

К середине марта «Нерпа» вернулась на базу. При проходе мимо Константиновской батареи, на которой большими буквами всегда было написано: «Боже царя храни», команда увидела зачеркнутым слово «царя». Город был весь покрыт национальными флагами, но перевернутыми красным цветом кверху.

Нестор Монастырев узнал, что Николай II отрекся. Его брат – великий князь Михаил отказался от престола. Страной правит Временное правительство и Совет рабочих и солдатских депутатов.

Когда он пришел на «Кашалот», вестовой приветствовал офицера словами: «Здравия желаю, господин лейтенант!». Это приветствие, вместо привычного «Ваше благородие», окончательно убедило его в том, что произошло что-то невероятное. Беспорядок на корабле, недисциплинированный вид матросов, снующих повсюду, и страшная грязь на палубе, все объяснили ему сразу.

Нестор понял, что все то, на чем держалась дисциплина и порядок, куда-то рухнуло и разом уничтожило стройную организацию, столь нужную в военном деле. Понял, и мрачная тоска заполнила его сердце.

Первый удар по военной мощи России был нанесен, когда Временное правительство еще не существовало:

Этот приказ – неизвестным распоряжением – был отослан на фронт. Были даже случаи, когда его передавали в огромном количестве из немецких окопов в русские. Основа, на которой держалась военная мощь, – дисциплина, была окончательно подорвана.

Что любопытно: еще до того, как Приказ № 1 был напечатан, 28 февраля 1917 года в портах Балтики десятки офицеров были зверски замучены и убиты.

Считается, что причиной трагедии Черноморского Российского Императорского флота является Октябрьская революция 1917 года. Думается, это не так. Путь на Голгофу начался несколько раньше – сразу же после февральской революции.

Так, приказ № 1, подписанный людьми, пришедшими к власти, отменял все внешние признаки дисциплины, давал полную свободу солдатам и матросам устраивать митинги и выбирать офицеров. В нем говорилось только о правах солдат и совершенно не упоминалось об их обязанностях.

Поэтому тот фундамент, на котором держались все военные организации, сразу был уничтожен. Команды поняли этот приказ, мягко говоря, весьма своеобразно. Они начали митинговать, критиковать офицеров и пренебрегать обязанностями службы.

В результате создавалась обстановка, совершенно нетерпимая с точки зрения военной дисциплины. Судовые комитеты, образовавшиеся с разрешения правительства, в состав которых вошли выбранные командой матросы и офицеры, вмешивались во все, вплоть до управления кораблем и руководства военными действиями. Они фактически лишили офицеров возможности командовать и руководить. Так как каждый комитет состоял из подавляющего числа матросов, то всякий случай нарушения дисциплины и неповиновения со стороны матроса проходил совершенно безнаказанно.

Подобные случаи служили дурным примером и поощряли команды к совершению поступков, которые повторялись все чаще и чаще. Требования и увещевания со стороны офицеров, приводили к конфликтам, в которых виновными, конечно, оказывались офицеры.

Команды, вкусившие прелесть свободы и видя полную безнаказанность, становились неуправляемыми. Правительство, уже начавшее терять почву под ногами, было явно на стороне матросов и своими нерешительными действиями ухудшало обстановку.

Сплошь и рядом были такие случаи. Например, корабль получал приказание выйти в море для военных операций. Судовой комитет собирался и начинал обсуждать, нужно или не нужно выходить. Вмешивался в распоряжения командира, отменяя его приказания и критикуя действия командующего флотом.

Поговаривали об отмене кают-компаний для офицеров. Стали появляться случаи издевательства над ними. Их заставляли мыть палубу, грузить уголь и прочее.

Офицеров открыто называли врагами народа и сторонниками войны. Команды удаляли строгих офицеров под всякими предлогами, заменяя их слабовольными и во всем соглашающимися с ними. Придирались ко всему, даже к иностранным фамилиям, прежде всего, немецким. Словом, говоря сегодняшним языком, творился настоящий беспредел, грозивший страшными последствиями существованию флота.

Появились сепаратные тенденции. Некоторые корабли подняли украинские, красные или черные, анархистские флаги.

Некоторая часть офицеров, сравнительно незначительная, поддалась общему течению и стала заниматься политикой. Но подавляющее большинство оставалось верным военной дисциплине и думало только о том, как сохранить боеспособность флота и уберечь его от разложения.

Такая позиция, занятая офицерами, не нравилась матросам. В них видели приверженцев старого режима, несмотря на то, что все, за единичными случаями, приняли присягу временному правительству. Но пропаганда, ведомая искусной рукой, делала свое дело. Страна была в опасности. Это было началом пути на Голгофу…

Весной 1917 года Нестор Монастырев ушел с «Кашалота» и получил назначение на достраивающиеся в Николаеве подводные лодки «Орлан» и «Буревестник». На первом он должен был остаться недолго, чтобы затем перейти на второй.

Прибыв на «Орлан», лейтенант Монастырев сразу же испытал на себе «прелесть» свобод революционного флота. Команда прежде всего решила обсудить, нужен ли им новый офицер. И по этому поводу собрала собрание, на котором решительно отказалась принять его, мотивируя тем, что он – офицер старого режима, строгий, неразговорчив с матросами, часто не пускал команду на берег и вообще им не подходящий.

Желая высказать свой взгляд, Монастырев попросил командира собрать команду, чтобы сказать ей несколько слов. Он решил, что плавать на таком корабле не будет. Кроме того, ему хотелось показать нелепость их обвинений и доказать им, что они не правы.

В назначенный день команда собралась, о чем-то совещалась сначала одна, потом пригласила офицеров. Лейтенант Монастырев совершенно спокойно выслушал все обвинения, выдвинутые против него.

Затем он ответил пространной речью, в которой доказал нелепость обвинений и их явную тенденциозность. А закончил тем, что, несмотря на революцию, он не может изменить своего взгляда на дисциплину и военную обязанность и останется таким, каким был. Видимо, его слова все-таки произвели впечатление. Команда решила выйти, чтобы посоветоваться между собой.

Эта скверная комедия окончательно убедила Монастырева в невозможности служить в подобной обстановке и в неизбежной гибели флота. Но что было делать? Выхода не было…

Резолюция команды постановила просить его остаться на лодке и служить. Он поблагодарил за честь, но решительно отказался.

На «Буревестнике» повторилось почти то же самое. Но Нестор должен был остаться, так как командир попросил молодого лейтенанта не оставлять его и постараться сделать что-либо. Монастырев согласился, мечтая все-таки освободиться от этого кошмара…

Около месяца он провел в Николаеве на постройке и наблюдал, как с каждым днем все рушилось. Заказанные прежним правительством большие подводные лодки по 1000 тонн, большие миноносцы и легкие тридцатиузловые крейсера перестали достраиваться. Заводы из-за постоянных требований рабочих и беспрестанных митингов стали плохо функционировать. Словом, все разваливалось…

Вскоре дредноут «Воля», переименованный из «Императора Александра III», был достроен и ушел в Севастополь. На нем всего характерней выразился весь тот сумбур, который творился в головах команды. Он уходил под Андреевским флагом, но на каждой из орудийных башен было поднято по флагу сообразно сепаратистским тенденциям команды. На одной – красный флаг. На другой – украинский. На третьей – черный. На четвертой – еще какой-то.

Лейтенанту Монастыреву было больно смотреть на происходящее…

В конце апреля Временное правительство издало приказ о перемене формы офицеров во флоте. Вместо традиционных погон они обязаны были носить нашивки на рукавах. На фуражке вместо кокарды – золотой герб с серебряным якорем на красном поле.

Некоторое время спустя судовые комитеты вынесли резолюции об изъятии оружия офицеров. По свидетельству очевидцев, когда избранные депутаты пришли к командующему флотом адмиралу Колчаку с целью отобрать оружие, он сказал им:

– Не вы мне его дали! – И выкинул за борт полученное им в Порт-Артуре золотое оружие.

Поступок адмирала произвел впечатление на матросов, и разговоры об изъятии оружия на время прекратились.

После этого командующий флотом, чтобы избежать насилия, отдал приказ о передаче офицерами оружия своим командирам кораблей. Те, в свою очередь, сами отдали его на хранение в судовые комитеты.

Видя безнадежность положения, Колчак поехал в Петроград и потребовал принять самые строгие и решительные меры для спасения флота. Правительство не согласилось с требованиями адмирала, и он ушел.

С его уходом дела в Черноморском флоте приняли трагический оборот. Как флот, он перестал существовать. Это были сплошные митинги на кораблях, преследования офицеров, постоянные обыски их квартир под предлогом поиска оружия.

Должность командующего флотом существовала лишь номинально. В действительности образовалось коллективное управление. Вернее сказать – отсутствие управления в виде Центрального комитета, который состоял из депутатов кораблей и экипажей. Это была сплошная вакханалия противоречивых приказаний и нелепых распоряжений. Никто их не слушал, и каждый корабль поступал так, как ему заблагорассудиться.

Так, в разговорах и митингах проходило лето 1918 года. Матросы Черноморского флота забыли о войне и воинском долге. Суда изредка выходили в море…

Лейтенант Монастырев командовал в это время подводной лодкой «Скат». Она принадлежала к составу 4-го подводного дивизиона, базирующегося на Балаклаве, где находился и учебный отряд подводного плавания. Команда лодки пришла с Дальнего Востока и резко отличалась от других. Это были люди здравомыслящие, не поддававшиеся революционным лозунгам, дисциплинированные и стойкие.

Это было светлое пятно на черном фоне революционного времени. Находясь в некотором отдалении от Севастополя и наблюдая издали за происходящими там событиями, Нестор ясно отдавал себе отчет в том, что творится и чего можно было ожидать. Из этих наблюдений он сделал неутешительный вывод – все катилось в пропасть, и спасения ждать было неоткуда. Но как утопающий хватается за соломинку, так и он пытался печатным словом сделать хоть что-нибудь, чтобы удержать разбушевавшиеся страсти.

Вот что лейтенант Монастырев писал тогда в «Морской Сборник» – журнал, издававшийся Адмиралтейством:

«Наш флот переживает тяжелую болезнь, которая может осложниться или быть излеченной. Нужно сказать открыто, что у нас в настоящее время нет той организации и дисциплинированной морской силы, на которую страна вправе рассчитывать при охране морских границ. Политическая война охватила флот целиком.

Прошло достаточно времени с момента переворота, чтобы мы могли оглянуться назад и дать некоторую оценку всего происходящего и затем постараться найти путь сделать флот снова боеспособным и дисциплинированным. Теперь это вопрос нашей национальной чести и благосостояния родины. Судовые комитеты зачастую выходят из своей компетенции и неправильно понимают поставленную им задачу, беря подчас на себя решение военных и тактических вопросов.

Прежде всего, для этого требуется специальное образование и опыт, что имеют у нас пока только офицеры и, следовательно, им должно принадлежать право решения всех военных вопросов. Между тем часто бывают случаи, когда судовые комитеты, а то и вся команда вмешиваются в распоряжения командира и офицеров и своим давлением причиняют много зла, от которого страдает только наш флот. Вообще можно отметить, что у многих матросов сложилось убеждение, что революция дала им все права, отняв таковые у офицеров, а обязанности и ответственность оставила как единственную привилегию последним.