Глава третья

ИЗЮМИНКА

Однажды в середине июня к Брюнету пришла посетительница. Петрухин встретил ее в коридоре, проводил долгим взглядом и, почесав затылок, сказал неопределенное: «Да-а…» Потом прошел вслед за женщиной в приемную. Но в приемной посетительницы уже не было. А была только секретарша Брюнета — Леночка.

— Леночка, — сказал Петрухин небрежно, — а что это за дама только что в приемную зашла? К Виктору?

— А что? — спросила Леночка с вызовом.

— Да так… я тут вроде как по безопасности. Мне все положено знать.

— Да, Дмитрий Борисыч, дама пришла к шефу. Что еще вы хотите знать?

— Да, в общем-то, ничего, — ответил Петрухин и вышел. Направился к себе.

В кабинете сидел Купцов и, как всегда, изучал какие-то бумажки. Вдумчиво и сосредоточенно.

— Слышь, трудоголик, — позвал Петрухин. — Я щас такую фемину видел. Ноги — беда!

— Кривые? — поинтересовался Купцов.

— Сам ты… кривой. Я же говорю — беда. Катастрофа. SOS… К Брюнету пошла, между прочим… ух, ноги!

Значит, говоришь кривые ноги?

— Тьфу ты! — огорченно сказал Петрухин и тоже попытался заняться делом. Ничего не получилось.

Помучившись минут двадцать, Дмитрий встал и направился к двери. Когда он потянулся к дверной ручке, дверь вдруг сама распахнулась. На пороге стояли Брюнет и… давешняя незнакомка. «На ловца и зверь бежит», — подумал Дмитрий.

— На ловца и зверь бежит, — сказал Брюнет. — Вот, Танечка, именно здесь, в этом невзрачном кабинете, и обитают два великих сыщика. Такие, знаешь, с виду простые… я бы даже сказал: недалекие, раздолбаистые, никчемные и где-то даже тупые, — говорил Брюнет. А незнакомка слушала его с улыбкой, но на самом деле она была весьма напряжена. И еще… она была красива. — Но такие они только с виду, Таня. Позвольте я вас познакомлю, господа. Вот, извольте любить и жаловать — моя давняя неразделенная и безнадежная любовь Татьяна Андреевна. А это, Танечка, самые лучшие сыщики Санкт-Петербурга…

Татьяна Андреевна смотрела на Петрухина большими серыми лучистыми глазами. В глубине этих удивительных глаз скрывалась тревога. И голос у нее тоже оказался тревожным, волнующим.

— Очень приятно, — сказал Дмитрий Петрухин. Он был несколько огорошен вызывающей красотой женщины. И она это видела. А он видел, что она это видит. Это было не очень приятно: опер должен уметь скрывать эмоции.

Брюнет тем временем представил Купцова. Потом он сказал:

— Господа сыщики, у Татьяны Андреевны есть проблема, заниматься которой милиция не хочет… нужно помочь женщине. Как — возьмемся?

— Попробуем… если Татьяна Андреевна расскажет нам о своих неприятностях.

— Расскажу, — ответила Татьяна Андреевна и тряхнула головой. Темно-каштановые, с темным металлическим блеском, локоны метнулись беспокойно.

Мои неприятности… если можно назвать ЭТО неприятностями… мои неприятности начались еще в апреле. С телефонного звонка. С глупого телефонного звонка. Уровень глупости граничил с идиотизмом… так мне казалось тогда. Был вечер. Замечательный апрельский вечер. Было очень тепло, тихо, по Неве плыл лед. Я стояла у окна и смотрела на этот лед. Мне было очень хорошо. Хорошо и спокойно на душе. В гостиной Николай с Валеркой играли в шахматы, и я слышала их голоса сквозь приоткрытую дверь. Валерка выигрывал партию за партией… легко. И кричал мне:

— Ма, а я опять дядю Колю сделал! Уже четыре-ноль!

— Не ври, — ответил Николай. — Три-ноль… Сделал он, понимаешь…

— Нет, четыре! Нет, четыре!…

Мне было хорошо. Мне казалось, что так будет всегда. И даже будет еще лучше. По крайней мере, я сделаю все, чтобы так и было.

— Ма, — закричал Валерка за стеной, — а я опять дядю Колю сделал! Уже пять-ноль!

— Не ври. Всего четыре-ноль… Сделал он, понимаешь!

За окном плыл серый лед по синей Неве, и мне было хорошо. Вот тогда и зазвонил телефон. Я улыбнулась и сняла трубку:

— Алло.

— Николая можно услышать? — произнес женский голос.

Я вообще— то никогда не спрашиваю: а кто это? Я просто зову мужа. Но в тот раз я почему-то спросила. Я не знаю почему… но я спросила:

— А кто его спрашивает?

Женщина засмеялась. Зло, злорадно, с издевкой… Я сначала не поняла. Я услышала этот смех, но сначала его не оценила… Я удивилась и даже слегка отодвинула трубку от уха. Женщина отсмеялась и сказала:

— Любовница.

Плыл по Неве лед… от него тянуло холодом.

— А когда был звоночек? — спросил Купцов.

— Что? — спросила она… вздрогнула, уронила столбик серого пепла.

— Когда, Татьяна, был звонок? — повторил за Купцова Петрухин.

— Двадцать седьмого апреля. Около восьми вечера.

…Да, около восьми вечера это было… Любовница, ответила женщина и положила трубку. За стенкой мой сын сказал моему мужу: «Главное, дядя Коля, — твоя позиция в дебюте…» «Пустяки, пустяки, — говорила я себе. — Кто-то номером ошибся. Номером ошибся — и хулиганит… Любовница! Ну какая у Николая любовница? Он же ТЕЛЕНОК. Пустяки, пустяки, не может этого быть.»

Перед сном я рассказала Николаю про звонок. Он посмеялся и сказал: «Ерунда. Глупая шутка. Ты что, лисенок, ревнуешь?» А я ответила: «Конечно». Молодой муж — это опасно. О, как это опасно!

Вот и все. Хиханьки да хахоньки… до следующего звонка. Он произошел тридцатого. Тридцатого, около восьми часов вечера, как и первый. Надо сказать, что про тот — первый звонок — я уже подзабыла. Не то чтобы забыла совсем, нет… но — подзабыла. Все-таки прошло три дня и казалось, что имело место быть недоразумение, совпадение, ошибка, глупость.

В этот раз к телефону подошел Валерка.

— Ма, — сказал он, протягивая мне трубку, — тебя.

Я взяла трубку и взъерошила Валерке волосы и чмокнула его в висок.

— Алло.

— Сынок твой подходил? — спросила трубка ТЕМ САМЫМ голосом.

— Кто это? Кто говорит?

— Сынок твой подходил. Дитя невинное, полное надежд и устремлений… Но не все сбудутся, мамаша. Не все, мамаша.

— Послушайте!… Что вы такое говорите? — Не все сбудутся. Нет, не все… А кровь может пролиться.

— Послушайте же! Что вы несете? Кто вы? Зачем вы звоните?

— Предупредить, дура, — сказал голос. — Пока только предупредить.

И гудки потекли из трубки. Ядовито потекли, ядовито. Страшно мне стало, тошно… Глав-АО нов, сказал мой сыночек, позиция в дебюте… мне стало очень страшно… позиция… в дебюте.

Я закатила истерику Николаю. Он тоже испугался. Неизвестно, кого больше: меня или этой ЛЮБОВНИЦЫ… Он клялся и божился, что у него нет любовницы. И никогда не было. Раньше я в этом нисколько не сомневалась. Но раньше не было и звонков от неизвестной женщины… «Дитя невинное, полное надежд и устремлений. Но не все сбудутся, мамаша… А кровь может пролиться».

Я как вспомню эти слова — мороз по коже.

Я стала бояться телефона. Я где-то читала, что у человека в ожидании дурных известий может развиться психоз. Мне кажется, у меня он начал развиваться в те дни. Я стала бояться телефона. А он опять замолчал. Но легче от этого не стало. Звонки были ужасны, но и их отсутствие — тоже. Раз она не звонит, думала я, вдруг она что-то готовит? «А кровь может пролиться», — сказала Любовница… Я успокаивала себя как могла, но это не очень помогло.

Следующий звонок прозвучал четвертого мая. И опять в восемь вечера.

— Ты еще не купила своему мальчугану каску и бронежилет?

— Послушайте! Что вы хотите от меня?

— От тебя? От тебя, сучка, я ничего не хочу. А вот твоего сынка хорошо бы пустить на запчасти… На них всегда есть спрос, — сказала она и засмеялась. Смех у Любовницы был неискренний. Неискренний и страшный.

После этого звонка я не спала всю ночь. А наутро я написала заявление и отнесла его в милицию.

— Приняли его у вас? — с интересом спросил Купцов.

— Они не хотели принимать, — ответила Татьяна Андреевна. Купцов понимающе кивнул. — Но я настояла.

— Ценю вашу настойчивость, — сказал Леонид. — Я бы тоже сделал все, чтобы вашу заяву не принимать.

Татьяна Андреевна посмотрела на него почти с ненавистью.

— Почему? — спросила она. — Почему все в милиции так равнодушны к чужой беде?

— Они не равнодушны, Татьяна Андреевна… Хотя и равнодушные тоже есть. Но главная причина в том, что РУВД нужно поднимать реальные дела: убийства, разбои, кражи…

— А я, значит, пришла с пустяком? — спросила Татьяна Андреевна.

— Да, с точки зрения милицейского следака вы пришли с пустяком.

Она вытащила из пачки новую сигарету. Петрухин предупредительно щелкнул зажигалкой. Татьяна Андреевна улыбнулась ему. Но улыбка была дежурной, не более того.

— Вы разделяете точку зрения милицейского следака? — спросила она у Купцова.

Леонид ответил:

— В нынешнем своем положении — нет. Я разделяю вашу тревогу… Так что было дальше?

— Дальше? Дальше… я пошла к гадалке.

— К гадалке? — не скрывая изумления, спросил Брюнет.

— Да, Витя, к гадалке, — сказала Татьяна Андреевна. — Смешно? А эту мысль, кстати, подал мне лейтенант в милиции. Вы бы, говорит, к экстрасенсу сходили, что ли?

— Идиот, — буркнул Петрухин. Брюнет кивнул. А Купцов неловко кашлянул в кулак.

…Я пошла к гадалке. Я посоветовалась с Маринкой и пошла к гадалке. Маринка, подружка моя, протекцию мне устроила… Вы улыбаетесь, а ведь к хорошей гадалке не так-то легко попасть. И я пошла к гадалке, к Александре.

Горели свечи, и пахло чем-то незнакомым. Но не как в церкви. В храме тоже жгут свечи, но пахнет совсем по-другому. Александра долго на меня глядела. Пронзительно. У меня даже голова закружилась. «Кровь на тебе, — сказа/га, — кровь. Умрешь ты, Таня. Мертвой тебя вижу. В гробу с червями вижу тебя. Беги, Таня, беги… Уезжай отсюда. Может, спасешься».

Как я от нее вышла — не помню. Ничего не помню. На улице женщина ко мне подошла, говорит: вам что, голубушка, плохо? А мне не плохо было — мне жутко было. Ноги не держат, и в глазах — свечки, свечки. Села в машину — дрожу. Зябко мне, ключ в замок не вставить… «В гробу с червями вижу тебя… Беги, Таня, беги».

Татьяна Андреевна уронила сигарету и заплакала. Трое мужчин сконфуженно молчали. Иронизировать по поводу гадалки теперь было совсем неуместно.

Домой Татьяну Андреевну отвез Петрухин. Она отнекивалась, говорила, что доберется сама, но Дмитрий настоял. Брюнет галантно поцеловал гостье руку, а провожать не пошел. Слегка раздвинув жалюзи в кабинете «инспекторов», он смотрел, как Петрухин помогает Татьяне Андреевне садиться в машину… Брюнет усмехнулся, повернулся к Купцову и сказал:

— По-моему, Дмитрий Борисыч повелся на Лису.

— Как? — спросил Купцов. — На кого?

— На Лису… на Татьяну Андреевну Лисовец.

— А… не знаю. А ты, Виктор, давно ее знаешь?

— Лису-то? Тыщу лет знаю. Была когда-то у меня с ней история. Романтическая до абсолютной пошлости… Но, слава Богу… — Брюнет не договорил, умолк.

— А что «слава Богу»? — спросил Купцов.

— Да ничего. Ты Борисычу скажи, что… Впрочем, я сам скажу.

Брюнет посмотрел в окно. Автомобиль с Петрухиным и Татьяной Лисовец уже уехал со стоянки, исчез в блестящем потоке автомобилей на мокрой набережной. Брюнет пошел к двери, остановился, посмотрел пристально на Купцова и сказал:

— Вы с ней поосторожней.

— Поосторожней?

— Да, поосторожней. Баба она и красивая, и умная. Но — стерва… Я ей не особо верю.

— Зачем же мы беремся ей помогать? — спросил Купцов.

— Не знаю, — сказал Брюнет. Уже взявшись за дверную ручку, он произнес:

— Она разбивает сердца.

И вышел.

Петрухин вернулся только спустя два часа. Возбужденный, азартный. За окном шел июньский ливень, на плечах у Петрухина сверкали капли воды.

— Ух, — сказал он, — что за женщина!

— Ага, — сказал Купцов.

— Что — «ага»? — сказал Петрухин.

— Она разбивает сердца, — сказал Купцов. За окном сверкнуло, и прокатился гром.

В долгом раскате потонула фраза, которую в ответ произнес Петрухин. Купцов переспрашивать не стал, а спросил только:

— Ты работать будешь?

— Ага…

— Давай прикинем, что у нас получается с этой Лисой. — Купцов взял лист бумаги и прочитал вслух свои записи:

— Лисовец Татьяна Андреевна. Возраст — на вскидку — около тридцати. Замужем. Мужа

зовут Николай. Сына — Валерка.

— Его зовут Николай Савельевич. Фамилия — Борисов. Но брак у них официально не зарегистрирован, — сказал Петрухин.

— Ага… вот как? Молодец, не зря прокатился с Лисой. Что еще узнал?

— Да в общем-то… Сын у нее от первого мужа. Впрочем, и тот брак не регистрировался. Первого муженька величают Владимир Палыч Старовойтов. Живет на Гражданке. Женат, последние года три сыну материально не помогает. Отношений с Татьяной и сыном не поддерживает… Художник, довольно крепко выпивает. Старше Татьяны на пятнадцать лет.

— Ага, — сказал Купцов. — А Николай на четыре года моложе.

— Салага, — сказал Петрухин. — Далее: оба — и Таня, и Борисов — работают в одной и той же фирме. Фирма занимается недвижимостью. Николай — начальник отдела, Татьяна — агент. Финансово они вполне обеспечены, но не более того. Своего бизнеса нет. Но у каждого есть по квартире и по машине. Вместе живут уже три года, постоянно проживают на квартире у Николая, на Английской набережной. Квартиру Тани сдают знакомым. Вот, пожалуй, и все.

— Нет, Дима, не все, — сказал с ухмылкой Купцов. — Не все. Есть еще кое-что.

— Что же?

— Первое: Брюнет назвал ее стервой.

— Почему?

— Спроси у него сам, Дмитрий Борисыч.

— Спрошу. А что второе? Ты сказал: «первое»… значит, есть второе?

— Есть и второе… Со слов Лисы: врагов у них нет.

— Это я слышал.

— Но есть и третье, Дима.

— А что третье?

— Она разбивает сердца.

Петрухин раскрошил в руке сигарету. Потом сказал сердито:

— Да что ты заладил: сердца, сердца… Что здесь — кардиология? Брюнет ему, видите ли, чего-то такое брякнул. Ну и брякнул!… Ну и что?… Да если все его ля-ля слушать… Что я, Брюнета не знаю?! Не дала ему Таня когда-то. Помнишь, он сам говорил: любовь, говорит, моя неразделенная и безнадежная. Значит — не дала. Вот он ее до сих пор стервой считает. А ты, Ленька, — дурак, раз его слушаешь. Ты меня слушай. Понял?

— Конечно. Ты же Татьяну лучше знаешь, — невинно сказал Купцов, не поднимая глаз от какой-то справки.

— Да, — категорически произнес Петрухин. Но тут же осекся, недоуменно посмотрел на табачные крошки, рассыпанные по столу, смахнул их на пол.

— Ладно, — сказал он наконец. — Ты что, не хочешь помочь человеку?

— Не знаю, — ответил Купцов.

— Ну и ладно, — легко согласился Петрухин. — Я сам.

Он поднялся со стула и вышел. Из коридора донесся его свист.

Вечером в квартире Петрухина раздался звонок в дверь. Дмитрий сидел в это время перед телевизором, пил пиво. В «ящике» кто-то что-то выигрывал: то ли автомобиль за угаданное слово, то ли миллион за то, что попал пальцем в небо. Петрухин совершенно не вникал в происходящее на экране. Телевизор жил своей жизнью, Дмитрий Петрухин своей.

Когда раздался звонок, он вздохнул тяжко и пошел открывать. Он уже знал, кого увидит в «прицеле» глазка… Он не ошибся — на лестничной площадке стоял Купцов, корчил глазку рожи, показывал язык.

— Интеллигенция, — вздохнул Петрухин, распахивая дверь. — Что, инспектор Купцов, совесть заела?

— Совесть, инспектор Петрухин, не вша, заесть умного человека категорически не могет. Но кусает — сволочь! — больно… Пивом угостишь?

— Нахлебник, — сказал Петрухин. — Нахлебник. Дармоед. Интеллигент.

Спустя пять минут они уже пили пиво и говорили о той, которая «разбивает сердца».

— А я ведь, — сказал Петрухин, — зашел к Брюнету. Ты посоветовал: спроси у Брюнета сам, и я спросил. Что, говорю, за дела, Витя? Если, говорю, она стерва и верить ей нельзя — на кой ляд ей помогать? А Брюнет, гляжу, что-то замялся… Ну, говорю, телись. Трахаешь эту Лису? Он и раскололся. Есть, говорит, такое дело. Относясь, дескать, с огромным пиететом к общечеловеческим ценностям в виде траха… да, гребу Лисоньку мало-мало. — Купцов усмехнулся, а Петрухин продолжил:

— Вообще-то, отношения у них давние. Завязались еще когда Таня жила со своим художником. Так что слова о любви неразделенной и безнадежной — это так, для разговора… На самом деле имел ее гражданин Брюнет еще на заре перестройки. И вроде как даже какие-то серьезные намерения у него были. Но заметил он вдруг, что…

— Она разбивает сердца? — спросил Купцов.

— Кхе… это вы, Леонид Николаич, литературно выражаетесь. Как и олигарх Голубков, кстати. А проще сказать, что заметил Брюнет за Лисой привычку хвостом крутить перед мужиками. Причем совершенно бескорыстно.

— Что значит — бескорыстно? — удивленно спросил Купцов.

— А это значит, что даже не рассчитывая мужика заклеить или хотя бы перепихнуться, Лиса все равно крутит хвостом. Нравится ей ощущать вокруг себя возбужденных кобельков. Понятно?

— Понятно, Дима… есть такой тип дамочек. Что ж — это объясняет, почему Брюнет назвал ее стервой, но совершенно не объясняет, почему он хочет ей помочь? По старой памяти, что ли? Петрухин налил пиво в бокал и сказал:

— По новой, Леня, по новой.

— Что — «по новой»?

— Они опять сошлись.

— Интересно.

— Да ничего особо интересного нет, Ленчик. Со слов Брюнета, совершенно случайно встретились нос к носу в «Европе». Ну и взыграло ретивое. Седина, как говорится, в бороду, а бес — в ребро.

— Понятно. Хотя такое поведение недостойно высокого звания российского олигарха. Как думаешь, Митя?

— Конечно, недостойно… Наши олигархи — цвет нации и сплошь высоконравственные люди. Но ведь это еще не все, Леня. Это еще не все.

— Что еще?

— Звонки Лисе начались спустя неделю после того, как они встретились с Брюнетом в «Европе».

— И она увязала звонки с началом возобновления отношений? — заинтересованно спросил Купцов.

Петрухин кивнул:

— Да. Она почему-то увязала эти события. Потом села на Брюнета верхом: я, мол, обычный, никому не нужный агент по недвижимости. Мне никто и угрожать не может. Я никому жить не мешаю… Значит, звонки так или иначе связаны с тобой, Витюша.

— А что Брюнет?

— Брюнет сначала хотел ее послать, но она сказала, что напишет заявление в ментуру… И укажет там на связь с Брюнетом, как на возможный источник опасности.

Купцов рассмеялся и сказал:

— Вот теперь я понял слова Брюнета. Насчет «вы с ней поосторожней».

— Она разбивает сердца, — сказал Петрухин и засвистел.

— Идеи есть? — спросил, морщась, Купцов. Петрухин пожал плечами:

— И да, и нет. Фактически, у нас очень мало фактов.

— Да, — согласился Купцов. — Ты хоть предложил ей поставить дома АОН с диктофоном?

— Не только предложил, а сам и поставил.

— Когда успел?

— Успел… Уже стоит и исправно работает. Осталось дождаться звонка. Если, разумеется, он будет.

— Если не будет, то все вопросы отпадут, — сказал Купцов.

— Вопросы, напротив, останутся, — не согласился Петрухин. — Вот ведь в чем изюминка.

— Пожалуй, ты прав. Даже и не знаю, что предпочтительней.

Зазвонил телефон. Петрухин протянул руку, взял трубку:

— Але.

Когда он услышал ответ, лицо его изменилось. Сначала оно стало заинтересованным, потом — напряженным. Потом он весело сказал:

— Отлично, диктуй номер. Завтра же мы им займемся… А когда ты вернешься со своей фазенды? В понедельник? Ладушки. Возможно, к понедельнику я уже смогу что-то тебе сообщить об этой Любовнице.

Сказав еще несколько незначительных фраз, скорее для того, чтобы произвести впечатление на женщину, чем для дела, Дмитрий закончил разговор. Трубку домашнего радиотелефона он положил, не глядя, прямо в маленькую лужицу пива. Купцов трубу из лужи вытащил.

— Был звонок? — спросил Купцов. — Любовница?

— Да. Буквально пять минут назад. Тот же голос, те же угрозы.

— Аппаратура сработала?

— Да. Номер зафиксирован, разговор записан.

— Отлично. Боюсь только, что телефончик окажется таксофоном.

Петрухин пожал плечами:

— Девять из десяти, что так оно и есть. Но все-таки какой-никакой следок у нас появился. Завтра с утра заскочу в контору, пробью номерок по нашим базам. Глядишь, что-то и прояснится… А потом сходим в баню. Ты как насчет баньки?

— Всегда!

Но сходить в баню им не пришлось.

Глава четвертая

СЛЕПОЙ КИЛЛЕР

Дождь шел всю ночь. То мелкий, то усиливающийся, к утру он все же затих, и в разрывах туч даже проглянуло солнце. Однако к девяти утра с юга надвинулась огромная черная туча. Где-то в районе Пулково уже погромыхивало, сверкали белые зигзаги молний.

Когда в восемь пятьдесят Петрухин с Купцовым на «фольксвагене» подъехали к офису «Магистрали», первые капли упали на поверхность Невы. Вода у правого берега еще была темна и спокойна, а у левого уже вскипала. Инспектора нырнули в офис. В грузовом отсеке «фердинанда» лежали банные сумки, вкусно пахло березовыми вениками. Из пакета выглядывала скучная морда вяленого леща.

В восемь пятьдесят Татьяна и Николай закончили завтрак. Николай сполоснул посуду, поставил ее в сушилку. За окном было темно, хлестал ливень.