- Время истекло. - Аргаред с трудом сохранял самообладание.
      - Я все сказала. Вы оба думайте. Родери, Навригр близко, а я добра. Окер. стража у вас под рукой, и платили ей вы, так что она исполнит любой ваш приказ...
      - Что-то ты больно смела. Поглядим, как под плетью петь будешь... Или, может, расскажешь по-хорошему?
      - По-хорошему я вам что хотите наговорю. Детей моих Ниссагль украл, потому что сам править хочет. Да и дети вовсе не от короля, а от Алли... Ни полслова вы от меня не получите! - вскрикнула она и замерла. Подбородок ее дрожал, руки вцепились в складки платья.
      Раин обернулся к магнатам и развел руками. Аргаред медленно склонил голову. И Родери махнул рукой:
      - Мастера, приступайте. Займитесь ею. На пол грохнулись снятые с рук кандалы, потом полетело сорванное платье и распласталось под ногами у Раина, потом затрещала разодранная сорочка, и Раин вспомнил ту сорочку, которой обманул Ниссагля, макнув ее где-то в кровь. Обманка та предназначалась любому случайно завернувшему в Хаар королевскому отряду... Скорбь Ниссагля несколько искупила разочарование от того, что его не изловили. Защелкнулись на запястьях Беатрикс стальные кольца потолочной цепи.
      - Ты все еще будешь запираться? Подумай в последний раз. Мы не шутим... "Что? Мне ее жаль? Нет, не жаль..."
      Беатрикс посмотрела на него через обнаженное плечо и со вздохом отвернулась.
      - Первый удар!
      Было видно, что ударили несильно. Осталась только багряная полоса. И ни звука.
      - Еще.
      На стене взметывались и опадали тени. Свистел мерно рассекаемый воздух. Качалось негреющее пламя.
      - Может быть, довольно? Дадим ей ночь подумать? Аргаред покачал головой.
      - Бейте в полную силу. От этих шлепков даже шрамов не останется. Бейте так, чтобы этой ночью она не сомкнула глаз...
      ...Она изогнулась с отрывистым стоном, камни потолка заволокло туманом.
      - Первая кровь. - раздался бесстрастный голос палача.
      - Еще. Сейчас она заговорит. Плеть засвистела чаще. В какой-то миг взлохмаченная голова опустилась на грудь и сознание ее совсем погасло.
      - Облейте!
      На лицо хлынула вода.
      - Ну, будешь говорить? Или тебе мало, сука?!
      Ниссаглю в пути становилось все хуже, и в Навригр его привезли без сознания, едва сумев остановить кровотечение. Рана оказалась скверная, глубокая - чтобы достать наконечник, пришлось раскаленным ножом резать живое мясо. Уже поблизости от Навригра встретили большой отряд во главе с Вельтом. Когда Вельт узнал новости, его шелушащееся от мороза лицо сморщилось, он покачал головой в широкогорлом латном воротнике.
      - Эх, по многим плакать придется. А главное, что они с королевой и так что угодно сотворить могут, не то что пальцы отрубить. Ну да делать нечего! Поворачивай оглобли, ребята!
      Отряд со звоном и руганью разворачивался, а Вельт все качал головой.
      - По рукам и ногам связали... По многим поминки справим, кто в Хааре остался. Оборони их Господь. Оборони и помоги!
      В Хааре наступило утро. По улицам ходила чуткая стража. Перед Цитаделью торчали насаженные на пики руки, ноги и голова Абеля Гана, и бродячие псы слизывали со снега последнюю замерзшую кровь. Флага над Цитаделью не было эмандский штандарт теперь считался оскверненным. В королевские мастерские поступил заказ срочно вышить по белому полю ель и звезды, что изрядно напоминало герб Аргареда, только звезды добавили и корни к ели. Впрочем, это знамя собирались вскорости сменить на хоругвь с ликом Силы, только, конечно, вышивать ее будут не швейки из мастерских, а благороднейшие девы и жены из тех, кто не сгинул в блудилищах. А из блудилищ вызволять сложнее, чем из тюрьмы. - сводники прячут и перепрятывают, а то и убивают девок, чтобы спасти свою шкуру и грязные горшки с монетами, плаченными за девичью честь и женскую добродетель.
      В серую рань магнаты подъехали к дому примаса Эйнвара, что стоял сразу за собором.
      Эйнвар в эту ночь не спал - шагал в темноте по опочивальне, где просторное высокое ложе смирения ради стояло не посередине, а у стены, покрытое тонким небеленым льном, которым, впрочем, немногим уступал шелку. Теплое одеяло было выделано из нежнейшего белого руна, снятого с ягнят. Подстилки из такого же руна были на старинных стульях и на длинной узкой скамье возле входа. С высоких и узких книжных сундуков свешивались маленькие гобелены с вытканными сюжетами из Откровений, обшитые по краю жемчугом. Работа была древняя, и тоненькие фигурки праведников казались стоящими на цыпочках. Стены в опочивальне были просто хорошо побелены и лишь в двух местах украшены картинами в остроконечных резных рамках с колоннами и химерами. Картины эти сами в предрассветной мгле были неразличимы.
      Дверь скрипнула, Эйнвар вздрогнул и обернулся. На пороге стоял беловолосый служка со свечкой. Огонек озарял его серо-стеклянистые, всегда полуопущенные глаза.
      - Священнейший, к вам пожаловали господа магнаты.
      - Скажи им, что я сплю, сын мой, - ответил примас.
      - Говорил, уже говорил, священнейший, они и слушать не хотят. Сюда грозятся подняться.
      - Ладно, Бог с ними. Помоги облачиться, Снау. Он надел теплую узкую рубаху из шерсти и сверху роскошную бархатную ризу, к которой полагались нарукавники из тусклой парчи с вышитыми жемчугом буквами. Голову причесал мокрым гребнем, чтобы волосы не торчали, покрыл бархатной шапочкой с аметистами.
      Ранние гости угрюмо толпились возле сереющих окон узкой приемной палаты, украшенной несколькими статуэтками в пол человеческого роста с позолоченными нимбами.
      - Доброго утра и мир вам! - поздоровался примас, неспешно стуча посохом.
      - Кому доброе, кому не очень, - ответил, выступая вперед, Аргаред. Темные подглазья на бледном лице выдавали, что он провел бессонную ночь. - Будет ли добрым для вас, вам решать.
      - С чем вы пришли в мое обиталище? - Эйнвар кротко опустил горячие глаза южанина.
      - С просьбой. Нам известно, что вас любит чернь. И вы должны прочесть им поучение, которое призывает к смирению и осуждает Беатрикс. За что? Придумайте сами. Вам лучше знать ее грехи. Безумства кончились, и все возвращается на круги своя. Так и внушите им - ведь, кажется, и ваш Бог благоволит тем, кто у власти. Нам нужно, чтобы простолюдины были тихи, как мыши. И если что окажется не так, с вас взыщется.
      - Осмелюсь прежде напомнить, господа, о моей маленькой заслуге. - Примас отступил с нежной улыбкой. - Когда-то я с Божьей помощью защитил господина Эзеля от гнева черни. Не обращайтесь же со мной, как с наймитом. Я служу Богу, а не произношу оплаченные речи, как законник.
      - Простите, примас! - Эйнвару показалось, что Окер скрипнул зубами. - Нам надо было объясниться с вами быстро и ясно. Относительно Эзеля разговор еще будет, - и не думайте, что вам сойдет с рук то что вы обратили его в свою людскую веру. Впрочем, за спасение его жизни мы вам признательны.
      - Господин Аргаред, - Эйнвар склонил голову набок, - я забыл вам сказать, что мой Бог не всегда принимает сторону власти. Иногда он становится на сторону обиженных, и тут уже я не в силах ничего сделать, если он начнет говорить моими устами совсем не то, что хочу сказать я. Но поучение я прочту. Прочту, как вы просили.
      Толпясь, гости вышли, и, едва дверь заслонила спину последнего, лицо примаса перекосилось и он топнул ногой в пол.
      "Поучение? Ну, будет вам поучение... Надменные скоты! Бог покупается и продается. Но свою власть, господин Аргаред, я вам ни за какие дары не отдам, вы уж простите. Воителей Бога призову на вашу голову... - Он остановился. - С чего это я так осмелел? Они могут попросту меня прикончить..." Он так и не нашел объяснений своей смелости, сел за пюпитр, приказал принести письменный прибор и стал сочинять поучение.
      - ...Бог всегда на стороне власти, потому что и сам Он - великая власть. Но лишь та власть воистину велика, что правит сердцами. Поэтому Бог с тем, кто в ваших сердцах, дети мои. Сильные могут приказать вам вместо тьмы видеть свет и вместо черного - белое. Вы подчинитесь их силе. Но в сердце вы все равно будете
      знать правду. - Людское скопище шумно дышало ему в лицо. Свечи мерцали из приделов слезящимся желтым огнем.
      - ...Скажите же мне, кто ныне в ваших сердцах, дети мои? Чье имя теплится на устах ваших? Чье имя шепчете вы своим детям? Это имя лучшей из дочерей человеческих, и оно пребудет в сердцах наших вечно, ибо с ним Бог.
      Кто-то выскользнул из задних рядов в двери. Шорох шагов был явственно слышен в тишине собора. Слова примаса наполняли бодростью маленькие сердца, заставляя их биться твердо и сильно. Эйнвар уже сказал все, что было написано в пергаменте, теперь он говорил от себя, слова исторгались из взбудораженных глубин его души. Он больше не прятал имен за аллегориями и иносказаниями, глаза его стали влажны, лицо вдохновенно.
      - ...Говорят, она виновна и многогрешна. Но единственная вина ее чрезмерная доверчивость. - Внутренним взором он увидел, как она скорчилась на голых камнях - спина и плечи изорваны плетьми, на запястьях кровоподтеки и синяки от стальных оков. - Воистину упрекнуть ее можно лишь в том, - продолжал примас, - что доверилась человеку, который долгое время был ей вернейшим слугой и первым другом, а ныне стал заклятым врагом. За такое предательство проклятие вечное нечестивому Родери Раину, ибо нет гнуснее деяния, чем предать свою госпожу! Проклятие ему! Проклятие с этого амвона! - Эйнвар уже не помнил себя, не слышал своих слов, перед его ослепшими глазами плакали желтые от свечного огня лица, дым поднимался к синему алтарному куполу. Негромкий голос примаса язвил и жег слух прихожан, и было ясно - ЕГО УСТАМИ ГОВОРИЛ БОГ!
      Тут двери с грохотом распахнулись, загудели не хуже набата, по проходу, расталкивая прихожан, побежали ландскнехты с мечами наголо и помчался всадник, вытаскивая из ножен двуручный меч.
      - Замолчи, раб! - грянул под сводами искаженный забралом голос. - Замолчи, не то жизни лишу и Бог не спасет! - Он несся с громом и лязгом - чудовищная стальная башня, - намереваясь въехать в алтарь.
      - Проклятие тебе, Родери! - Страшный голос Эйнвара перекрыл бряцание железа. Даже ландскнехты остановились. - Проклятие тебе, полукровка и предатель! Проклятие! Проклятие! - Эйнвар отступал к алтарю, простирая посох рукоятью вперед, весь вытянувшись от небывалого неистовства. Тут конь, повинуясь шпорам, прянул, сверкнул огромный клинок, и примас рухнул навзничь на камни. Убийца снял шлем - это и впрямь был Родери. Люди ахнули. Предатель поднял меч, оставшийся чистым - столь стремителен был удар, - обвел окружающих безумным взором и выехал шагом, уведя за собой ландскнехтов.
      - Священнейший примас, священнейший примас... - Прихожане, всхлипывая, суетились вокруг распростертого тела, не решаясь к нему притронуться. Лишь одна бродяжка, вся в морщинах, с висящими из-под кагуля пегими космами, смело сотворила беззубым ртом молитву и сняла с головы примаса разрубленную пополам митру. Одной рукой придерживая висевший на шее покаянный булыжник, другой рукой она ощупала рану, потом подняла голову и сверкнула сквозь морщины маленькими глазами:
      - Ничего, Бог спас. Кость не тронута. Снегу дайте приложить и воды несите - после такого всегда пить хотят. И позовите из его дома людей, а то вон весь клир со страху разбежался.
      Бродяжка прикладывала к ране снег, обтирала кровь, не стесняясь, как другие, застывшего белого лица и разметавшихся рук, должно быть в святой воде мытых.
      Он открыл мутные глаза и попытался приподняться на локте. Люди затаили дыхание...
      - Вы тихонько, тихонько, священнейший примас. Вот сюда прислонитесь. Бродяжка и вызвавшийся ей пособить худосочный паренек усадили Эйнвара на ступенях возле кафедры. Он озирался - лица двоились, мутило и одновременно страшно хотелось пить.
      - Дайте воды...
      Испуганная толстая женщина в собачьей накидке суетливо подала плоский горшочек. Вода оказалась холодная и безвкусная. Сам он удержать посудину не мог, руки тряслись, пришлось сделать два глотка из рук бродяжки.
      - Спасибо, добрая женщина... - поблагодарил он то ли бродяжку, то ли толстуху. Вокруг зашумели. Прибежавшие служки жалобными голосами просили посторониться и все никак не могли пробиться к нему. "Что я такое говорил? Что я сделал?" - Дурнота вдруг отступила. Он вспомнил. И почему-то сделалось столь неизъяснимо хорошо на душе, что он невольно заулыбался, закрывая глаза.
      Глава четырнадцатая
      ОТЧАЯНИЕ
      Поднялся ветер, понесло поземку. На холмы ложилась синяя мгла. С востока заволакивала небо рваная, снежная туча. Невдалеке виднелась деревня, в окнах домов мерцал свет. Левее был хутор, заснеженный и темный. Ялок, старшой конного отряда, заворочался в снегу. Поверх доспехов на нем был белый суконный балахон. Эту одежду придумал Ниссагль, чтобы можно было затаиваться. И впрямь человека в ней разглядеть было трудно, особенно под поземкой. Для лазутчика самое милое дело. Только в снегу холодно.
      В деревне стояли наемники. Командовал ими Этарет, и его нужно было непременно поймать, чтобы вызнать хаарские новости, донесения лазутчиков были скудны и неточны. Про Беатрикс вообще никто ничего не знал толком.
      Жители этой деревни донесли, что отряд собирается двинуться в ночь. Его Ялок и поджидал, велев своим людям залечь в снег вдоль дороги.
      Становилось все темней. Мгла застлала полнеба. На окраине деревни зашевелились какие-то тени.
      Наемников было не больше тридцати человек. Ехали они рысью, по двое-трое в ряд, без огня. Побрякивали удила. Ялок усмехнулся - у него было полсотни человек с палицами и крючьями, чтобы снимать всадников.
      Когда отряд оказался как раз напротив засады, ухнула сова, и на дорогу белесыми клубками повыкатились воины Ялока.
      Ялок сцепился с Этарет в посеребренном шлеме - тот успел выхватить меч и не подпускал к себе. Ялок изловчился и крючком, которым стаскивают всадников с лошади, Вырвал у него меч, сбоку подскочил Клау, самый ловкий крючник, и, взмахнув руками, Этарет свалился на дорогу. Шла яростная схватка - рингенцев выкашивали под корень... Ялок нащупал на поясе под балахоном мерзлую веревку вязать пленного.
      - Помогите... - послышался слабый крик за спиной - кто-то в свалившемся на глаза капюшоне полз на карачках из гущи сражающихся. Над ним уже занесли меч для удара.
      - Сюда давай! - Ялок оттащил его на несколько шагов в сторону. - Ты кто? Тот, весь дрожа, снял капюшон. Было уже совсем темно, Ялок тщетно пытался узнать смутно белеющее лицо...
      - Я Эйнвар, Эйнвар. примас Эманда, - выдохнул тот.
      Ниссагль спал, зарывшись кудлатой головой в сбитые нечистые подушки, неловко свернувшись под тяжелой медвежьей шкурой. В покое было жарко, камин горел день и ночь. В соседней маленькой горнице, провонявшей человеческим потом и мокрой сыромятной кожей, клевал носом над донесениями лазутчиков Язош, возведенный в секретари из-за недостатка в грамотных людях. Ему повезло - он удрал из Хаара за день или за два до мятежа и теперь нарадоваться не мог на свою предусмотрительность. Впрочем, сейчас он так хотел спать, что даже эта радость притупилась.
      Снизу по лестничке затопотали, и в горницу, крутя головой, ввалился заснеженный озябший Ялок.
      - Тс. Спит. - Язош опасливо скосил глаза на дверь, ведущую в покой Ниссагля. Разбуженный Ниссагль вполне мог медовым голосом подозвать к постели, прося что-нибудь подать, а потом здоровой рукой дать такую затрещину, что сутки в ушах звенеть будет.
      - Там сейчас ночь или что? Я запутался совсем... - спросил секретарь шепеляво.
      - Утро ранехонькое. Не рассвело еще. И метель. Ты вот что - разбуди хозяина. Дела скверные и немешкотные. Я хаарского гостя привез.
      - Пленного?
      - И пленного тоже, да он не понадобится. Дело чище. Со мной сам примас Эйнвар...
      - Кто?
      - Эйнвар, говорю. Он там внизу... Наверх его не хватило подняться. Измерз весь...
      - Ой-ой... Да откуда он взялся-то?
      - Ехал с отрядом рингенским. Верней, везли его. Ты давай буди хозяина.
      - А может, господин Ялок сам его разбудит? Он, случается, лупит по мне спросонья.
      - Вот аспид!
      - Да он не со зла. Он всегда был добр ко мне. Просто, вы понимаете, господин Ялок, сейчас все так скверно... А что он во сне говорит, вы бы послушали, - то спасает королеву, то, прости Господи, пытает ее - волосы дыбом встают. С таких снов и ножом пырнуть недолго. А у него еще кинжал под периной.
      - Ладно. Я в кольчуге. Но если он меня ударит, то с тебя причитается.
      Ялок бочком подкрался к кровати, помедлил, не решаясь трогать Ниссагля за больное плечо, и, наконец, сильно похлопал его по руке чуть ниже локтя.
      - Господин Гирш, проснитесь.
      Ниссагль сел на постели, поправляя расстегнутое шелковое полукафтанье. Глаза его были мрачны, лицо осунулось, губы потрескались.
      - Ялок? - спросил он сиплым голосом. - Из разведки вернулся? Что скажешь? Ты, Язош, поспи иди, поспи, - махнул секретарю.
      - Да ничего хорошего не скажу. В кольцо нас берут, вот что. Дворянишки местные духом воспряли, чуть со стен не плюются, встанешь ночевать в замок, выехать не чаешь. Корму лошадям не дают. Деревни все обобраны. Дороги перекрывают. Скоро нам тут и есть нечего будет.
      Да не это главное. Я бы вас будить из-за этого не стал. Я гостя привез. Священнейшего примаса Эйнвара. Он там внизу греется - почитай, трое суток в седле болтался и одет кое-как по морозу.
      - Как он вырвался из Хаара?
      - В этом и штука. Его насильно везли в отряде одном. Мы на них напали, "языка" захватить, ну и примаса спасли. А везли его, чтобы он нас пугал. Он мне уже рассказал, сколько войск в Хааре стоит. И главное - он королеву видел...
      - Как?
      - Его заставили с ней говорить, просить о чем-то. А дальше-то он мне особо не рассказывал. Замерзший сильно был. И пуганый.
      - Веди его сюда.
      - Да он, господин Гирш. с мороза ничего не соображает.
      - Не твоя забота. Сюда его. Здесь и отогреется, и разговорится.
      - Слушаюсь.
      - Стой. Захвати снизу жратву и выпивку, что осталось. - Ниссагль напрягся, ноздри и губы у него затрепетали.
      На поставленную перед ним еду Эйнвар накинулся, не заставляя себя упрашивать, хотя и еды-то было черствый хлеб с отрезанной коркой заплесневела - да скатанный из жира и обрезков жил зельц, противно растекавшийся во рту. Только мутного солдатского "Омута" принесли целый кувшин - этого добра, точно в насмешку, хватало. У Ниссагля из-за болезненной раны, лихорадки и волнения аппетита не было. Он только питья похлебал, давясь горечью. Эйнвар насытился и взглянул исподлобья, ожидая вопросов. Взгляд у него был злой и беспомощный. Под глазами от мороза и бессонницы - черные круги.
      - Ты видел королеву, Эйнвар? - спросил Ниссагль хрипло, у него вдруг пересохло в горле. Примас кивнул. - Расскажи.
      Эйнвар потер непослушными пальцами переносицу.
      - Как она, Эйнвар?
      - Плохо, Гирш.
      - Говори как есть.
      ...Он ступил в сырое, холодное узилище. Низкий потолок оброс грязью. Окна не было - так, дырка в стене какая-то, и в ней тусклая белизна. Стучало в висках, болела плохо затянувшаяся рана. Свечка дрожала в вытянутой руке Эйнвара. В коридоре остались подслушивать Аргаред и с ним еще двое магнатов.
      Беатрикс лежала на боку, завернувшись в какие-то лохмотья из бурой холстины. На звук шагов она медленно приподняла голову.
      Он замер, словно все еще не веря, что она - это она.
      - Беатрикс? Она молчала.
      - Беатрикс, это Эйнвар, примас, - поспешил он нарушить молчание и подошел, борясь со страхом.
      Она смотрела на него скорбно. Распухшие губы были покрыты коркой.
      - А... тебя тоже? - слабо прошептал в мутной желтоватой полумгле ее голос.
      - Нет, Беатрикс. Мне велели с тобой поговорить. Мне велели...
      Узница понимающе прикрыла глаза:
      - Скажи мне то, что они велели. А потом просто поговорим, если только позволят.
      Она прилегла, подтянув и прижав левой рукой к подбородку заскорузлое рубище. Правая, с неестественно заломленной кистью, была перевязана и отброшена на край каменной скамьи, служившей Беатрикс ложем. Повязка была бурая от запекшейся крови.
      Между лопаток у Эйнвара побежали мурашки.
      - Что это? - коротко кивнул он на руку.
      - Дыба... Они встряхнули слишком сильно... Кожу до кости рассекли, порвали сухожилия. Даже сами испугались. Мастера... Ты говори, говори...
      - Послушай. Дела очень плохи. Боюсь, тебе нет смысла надеяться на спасение оттуда. Лучше скажи им, - если признанием ты не купишь жизнь, то тебя хотя бы оставят в покое до... Прости... Ты понимаешь меня? Тебе уже нечего терять. Скажи им, где дети. Они действительно хотят их короновать.
      - Я не уверена, Эйнвар... - Он понял, что, несмотря на слабый голос и покалеченную руку, она куда сильнее, чем кажется. - Я ни в чем не могу быть уверена. И ни в ком. Но дело даже не в этом. Дело в том, что я не могу. Не знаю почему. Да, мне остался только эшафот, да, меня все покинули, но я не скажу им ни слова. Я так хочу. Я так решила.
      Она протяжно, и прерывисто вздохнула. Потом спросила про Навригр.
      - Люди простые говорят, что их там окружили и не выпускают. Наверное, они боятся выступать, опасаясь за твою жизнь. Точно ничего не известно, рассказал Эйнвар. что знал сам от своих служек.
      - Нет, - здоровой рукой она взяла его за край одежды, зачем-то помяла ткань, - нет, все совсем не так. Там ждут моей смерти, Эйнвар. Это все Ниссагль. Мне давно про него шептали, но я не верила. Сейчас он может распускать слухи, что опасается за мою жизнь, как будто я заложница. Но я не заложница. Заложницам не рвут руки до кости. Особенно королевам. Он ждет, когда я умру. Тогда он встанет, развернет знамена и с кличем:
      "Отомстим за Беатрикс!" - пойдет воевать. Он знает, где мои дети. И станет при них регентом. А потом королем. Да, он устроит по мне такую тризну, что содрогнутся все Святые земли, - на улицах в озерах крови будут плавать мертвые головы. Но сначала он дождется моей смерти. Он очень умен. И очень терпелив.
      - Твоими устами говорит отчаяние... Но... если всё так, как ты говоришь... насчет Гирша... тогда какой смысл тебе запираться? Какая разница, кому достанутся твои дети, Ниссаглю или Аргареду? Чего ты пытаешься добиться своим молчанием?
      - Я не знаю, почему я молчу. Во мне что-то изменилось. Я не узнаю себя. Как будто я не Беатрикс, а какая-то... другая женщина.
      Он закивал, смутно понимая, что она имеет в виду.
      - ...Вот что, Эйнвар. Если когда-нибудь тебе приведется увидеть Гирша, скажи ему вот что... Если бы он спас меня... я бы стала ему женой. Ты понимаешь, что это значит? Он тоже поймет. И я бы любила его. Вот это ты ему скажи. Обязательно. С глазу на глаз. Непременно с глазу на глаз. И еще скажи, что я не в силах держать на него зла. - Ее лицо на миг изуродовала судорога, она стиснула зубы, сдерживая рыдание.
      За дверями узилища не слышалось ни звука. Они долго молчали. Эйнвар вдруг заметил, что глаза ее наполнились сиянием.
      - Ты святая... - прошептал он. - Мой Бог, да ты же святая...
      - Я? - Узница ответила тихим смехом. - О Боже!
      - Я только теперь понял, какие они бывают по-настоящему... Ты святая!
      - Эйнвар! - Она смеялась, опустив ресницы, и мерцающие слезы катились по ее серым щекам. - Эйнвар, еще никто и никогда не говорил мне таких... таких любезностей!..
      - Но я не могу идти в Хаар! - Ниссагля трясло. - Разве они не убьют ее как только я подступлю к стенам?.. Я не могу, я же правда не могу! Эйнвар, черт бы тебя побрал, черт бы вас всех побрал, черт бы побрал это окаянное королевство! Почему, почему все так получается? Как я могу осаждать Хаар, если они тут же ее убьют!! - Он закачался, прижав к лицу ладони, бормоча что-то гневное и жалобное. - Эйнвар, я всегда был ей верен! Боги, Боги мои, я всегда любил ее больше всех! Я не имел даже мысли об эмандском троне! За что же вы делаете меня предателем, за что, за что?! Я не хочу быть предателем, я не хочу, что же мне делать, что мне делать, ради Бога, ради Бога, Эйнвар! Что мне делать, ведь я же люблю ее!
      Аддрик Железный ожидал в низкой ротонде, синие оштукатуренные своды которой были густо усеяны пухлыми позолоченными звездами. На короле была широкая голубая с белой оторочкой одежда. Он сдержанно улыбнулся вошедшему Эринто и, не дав ему подойти, легко шагнул навстречу.
      - Можете не склонять колен, любезный Эринто. Если вы меня почитаете, то это проявится отнюдь не в соблюдении правил этикета, если же, к несчастью вашему, нет - то этикет вас не спасет. Я позволил себе вас пригласить, потому что хотел бы просить вас исполнить одно важнейшее и благороднейшее дело. Я надеюсь, вы осведомлены о том, что сейчас творится в Эманде?
      Эринто потупился, от неожиданности не зная, что сказать. Его уязвили в самое больное место.
      - Итак, вы осведомлены. Прекрасно. Мое поручение будет вот какое. Вы отправитесь в Эманд с большим посольством и отрядом и потребуете освободить Беатрикс с условием, что в противном случае, а именно в случае причинения ей вреда или ее умерщвления, я посылаю в Эманд свое войско. Тем более что об этом меня настоятельно просит канцлер Эманда Комес. Вы понимаете меня?
      Эринто положил руку к сердцу. Глаза его потемнели.
      - Ваше величество, я прошу вашего высочайшего дозволения выразить свое суждение относительно того, что случилось в Эманде.
      Король хищно усмехнулся:
      - Я весь внимание, Эринто.
      - Ваше величество, я понимаю, что вы исполняете ваш долг по отношению к королеве Эманда как к сестре во помазании. Однако я считаю несправедливым, что злая и дурная правительница, казнившая столько невинных и приведшая в упадок благородное эмандское рыцарство, избегнет справедливого наказания. - Голос Эринто дрогнул, лицо вспыхнуло. - Ведь ее деяния наносят вред не только Эманду, но и множеству других государств, смущая и растлевая умы. сподвигая достойных людей на недостойные поступки.
      - Я вас понял, любезный Эринто, - тихо перебил его Аддрик, подступая еще на полшага ближе, серые его глаза зло блеснули. - Хочу немножко с вами пооткровенничать по части секретов власти. - Рука Аддрика легла на плечо Эринто. - Мне ни к чему прецедент, мой благородный рыцарь... Или вы так и не удосужились принести мне присягу? Ну ладно, будем считать, что вы мой рыцарь в душе. Так вот, мне ни к чему прецедент, потому что, если так пойдет дальше, благородное дворянство повсюду перевешает помазанников Божьих и станет править самовластно. А может, вы этого и хотите, мой милый? - Эринто замер, чувствуя, как сжимаются на его плече пальцы короля, словно железные челюсти машины для пыток.
      - Вы не так меня поняли, ваше величество, - сказал он как можно более кротко.
      - О, где же мне, узурпатору? - улыбнулся одним уголком губ король. Бледный Эринто едва сдержал гримасу боли и страха. - Впрочем, определенная свобода слова помогает выявить тайных врагов...
      - Ваше величество... - это был уже шепот.
      - ...Не бойтесь, я говорю не про вас. - Король сделал паузу. - Я прекрасно знаю, мой драгоценный, что на самом деле означают ваши слова. Вы имели глупость влюбиться в Беатрикс, и вместо того, чтобы... ну, скажем, привести дело к счастливому завершению, разыграли бездарное моралитэ и наговорили ей такого, чего не простила бы и базарная девка. Так было дело, я верно осведомлен?
      Эринто молчал,
      - Так вот, милый вы мой, этим своим в высшей степени непочтительным поступком вы разозлили ее окончательно, так что она обиделась разом на все благородное рыцарство и, вернувшись домой, отыгралась на своих собственных подданных. Так что вы, дружок, ничуть не меньше ее виноваты, если уж признавать ее виновной в чем-либо. Но я считаю, что королева имеет право на все и никто не смеет спрашивать с нее ответа. Поэтому имейте в виду, что если вы и впредь будете столь неосторожны в словах, я прикажу без суда при всем честном народе переломать вам кости на колесе, а если вы останетесь живы, что случается, то очнетесь в самой страшной темнице Лоа, где даже крысы не появляются. Я посмотрю, что там станет с вашим ангельским голоском, от которого падают в обморок дурехи по всем Святым землям. Я сожалею, что моя сестра во помазании избрала себе такого возлюбленного. Пожалуй, в этом и заключается ее вина... - Тут король с улыбкой ослабил хватку. Задохнувшись от испуга и боли, Эринто непроизвольно схватился за плечо. У него дрожали колени. Король смерил его жестоким взглядом и повторил:
      - Вы направляетесь моим чрезвычайным посланцем к мятежникам в Эманд с требованием освободить королеву Беатрикс. Вам будет вручено мое подробное письмо, ко торое вы там огласите. В случае, если вы не сумеете добиться бсвобождения Беатрикс, вас ждет бессрочное заточение в Лоа.
      Эринто с трудом опустился на одно колено, в лицо ему уперлась кисть королевской руки, ожидающей поцелуя. Рыцарь коснулся ее онемевшими губами. Широкоскулое лицо Аддрика зарделось от удовольствия.
      Путь в Эманд показался Эринто бесконечным. Он часто пересаживался из носилок в седло, из седла в носилки. Ему мерещились недомогания и немочи, в тягостных снах Беатрикс и Аддрик изрекали потоки пустых бессмыслиц, от которых к утру начиналась головная боль. Спутники смотрели на него подозрительно.
      Мутило от воспоминания о том, как расчетливо и холодно унизил его Аддрик. После этого казалось невозможным что-то доказывать, кого-то убеждать, с кем-то бороться.
      Он понял, что хочет одного - умереть.
      От этого стало легче, в душу пролился свет. Не жить - доживать до смерти. И больше ни одной песни. Хватит.
      Хватит.
      Занавеску носилок отдернул снаружи командир посольского эскорта. Снежная пыль белела на меху его кагуля.
      -.. Сиятельный посол, нас изволят встречать. Люди разглядели всадников, которые скачут навстречу.
      Забыв задернуть занавеску, он проскакал вперед. Лошадь взрывала копытами снег, плащ развевался за спиной. Этот человек, назначенный в спутники Эринто самим королем, был наверняка доносчиком. Эринто не позволили взять никого из друзей.