— Всегда вам рады! — осчастливил метрдотель нас своей изумительной улыбкой. — Вы всегда наши желанные гости.

В ресторации только начиналась столь любимая Витюшкой тусовка… Кто с кем? Куда? К кому? А его там не было.

— Этот Яша, — прервал наконец мрачную тишину Горох, — он же нас за людей не считает.

Левшин ничего не отвечал. Он просто не мог понять — как? Как можно вычеркнуть вечер, проведенный в кабаке, из жизни! Метрдотель стоял в дверях и иногда, посмотрев в нашу сторону, ослепительно улыбался.

— Да он просто издевается над нами! — вскричал вдруг Витюшка. — Налил какой-то дряни, а что за блюда нам приносили? Я даже не успевал попробовать — их тут же уносили! А как их надо было жрать? Может, кто-нибудь из вас знает?! — накинулся Левшин на нас. — А я жрать хочу! Я хочу сберлять свой шницель хлебный и выпить стакан древесной водки! По какому праву Яша забрал у нас водку? Я в гробу видел такой отдых, пусть даже и бесплатный!

Через несколько дней Ирка с Закулисным расписались, и по этому важному событию для «мойдодыровцев» намечался банкет, который решили вспрыснуть в ресторане «Чулпан». Для Закулисного — это было привычное дело. Он сидел за свадебным столом в кожаном повседневном пиджаке, смурной и вальяжный.

Для Ирки — это было событие. Она загадочно щурила огромные зеленые глаза, посматривала на сверкающее обручальное колечко и пыталась предугадать любое желание возлюбленного. Елена Дмитриевна сидела в черном глухом бархатном платье, украшенном затейливой золотой цепочкой с каким-то таинственным кулончиком из камня.

Зато Женек — я вам скажу! Элегантный серенький костюмчик, какие-то — черт поймет — с дырочками ботиночки и — бабочка. Такая большая, чуть ли не во всю грудь. Черно-синяя, с искорками, изящная и пикантная.

Когда я его увидел, то спросил в непомерном восхищении:

— Евгений Иванович, как там в Монте-Карло? Черно-синий цвет с искорками по-прежнему в моде?

— Паренек! — зазвенел Пухарчук. — У меня еще и не такая есть! Мне один знакомый дирижер такую… — тут он запнулся, показывая руками, боясь ошибиться размерами, — такую… вот такую бабочку обещал подарить!

Голытьба сидела на свадьбе кто в чем. В честь этого события приподняли крышку, которой была накрыта долговая яма.

— Что это за свадьба такая? — возмущался Горе. — У Закулисного занимаешь деньги и ему же даришь!

— У тебя своих-то нет, — ухмылялся Левшин, который из этой ямы не вылезал.

— Мне денег не жалко, — сопел Горе. — Я из принципа!

— Что ж, Закулисный должен тебе дарить деньги, чтобы ты их ему назад подарил? — подзадоривал Коля, который так же, как и все, был недоволен, но старался не показывать вида.

Каждый занял по двадцать рублей, и теперь гадали, что же купить? Перебрали все: стиральные машины, кастрюли, матрешки, подсвечники…

Оставалось несколько часов до свадьбы, а подарка так и не было.

— Да кто он такой, чтоб я ему на свадьбу что-нибудь дарил, — кричал Левшин. — Он еще за банкет в долг запишет!

— Я тогда не пойду, — буркнул Петя.

— Надо ему так и сказать! — волновался Витюшка. — Если банкет на нас повесит, на свадьбу не пойдем!

Я тоже что-то робко крякнул по этому поводу, потом все еще по разу крякнули и принялись лихорадочно приводить себя в порядок.

Ресторан «Чулпан» состоял из двух залов — розового и зеленого. Мы уселись в зеленом, в самом конце. Женек подарил молодым огромную хрустальную вазу. Он сделал свой дорогой подарок отдельно от нас. Елена Дмитриевна подарила Ирке серебряное колечко и сыну рубашку с галстуком. Голытьба вернула деньги, занятые на подарок, чему Закулисный обрадовался больше всего. Слово взяла Елена Дмитриевна.

— Дорогие мои Володя и Ира! — с интонацией и поигрыванием в голосе сказала она. — Разрешите от имени нашего маленького, но дружного коллектива пожелать вам любви и счастья…

Она еще очень и очень долго говорила, потом всплакнула, вытерла слезы платочком и выкрикнула:

— И пусть вам всегда будет горько!

— Горько!!! — завопили мы.

Молодые с нежностью и любовью непродолжительно поцеловались. Ирка выпила шампанского. Закулисный хлебнул минералочки. Стол ломился от привычных яств. Витюшка был в отличнейшем настроении. Он бегал по «Чулпану», словно по своей квартире. Коля танцевал с какой-то солидной дамой, и было видно, что он рассказывает ей о своей новой роли, о пробах и успехах в кинематографе и театре. Горе сидел со скучающим царственным видом в надежде, что, может быть, мелькнет фигура выше потолка. Елена Дмитриевна после фужера шампанского ударилась в воспоминания, и Ирка с Пухарчуком внимательнейшим образом слушали ее и задавали вопросы, на которые прекрасно знали ответы уже много лет.

Закулисный потел и с неприязнью смотрел на разнузданных посетителей. Ему захотелось в туалет, он поднялся из-за стола, с отвращением взглянул на танцующих и сказал, что сейчас вернется…

Возле умывальника его негромко окликнули, но он не расслышал и прошел мимо.

— Пупок, ты что, оглох? — догнал Закулисного неопределенного возраста подвыпивший завсегдатай этого вертепа.

Невдалеке стояли его друзья с перекошенными одеколонными рожами.

Владимира Федоровича затрясло мелкой дрожью.

— Что, в шар давно не получал? — процедил завсегдатай. — Щас быстро головенку отверну!

Высокий, с пропитой физиономией мужик смотрел на трясущегося Закулисного с презрением и радостью необычайной.

— Ну, иди, пожурчи, — улыбнулся он, показывая ржавый сучок во рту, и похлопал Закулисного корявой рукой по благоухающей щеке, — и возвращайся побыстрее, а то нам без тебя скучно, говорунчик ты наш.

Закулисный, не помня себя, рванулся, получил подножку и вылетел головой вперед. Он беспомощно растянулся на полу, его трясло, и не было сил подняться на ноги.

— Петя! Петя! — вопил он с перекошенным от страха лицом.

Горе долго разбираться не стал. Он молча вышвырнул туалетных мужичков на улицу, закатив напоследок завсегдатаю в почку.

Закулисный сидел за свадебным столом и с ненавистью смотрел перед собой. Ирка даже не пыталась его успокоить. Она прекрасно знала, чем для нее закончится первая брачная ночь.

Елена Дмитриевна, раскрасневшись от шампанского, что-то быстро говорила сыну, но тот не спускал глаз с графина.

— Володя! — воскликнула она с испугом, перехватив его взгляд. — Не смей даже думать об этом! Пошли в гостиницу, тебе надо успокоиться!

Горе проводил Закулисных до гостиницы. Владимир Федорович перед уходом все же незаметно выпил стопку водки. Его температурило и трясло всю ночь, но под утро стало легче.

«Не рассосалась», — подумал Закулисный и закатил Ирке пощечину, чтоб не суетилась, когда ему плохо.

Витюшку скрутило в ресторане так, что он даже не мог разогнуться. Ночевать ему пришлось одному. Наутро боль в животе немного утихла, и Левшин вскочил жизнерадостный и возбужденный, как всегда.

— Давно покалывает, — поморщился он. — Наверно, курить надо бросать.

— И пить, — добавил я.

— Может, мне еще и с крошками перестать встречаться?! — тут же заводил он. — На хрена мне тогда такая жизнь нужна?

Мы разбежались на заделку. Оставалось отлабать несколько концертов. Тянуло в Куралесинск, но не домой. Кроме Закулисных, ни у кого не было своего угла, к которому можно было прибиться, чтобы приехать — вытянуть ноги в кресле — и ни о чем не думать. Горе и Женек жили в переполненной театральной гостинице, они прекрасно знали, что никто не бросится готовить яичницу в честь их приезда. Видов должен будет разыгрывать роль верного супруга и любящего отца уже взрослых ребят, которые каждый раз, во время его очередного приезда, смотрели и не понимали, почему он до сих пор живет с ними. Витюшка… Последние спектакли, последние сборы…

Прошло два года.

Я стал отъявленным администратором и неотъемлемым звеном маленького, но на удивление дружного коллектива. Женьку искали замену, но искали как-то нехотя, Закулисный особенно не старался — и… не находили.

— Володя, — твердила ему Елена Дмитриевна. — Ты чего, ждешь, когда он тебя перерастет?

— А-а, — отмахивался Закулисный. — Еще успеем! — Подходящих кандидатур не было, но Пухарчук помнил, что до выстрела в висок ему осталось чуть больше полугода.

В перерывах между гастролями мы подкрашивали реквизит, со скрипом отдавали долги Закулисному и часами простаивали на крыльце филармонии, сплетничая от безделья.

Как ни пытался Закулисный отвертеться от периферии, но на этот раз крупный «куст» ему не обломился. Это означало переезды из гостиницы в гостиницу, несколько спектаклей в одном городе, потом в другом, и так, пока не натянем план.

Закулисный дал мне денег на жратву, дорогу, гостиницу и отправил на заделку в портовый город Мухоморовку. Левшин обещал приехать дней через пять на помощь.

Появление «мойдодыровца» было как снег на голову. В единственной гостинице «Медовый месяц», все места были заняты.

— Мест нет, — строго сказала мне администратор, пожилая вальяжная дама. — Не было и до конца XX века не будет!

Я улыбнулся ее наивности: что с нее возьмешь… с мухоморовки…

— Может, все-таки найдете? — поинтересовался я робко.

— Как не стыдно?! — опешила администратор. — Я же вам русским языком говорю: мест нет и не будет!

— Жаль, — вздохнул я. — А мне так хотелось пригласить вас на наше представление.

— Какое представление? — живо спросила вальяжная дама.

«Вот и все, — с грустью подумал я. — Как прост этот мир… интересно, где в этой гостинице солнечная сторона?»

После небольшого рассказа о летающих лилипутиках, «черном кабинете» Станиславского, ниточках, веревочках… я получил ключ от номера на самом респектабельном третьем этаже, забронировал номера на остальных и оставил пригласительный администратору.

— Где у вас тут неплохо кормят? — небрежно спросил я после того, как освоился в гостинице.

Хозяйка «Медового месяца» надолго задумалась.

— У нас, конечно, кухня не такая, к какой вы привыкли, — ответила она наконец извиняющимся тоном, — но сходите в наш ресторан, может быть, вам и понравится.

— Ну что ж, — понимающе вздохнул я. — Если ничего другого нет…

— Кто это? — услышал я голоса за своей спиной, направляясь к дверям ресторана,

— Это единственный в мире черный администратор лилипутов! — восхищенным голосом воскликнула вальяжная дама. — Феерия летающих красок!

Времени было около восьми, но народу в ресторане оказалось крайне мало. Я сел за свободный столик, за который официантка посадила еще двоих мужчин.

В годах, добродушный, чуть лысоватый Боря из Москвы и его сосед по номеру Леня из Пицунды, высокий, спортивного сложения парень лет тридцати пяти, с резкими чертами лица, с выпирающим вперед подбородком. Говорил он с небольшим акцентом, свойственным той местности, из которой Леня приехал к своим друзьям спелеологам договариваться о предстоящей экспедиции. Мы без особых церемоний перешли на «ты». Спелеолог рассказывал о пещерах, доисторических черепах медведей, саблезубых тигров, о том, как они лезли туда не зная куда, не ведая, найдут ли дорогу назад,

Боря, который только сегодня с ним познакомился, восхищенно шептал:

— Вот это жизнь, вот это жизнь, а здесь… Эх, свою бы пещеру открыть!

Леня весело расхохотался:

— Старик! — хлопнул он его по плечу. — Это было два года назад в одном альплагере. В группе новичков, которых учили вязать узлы и не падать позвоночником с двухметровой высоты, оказалась молодая женщина, которая, как она считала, была уже большим спелеологом, Ей тоже хотелось открыть свою пещеру. И вот как-то раз находит она трещину, недалеко от альплагеря, по пояс влезает в нее головой — и все, дальше ни с места.

Мы с Борей весело рассмеялись, живо представив горчащую из-под земли бездумную половину женского туловища.

— Она залезла туда утром, — продолжил улыбающийся Леня, — а наткнулись на нее совершенно случайно. Снежный барс дед Рауль, который один ходил на 8 тысяч, увидев это зрелище, упал в обморок. Он два раза приходил в себя и два раза терял сознание. На его крик сбежался весь альплагерь. Женщина требовала, чтобы ее вытащили, но как только начинали тащить, она кричала, чтобы отпустили.

— Зацепилась, что ли? — угорал со смеху Боря.

— Слушай дальше. Перепробовали все. Бесполезно. А она же замерзает, ей холодно. Решили жечь костры. Обложили ее дровами… — здесь Леня улыбнулся, видимо, вспомнив, как весело они провели ту ночь (костры, песни, горы, гитара и в центре этого туристического пикника — экзотическая репа, перебирающая ногами). — Начальник альплагеря вызывает саперов, — продолжил он.

— Саперов-то зачем? — еле выговорил Боря.

— Этого начальник и сам не знал, — ухмыльнулся Леня. — Приехал грузовик с солдатами и динамитом… тоже подергали за ноги…

— Как же ее вытащили? — спросил я.

— Утром приехал альпинист-врач, отдохнуть на несколько дней. Это просто надо было видеть… огромная толпа сбежавшихся из аулов горцев, весь альплагерь сидит возле спелеолога и решает, что делать? А врач подошел и камнем ей так… — тюк по копчику, за ноги дерг — и готово! А через пять дней весь альплагерь гулял на свадьбе!

— Вот это жизнь! — смеялся от души Боря. — А здесь… — начал он вдруг рассказывать, как пробивал сегодня номер в гостинице. — Я и так, и этак! — радовался, как мальчик. — И за цветами сбегал, и коробку шоколадных конфет подарил…

— Ты что, первый раз в командировке? — покровительственно хлопнул я его по плечу.

— Не первый… — замялся Боря.

— А я пошел, отковырнул булыжник на мостовой, — оборвал его Леня, — и администратору гостиницы подарил, сказал, что этот камень из Новоафонской пещеры — святого места, еще кусок смолы со стройки подарил.

— А про смолу что сказал?! — захлопал в ладоши Боря.

— Про смолу сказал, что это на стоянке питекантропов со времен мезозойской эры осталось… на дне высохшего горного озера нашел.

— Неужели и в это поверила? — улыбнулся я.

— Попробуй мне не поверь — зарэжу! — сделал страшное лицо Леня.

— Вот это жизнь! — в который раз за вечер повторил Боря. — А здесь…

В тот вечер мы решили, что ужин непременно нужно продолжить в номере.

— Ну, можно я куплю? — плакал Боря. — Я вас очень прошу!

— Как ты можешь такое говорить! — горячился Леня. — Я плачу!

— Нет, я! — размахивая своим единственным чет-вертным билетом, который мне дали на пять дней, прыгал и возле них.

— Ребята, — ныл Боря, — я ведь уже забыл, когда друзей угощал, все меня и меня, что я не человек, что ли? Друзей-то не осталось…

Швейцар мотал головой, не понимая, у кого вырвать дружно протянутые деньги.

Боря заплакал от обиды, когда заплатил Леня.

— Хотел угостить, — растирал он слезы, — не дали… Через несколько часов до нас дошло, что без швейцара

опять не обойтись, мы с Борей, обнявшись, гордо оставили Леню одного в номере и с песней устремились по коридору, чтоб, наконец расстаться с презренным металлом и показать, что тоже не лыком шиты, тоже можем угостить — не жлобы!

Ночь пролетела, как мгновенье. Леня пообещал Боре, что возьмет его в связку и тот обязательно откроет свою пещеру, еще никому не известную и самую большую в мире. Боря все рассказывал о девушке с золотыми глазами, приговаривая одно и то же: «Ребята, не бросайте меня, первый раз в жизни душу свою друзьям открываю».

Когда я проснулся, Леня спал, не раздеваясь, на своей кровати, а Борины ноги в черных лакированных туфлях лежали у меня на голове. Дежурная громко барабанила в дверь.

— Борис Николаевич! — заискивающим голосом кричала она. — Откройте, вас тут ищут!

Я растормошил Борю и Леню.

— Тебя? — спросил его Леня. — Чего им надо?

— Ребята, ну почему всегда так бывает? Ну что я, не человек?

— Борис Николаевич, вы здесь? — раздались за дверью мужские подхалимские голоса.

— Как вы узнали? — громовым голосом, подходя к двери, но еще не открывая ее, спросил Боря. — Я должен был завтра приехать!

— Нам позвонили…

— Кто?! — закричал Боря. — Кто позвонил? За дверью наступила мертвая тишина.

— Ждите меня внизу! — прервав паузу, бросил Боря.

— Ребята, — сказал он жалобным голосом, подходя к нам.

— Все… теперь замучают, никуда от себя не отпустят.

— Боря, ты здесь нужный человек, — с уважением произнес Леня, — насчет тебя даже из Москвы звонят. Ничего не поделаешь: надо — значит надо!

— Леня! — взволнованно воскликнул Боря, взяв портфель. — А пещеру мы обязательно откроем! Ребята, будете в Москве — звоните в любое время. Как хочется свою пещеру открыть, — мечтательным голосом протянул он. — Вот визитки, — полез Боря в карман, — там и домашний, и рабочий телефон. Только не забывайте своего Друга!

— Боря! — вскричали мы. — Какой разговор! Мы еще столько вместе пещер откроем!

— МИНИСТР НАВОДНЕНИЙ И ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЙ… — прочитал я на визитке. — Ни черта себе!

Боря протянул нам руку, и мы с Леней по-лакейски пожали ее.

— До свидания, Борис Николаевич, — с изменившимися лицами прощались мы. — До свидания…

— Ребята, что с вами?! — оторопел Боря. Он вдруг выдернул у нас из рук визитки и разорвал их в клочья. — Я сам вас найду!

— До свидания, Борис Николаевич… — бубнили мы.

— А еще друзья называются! — закричал Боря со слезами на глазах, бросаясь к двери. — Вместе пещеры собирались открывать.

Он стоял, уткнувшись головой в дверь, но мы не двигались с места. Тогда Боря щелкнул замком, рванул на себя дверь и с грохотом ее захлопнул.

Мы с Леней посмотрели на клочки визитки и, не сговариваясь, подошли к окну.

Возле гостиницы, как на параде, стояли черные блестящие машины. Мы видели, как вышел Боря, окруженный свитой, и как он долго молча стоял перед распахнутой дверцей машины, не решаясь сесть в нее.

«Чего мы вдруг испугались? — думал я. — Чего испугался Ленька, который сотни раз рисковал жизнью в своих пещерах и скалах? Мне-то чего бояться?»

Ленька, встретившись с друзьями, в тот же день улетел в Пицунду. Ни он не зашел ко мне проститься, ни я к нему.

«Вот это жизнь, — вспомнились Борины слова, — а здесь…»

Весь следующий день я пролежал на краю финансовой пропасти, с пустым желудком и зверским аппетитом. До приезда Витюшки оставалось три дня.

«Главное, чтобы было хорошее настроение, — бубнил я себе, — иначе с голоду помрешь. У нас, конечно, не такая кухня, к которой вы привыкли, — не мог я отвязаться от слов администратора гостиницы. — Знала бы она нашу кухню».

Терять солидность и клянчить у горничных рублишко не хотелось, все-таки единственный в мире не должен быть побирушкой, к тому же теперь вся гостиница знает, что и с самим министром наводнений и землетрясений — вась-вась.

Пришлось бежать на заделку в бодром и привычном состоянии духа и тела. Без проблем снял точку и принялся за дело.

Внезапно мне вспомнился пикник, на который нас пригласили, когда мы работали в Карамельске. Левшин встречался с дамой, у которой дочка училась в пятом классе. Иногда оставался ночевать у нее и оттуда приносил что-нибудь вкусненькое.

— Готовься, — сказал он мне однажды. — В воскресенье — пикник. У моей крошки не уместился в холодильнике кролик, будем его есть на берегу реки. Я пообещал, что познакомлю ее дочь с нашим лилипутом.

Женек долго не соглашался, но жареный кролик и домашние яства перебороли его всегдашний страх перед незнакомыми людьми, к тому же он шел с нами.

Наташа, дама Витюшки, лет тридцати, была с дочерью Катей и с подружкой, которую, по настоянию Левшина, она пригласила для меня. Мы познакомились и представили Пухарчука. Он был в своем парадном костюмчике и при огромной бабочке в горошек.

Как мы его ни уговаривали одеться попроще, Женек не согласился. Он шел на пикник и поэтому оделся, как считал нужным.

— Евгений Иванович, — представил Левшин Женька, который, как маленький медвежонок, пыжился и старался держаться посолидней. — Наш главный артист Куралесинской филармонии, лауреат международных иллюзионных конкурсов.

— Евгений Иванович, — тянул Женек, пожимая всем руку.

Маленькая рыженькая Катенька в белом платьице, и тоже в горошек, влюбленными глазами смотрела на Пухарчука, кружилась возле него и боялась к нему подойти» Мы пришли на речку, разожгли костер. Дамы достали марочное вино, жареные куски кролика, котлеты, колбасу — словом, все то, чего мы лишены на гастролях. Витюшка балагурил, смешил публику, и разведенные женщины безудержно смеялись над всем на свете. Они мечтали хоть на время забыться от тех однообразных и серых дней без, любви и домашнего уюта.

Я подыгрывал Левшину, желая понравиться Леночке, жгучей брюнетке с застенчивыми серыми глазами.

Евгений Иванович сидел на пне и держал марку. Катенька не отходила от Пухарчука. Она все время пыталась обратить на себя его внимание, но Женек тоном строгого учителя одергивал ее и делал замечания.

Наконец, все было готово. Мы бросились к столу. Почетное место, где не было дыма, отвели важному лауреату международных иллюзионных конкурсов.

Мускат, жареный кролик, Витюшка — и скоро компании, расположившиеся с нами, смотрели с тоской в глазах на изнемогающих от смеха молодых людей. Один Евгений Иванович, которому до чертиков хотелось поржать, кусал губки, поправлял бабочку и крепился, чтобы не рассмеяться над проделками Левшина.

Детвора, пришедшая со взрослыми, уже объединилась в ватагу, и Катенька, сбегав несколько раз к ним, успела со всеми познакомиться. И сейчас, подбежав к нам, схватила кусок булки и понеслась назад к своим маленьким друзьям. На булку человек десять малышей решили ловить рыбу. Они гурьбой насаживали на крючок белый мякиш и уже несколько раз забрасывали удочку, но никак не могли забросить, чтобы крючок за что-нибудь не зацепился.

— Кто ж так забрасывает! — пронзительно закричал Евгений Иванович, который все это время с горящими глазами следил за тем, как малыши возились с огромным удильником. — Дай покажу! — сорвался он с места.

Пухарчук, окруженный детьми, начал им объяснять, как нужно забрасывать. Все с радостными криками тут же признали в нем главаря и спешили познакомиться с Женьком.

— Мишка-а! — вскоре носился по берегу реки с огромным удильником наперевес Евгений Иванович, окруженный возбужденными и орущими малышами. — Чер-вя-я! Давай быстрее, здесь будем пробовать!

— Женек! — кричали дети. — А вот здесь глубоко! Нот здесь!

Родители подходили к нашему костру и, когда узнавали от Витюшки, кто был заводилой их детей, приглашали к своему шалашу, но все почему-то оказывались возле нашего.

Внезапно берег реки огласился ужасным пронзительным воплем, который был тут же подхвачен десятками детских голосов.

— А-а! — орал Евгений Иванович с восторженным лицом и сбившейся бабочкой в горошек. — А-а!

— Тащи-и! — визжали дети, прыгая возле своего кумира. — Дава-а-й!

— А-а-а! — на самой высокой ноте повис Пухарчук, размахивая удилищем, на котором трепыхалась, исполняя сложнейшие пируэты, огромная пучеглазая жаба.

— Во-о какая! — вопил Женек, подбегая со своей оравой к нашему пикнику. — Какая здоровущая!

От солидности и важности Евгения Ивановича ни-и фига не осталось, только одна огромная, как его жертва, бабочка, повисшая у него на плече.

Родители таращили глаза, и какой-то модный папа спросил:

— Евгений Иванович, а вам во Франции не приходилось есть лягушек? — и добавил дрожащим голосом: — Как… они?

Но Пухарчук плевать хотел на Францию, он был родом из России, и не таких бивали… Дети с Женьком вновь устремились к реке. О Франции разговор продолжил Витюшка.

Катенька влюбилась в Евгения Ивановича насмерть. Когда мы прощались, Наташка еле оторвала ее, ревущую, от Пухарчука. Женек на следующий день купил себе спиннинг и мечтал о новом пикнике, который из-за Лев-шина уже не состоялся.

Дети всегда находили в Женьке друга, когда взрослые не мешали им в этом.

Еще не было такой гостиницы, где бы мы не встречали какой-нибудь бродячий коллектив лабухов. Но когда приезжал цыганский ансамбль, на гостиницу натягивали огромный шатер, запускали туда собак, кошек, еще черт знает каких зверушек, сносили в шатер всю домашнюю утварь и, куда бы ты ни пошел, — везде натыкался на орущих и танцующих цыганят. Администрация хваталась за голову и молила Бога, чтобы все кончилось благополучно. Командированные засыпали только под утро: концерты у цыган заканчивались поздно, и бесенята носились по этажам с барабанами, с криками и просто стуча в дверь колотушками, выбивая что-то очень похожее на музыку. Это продолжалось всю ночь, пока не ложились спать взрослые. Днем цыганки бродили по гостинице, не обращая ни на кого внимания, независимые и растрепанные, слонялись мужики с кольцами в ушах, озабоченные и всегда с голодными глазами, а цыганята, уважавшие только сцену, на которой родились, вообще плевать хотели на все на свете, когда встречались с Женьком на перекрестке гастролей.

Это был уже не ужас, а дурдом на колесах. Рогатки, пистолеты, сабли и барабаны: ледовые побоища перерастали в Куликовскую битву, которая сменялась катаклизмом, где были замешаны все жильцы гостиницы. Без особого указания Пухарчука не съедался ни один украденный бублик, не совершалось ни одного нападения, он был здесь и царь и бог.

Жители города Танцульска до сих пор с содроганием вспоминают факельное шествие, когда Женек залез на девятый этаж гостиницы по пожарной лестнице, за ним забрались цыганята, а снимать их пришлось уже с помощью пожарной команды.

Закулисный тогда поклялся тут же заменить Пухарчука на более достойного лилипута, но все оставалось по-прежнему.

Почему— то я подумал еще об операции, до которой Женьку осталось всего полгода…

«Он не решится, — поймал я себя на этой мысли. — Но почему? Почему? Я бы решился?»

Дальше думать было страшно. Я подошел к огромному детскому садику «Ах, Мальвина». Пробежал первый этаж — никого. Второй этаж — никого. И вдруг откуда-то до меня донесся приглушенный детский смех. Вскоре я стоял возле музыкального зала и пытался понять, что же там происходит? Малыши вместе с воспитательницами сидели на скамеечках, а напротив них бесились двое переодетых мужиков с раскрашенными рожами. Один что-то шпарил на пианино, но даже мне, абсолютно лишенному слуха, и то было ясно, что посади меня вместо него…

Другой шарлатан в колпаке звездочета подпрыгивал вверх, быстро перебирая ногами в воздухе, и гнусавым голосом выкрикивал:

— Я три ночи не спал! Я устал! Мне бы заснуть, отдохнуть…

Потом он пробежался с дурацкими ужимками по залу, несколько раз перекувырнулся и затих, распластавшись возле орущих и визжащих от радости детей.

— Но только я лег! — трагично каркнул он. — Композитор в это время ударил негнущимся пальцем куда-то в область низкого звучания, наверно, претендуя на нечто таинственное.

— Звонок! Звонок! Звонок! — вскочил звездочет. Кто говорит?

— Носорог… — зажав пальцами нос, прогудел композитор, — ох, ох, ох…

Я с тоской смотрел, как отнимают мой хлеб народные артисты, которые не были подвластны ни одной филармонии мира, чью бурную деятельность пресечь было невозможно. Они откуда-то доставали билеты тысячелетней давности и гастролировали по всему Союзу с концертами. Билеты были очень дешевые, и заведующие без всяких сомнений отдавали деньги артистам из народа, которые скармливали детям свои собственные сказки, трактовали по-своему классиков, выдавали на-гора пикантные частушки для воспитателей, пели, плясали — словом, демонстрировали все то, чем так богато и удивительно самобытное народное творчество.

Народные артисты, как саранча, как смерч, проносились по детским садикам, и после них заведующие вообще отказывались разговаривать с администраторами филармоний.

Я продолжал смотреть на самозванцев, когда они уже вместе с детьми начали скандировать:

— Уточки заквакали…

— Ква, ква, ква! — хором орал детский садик вместе с воспитателями.

— Ква, ква, ква! — прыгал звездочет, изображая лягушку.

«Надо пресекать, — подумал я, — иначе сорвут гастроли».

Я позвонил в милицию и заорал:

— Вы что там, спите, что ли? Детский садик «Ах, Мальвину» грабят, а вы даже рогом не шевелите! Совсем и своей Мухоморовке бдительность потеряли! Срочно выезжайте и проверьте документы на право проведения спектаклей у самозванцев.

Я стоял за углом и смотрел, как к месту ограбления подъехала милицейская машина.

«Ква, ква» — передразнил я звездочета, когда их вместе с композитором сажали в машину.

Пролетел первый день заделки. Несколько раз просыпался ночью от оглушительной пустоты в желудке.

«А если Левшин не приедет? Господи, хоть бы кто усыновил на пару дней… ведь помру…»

Но я выживал, с трудом и мучительно. Воровал хлеб в школьных столовых, и когда школьники на перемене кричали мне: «Здравствуйте, дядя Мойдодыр!», я подходил к ним и спрашивал елейным голосом: «Ну как, вкусный пирожок? Хочешь фокус покажу? Сейчас пирожок подпрыгнет и без всяких веревочек, лесочек — исчезнет!»

Они наперебой совали мне бутерброды и ватрушки, которые тут же под оглушительный хохот бесследно исчезали в моем чреве.

— Еще, еще! — прыгали вокруг меня откормленные дети. — А мой?

— Давай твой! — выхватывал я ветчину. Утром кое-как перебивался в школе, а днем вопил в детском садике дурным голосом:

— Как вкусно пахнет! Детство вспомнить, что ли? Дайте-ка манной каши единственному в мире черному администратору.

В мухоморовской гостинице «Медовый месяц» вечерами я устраивал пиршества. Раскладывал на столе украденные в школе корки хлеба, солил и запивал водой из крана.