Арчи грустно смотрел на Ладю. Они оба помолчали. Потом Арчи что-то изобразил хвостом и пошел назад.
      Ладя махнул Санди рукой, и ему показалось, что на Санди опять красное платье, которое было тогда в первый вечер в кемпинге, а волосы розовые. Жуткая чудачка и фокусница эта Санди!
      Но сейчас Ладя шел с Ганкой. Не чудачкой и не фокусницей, а настоящей Кирой Викторовной.
      - Нельзя жить там? - Ладя показал на ветряк. - Он не работает, конечно.
      - Работает.
      - Дон-Кихот.
      - Я его люблю, - сказала Ганка. - Мой дед был мельником.
      - Я не мельник! Я ворон!.. - запел Ладя.
      Ганка засмеялась.
      - Напугаешь тетку Феодору.
      Село было очень большим. Посредине села был ставок, в нем плавали, полоскались утки. Высоко поднялись тополя, охваченные легкой зеленью, а внизу, закрывая хаты, цвели вишневые сады. Казалось, что сады, как молоко в кастрюле, кипят, пенятся, текут через край. Ладя вспомнил, как Франсуаза учила их французской песне "Время вишен": когда наступит время вишен, будут радоваться веселый соловей и насмешливый дрозд, и закружится голова, и придут сумасшедшие мысли. Кажется, так. Да, чего-чего, а сумасшедших мыслей Ладьке хватает.
      В отдалении плелись старики.
      - Всемирные следопыты.
      - Ты новый человек, им интересно.
      Тетка Феодора обрадовалась постояльцу:
      - Який парубок, та ще со скрипцей. Проходьте в хату.
      Она была в широкой темной юбке и в кофте, густо расшитой черными и красными нитками. "Паровозный дым, а в нем искры", - подумал Ладька. Косынка едва сдерживала ее волосы, в которых смело могла бы поселиться крупная птица.
      В хате было чисто и просторно. Ладя впервые увидел русскую печь и всякие кочерги и ухваты. Рядами сушились на полке под печью глечики и миски, большим цветком были разложены деревянные ложки. На тонкой бечевке висел, сушился перец и еще какие-то листья, будто украшения индейцев. Таким же цветком, как ложки, были расклеены и висели на стене под стеклом мелкие фотографии.
      - Скрипочку можно и в прохладу положить, - сказала тетка Феодора, чтоб не у печи.
      Она взяла футляр и положила его под окном на низенькую лавочку.
      - Твой парубок? - вдруг спросила тетка Феодора и лукаво взглянула на Ганку.
      - Что вы говорите? - вспыхнула вся до корней волос Ганка.
      Ладя слышал, что так вспыхивают до корней волос, но сейчас он стал этому свидетелем. Он даже пожалел Ганку.
      Ладя глянул в окно и увидел стариков. Они с любопытством смотрели в хату. Ганка тоже, конечно, увидела стариков, нахмурилась. Выбежала во двор. Старики мгновенно исчезли.
      "С Ганкой как за каменной стеной", - подумал Ладя.
      - Извиняйте, что не так сказала, - улыбнулась тетка Феодора, но Ладя понимал, что она умышленно так сказала. Хитрая эта тетка Феодора. - Вы, может, сослуживец Ганки? Учитель?
      - Циркач, - ответил Ладя.
      - Дывись. В цирке, значит, номер имеете?
      - Швунтовая гимнастика на доппельтрапе. Могу и кордеволан и кор-де-парели. И с этой... з небеспекою для життя*.
      - Значит, квит, - сказала тетка Феодора. - Смишки за смишки*.
      _______________
      * С опасностью для жизни (укр.)
      * Шутка за шутку (укр.)
      Вернулась Ганка. Сказала:
      - Он скрипач, и он...
      - Успокойся, - остановила ее тетка Феодора. - Мы тут пошутковали маленько. Нехай твой швунтовый циркач помоется с дороги. Чугун в печке стоит с горячей водой. А я чего надо простирну ему.
      Да, тетку Феодору напугаешь чем-нибудь. Как же! Тарас Бульба, а не тетя! Или кто там еще, какой атаман или гетман...
      В хату проник Яким Опанасович. Незаметно, боком. Крякнул для порядка, чтобы начать соответствующий серьезный разговор, но тут появилась тетка Феодора, и ему пришлось снова крякнуть, чтобы тетка Феодора оценила серьезность его намерений. Но тетка Феодора не оценила серьезности намерений, а просто сказала:
      - Не разводи копоть цигаркой. Гэть на двор.
      В сенцах Яким Опанасович успел ввернуть мучивший его вопрос:
      - О це що за стрикулист припожаловал в село?
      Чтоб за тысячу километров от Москвы от какого-то селянина и вдруг услышать такое!.. Ну знаете ли! Тут даже Ладька едва не выбежал и не закричал: "Гэть!"
      Появилась Ганка, и Яким Опанасович окончательно был изгнан.
      - Я этого деда прямо видеть не могу! - сказала Ганка. - Всюду под окнами торчит.
      - А чей это дед? - спросил Ладя.
      - Да ничей. Колхозный.
      - Химерна людина, - сказала тетка Феодора.
      - Слушай, - вдруг сказала Ганка, - чего же это я его прогнала... Ты у него будешь заниматься.
      Ганка выскочила из хаты в погоню за "химерной людиной".
      Ладя остался стоять, он ничего не понимал - чем он должен заниматься?
      - Ты ей подчиняйся, - сказала тетка. Она, видимо, обратила внимание на выражение Ладиного лица. - Не то все равно она тебя заставит. И квит.
      - Чего заставит?
      - А вот на этом заниматься. - Тетка кивнула на скрипку. - Ганя мне уже сказала.
      "Да тут целая Запорожская Сечь!" - подумал Ладя. Надо бы самому поскорее гэть со двора!
      Ладя потянулся к скрипке. Вошла запыхавшаяся Ганка. И через минуту уже тащила его к Якиму Опанасовичу, который стоял на улице и поджидал их.
      Яким Опанасович служил сторожем при кукурузном амбаре. Это было длинное деревянное помещение, до половины засыпанное початками. Ладя никогда в своей жизни не видел столько кукурузы сразу. Рядом был пристроен тамбурчик. В нем были стол, стул, лавка и репродуктор на гвоздике. Тамбурчик - это для сторожа. Ладя решил, что Ганка определила ему заниматься в этом тамбурчике. Но Ганка показала на амбар.
      - Нигде нет такой тишины и изолированности.
      Ладя занимался в ванной комнате (это дома иногда), в лифте между этажами (это в Управлении археологии, куда он ходил получать посылку от брата и где застрял в лифте), в кабинете директора школы, в цирке, но в амбаре, среди кукурузы, еще никогда не занимался. Говорят, что Ойстрах занимался в аэропорту во время нелетной погоды. Но аэропорт все-таки не амбар.
      От кукурузы все было пронзительно желтым. Какой-то кукурузный реактор.
      - Тебе нравится? - спросила Ганка.
      - Подходяще, - кивнул Ладя. Он думал уже о том, как бы ему сбежать из села.
      Но Ганка знала Ладю, она сказала:
      - Яким Опанасович будет сторожить кукурузу и тебя тоже.
      - А меня зачем? - И Ладя сделал удивленное лицо.
      - Я знаю зачем.
      - Может, у него и ружье имеется?
      - Имеется и ружье, - бодро ответил Яким Опанасович. - Но я его содержу в хате, чтоб кто не украл здеся.
      - В какую же смену нам заступать?
      - Сегодня заступишь.
      - Пусть из дому ружье принесет.
      - Ты что до ружья такой любопытный? - подозрительно спросил Яким Опанасович.
      - Потому что при мне вещь дорогая. Скрипка.
      Яким Опанасович подумал, как растолковать слова Лади: как шутку или как серьезные? Качнул головой:
      - Стрикулист.
      И тут Ладя окончательно понял, что в селе Бобринцы он навсегда останется стрикулистом.
      На следующее утро Ганка забежала к тетке, чтобы проверить, отправился ли Ладя к Якиму Опанасовичу. Тетка Феодора была во дворе, развешивала на кольях глечики для просушки, нежно их похлопывала.
      - Ладя ушел?
      - Ни. У печи дияльность проявляет.
      - Чем он занят?
      - Вин обучается. Потребовал рогач и говорит, буду обучаться яечню жарить.
      Ганка ворвалась в хату. Ладя стоял с рогачом на вытянутой руке и смотрел в печь.
      В печке горел хворост. Ладя держал над хворостом на рогаче сковороду. Когда Ладя ее вытащил, в сковороде было полно обгоревших веточек.
      - Дай сюда. - Ганка взяла рогач, установила руку на локоть и осторожно протянула рогач в глубь печи: сковорода была точно над пламенем, как над костром.
      Ладя смотрел за Ганкой.
      - Надо было вначале подмести печь.
      - Я сам разводил огонь.
      - Поэтому и говорю. А так будешь есть свою яичницу с черепьем.
      - Ты знаешь, никогда не готовил в русской печи, - сказал Ладя, и глаза его смеялись.
      - И никогда не будешь. Я запрещаю.
      Ганка поджарила яичницу, вытащила и поставила на стол.
      - Садись. Ешь.
      - Жандармерия, - сказал Ладька. - Но все равно я с Якимом Опанасовичем договорился, что, как совсем подсохнет, мы с ним начнем рыть колодец. Он меня научит.
      - Ешь и отправляйся в амбар.
      Ладька молча жевал, обжигался.
      - Ты не опоздаешь в школу? - спросил он с надеждой.
      - Не опоздаю. Провожу тебя и тогда пойду.
      - Может, я здесь позанимаюсь?
      - Нет. В амбаре. Здесь тебе будут мешать. К тетке полсела приходит.
      - А в амбаре кричат воробьи.
      - Ешь.
      Через минуту они с Ганкой уже шагали по знакомой улочке к амбару.
      Яким Опанасович встретил Ладю радостым приветствием. Он сидел на пороге тамбура и слушал радио. Тут же рассказал, что ему принесли завтрак в платочке, и, пока он слушал политогляд*, ворон унес сало. Ганка, что называется, с рук на руки передала Якиму Опанасовичу Ладю, сказала:
      - Не провороньте его, как свое сало, - и ушла в школу.
      _______________
      * Политический обзор (укр.)
      Ладя присел возле Якима Опанасовича. Ему хотелось поговорить о колодце, о сале, которое унес ворон, но не хотелось идти в амбар и браться за скрипку. Ладя развалился на пороге, как и Яким Опанасович. Бормотало радио, цвели сады, пахло теплым свежим молоком. Райские кущи.
      Вдруг прозвучал над самым ухом голос Ганки. Ганка уже сходила в школу, дала задание ученикам и вернулась проверить, как занимается Ладя.
      - Вставай.
      Ладя вскочил.
      - Пошли.
      - Куда?
      - Я тебя сдам к маме на ферму. Люди построже, с дисциплиной. - И Ганка взглянула на Якима Опанасовича. Потом сказала: - Сами вы стрикулист.
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Андрей не мог застать Риту дома. У нее была практика на заводе. Студенты первого курса убирали помещение, территорию. Так называемые разнорабочие. Сегодня Андрей решил поехать на завод сам. Ему казалось, что Рита избегает встречи с ним, не торопится его увидеть, даже не звонит. Может быть, потому, что она теперь очень занята? Но он тоже занят, и ничуть не меньше. Андрей ждал, ждал и решил действовать. А когда он решал действовать, то он не раздумывал больше. Ему хотелось немедленно видеть Риту, где бы она ни находилась: дома, в институте, на заводе. Он ее найдет.
      Завод был на площади, в районе Серпуховской улицы. Андрей узнал об этом у родителей Риты. Назывался полностью - Московский экспериментальный завод крупногабаритных электромашин.
      Когда Андрей приехал на Серпуховскую улицу и прошел до площади, он увидел высокий стандартный корпус с большим орденом Трудового Красного Знамени над входом.
      Андрей не бывал на заводах, но он ясно представлял себе - двор, цеха, склады, кирпичные трубы и "еще что-нибудь железное". "Еще что-нибудь железное" - так говорил Ритин отец, когда шутил над Андреем. Андрей в ответ сдержанно улыбался. Он тоже мог бы, конечно, ответить шуткой людям, не интересующимся серьезной музыкой, а только "чем-то железным", но он всегда помнил, что перед ним Ритин отец, и сдерживался.
      Андрей вошел в стеклянные двери завода и остановился, пораженный: холл, кашпо, кресла, пепельницы на высоких тонких ножках. На стене две прекрасные большие картины, выполненные маслом, - пейзажи средней полосы России.
      Полная тишина.
      Андрей растерянно стоял посреди проходной. Надо иметь пропуск. Да и куда именно ему идти?
      Пробегали ребята в рабочих халатах, в спецовках. Очень было похоже на институт, где училась Рита.
      Андрей отошел к стенду с перечнем цехов и отделов, чтобы сосредоточиться и принять решение, как он будет искать Риту и где. Обратиться в комитет комсомола - ищу сестру? Нет. Не годится. Почему сестру? Еще обязательно двоюродную. Просто прислали из института за Плетневой. Из комитета комсомола. Нет. Тоже не годится. Рите это может не понравиться. Наверняка даже не понравится.
      Андрей начинал злиться. И, собственно, зачем он сюда примчался и стоит в проходной и читает совершенно непонятный ему перечень отделов и цехов! Выдумывает всякое, как мальчишка. Он музыкант, и это надо понимать. Он сейчас уйдет, и это будет самое правильное. В конце концов, есть у него самолюбие или нет! Испарилось совсем!
      - Это он.
      - Ты ошибаешься.
      - А я тебе говорю, он. Косарев! - позвал кто-то Андрея.
      Андрей повернулся. Перед ним стояли "гроссы".
      Иванчик и Сережа хлопали Андрея по плечам. Они искренне радовались.
      - Что ты здесь делаешь?
      - Ищу Риту. - Андрей не мог лукавить перед "гроссами".
      - Она у нас на станции. На испытательной, где мы работаем.
      - Как бы ее повидать? Мне срочно.
      "Гроссы" посоветовались и сказали:
      - Пойдешь с нами на станцию. Сегодня запускаем машину. Это очень интересно.
      Иванчик побежал в бюро пропусков, потом вернулся.
      - Документ у тебя есть какой-нибудь?
      - Студенческий билет.
      Они прошли через проходную и оказались на заводском дворе. Андрей снова был удивлен: просторный асфальтированный двор, цветники, даже фруктовые деревья. Цеха выглядели куда современнее многих зданий в городе. Окна сверкали чистотой.
      - Идем, идем, - подталкивал Андрея в спину Иванчик.
      Проехал автокар с катушками кабеля. За ним - второй автокар с большими белыми изоляторами. Ворота цеха сами открылись, автокары исчезли внутри, ворота сами закрылись.
      - Фотоэлемент, - сказал Сережа.
      Андрей кивнул.
      Подошли к дверям, над которыми горело табло: "Испытательная станция".
      - Шагай, - сказал Сережа, - не бойся.
      Андрей шагнул, и дверь автоматически открылась.
      Это был зал со стеклянным потолком и деревянным, уложенным мелкими кубиками полом. Стояли станки, ящики с деталями, приборы, похожие на телевизоры, черные квадратные трансформаторы. На полу были кабели. Они тянулись к машине, к электрическому мотору. Он возвышался посредине стенда и был окружен веревочкой с красными флажками. Около машины суетились люди в халатах.
      Оба автокара уже стояли около веревочек. Рабочие сгружали изоляторы и кабели.
      Андрей попытался издали отыскать глазами Риту, но не смог - на всех все одинаковое.
      Иванчик, Сережа и Андрей подошли к ограждению.
      - Подожди здесь.
      Иванчик и Сережа вошли за ограждение.
      Андрей разглядывал машину. На ней стояли буквы "СДМЗ" и цифра "30". Укреплена она была мощными скобами и болтами. Далеко торчала ось, замасленная, и на ней видны были отпечатки ладоней, потому что люди подходили, трогали ось, поглаживали ее. Андрей увидел Риту.
      Окликнул ее. Рита подняла голову. Долго смотрела: не узнавала, кажется. Потом кинулась к Андрею. Она тоже была в длинном рабочем халате и в косынке. Хлопнула по плечу, совсем как Иванчик и Сережа.
      Андрей засмеялся. Он был счастлив, что видит Риту, остальное ему было все равно. Она перед ним, несколько удивленная, веселая, красивая даже в этой рабочей одежде. Такой парень.
      - Второй день толкнуть не можем, чтобы начала вращаться, понимаешь. Рита показала на машину.
      - Понимаю, - кивнул Андрей. - Потому что толкаете вручную. - И он показал на следы ладоней на стальной оси.
      Рита засмеялась.
      - Плетнева! - закричали из глубины. - Куда вы пропали!
      - Иди. Тебе надо.
      - Подождешь?
      - Конечно.
      - Рита! Где шестой кабель? - Это уже крикнул Сережа. Он стоял у щита с рубильниками и приборами.
      Рита убежала.
      Неподалеку от Андрея остановились двое. В руках у них был кусок фанеры, и они начали чертить на фанере какую-то схему: один обмылком, который он вытащил из кармана куртки, другой спичкой. Потом они отшвырнули фанерку, но тут же ее схватили и опять начали чертить.
      Тут Андрей снова увидел Риту - она несла коробку с изоляционной лентой. Иванчик подключил новый кабель, который привезли на автокаре. Рита завязала на кабеле белую изоляционную ленту. На других кабелях были такие же узелки, белые и зеленые.
      - Иванчик, у вас готово? - спросил тот, который вытаскивал из кармана куртки обмылок.
      - Надо проверить обмотку. - Иванчик полез внутрь машины. Машина была такой огромной, что Иванчик спокойно помещался внутри ее обмоток.
      Иванчику протянули коробок спичек.
      Вскоре внутри машины вспыхнул огонек. Иванчик проверял обмотку, подсвечивал себе спичкой. Было смешно: внутри такой современной электрической машины - и слабый огонек спички.
      - Иванчик, вы скоро?
      Иванчик вылез из машины. В это время к Андрею подошел Сережа:
      - Надо ввести машину в синхронизм, чтобы обороты ротора и магнитного поля статора совпали.
      - В общем, чтобы начала вращаться?
      - Именно.
      - Узелки эти зачем?
      - Для памяти, где питающий кабель, где под нагрузку.
      Сережа поспешил к распределительному щиту, потому что в это время по радио громко объявили:
      "Освободите трассу! Восемь тысяч вольт на обмотку статора и на ротор две тысячи вольт. Внимание у щита, держать одну минуту!"
      Раздалось мощное гудение.
      Андрей вместе со всеми смотрит на длинный вал, но вал неподвижен.
      - Выключить!
      Около вала опять люди, трогают его руками. Новые отпечатки ладоней. Кто-то сказал:
      - Может, залипают подшипники?
      - Хотя бы развернулась разок. Прокрутим подъемным краном?
      Рита опять около Андрея.
      - Интересно? - спросила она.
      "Вот оно, - подумал Андрей о Рите, - и дед и прадед".
      Рита повторила вопрос.
      - Конечно, интересно, - ответил Андрей. - Я впервые на заводе. Для чего эта машина? Для радионеба?
      - Для радиозвезд, - улыбнулась Рита. - Она какая-то грустная сейчас, верно? - сказала Рита, кивнув на машину. - Незащищенная.
      - Незащищенная... - Андрей поглядел на машину.
      - Ну да. Рыжая, не покрашенная еще, влажная от масел.
      - Ты так о ней говоришь... - Он не привык слышать от Риты подобные слова.
      - Потом машину будут проверять на холод, на жару и на дождь, объясняла Рита Андрею. - Висят датчики, видишь? Устроят ей настоящий дождь.
      - Это когда она уже не будет незащищенной? - спросил Андрей.
      Рита не ответила. Потом вдруг спросила:
      - Как ты оказался на заводе?
      - Пришел, и все.
      Рита внимательно посмотрела на него.
      Андрей сам был удивлен, что он на заводе, здесь, на испытательной станции. Он никогда не думал, что о главном с Ритой ему придется говорить у машины СДМЗ-30.
      ...Рита шла по улице и размахивала своей авиационной сумкой. Рита умела ходить по городу, как будто город принадлежал ей или, во всяком случае, таким, как она.
      Машину толкнуть не удалось.
      - Ничего, завтра удастся. - Рита остановилась и начала уголком пудреницы чертить на своей сумке схему машины.
      - Тебя действительно все это волнует? - спросил Андрей.
      Рита посмотрела на него серьезно и сказала:
      - Очень. И никогда больше так не спрашивай у меня.
      - Извини. Не буду. - Андрей обиделся.
      Рита это заметила.
      - Не обижайся, если не хочешь, чтобы обижалась я.
      Некоторое время шли молча. В городе было по-весеннему светло от весенней воды на асфальте, от разбрызганного повсюду солнца. Стояли продавщицы цветов с корзинами мимозы. Андрей купил цветы, протянул Рите. Она приоткрыла "молнию" на сумке и вставила в сумку цветы.
      Андрей и Рита проходили мимо входа в Парк культуры имени Горького.
      - Пошли, - взяла Андрея за руку Рита.
      - Куда?
      - В парк.
      - Зачем?
      - Прыгнем на парашютах с вышки. Я давно хотела.
      Андрей пожал плечами.
      - Я еще в детстве просила отца, но он не соглашался.
      - По-моему, никто с парашютом в парке давно не прыгает, - сказал Андрей, сворачивая к входу в парк.
      Рита шла по дорожке немного впереди. Она была в короткой спортивной юбке и в поролоновой куртке. Туфли - на широком наборном каблуке. На чулках - ни единого пятнышка. Она умела так ходить между лужами, хотя и казалось, что идет она небрежно и невнимательно и не придает никакого значения своим туфлям и чулкам.
      "Как же я ее люблю! - думал Андрей. - Я могу вот так вот идти, лишь бы только шла она. Всегда. Чтобы видеть ее. Но почему она такая слишком красивая! Зачем? Трудно любить такую. Он знает, какая она. Все знают. И трудно ее любить и думать, что только ты один ее любишь и имеешь на это право и никому больше нет дела ни до нее, ни до тебя. А так хочется заявить: это моя девушка! Не таращьте на нее глаза, не заговаривайте с ней, не думайте, что она никого еще не любит. Она любит и никого больше не полюбит".
      - Парашютов нет, - сказала Рита, останавливаясь. - Ты прав. Может быть, еще не повесили?
      - Их давно уже нет.
      - Тогда хочу покататься на "чертовом колесе".
      Рита и Андрей пошли к колесу. Колесо поднимало кабины высоко над городом.
      Андрей купил билеты. Очередь на посадку была небольшой, потому что была весна и там наверху было еще ветрено.
      Рита и Андрей заняли места. Им досталась кабина зеленого цвета.
      - Как питающий кабель, - сказал Андрей.
      Рита засмеялась. Она была счастлива.
      Начали заполняться следующие кабины. Рита и Андрей медленно поднимались все выше по мере заполнения других кабин.
      - А ведь ты тоже ошибаешься во мне, - вдруг сказала Рита. Она подставила лицо ветру и прикрыла глаза. Веки у нее были чуть голубоватыми, наведенными карандашом, и от этого ресницы тоже казались голубоватыми.
      - Как прикажешь понимать? - спросил Андрей. - Подними воротник.
      О воротнике Андрей сказал громко, чтобы слышно было в соседней кабине, где сидели ребята с гитарой и смотрели на Риту. Пусть слышат, что Андрей имеет все права на эту девушку, что это его девушка.
      Рита не ответила. Тогда Андрей сам поднял воротник ее куртки. Неужели так всегда придется бороться за нее, всячески подчеркивать свои права?
      - Я монтирую свой характер, - сказала Рита. Она открыла глаза и смотрела на город. - Внутри нас тоже есть радиосвязь. Генератор идей.
      - Значит, это только эпизод в твоей жизни?
      - Это моя жизнь, - медленно ответила Рита.
      Колесо еще немного поднялось. Кто-то из кабины крикнул вниз:
      - Когда же начнем крутиться?
      - Это значит, кончилось детство. Кончилась стюардесса, манекенщица, актриса кино, эстрадная певица. Кончились шлягеры. - Рита сложила руки на коленях, соединила пальцы. - Понимаешь меня?
      - По-твоему, актрисы, певицы - это не работа?
      - Работа. Но я должна была заставить себя делать что-то еще, придумать добавочную нагрузку. Я должна была победить себя. А на стюардессу меня бы не пропустила медицинская комиссия.
      Андрей не обратил внимания на ее слова о медицинской комиссии. Он спросил:
      - Ты хотела победить себя, как Иванчик, например, и Сережа?
      - "Гроссы" требуют все с предельной строгостью.
      - Кто еще? Витя Овчинников?
      Рита взглянула на него.
      - Он пишет - на хвойный лес приятно прыгать.
      - Ты хочешь, чтобы мне было стыдно?
      - Нет. Я борюсь с собой. У меня есть на это причины.
      Рита отвернулась, сняла руки с колен.
      Можно вот так любить человека, как Андрей любит Риту, и потом вот так сразу ненавидеть человека, как Андрей ненавидел сейчас Риту. Ненавидел, потому что ревновал. Он мог ее ревновать даже к этому "чертовому колесу", не то что к Вите Овчинникову.
      Колесо дернулось и начало вращаться. Кабина Андрея и Риты полетела высоко вверх, над самым городом, потом вниз, к самой земле. Андрей тихонько обнял Риту за плечо. Она отстранилась. Тогда Андрей закричал ей в самое ухо:
      - Синхронизм! Обороты совпали!..
      На следующий день Андрей не попал на занятия к доценту Успенскому. Он снова был на заводе, на испытательной станции. Он хотел что-то доказать Рите, хотя и не знал, что именно. Завода он не понимал и чувствовал, что не поймет, да и на что это ему? Ему нужна Рита, потому что он ее любит. А Рита? Что она? "Да" или "нет"?
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      - Тебе письмо, - сказала Ганка Ладе. - В сельсовете дали.
      Ладя взял конверт, прочитал адрес: "Село Бобринцы, заезжему из Москвы скрипачу".
      Ладя распечатал конверт. Письмо было от Санди. В конверт была вложена фотография - Санди и Арчибальд, оба стояли в темных солнечных очках. Арчибальд в темных очках просто невозможен. Санди научила его носить очки. Жутко смешно. "А что особенного? - писала Санди. - Где-то в Америке индюк ходит в дождь под зонтиком, а мой Арчи не может ходить летом в солнечных очках?"
      - Посмотри, - сказал Ладя и протянул Ганке фотографию.
      - Да, - сказала Ганка невозмутимо. - Смешно.
      - Он ведь и правда ходит в очках!
      - А я и говорю - смешно, - повторила Ганка. - У нас дид Яким и не такое придумывает.
      Ладя занимался теперь в школе. Устроила Ганка. Чтобы он был под ее непосредственным контролем. Ладя чувствовал себя так даже лучше: действительно был контроль, и он действительно занимался. Он ощущал ритм занятий. Ладя не любил одиночества. Общение с людьми создавало для него дополнительную нагрузку, без которой он не мог. Он никогда не умел управлять собой по-настоящему, серьезно. Он сам себя никогда не принимал всерьез до конца, может быть, только в отношениях с Андреем. Ему хотелось показать себя, что он есть, что он может, потому что Андрей всегда был разумным и правильным. И честолюбивым. Ладька ущемлял его честолюбие, но при этом приходилось показывать все, на что был способен сам.
      Вспомнились письма Киры Викторовны, в которых она писала, что пора взрослеть и отнестись серьезно к тому, к чему ты обязан относиться серьезно. Иначе растеряешь все, что имел. Когда Ладька бывал один, ему казалось, что на самом деле он может растерять и следов не останется. Если бы сейчас они с Андреем опять встали рядом, как тогда на турнире, выиграл бы Ладька? Он не был в этом уверен. Он всегда был откровенным, даже сам перед собой, потому что никогда не был честолюбивым. Хотя в искусстве без этого нельзя, оказывается. Об этом тоже написала Кира Викторовна. А может быть, можно?..
      Деньги, которые Ладька заработал в цирке, у него забрала Ганка. Строго выдавала на расходы, чтобы не тратил лишнего и мог бы спокойно заниматься. Не думая о заработках. Так что Ладя вел скромный образ жизни, вполне соответствующий образу жизни стариков. Он тоже оказался на пенсии, был без денег и помалкивал. Носил картуз. Выдал Яким Опанасович: казак без картуза не казак.
      Яким Опанасович настоящий Ладин приятель. Даже Ганка сердилась, когда Ладя и Яким Опанасович удалялись на прогулку. Ганка считала, что они просто болтаются из конца в конец села, а Ладе очень нравились эти прогулки. Ладя брал с собой скрипку, и они ходили с Якимом Опанасовичем по селу. Появлялись в хате, куда их приглашали, и Ладя играл так, как этого хотелось людям, которые за его музыкой видели свою жизнь, может быть уже прожитую, и Ладя это понимал. Он играл, чтобы хотя бы на миг что-то возвратить им из молодости, из их прошлого. Ганка никогда не играла, и не потому, что не хотела выступать, просто у нее были другие задачи, и она их выполняла.
      У Ладьки не было никаких задач. Он с удовольствием просто играл для стариков в их старых хатах, крытых соломой или камышом. Он всегда мог легко определяться в любой ситуации и обнаруживать основное для себя и для других, удобное и радостное. И еще он умел не нагружать себя однообразным, а значит, и скучным трудом. Он ничего не преодолевал и лично никуда не стремился.
      Уже совсем поздно вечером Ладя и Яким Опанасович крались в темноте до дому, до хаты.
      Яким Опанасович приседал, трогал ладонью землю и серьезно говорил:
      - Вглубь просохнет, будэмо копать колодец.
      Из темноты появлялась Ганка, которая уже давно разыскивала их по селу, и начинала кричать на Ладю и Якима Опанасовича, как дежурные на ферме.
      Яким Опанасович быстренько исчезал в темноте, и Ладька оставался один на один с сердитой Ганкой - казак и казачка.
      Ладя пытался успокоить Ганку.
      - Чего ты кричишь? - говорил он ей. - Я рекламирую скрипку. Тебе учеников приведут сотни.
      Письма от Санди теперь приносил почтальон. На месте адреса неизменно было написано: "Село Бобринцы, заезжему из Москвы скрипачу". А на месте обратного адреса также неизменно было написано: "Проездом".
      В конвертах, кроме самых писем, оказывались или новая фотография, или цветок, или автобусный билет с каким-нибудь странным названием "Спас-Заулок", "Голокозевка", "поселок Чертеж", а то прислала билеты речного пароходства с названием рек "Княгиня" и "Горожанка".
      Ладя представлял себе, как Санди ходит повсюду с Арчибальдом и как ее повсюду узнают зрители, которые уже побывали в цирке. Санди идет, и в глазах у нее так и прыгают разные "коверные" мысли, что бы еще такое придумать сегодня поинтереснее, чтобы забавно прошел день, какой-нибудь трюк-сюжет. Санди любила рисовать, поэтому часто носила с собой краски, кисти и блокноты. Рисовала она всюду, но тоже как-то неожиданно, казалось бы, в самых неподходящих местах. Но потом она умела составлять из рисунков тему. А потом еще оказывалось, что рисунки она делала о Ромео и Джульетте, Как она их представляла себе в наши дни, где и какие должны происходить события. И весь какой-нибудь день она сама играла Джульетту, становилась то веселой, то задумчивой и очень влюбленной. Если в этот вечер выступала на манеже - выступала Джульетта, а зрители просто смеялись, потому что видели просто клоуна.
      Ганка письмами Санди не интересуется, уверена, что там всякая чепуха, вовсе не мобилизующая на работу, а Ганка готовит Ладю к консерватории, заставляет, во всяком случае, готовиться. Написала письмо Кире Викторовне и получила от нее подробную инструкцию, что надо делать. Получила ноты с проверенной аппликатурой. Кира Викторовна требовала, чтобы Ладя работал над этюдами. И без лишней декламации. Больше оттенков простых и ясных. Следить за струной соль, она иногда звучит у Лади слишком подчеркнуто.